Над последним покоем неслись пышные белые облака, снег лежал на кустах вереска узорчатыми шапками. Здесь было холодно. Достаточно холодно, чтобы охладить её ненависть прежде, чем она вернётся домой к сыну. И прогнать дьявола из головы. Дьявола, что шепчет «на этом острове ведь так просто избавиться от человека, Валь».
Она устроила себе небольшую прогулку, осматриваясь средь новых надгробий и стел. А затем, успокоившись, побрела было обратно. Но взгляд её упал на тропу, ведущую к схолитскому капищу. Мысли о коралловых аспидах закрутились в её голове, и она решила сама навестить жилище старухи Трудайи.
В месте, где несколько пригорков сходились и образовывали неглубокую котловину, старая отшельница обустроила своё святилище. Было это где-то года три назад. Покрытая шкурами палатка темнела по левую руку. Её и всю низину окружал ограда из столбиков и верёвок из жил животных. На подвесках болтались амулеты-кольца со связанной внутри паутинкой, амулеты-черепа змей, блестящие камушки и фазаньи перья. При малейшем дуновении ветра всё это богатство издавало перестук и перезвон.
Венцом всего был традиционный алтарь Схолия: большой плоский камень, потемневший от звериных жертвоприношений, и возвышающийся над ним здоровенный козлиный череп с двумя парами рогов, посаженный на угловатую палку.
Большинству Бог Горя внушал тревожность и мысли о мимолётности жизни, но не Вальпурге. Она хорошо знала историю и помнила, что Схолий слыл богом ещё тогда, когда из недр острова даже не выползли первые змеи. И когда Рендр воцарился на этой земле, Схолий потерял на ней всякую власть. Он не просит боле ни гимнов, ни подношений, ни почтения. Он просто ждёт своего часа, который настанет для каждого из живущих. И в этот час, прощаясь с умершим, верующие возносят молитвы Богу Горя. А потом снова предают его забвенью, потому что владыкой острова был и остаётся Великий Аспид, который даже в момент смерти своих последователей иногда попирает Схолия и сам забирает тех, кого избрал, в мир иной. Как Вальтера. Или как кормилицу Софи; она хоть и нарушила обычай верности острову, поскольку какое-то время служила Эльсингам, но, тем не менее, её исчезновение походило на то, что происходило со всеми, услышавшими зов Рендра. Иначе и быть не могло, если она правда была чародейкой.
На континенте схолиты встречались куда чаще – как и ианиты, которых на острове вообще можно было по пальцам пересчитать, и те были тененсами. Традиционно монахами в чёрном становились отчаявшиеся вдовы, одинокие калеки, лишенные всякого будущего сироты. На Змеином Зубе схолиты, как редкость, в основном не странствовали, а селились рядом с местами последнего покоя, как Трудайя. Никто не знал их прежних имён, их прежних жизней, никто не мог разглядеть их лиц за раскраской в виде черепа, никто не водил с ними дружбу, ибо они остались в мире живых для того, чтобы превозносить смерть.
Даже закон запрещал выяснять их личности. Они были забыты, как и их бог; и те, кто пытался узнать, откуда пришли эти люди и кем они были, рисковали пробудить самого Схолия.
Несомненно, на континенте этим пользовались уголовники и беглые каторжники, однако на Змеином Зубе для этого шли в рендриты. Рендритом стать казалось делом простым и приятным: броди себе по городам и сёлам, пой гимны да выпивай под каждой гостеприимной крышей. Немудрено, что их репутация в последнее время как-то попортилась, и закон перестал прикрывать их истинные имена и истории.
Поэтому рендриты и схолиты являли собой совершенно разные подходы к вере. Как и всякий из Видиров, Валь молилась лишь Рендру. Но Схолий не внушал ей страх – она давно жила рядом с кладбищем и знала, что для бога, который занят таким же количеством неблагодарной работы, как и могильщики, Схолий на удивление мало просит. А его служители всегда окутаны ореолом загадочности и мистики.
Трудайя, например, пришла с северо-западной части Змеиного Зуба, из краёв вокруг самого Дола. Валь иногда встречала её. Вроде бы ещё совсем не старая, та постоянно горбилась и уже давно не причёсывалась. Из волос её торчали фазаньи перья, а на трости болталась связка змеиных черепов. Что бы ни произошло в жизни этой женщины, когда-то она была красивой, а теперь любые её слова превратились в бессвязное бормотание. Но бормотание приветливое. Видя Вальпургу, она всегда улыбалась ей, и та украдкой думала, что, может, это как-то связано с образом её отца.
Сейчас, однако, святилище пустовало. Баронесса аккуратно прошла по утоптанному снегу и остановилась у недавно затушенного костровища. Затем склонилась и сощурилась, пытаясь разглядеть в темноте палатки хоть что-нибудь. Но безуспешно. Наверное, жрица ушла в Купальни за едой.
Вот только почему в Купальни? Она вроде всегда просила солонины да пшена у семейства Моррва, но было бы странно с ней разминуться в такой близости от их дома.
Но не могли же её забрать в следственную службу? Ожидая смерти своего отца, Рудольф не посмел бы гневить Схолия.
Потоптавшись на месте, Валь уже собралась уходить. Однако нечто подле ящика, что служил отшельнице столом, привлекло её внимание. Она подошла и увидела на снегу выползок кораллового аспида: куда более бледную по оттенку сброшенную кожу. Как и все островитяне, Трудайя, должно быть, хотела сделать из неё очередной оберег. Но Валь интересовало другое. Размер, целостность, даже оттенок. Аспид в змеятнике Беласка явно не линял, ему было немало лет, чтобы этим заниматься. А молодой мог позволить себе такое удовольствие даже зимой.
«Ничего не понимаю», – решила для себя Валь и пошла обратно. Но почему-то выбирала дорожку так, чтобы наступать на уже проложенные следы. Будто в шпионском романе. Когда она поднялась чуть выше по склону, она увидела в дальней части кладбища закутанного в шерстяной плащ Мердока. Он, судя по всему, копал очередную могилу. Вот только это было странное место, отдалённое от остальных. Ей вновь стало не по себе и подумалось, что теперь-то они достаточно зарабатывают, чтобы позволить себе работников без сомнительного прошлого. Вот только расставаться с нынешними было уже как-то неудобно.
Глен уже ушёл обратно в мастерскую, а Банди ещё сидел, согреваясь чаем с клюквой. Бородач был почти таким же сладкоежкой, как и Валь. Он наслаждался послеобеденной тишиной с необычной газетой. В ней было мало статей и много цифр. Он будто встревожился, услышав, что кто-то зашёл, но затем расслабился, поняв, что это Валь.
– А, хозяйка. Не серчайте, две минуты – и меня тут уже нет!
– Да брось, Банди, – отмахнулась баронесса и сняла с себя плащ, шаль и муфту, которые повесила при входе. – Что ты такое читаешь?
– Сводку по тому, как торгуются нынче акции Колониальной Компании Эльсингов и векселя островных золотых предприятий. Здесь помимо них ещё полно всякого континентального добра, но слишком уж оно запаздывает, пока сюда попадает. Поэтому я так, прикидываю, к чему дело идёт.
Валь усмехнулась и подошла ближе, заглядывая ему через плечо.
– И куда всё идёт?
– К чёрту, хозяйка, к чёрту. Растут в цене только золото и земли, а покупать сейчас имеет смысл лишь акции ККЭ, потому что с них ещё не поздно потом будет получить доход. У них бешеные прибыли.
– Эльсингов? – подивилась Валь. – Да ты что, Банди? Вкладываться в мятежников? Это не только непатриотично, но и глупо, потому что король вот-вот разобьёт их.
– Так же считают и те, кто поддерживают корону Харцев своим кошельком. Но я изучил риски и пришёл к выводу, что я остаюсь на стороне ККЭ.
Банди поднял на неё свой одуванчиковый взгляд и улыбнулся в своей благодушной манере. Валь неуверенно улыбнулась в ответ. И спросила вполголоса:
– Однажды твоя тяга к сомнительным вложениям уже аукнулась тебе?
– Да, – едва заметно кивнул Банди. – Но в этот раз я буду умнее. И вам настоятельно советую: забудьте ещё полтинник на комоде. Защищая своих инвесторов от преследования, ККЭ сделала акции «на предъявителя», они не именные и вас не выдадут.
Валь неуверенно покосилась в проём, затем на портрет отца.
– Если муж у меня такое найдёт, он меня убьёт. Это предательство.
– Ваш муж не знает целебной ценности лжи, не любит смотреть вперёд дальше своего носа и считает всё тененское глупым и нецелесообразным. Но вы, хозяйка, не такая. И на самом деле вы готовы сделать такое вложение, потому что сейчас оно для вас ничего не стоит, а никакого желания вновь выкарабкиваться из нуля дебета и кредита вы больше не имеете.
Он весело сощурился. И отпил ещё чаю.
– Сам-то ты, что, правда покупаешь эти бумажки? – неуверенно полюбопытствовала Валь.
– Конечно. Благодаря второму выходному я всю субботу провожу в здании фондовой биржи. Там же мы как-то обсуждали ваше похоронное дело. В ритуальное предприятие не вложишься, поскольку оно входит в государственное ведомство, но, если б вы отдельно взялись за мастерскую по камню, ваша репутация привлекла бы к вам многих инвесторов.
Баронесса невольно засмущалась, а затем махнула рукой.
– До праздника Долгой Ночи не имеет смысла что-либо начинать. Все только о нём и думают.
– Тоже верно.
– А если к тому же в мире такая нестабильность, как-то опрометчиво брать в долг у инвесторов, ведь им придётся отдавать рано или поздно, и это приведёт к…
Улыбка Банди превратилась в усмешку.
– Ты хочешь сказать, что… – глаза Валь округлились. Она резко выпрямилась и скрестила руки. И заявила:
– Ну уж нет, я не хочу на каменоломни.
Давно мучивший её вопрос встал ребром, и она наконец решилась его задать.
– Скажи, Банди, твой друг… он нормально себя чувствует среди нас? Не скучает, когда не приходится замышлять какие-нибудь тёмные дела?
– Что вы, – дружелюбно хмыкнул бородач. – Я понимаю, он может казаться пугающим, но это лишь иллюзия его внушительной комплекции. На деле он исключительный добряк и приверженец кодекса чести.
– И что же он вечно такой подозрительный? Вот только сейчас видела, как он что-то роет за пригорком кладбища. Предлагаешь не обращать внимания?
Тот убедительно кивнул в ответ.
– Именно это я и предлагаю. У него есть… маленькие странности, если можно так выразиться, но я готов поклясться вам куда откровеннее, чем инвесторам, что они абсолютно безобидны.
– А если это какая-нибудь… контрабанда? Или ещё что? Я боюсь себе представить! – сердитым полушёпотом ругалась Валь.
– Нет-нет-нет, отнюдь! Мистер М. просто когда-то был старого типа кавалеристом. Я так понимаю, он перезакапывает свои рыцарские приблуды. Для него это настоящие сокровища, но мы-то с вами понимаем, что в век огнестрельных орудий их только разве что на полку положить.
Валь посмотрела на него сердито, однако Банди пообещал:
– Клянусь вам, леди Моррва, змеиной кровью, что течёт в моих жилах, если вы того пожелаете, мы сию же секунду уйдём. Но если вы готовы мне поверить, то просто не предавайте его ребячеству значения. Мистер М. многое пережил, и потому ему так важны вещи, которые могут показаться специфическими. Однако он никогда не причинит вам зла.
Сомнения продолжали терзать её, но она согласилась. В конце концов, честь многое значила для островитян и служила серьёзным залогом для клятвы.
В субботу они поехали в город вместе. Якобы на рынок, но на деле Мердок и Банди собирались, конечно, на биржу, а Валь попросила высадить её на перекрёстке набережной с проспектом Штормов. Даже таким понимающим работникам незачем было знать, что она отправляется в кабаре.
Ясный послеобеденный день предвещал грядущие холода. Самое то для шестнадцатого декабря. Весь остров предвкушал наступление самой долгой ночи в году на следующей неделе. Ночь эта считалась нечистой и страшной, все честные люди должны были всю ночь не спать и держаться вместе, наблюдая за тем, чтобы в дверь не ворвались тёмные порождения зимы. Ведьмы, черти, вампиры, упыри и неупокоенные мертвецы, согласно поверьям, от заката до рассвета правили своей нечестивый бал. И, развлекаясь, они стали бы ломиться в окна и двери к честным людям, смущать их сладкими речами и запугивать звериным воем. Чтобы не терять дух во время этой «осады», полагалось подбадривать друг друга песнями, танцами, подарками и множеством угощений. Поняв, что никого одолеть не удалось, ночь отступит от мира, и, начиная с двадцать третьего декабря, солнечный день будет становиться всё длиннее и длиннее.
Валь всегда любила этот праздник, и тем приятнее было о нём думать, зная, что на него есть, что потратить. Она хотела поскорее повидаться с Эпонеей и отправиться на рынок – выбирать подарки для семьи и в особенности для Сепхинора. Она решила покончить со всем побыстрее, поэтому попросила у охраны на входе «Рогатого Ужа» представить её опальному лорду Миромо Моллинзу, и уже через десять минут тот вёл её по служебной лестнице кабаре на самый верх, к мансарде.
Лорд Моллинз чем-то напоминал самого Беласка. Коренной островитянин, он, тем не менее, носил пиджак и стоячий воротник вместо жабо. Невзирая на его почтенный возраст, чувствовалось в нём что-то, что бывает в возрастных, но совсем не целомудренных мужчинах. Какая-то скользкость. В то же время Валь помнила, что Моллинзы встали на сторону Беласка, когда семья Сульиров, владеющих городской стражей, подняла шум из-за нарушения помолвки Эпонеи – якобы это недопустимый жест вольности со стороны Видиров. Никто не хотел явно высказывать своё мнение в таком неудобном конфликте. И, хоть лорду Моллинзу это ничего не добавило, ведь его точка зрения и так не учитывалась из-за его женитьбы на тененске, он приобрёл репутацию человека бесстрашного и готового поддержать герцога даже тогда, когда сами Сульиры выказали недоверие.
Вспоминая этот скандал, Валь невольно замедлилась на ступенях. Генерал Одо ведь всегда носил на плечах свою смертельную змею. А смертельная змея…
Моллинзы, клятвы, дворецкий, смертельная змея… Уж не возвращение ли это былой борьбы Сульиров за правду, подогретое восстанием графа «Демона»? Но на кой чёрт им в это впрягаться спустя три года, да ещё и тогда, когда король уже женился? Сейчас ведь это стало бы для них не просто протестом герцогу, это было бы изменой короне.
Скрипнула дверца, и Валь очутилась в просторной светлой мансарде. Миромо закрыл за ней, и она лицезрела сумки, саквояжи и сундуки, разваленные на полу. Затем – беспорядок нот и женских романов на столике, большое трюмо и ширму, которой от входа отделялась основная часть убежища Эпонеи. Даже запах здесь был только такой, какой бывает в едва-едва отделанных помещениях.
Потревоженная королева зашуршала тапочками и высунулась из своего укрытия. Несколько мгновений они с Валь рассматривали друг друга, не скрывая общего удивления.
Эпонея была значительно ниже ростом. Будто маленькая златовласая фея, она глядела сказочными большими глазами цвета летнего солнца. Её тонкие ручки и ножки даже в условиях вынужденной изоляции кокетливо выглядывали из-под пышного домашнего платья и рукавов-фонариков. Пушистые локоны в сравнении с принятой на острове длиной до пят казались до неприличия короткими, почти мужской длины – не более, чем до лопаток. Но при этом они были уложены поднятыми от корней волнами, отчего королева напоминала яркий цветок бархотки.
Черты лица её так сильно напоминали госпожу Альберту и так мало – Беласка. Хотя она определённо была не такой курносой и щекастой, как мать. Но красилась почти так же вызывающе, обводя алым свои пухлые губы и дымчатым – верхние веки. Особенно примечательными казались её брови: они были светлыми, но не прозрачными, а такими же густыми и льняными, как и волосы.
Что и говорить, в её глазах, должно быть, сухая и вытянутая Валь с её строгим лицом и приглаженными друг к другу волосинками в змеиной косе казалась не более красивой, чем схолитка.
– Я леди Вальпурга из Видиров, – наконец представилась Валь. – Нынешняя баронесса Моррва. Ваша двоюродная сестра, Ваше Величество Эпонея.
Тут же всё лицо Эпонеи переменилось, как у ребёнка, которому предложили мороженого в будний день. Такого счастья Валь не видела, как ей показалось, никогда.
– Это… ты! Боже мой! Боже правый! Сестрица! – выпалила она и подбежала, а затем обняла Валь за шею и поцеловала в обе щеки, оставляя на них характерные следы. Валь, конечно, обхватила её руками в ответ. Но у неё едва не закружилась голова от сладкого запаха парфюма, что окутывал кузину.
– Я-то испугалась, думала, кто меня нашёл! А это ты! Наконец ты пришла; ты представить себе не можешь, как ужасно, как мучительно тут томиться, не зная, что происходит снаружи!
– Новостей пока никаких нет, обе стороны собирают силы. Но я уверена, что скоро всё закончится победой короля, – заверила Валь, и они отпустили друг друга, вновь рассматривая причёски и платья друг друга.
– Ты… такая взрослая, – призналась Эпонея и приложила палец к уголку губ, словно крепко задумавшись. – Когда же мы в последний раз виделись? Наверное, уже и не вспомнить?
Валь с собралась с духом и перешла на «ты».
– Когда ты была здесь лет десять назад, уже не помню, по какому поводу.
– Да-да, наверное, нас представили… – согласно закивала Эпонея. – Но… я ничегошеньки уже не помню. Мне все говорят, что я забывчивая, и вот теперь я думаю – я и впрямь такая рассеянная! Я уже час пытаюсь начать заниматься, и всё никак не могу себя заставить! А какой у меня тут разгром… даже стыдно тебя приглашать, но ты проходи, проходи!
– Я помогу разобраться, – пообещала Валь и аккуратно последовала за нею, чтобы не наступать на края пеньюаров, нижних юбок и модных журналов. Эпонея была такой удивительной, словно сошла со страниц карикатурных книжек для островных леди, где было бы непременно сказано: «неряха, себялюбица, неумёха – какой мужчина согласится жениться на такой?»
«Оказывается, мужчин таких очередь, и они готовы воевать за право быть с нею», – подумала Валь. Она никак не могла оторвать глаз от шелковых, бархатных и парчовых тканей, что выглядывали отовсюду сочными синими, розовыми, салатовыми, охровыми цветами. Не гардероб, а праздник какой-то.
Эпонея прошла и задорно шлёпнулась на бархатное канапе из красного дерева. Рядом в небольшом очаге, изысканно отделанном песочным камнем, закипал чайник. За ширмой открылась большая, чуть ли не на троих, неприбранная кровать, а также купель для купания.
– Ты садись, Валь! Я ведь могу называть тебя Валь? Тебя так зовёт Адальг. Он столько рассказывал о ваших приключениях! Я слушала бы и слушала, как вы там с ним… змей укрощали и на лошадях скакали!
Валь никак не могла раскрепоститься. Руки сами смыкались внизу живота, а напряжённый взгляд исследовал помещение. Всё казалось ей странным, но страннее всего – сама сестра. «Так вот какая ты – правящая дочь Видиров», – вновь и вновь думала она. – «Правящей дочерью на острове нарекается та, которая, выйдя замуж, передаст своему супругу право на весь Змеиный Зуб. Но на самом деле это больше, чем просто формальность. Ты должна воплощать собою змеиный идеал, ты должна до мозга костей быть островитянкой, чтобы даже тогда, когда ты станешь частью другой семьи, ты могла заставить мужа считаться со своим происхождением. Так, как и остров заставляет всё королевство считаться с собою. Но если ты такая… Значит, титул правящей дочери тоже стал пережитком прошлого».
– Его Величество мог превратить в авантюру даже обычную ловлю головастиков, – честно ответила баронесса и попыталась улыбнуться.
– О-о-о, мне так жаль, что я не знала его с детства, как ты! Мы оба зимовали в Ририи, но всё время в разных краях. А на лето он уезжал сюда, на остров, а мы с мамой в Харциг… Ты же расскажешь мне про остров, да? Поверить не могу, что он так отличается от того, что я привыкла о нём вспоминать! Он такой мрачный, такой строгий, все на нём такие… взыскательные? Как папа!
Заслышав, что чайник засвистел, Валь поставила свою сумку рядом с канапе и сама сняла его с огня. Эпонея прервала свои трели и поднялась, чтобы отыскать заварочный чайник и немытые чашки.
– Его светлость герцога Видира точно не назовёшь строгим, – возразила Валь и усмехнулась. Если уж её дядя кажется Эпонее серьёзным, тогда страшно представить, что творится на континенте.
– Да брось, Валь, ну ты, конечно, на него похожа, но всё же ты не такая, верно? Всё-то он нудит про какие-то свои законы, биржи там, прогнозы на будущее…
Валь подняла брови и недоуменно пожала плечами. В последний раз, когда она могла так же легкомысленно отмахнуться от «нудятины», ей было лет десять от роду. А теперь приходилось прислушиваться ко всему.
– Нет, я понимаю, что это важно, – попыталась объяснить Эпонея. – Но это просто не укладывается в моей голове. Наверное, я глупая, и все дела! Есть же умные люди, которые этим занимаются. Они могут всякое предполагать и располагать, а у меня даже чаю не с чем выпить: я вчера съела весь свой запас печенья с белым шоколадом…
– Я как раз принесла гостинцев, чтобы тебе не было так грустно.
– Ох, Валь! Ты даже это смогла предусмотреть! Нет, воистину, вы с папой одного роду-племени! – вновь залилась смехом Эпонея. И, глядя на её живое солнечное лицо, Валь тоже невольно улыбалась.
Это было так странно.
На следующий день она вернулась в обеденный перерыв, поскольку это был день присутствия в следственной службе, и не пожалела. Сестра принимала её с радостью, болтала обо всём без умолку, с интересом слушала её истории и бравурно рассказывала свои. Покидая её, Валь снова не понимала себя, но настроение у неё поднималось само собой.
Незаметно наступал праздник. На улицах вывешивали гирлянды из разноцветных бумажных фонариков, а на подоконниках зажигали красные, белые и жёлтые свечи. Глен, по счастью, был занят в мастерской: он заканчивал статую для Луазов, которую хотел успеть до Долгой Ночи. И поэтому Валь могла пропадать в городе сколько душе угодно. Но не смела обделять и Сепхинора предпраздничной суетой: он получил свою долю прогулок по магазинам и выбирания разных фигурок, побрякушек и игрушек. Однако теперь ему досталось куда меньше из-за того, что Валь то работала, то инкогнито приезжала в город, только ради Эпонеи.
В канун праздника, в среду, Валь могла рассчитывать на короткий рабочий день. После этого она собиралась навестить сестру, а затем – примчаться домой и снова трудиться над приготовлением кексов, пирогов и двух специально забитых к этому дню гусей. Она принесла сэру Фиору бутыль десятилетнего коньяка бордери де люкс в качестве подарка, а тот вручил ей большой букет снежноцветов с остролистами. Снежноцветы весь год стояли хмурыми тёмными зарослями с жёсткими листочками, похожими на иголки, и лишь зимой распушались, подобно вербам, пушистыми белыми комочками. Вместе с красными костянками остролиста букет смотрелся волшебно и очень нарядно. И это сразу дало баронессе идею относительно причёски на время торжества.
После непродолжительной возни с карточками она решила, что работать сегодня смысла не имеет. А потому она посмотрелась в зеркальце, оправила косу и поднялась с коробочкой турронов – сладостей из нуги с орехами – на верхний этаж, к Рудольфу. Но, когда она постучалась, сдавленный голос баронета испугал её.
Рудольф сидел за своим бюро, положив ноги прямо на бумаги, и курил. Не сигару, а трубку – старинную, должно быть, оставленную здесь ещё бароном Робертом. Он смягчился, увидев Вальпургу, но всё равно не особенно обрадовался подарку.
– Ладно, – вздохнула Валь, поставив перед ним коробку. – Перестаньте геройствовать, сэр Рудольф. Я вполне способна пережить плохие новости.
– Перед праздником? Я себе не прощу, – покачал головой Рудольф.
– Этот праздник бывает каждый год. Чай, не свадьба, – фыркнула Валь, но затем прикрыла рот рукой. Однако чувства баронета явно не были задеты, он оказался слишком погружён в свои мысли. И на том спасибо.
– Я просто… я просто ничего не понимаю, – наконец признал баронет. На его лице застыло выражение отчуждённости. – Это всё заходит слишком далеко. Улик, кроме понятных самим участникам конфликта, явно нет. Все составленные мною связи постоянно шатаются, или, что хуже, задевают тех, кого я не могу ни допрашивать, ни арестовывать. А последняя змея попросту неопределима.
– Так пойдёмте определим её.
– Даже ваш манускрипт тут бессилен.
– Манускрипт вообще лишь инструмент, сэр. Он и не должен быть в силах. Зато я могу и хочу выполнить то, за что получаю деньги. Пойдёмте, – побудительно заявила Валь и подошла к его креслу, будто грозясь согнать его в случае, если он сам не встанет.
Рудольф оказался не против того, чтобы его взяли под руку и буквально отвели на два пролёта вниз, в морг. Лорд Себастиен уже отсутствовал. Но один-единственный труп в блеклом свете единственной лампы будто дожидался дальнейших разъяснений. Когда Валь чуть потянула за скрывавшую его простыню, она готова была ко многому. Но не к тому, что это будет тот, кого она знает.
Молодой и задорный Фабиан Сульир, сын генерала Оди. В последний раз она видела его среди избирателей вместе с Гленом в городской ратуше.
А теперь он весь посинел. Нижняя часть его плеч уже окрасилась тёмным пурпуром. Уверенно можно было утверждать, что это следствие смерти от нейротоксического яда.
– С ума сойти, – пробормотала Валь. – Это первый дворянин на этом столе. Один из… нас.
– Валь, если ты начнёшь об этом рассуждать, я тебя отправлю домой, – сухо прервал её Рудольф. – Змея. Мне нужна змея.
Валь закивала и перешла к предплечью Фабиана. Она не чувствовала страха, только бесконечное удивление. Странно, ведь, получается, скоро его будут хоронить на кладбище Моррва. Генерал Сульир, лишившийся последнего члена своей семьи, закажет богатый памятник, а старуха Трудайя будет долго читать над парнем молитвы Схолию и положит монеты ему на глаза.
Трудайя, купец, аспид, смертельная змея, Сульиры, клятвы, Беласк, Эпонея… Можно сказать, Сульиры оказались замешаны, когда стало ясно, что дворецкого укусила смертельная змея. Но теперь, когда умер их единственный наследник, значило ли это, что они были пострадавшей стороной? Их могли подставить. Все знают, что генерал не расстаётся со своей смертельной змеёй, но это не мешает кому-то прятать точно такую же у себя в змеятнике.
А кто тогда агрессор – Беласк? Можно ли ему вообще верить?
Она заставила себя сосредоточиться на укусе. Приложила линейку. Походило на прежний случай с коралловым аспидом. Но не до конца. Что-то неуловимо отличалось, и она никак не могла понять, что. Она буквально легла на край стола, рассматривая две красных точки с таким тщанием, с каким обычно искала нужный стежок в мелком шве.
– А лупа есть? – попросила она, и Рудольф подал её. Это, однако, ещё более затруднило ход размышлений Валь.
– Никаких свидетелей?
– Абсолютно. Тело явно подбросили к порогу Сульиров. Ещё… живое.
Валь пыталась ещё и ещё, и наконец выпрямилась. Баронет поинтересовался:
– Это даже не коралловый, да?
– Нет. У кораллового маленькие зубки. Когда он кусает, он впивается и держится, и это заметно. А тут даже следа от челюсти нет. Но у меня такое странное впечатление… не знаю, как объяснить…
Валь осмотрелась и осведомилась:
– Есть ли какой-нибудь стальной и тонкий стержень, чтобы его просунуть внутрь?
Рудольф высоко поднял брови, прошелся по инструментарию лорда Себастиена, затем вернулся с хирургической иглой. Которую затем смазал в масле и вручил Вальпурге.
– Изобретательно, – усмехнулась она и склонилась вновь. Протолкнуть даже острую иглу в онемевшую мышцу оказалось непросто, но в итоге получилось. И Валь замерла в недоумении, а Рудольф не сводил с неё глаз, и того более запутавшийся.
– Ничего не понимаю, – наконец выдохнула Валь. Выпрямилась и снова приникла к укусу. Игла вошла немногим меньше, чем на треть, но при этом ничуть не застопорилась. По идее она должна была сразу же уткнуться в некое искривление, ведь у любой змеи не прямые зубы.
Странная догадка родилась в голове у Валь, и она посмотрела на Рудольфа.
– Это вообще не змея, – прошептала она. – Яд змеиный, но след не змеи. А…
– …иглы? Или шила?
Баронет схватился за голову и уставился на иголку. Валь, сама поражённая своим открытием, только и подумала: «Так-то ты не используешь змей, дядя?»
– Получается, – пробормотал Рудольф, – его поймали, пробили ему эти дырки и залили в них яд.
– Сложная процедура…
– Но, чтобы выдать это за укус, вполне оправдано.
Они оба снова склонились, и Валь поводила иголкой ещё, убеждаясь, что след прямой. Потом они проверили это со второй ранкой. В сделанный вывод было непросто поверить, но под любым углом становилось ясно, что искривления как такового нет. И вообразить змею, которая была бы способна на такое, было куда труднее, чем представить злоумышленника из числа людей.
– Это какое-то безумие, – прошептал Рудольф. – Какая-то уж совсем нечистая игра. Даже если кому-то из дворян надо было сымитировать укус определённой змеи, почему просто не воспользоваться ею? Их не так уж просто отличить, если они похожи. И тем более не так уж трудно достать на этом острове. Что за абсурд?
Валь посмотрела на него внимательно. И взглядом намекнула, что её прямо сейчас высылать отсюда надо. А не озвучивать свои мысли.
– Точно, точно, – закивал баронет. – Ты можешь идти домой. Спасибо. Я надеюсь, ты не будешь думать об этом на празднике.
– И тебе хорошо его провести, – вздохнула Валь, и, коснувшись его плеча, подобрала подол и отправилась наверх.
Она вышла из конторы ещё раньше, чем рассчитывала. Ясный день сулил ещё большее похолодание. Улицы полнились гуляющими людьми и выкриками продавцов леденцов да булок. И недоумение, что снедало Вальпургу с ног до головы, перешло в негодование.
Сев в седло, она быстро добралась до Летнего замка. И потребовала у мажордома немедленно дать ей увидеться с герцогом, невзирая на то, что тот уже изволил начать обедать.
В просторной трапезной Беласк гордо восседал один и угощался рябчиками. За его спиной светил витраж, а стену по правую руку от него украшала недавно отреставрированная фреска. Сюжет был легко узнаваем: люди преклоняются перед Великим Аспидом, что поднял голову из морских вод и устремил на них свой грозный взгляд. На стене напротив композицию дополнял портрет графа Ноктиса фон Морлуда, легендарного основателя Летнего замка.
Только те, кто не изменяют Змеиному Зубу, следуют законам Рендра и страшатся его разгневать, могут рассчитывать на его милость. А без его милости здесь и шагу не ступишь.
Но ладно ты мещанин бестолковый, от твоего неуважения к Аспиду пострадаешь лишь ты сам. А вот если ты правитель, то какой ужас ты можешь призвать на голову островитян своим богохульством!
– Приятного аппетита, дядя, – с порога грозно заявила Валь. Теоб закрыл за ней двери, и она прошагала по узорчатому ковру навстречу немного изумлённому герцогу. Затем отодвинула резной стул и села прямо рядом с ним, заглядывая в его глаза.