Вскоре она уже не представляла себя без этих походов к озеру с водопадами. Ночь за ночью она уходила через маковое поле в лес, чтобы снова смыть с себя тяжесть дарованной жестоким вампиром жизни. И однажды ей всё-таки не удалось это скрыть. Сепхинор ворочался и проснулся, и обнаружил себя совершенно одиноким на накрахмаленной постели с чёрными подушками. Он тут же продрал глаза. Спрыгнул на дощатый пол. Выглянул в окно и увидел её: в белом, идущую на купание с перекинутым через плечо полотенцем. «Так значит, мне не казалось», – подумал он мрачно. Накинул на себя плащик и спешно сбежал по лестницам вниз. Затем растолкал Фиваро и, нацепив на него одну только уздечку, сел на его голую белую спину и заторопил его вслед за матерью. По счастью, они подоспели раньше, чем она вновь решила окунуться.
Жеребец подтрусил к побережью. Ей пришлось оторваться от созерцания водной ряби и поднять мокрое от слёз лицо навстречу юному всаднику.
– Сепхинор, – молвила она укоризненно. – Тебе не стоит так переживать из-за меня. Поверь мне, все эти муки – это глупость, блажь, и нашему роду не дозволено их испытывать. Они скоро пройдут у меня, и всё будет так, как раньше. Просто не волнуйся за меня, я прошу.
– Ты не должна переживать это в одиночестве, – заявил Сепхинор и спрыгнул на папоротники. Затем подошёл и решительно сел рядом на валун. – Я же жаловался тебе на всё, что хотел. И мне становилось легче. Так может, тебе сделать то же самое?
Мать, всегда такая статная, сейчас казалась сломленной. Её плечи поникли, а две длинных косы опали до самой поверхности озера. Она опустила пышные ресницы, и взгляд её остановился где-то в отражении. Сорванный мак покачнулся в её пальцах.
– Я вообще не заслуживаю жалости, милый.
– Ты это будешь говорить гадюкам из города, а мне не надо, – заявил Сепхинор. И она поджала губы, вспоминая, кто ей совсем не так давно отдавал подобное распоряжение.
– В этом мире есть правила. И мы должны им следовать. Ты видишь, что происходит, если хоть немного от них отклониться. Я заслуженно получаю своё порицание.
– За что? Ну скажи мне, – Сепхинор потянул её за хлопковый рукав. – Я-то не леди Одо и не твоя мама. За то, что ты графа полюбила?
Валь вздрогнула и отвернулась. Она не знала, что за гримаса исказила её лицо, но ни за что не хотела показываться в таком виде сыну.
– Милый, любой разговор о любви уже достоин был бы того, чтобы навсегда предать меня позору. Сам слух о таком уничтожил бы меня, не то что прямые свидетельства. Я же в трауре. И так, выходит, я даже ношением не чёрной одежды уже изменила памяти твоего отца. За одно это я должна быть подвергнута изгнанию из приличного общества, а уж любовь… любовь…
– Ма, да брось ты это! – не выдержал Сепхинор. – Па что-то никто из «приличного общества» не изгнал! И ладно, что никто не обращал внимание, как он к Эми пристаёт. Но ведь потом, когда ты стала дружить с Катраной, он вообще без задней мысли с ней развлекался как хотел! Ты за порог, на работу, а он тут же с ней раз – и дверь закрыл! Я говорил ба и деду, а они мне сказали, что я всё выдумал. А потом сказали, что он имеет право, потому что он мужчина. А я знаешь, что думаю? Да пошёл он к чёрту! Он может после такого быть кем угодно, но точно не мужчиной!
Валь окаменела. Она уставилась на Сепхинора широко распахнутыми глазами, не зная, что ответить. А тот поспешил добавить:
– Я хотел тебе рассказать, когда понял, что никто и не пошевелится. Но там случилась Долгая Ночь. И да, он поехал к Катране именно потому, что та сказала, что сэр Зонен будет в городе. Я и подарок тебе с собой повёз, помню. Знаешь, что я хотел тебе подарить?
Тут уж Валь даже не знала, что и ответить. В голове стало пусто, как в барабане. «Глен? Изменял?» – недоумевала она. Ей даже показалось, что барон вот-вот возникнет и начнёт отчитывать её за саму подобную мысль. Она ведь всегда была виновата в его прегрешениях.
Нет, если об этом думать, можно было совсем рухнуть в пропасть. Надо было быть сильнее. Валь чуть улыбнулась и свела брови.
– Ну?
– Деревянную змейку. Я её сделал и разрисовал как Вдовичку. Правда, я потерял её, как вернулся в Брендам.
– А я тебе купила «Путешествие Гилберта в страну лошадей». Ещё думала, не слишком ли это несерьёзная литература, но сама я её всегда читала с удовольствием. Хорошая сказка.
– А та ночь в «Рогатом Уже» ведь была моим днём рождения. Я только недавно это понял. Выходит, этот граф подарил мне вторую жизнь тогда. И вот что я хочу в связи с этим сказать. Если ты любишь его, то и я, и Кея, и Банди, мы бы все тебя поддержали.
– Кея… – пробормотала Валь. – Значит, в высшем обществе у меня всё это время была только одна подруга.
– Зато какая! А у меня – Бархотка. Иногда не стыдно попросить помощи у друзей, ма. Особенно таких проверенных, как наши.
– Да, мой хороший, – кивнула Валь и обессиленно опустила веки. Мак выпал из её пальцев и упал на воду. Булькнул практически закрытый бутон. Его лепестки, намокая, потемнели.
Сепхинор надеялся, что помог ей, но она испросила у него разрешения продолжать уходить по ночам на озеро, если ей вздумается. И он, конечно, не мог возражать.
До той ночи, когда он проснулся, предчувствуя беду. Звёзд не было видно. За окном назревала могучая гроза, а постель была едва тёплой. Сепхинор вскочил и понял: он упускал слишком многое. Она не горюет. Она, должно быть, уходит. Как её отец. Становится апатичной и погружённой в себя, и в уши ей задувает как назло близкий гул Дола Иллюзий!
Не просто так его подбросило из сна испугом. Он почувствовал, что что-то будет. Но он не собирался расставаться с нею. Только не так! Её отец ушёл на вершине славы, всеми уважаемый и любимый. А она, что же, исчезнет, как бесславная изгнанница? «Нет, нет, нет!» – думал он и вновь мчал Фигаро через маковое поле.
Ожившее молниями небо не пугало ни его, ни бравого жеребца. Они примчались к водопадам и замерли, прислушиваясь к далёкому раскату. Ни ночной рубашки на валуне, ни полотенца на ветке. Её не было.
Она ушла!
Нет!
Сепхинор забегал глазами в поисках каких-нибудь следов. И ему показалось, что он видит примятые папоротники по правую руку. Едва заметная тропа уводила куда-то, должно быть, в те самые края, куда нет пути живым.
– Н-но! – отчаянно крикнул он. Фиваро рванулся через ветви по горячим следам баронессы.
Зачем он только рассказал ей про Глена! Она, наверное, решила, что всё вообще лишено смысла!
– Дурак я, дурак, – цедил сквозь зубы Сепхинор и ловко уворачивался от ивовых лап.
Фиваро сам видел эту неприметную дорожку. Он последовал за поворотом её и галопом влетел выше к горным отрогам. Перемахнул через каскадную речушку, завернул на серпантин и прыгнул снова. Бег их погрузился в шум нарастающего ливня. Задёргались листочки, загудели стволы. Новый отзвук грома проник под кроны, и полило. «Проклятье», – думал Сепхинор и подгонял своего жеребца. За считанные минуты они взлетели на горный гребень и оказались на пороге нового плато.
Поле василька и зверобоя стлалось под шквальным дождём. Сепхинору стало не по себе, но лишь на мгновение. Он не мог её упустить.
– Ну же, ищи! – взмолился он и вновь сжал серые бока Фиваро. Тот то ли отыскал тропу, то ли наугад ухнулся в траву, но помчался во весь дух.
Они пересекли луг, пробежали берёзовый подлесок, взобрались к падубам и вновь ухнулись в лощину с бурлящим от дождя ручьём. Сепхинор лишь приблизительно помнил по карте, где что было. Сейчас они двигались на юго-запад.
Фиваро не колебался и даже не моргал, когда над ними ярко вспыхивали ветвистые молнии. Его юный всадник пытался не уступать ему. Но самообладание покидало его, и слёзы начинали наполнять его глаза.
Это были совсем уже необитаемые места. Сепхинор не считал, сколько они там носились. Но когда они спугнули стадо диких горных козлов, ему сделалось по-настоящему страшно. Он не понимал, где они находятся. А путь, проложенный босыми ногами матери, уже был стёрт бездушной стихией.
– Фиваро, неужели мы… мы… может, мы просто разминулись, и… и она сейчас ищет меня в Вое… а где Вой?
Конь повёл серым ухом и раздул ноздри.
Волосы липли к лицу и к губам. Заправляя за уши мокрые пряди, Сепхинор отчаянно вертел головой. Здесь ещё было понятно, куда двигаться: вдоль зарослей падуба, куда-то к ручью. А там вверх по течению…
– Вообще, если я верно помню, по карте здесь есть какая-то охотничья община, – вслух рассуждал Сепхинор. Они трусили в обратном направлении. Он изо всех сил старался не поддаться панике. Но то и дело сердце замирало при мысли, что он затерялся где-то на приличном расстоянии от имения, и может пасть жертвой собственной глупости. Как некоторые недалёкие дети в книгах. А ведь он даже не позаботился о том, чтобы натянуть на Фиваро кожаные ногавки. Что, если он лишится своего нового друга?
«Не думай, не думай, не думай», – повторял он мамину мантру. Пока не понял, что не может даже отыскать тот злосчастный ручей в лощине. Они потерялись.
Завывала буря. Ходили ходуном зелёные кущи. Место казалось совершенно незнакомым, хоть так повернись, хоть эдак. Однако Сепхинор вновь не давал себе отчаяться. Он посмотрел, с какой стороны на берёзе мох, и выбрал направление на север. Не зря же он много читал.
Фиваро тоже казался неуверенным. Он аккуратно нащупывал путь, когда они спускались в долину меж двух внушительных горных махин. И, хоть здесь не было ровным счётом ничего похожего на окрестности Воя, Сепхинор подбадривал своего скакуна разговорами.
Вдруг – слава Великому Змею! – впереди показалась красная черепица крыши. Дыхание захватило. Неужели это охотничий домик такой основательный, выстроенный из камня? Не Вой, конечно, но уж точно лучше, чем бесконечные луга да пролески!
– Ура! – выдохнул Сепхинор и вновь разогнал Фиваро. Они примчались к маленькому домушке и тут же остановились у низкого крыльца. Теперь постройка не казалась такой уж маленькой: в ней было два этажа и даже подобие башенки, вросшей в скалы. Оттуда, должно быть, охотники наблюдали за облаками или там за зверями.
Окна были черны, но оно и понятно: сейчас ночь и ненастье. Кто будет в такую погоду разгуливать или чаи на террасе распивать!
Но Сепхинор верил в людей. И потому он забарабанил по двери, крича:
– Эй! Кто-нибудь! Пожалуйста, откройте! То есть, помогите!
В течение нескольких минут он ломился внутрь, но никто не отвечал ему. Пока от его удара что-то не щёлкнуло в затворе, и дверь не распахнулась сама. Гадкий скрип пронзил уши. Сепхинор замер, пристыженный, и вгляделся в полумрак прихожей.
Ни одежд, ни вешалок, ни обувницы. Только квадратный выцветший ковёр. И старинная картина, на которой нарисована какая-то женщина из давних времён со смешной причёской, похожей на бочонок пива. Может, это она открыла ему дверь? Тогда он точно попал в страшный рассказ Марсиля. Хотя дама выглядела добрее многих.
Ладно, он же не убийца и не грабитель! Он разбудит охотников и извинится перед ними за неудобства. Но ещё не хватало из-за собственной застенчивости упустить драгоценное время.
Сепхинор не стал на всякий случай закрывать дверь и прошёл внутрь. Хорошо, что он был не бос: перед выходом он успел натянуть ботинки. Иначе бы он непременно застудил ноги на ледяном каменном полу.
«Ладно, где спальня?» – подумал он и решительно шагнул в гостиную. Тут же прогремел хлопок. Входная дверь.
«Спокойно, дурень. Это ветер. Видал, какой там ветер?»
Он подпрыгнул, завидев движение рядом с диваном. И только потом понял, что это большое напольное зеркало. Оно отражало его самого и всё, что было за его спиной: потемневшую прихожую, синий свет ночи в кухоньке и блики на этом самом портрете.
Но…
Странный был такой звук, какой бывает, когда одна шпора чуть звякнет о другую. Или застёжки какие-нибудь на плаще.
Нет, ни в прихожей, ни в гостиной ничего нет.
Чего ты боишься, Сепхинор?
Он сжал зубы, чтобы не закричать, и резко обернулся. И едва не упал. Точно там, где он должен был быть виден в зеркале, стоял разодетый по-кавалерийски господин. От его тёмной махины с широким плащом Сепхинор едва не выпрыгнул в окно, в стену, в диван, куда угодно. Но он прикусил язык и почему-то остался на месте. Хотя в глазах зарябило от испуга, и ему показалось, что стало нечем дышать.
Красные глаза незнакомца померкли на мгновение, когда он моргнул. Он был не как Экспиравит, а другой, серого цвета и человечного вида. Зато его голову обрамляли длинные пряди тёмных волос, а шпоры свидетельствовали о рыцарском звании. Это был вампир, конечно, уже было не спутать! Но, может быть, благородный вампир.
«Что тут вообще делает?..» – начал было думать Сепхинор. Но тот вдруг заговорил сдержанным резким голосом:
– Кто бы ты ни был, уходи. Исчезни. Для твоего же блага.
Жуткие клыки мелькали на каждом слове. Очередной кровосос пытается помешать ему помочь маме! Да ну его тоже к чёрту! Сепхинор сжал кулаки и заявил:
– Я никуда не пойду. Вы, сэр, рыцарь! Вы видите, что там за окном! Я бы туда в здравом уме сейчас не вышел, не будь там моей мамы! Я должен спасти её, и вы меня не испугаете! Я уже видел вампиров и пострашнее вашего!
Аристократичного вида упырь вздёрнул бровь. И смерил его сухим взглядом.
– Ты забываешься, мальчик. Отсюда не возвращаются. И я последний раз говорю тебе…
– Сэр, я вас прошу! Я умоляю, помогите мне чем-нибудь, ну чего вам стоит! – взмолился Сепхинор и сделал шаг ему навстречу. – Мы с мамой слишком многое пережили! Штурм, интриги, тихую войну; мы глядели в лицо таким, как вы, и слушали каждую ночь шорох летучих мышей! Ну не может она просто взять и сгинуть после всего этого, я этого не допущу, я не знаю как, но… не допущу!
Его импульсивная речь не произвела на рыцаря никакого впечатления. Он оставался непреклонен. Но, завидев настоящее безумие на лице мальчишки, спросил безучастно:
– Твоя мать – как её имя?
– Вальпурга! Леди Вальпурга Видира Моррва! Благородная кобра Змеиного Зуба! Несомненно, даже такой, как вы, слышал о ней!
Он чуть пошевелил челюстью, будто облизывал свои зубы. И наконец ответил:
– Нет, это грешница. Ей не бывать здесь.
– Какая ещё грешница?! – взбунтовался Сепхинор, но вампир осадил его:
– Я сказал – ей не бывать здесь. Значит, возвращайся туда, откуда пришёл. Наверняка она там.
– Вы хотите сказать – дома?
– Да.
Незнакомец сделал шаг в сторону, давая ему проход, и указал на дверь. Сепхинор колебался. Он не понимал, кто перед ним, но что-то заставляло его думать, что он может догадываться. Правда, не теперь, когда весь его разум был объят смятением. Он подошёл ближе, всматриваясь в лицо хозяина дома, и вновь спрашивал себя – кто может жить в такой глуши? Вампир… вампир?
Он подошёл к порогу и обернулся, посмотрев на рыцаря. Тот был одет в тёмно-синий, почти серый сюртук до колен, кавалерийские сапоги. На его плечах массивной фибулой крепился шерстяной плащ. Волосы были отпущены, как у островитянина, но они были скорее бурые, нежели чёрные. Что-то…
– Иди-иди, – властно молвил вампир.
Сепхинор рассеянно кивнул и взялся за дверную ручку. И вдруг из глубины дома зазвучал шорох нетопыриных крыльев. Звук знакомый и малоприятный. Сепхинор вновь чуть не свернул себе шею, глядя назад за плечо. Хозяин дома же проследил взором за полётом очередной летучей мыши. А затем, уловив немой вопрос в глазах мальчика, бросил:
– Учи историю, малыш. И да, тебе только что попросили передать. «С семьёй никогда не бывает просто, но ценнее неё ничего нет на свете».
– А-а… – рассеянно ответил Сепхинор и наконец раскрыл дверь. Затем опомнился и хотел было поблагодарить безымянного сэра, но того и след простыл. Так что Сепхинор вышел на улицу задумчивым и встретился глазами с Фиваро.
– И что? – спросил он будто бы у коня. – Я ведь не знаю, где дом. И… что это всё значит?
Он взобрался обратно на мокрую спину дестриэ и вдруг увидел меж его ушей знакомые сизые ели. Дождь притих, и оттого их стало виднее. «Вот я дурак», – подумал Сепхинор и погнал жеребца во весь дух обратно, к Вою. Он всё ещё не верил, что оно так всё просто разрешится, но таинственный отшельник оказался прав: баронесса спала над книжкой прямо в библиотеке.
23. Старые друзья
На подъездной дороге заскрипели колёса. Валь, одетая в своё единственное мало-мальски чёрное платье, отёрла руки о передник и настороженно высунулась в окно. Это была коляска, в которой сидело несколько дам, а правил кучер. Через хвойные заросли сада больше было и не разглядеть.
– Сепхинор, кого-то нелёгкая занесла в нашу глушь! – крикнула она наверх, чтобы он надел что-нибудь приличное. Она не знала, что он уже давно ждёт этих гостей. Несколькими днями ранее, когда они были в Эдорте на рынке, он успел заглянуть к леди Сепхинорис. Вернее – залезть к ней в окно. И там он ей разъяснил как следует, что думает об этом обо всём. А также повторил слова своего деда, так удачно упомянутые таинственным вампиром. Этого оказалось достаточно.
Валь взяла на всякий случай свой револьвер, накинула на плечи Вдовичку и пошла встречать незваных визитёров. Она даже предположить не могла, что это окажутся её мать, леди Кромор и леди Свана Кромор. Поэтому остановилась у замка, не решаясь воткнуть и повернуть ключ.
– Ну, доброе утро, девочка моя, – услышала она долгожданный голос матери из-под вечной траурной вуали: она так и не сняла чёрное с тех пор, как не стало Вальтера. – Ты откроешь нам?
– Да, – пробормотала она и завозилась с затвором. – И вам доброе утро.
Леди Сепхинорис была пониже Вальпурги, и у неё был несколько более острый подбородок. В целом её можно было бы назвать более женственной. Но на деле её спина никогда не сгибалась колесом, взгляд никогда не выражал больше дружелюбия, чем положено, а «маленькие слабости» в виде пирожных до обеда вообще не смели заглядывать в её жизнь. Она была богобоязненна и очень строга, но всё же Валь знала, что в ней есть бунтарский дух. Иначе б не ходили слухи о том, как она сбегала с герцогом Вальтером, и как сходили по ней с ума благородные кавалеры на острове.
Леди Кромор была совсем приземистой, как Рудольф. Её фигура уже давно перестала напоминать песочные часы и превратилась в башенные. Зато дочь её, леди Свана, наслаждалась привилегиями позднего отрочества, когда практически никакие пристрастия еды не в силах были повлиять на фигуру и задорный блеск в шафрановых глазах. Все три дамы спустились на землю только тогда, когда дворецкий подал им ручку. А Валь спешно прятала в прихожей свой фартук. Ей в страшном сне не приснилось бы встречать мать в замаранном домашнем платье, да ещё и недостаточно чёрном по меркам траура. Хотя бы косы она уложила ещё как-то. Но они тоже не дотягивали по этикету даже до маленького семейного приёма. Как сказала бы мама: «Ну, причёска у тебя называется “я хотя бы натянула панталоны”».
Иными словами, Валь не знала, чего ей бояться, встречая таких гостей. Она глядела на них зверем и даже не пыталась заставить себя улыбаться. И, кажется, уже не стерпела бы молчком, если бы её принялись за что-либо отчитывать. Настоящие леди и джентльмены тоже предупреждают о своём приезде, знаете ли.
– Вальпурга, – ровным своим тоном приветствовала леди Сепхинорис. Её глаза смотрели очень внимательно из-под сеточки чёрной вуали. А руки сжимали ручку одёжной сумки.
– Мама, – кивнула Валь в ответ. И повторила этот жест семейству Кромор.
Повисло непродолжительное молчание. Слышалось, как возится в соседнем крыле Сепхинор.
– Ну, что ж, – сказала леди Сепхинорис. – Страшные настали времена. Смотришь на нас волком, милая моя. И ты, и мы, знаем, почему. Но пора это заканчивать. Первое полнолуние августа, третье число, – это очередной праздник тёмных сил. Вся Эдорта соберётся отгонять их пением и танцами в большом бальном зале нашего особняка. И ты, дочь Вальтера и моя дочь, будешь там с нами. Ты часть семьи, остальное неважно.
Сепхинор высунулся и сквозь дубовую балюстраду хитро поглядел на дамочек. Ему стало немного неловко, когда Валь вдруг упала на колени и обняла мать за юбку, но, с другой стороны, он мог её понять. Раз семья сказала ей, что она зовёт её на городской бал, значит, остальным останется только смириться с этим. Это её единственный шанс вернуться в общество и перестать быть врагом.
Валь не верила своему счастью. Но когда мать стукнула её по спине, чтобы она перестала горбиться, наконец ожила. Она принялась обхаживать своих гостей на компанию с Сепхинором, предложив им чай и ватрушки, и завела с ними неуверенный разговор.
– Не суетись, – то и дело осаждала её леди Сепхинорис. – Будь достойна своей фамилии. Скажи мне на милость, что это за ужас на тебе надет. Ты что, кухарка?
– Я не ждала гостей… – начала было оправдываться Валь.
– Ты должна всегда выглядеть так, будто к тебе на приём вот-вот придёт король! Всегда, дорогая, всегда, от первой минуты за пределами своего будуара до последнего мгновения вечера!
Валь со вздохом закончила разливать чай и села. На её устах играла лёгкая улыбка. Нет, это же была мама; против мамы любые возражения были бессмысленны, как пули против вампиров… или, простите, как одуванчик в качестве хлыста для дестриэ весом в тонну.
Нечаянно она встретилась взглядом со леди Деметрией Бранибрин Кромор. И та заговорила ворчливо:
– Сепхинорис, ты сведёшь её с ума. Валь, не обращай внимания. Мы-то знаем, что ты замечательная девочка. Строже к себе, чем некоторые, – и она шлёпнула сложенным веером по боку Сваны. – Если б я знала, что ты приехала, я бы не позволила этой дуре ошалелой отправить тебя одну сюда.
Леди Сепхинорис делала вид, что это всё не про неё. И у неё хорошо получалось. Но Валь пробормотала:
– Леди Кромор, я… я не заслуживаю такого одобрения с вашей стороны.
– Потому что по юности выбрала себе дурного жениха вместо Рудольфа? Ну, было бы странно с моей стороны тебя в этом винить, – вздохнула леди Деметрия. – Меня за Роберта выдали безо всякого интереса к моему мнению. И мы лет двадцать после этого постоянно препирались. По крайней мере, ты была счастлива хоть какое-то время.
– Но Рудольф так и не…
– Ну а что мне было, заставлять его жениться на ком получится? Не хотел – да и не надо. Времена нынче другие, можно как-то и поднять голову из опилок да послушать, чего хочется. Не пойми меня неверно, милая, но Рудольф был тот ещё баран. Если что решил, так его никак с места не сдвинуть. Но он умер, как настоящий сын Змеиного Зуба. И был бы тебе бесконечно благодарен за то, что ты сделала для Сваны. Прости меня, Сепхинорис, но ты меня тоже пойми.
– Я тебя всегда понимала, – спокойно ответила леди Сепхинорис. Они с Деметрой были подругами с самого детства. – Онорис, Хернсьюги, Луазы, Винсы, Олланы… Все надавили на эту авантюру с поддельной невестой. Я была не согласна, но…
– Но ты решила, что раз твою дочку уже превратили в подстилку для графа, то и моя не обломается, – проворчала Деметрия. – Да, я тоже так посчитала. Это могло нас спасти. Но, как видишь, молодое поколение готово поднять на рога наши пристрастия к долгу да к чести, и, чёрт возьми, я совру, если скажу, что я хочу им возразить. Валюша, может, у тебя есть коньяк? Мой Рудольф, твой Глен, да и все, кому не довелось дожить до сегодняшнего дня, – помянем их вместе!
– Коньяка у меня нет, – тихо ответила Валь. – Есть только вино…
– Ну здрасьте, – укоризненно посмотрела на неё леди Сепхинорис. Сепхинор же, не дожидаясь, пока они обсудят этот вопрос, с готовностью принёс им бутылку и бокалы.
– Какой же ты славный парень, и не скажешь, что сын Моррва, – похвалила его леди Деметрия. А леди Сепхинорис обменялась с ним долгим взглядом, давая понять, что ценит его вмешательство в их семейную распрю. Между ними теперь будто был некий отдельный договор, и пожилая леди не придиралась к его незачёсанным волосам и расстёгнутой на животе пуговице.
– Я не хотел бы быть Моррва, – спокойно сказал Сепхинор и взял со стола крендель. – Мой отец был отвратительным человеком. Я даже против, чтобы мама носила по нему траур.
Валь зарделась, Деметрия расхохоталась, а Сепхинорис спросила сухо:
– Ты разве не знаешь, маленький виконт, что такие слова совершенно недостойны дворянина твоего уровня?
– Я знаю, что на самом деле недостойно.
– Сепхинор, не надо, – взмолилась Валь, но мальчик твёрдо продолжил:
– Эти Хернсьюги, Винсы, всё едино. Глен изменял маме с леди Катраной. Поэтому я его не люблю. И Хельгу тоже больше не люблю, и жениться на ней не буду.
Деметрия вздохнула и похлопала возмущённую Сепхинорис по плечу.
– Да-да, он и сквернословить любил на людях. Да так, что…
– Леди Кромор! – Валь поднесла бокал ко рту и замерла, глядя на неё умоляюще. – Может быть, хоть вы знаете, что сморозил тогда Глен на приёме в Амаранте, что Рудольф заехал ему по лицу? Сам Рудольф сказал, что ничто не заставит его повторить подобные слова.
– Знаю, а как же! Он был в таком бешенстве, что мне пришлось выслушать его тираду! – Деметрия распахнула веер и обмахнула им свое пухлое лицо. – Свана, Сепхинор, заткните уши! И не халтурьте, смотрите у меня! Он сказал, моя дорогая, вот что: «Валь так разжирела после своих родов, что мне даже тененска в нашей прислуге кажется симпатичней; она хотя бы влезает в девичий корсет, потому как ещё не имела детей». Всё, можете открывать.
Валь округлила глаза и остекленела.
– Какая низость, – заявила леди Сепхинорис. – Это омерзительно с его стороны. Но ты, милая, наверняка так или иначе налегала на пирожные, и…
– Нет, не налегала, – вступился Сепхинор. – Па просто был гадом, признайте это.
Деметрия расхохоталась вновь, а Сепхинорис, глядя на внука, протянула задумчиво:
– Ну вылитый Вальтер, вы посмотрите. Никакой несправедливости не допустит. Настоящий герцог.
Сепхинор постарался не возгордиться и просто взял ещё один крендель.
– Значит, траурное платье нам и не понадобится, – вступила своим тоненьким голоском леди Свана. Она носила чёрное, хотя её ворот не был так уж закрыт, как у вдов. Скорее всего, она соблюдала приличия по Рудольфу, но в голове её звучал сварливый голос брата, презирающего этот обычай. И оттого она не слишком себя ограничивала. – На Чёртову Ночь мы разоденемся как следует. У меня есть одно длинное платье, Вальпурга; я хочу, чтобы ты его примерила. Корсет надо будет затянуть по-девичьи, но ты, прямо скажем… совсем тростиночкой стала.
– А раньше не была? – обеспокоилась Валь.
– Вот мне бы ваши проблемы, – крякнула округлая леди Деметрия. И хмыкнула:
– До вечера мы все будем красотками. Даже Сепхинорис обещала наконец надеть своё платье цвета полуночи! Хватит с нас траура, милые. Наши мужья, ежели достойны быть помянуты, нам спасибо не скажут за то, что мы все похожи на трубочистов. А парней в городе осталось так мало, что им просто не из кого будет выбирать, в глазах потемнеет от черного. Хорошо хоть твой Фредерик целым из этой войны вышел!
– Он из Винсов, и я теперь не знаю, что и думать, – призналась Свана. – Вдруг они все такие… необязательные? Моё сердце не справится!
– Я ему такое устрою, если он посмеет последовать за примером сестрицы! – пригрозила Деметрия. – Лучше ему не злить женщин в послевоенном мире, где всё в наших руках!
Дамы рассмеялись. Сепхинор поглощал кренделя один за одним, вино потихоньку уходило, и неспешные разговоры продолжали сопровождать их полуденную негу. Расчувствовавшись, Валь не смогла не обратиться к леди Деметрии со словами:
– Я просто хочу, чтобы вы знали, леди Кромор. Я жалею, что тогда выбрала не Рудольфа. Даже когда началась война, ему достаточно просто было быть среди нас, чтобы всем нам внушать чувство спокойствия и защищённости. Я смогла это оценить только тогда, когда столкнулась с настоящей взрослой жизнью. И я действительно горевала по нему больше, чем по Глену, да простит мне эту хулу Великий Аспид.
Деметрия вздохнула и ответила честно:
– Я бы тоже не оценила его до тех пор, пока не вошла бы в хоть какой-то возраст. Да, Рудольф не позволил бы тебе даже близко оказаться к врагу. Он бы оградил тебя от войны, как сумел оградить нас. Но он тоже был человеком, милая, со своими достоинствами и недостатками. Не стоит думать, что с ним жизнь была бы похожа на рай. Ты, конечно, выбрала себе редкостное отродье, но… жизнь идёт, и нет смысла постоянно глядеть назад. Нет больше их обоих, а ты можешь жить спокойно. Мужей теперь на всех точно не хватит. Отдохнёшь наконец от семейной жизни.
– Вот послушаешь её – уши вянут, – ворчала леди Сепхинорис. – Ну что это такое! Даже в чисто женском коллективе такое болтать неэтично!
– Да не переживай ты так, дорогая; хоть иногда наши девочки должны видеть, что мы не истуканы, а живые женщины!
День рисковал стать слишком томным, и они перестали с вином. После чего перешли к нарядам, которые гостьи привезли с собой. Леди Сепхинорис действительно надела изумительное тёмно-синее платье, расшитое чуть блестящей чёрной нитью. Высокий ворот сзади доходил ей до затылка, а причёска, которую она украсила диадемой с чёрным перламутром, сделала её ростом выше всех. Леди Деметрия облачилась в платье цвета блошиного брюшка, тёмно-коричневое в примеси с алым, и долго крутила на голове разные вариации из кос. Свана быстрее всех влезла в серебристый светлый наряд. А потом помогала Вальпурге облачиться в бальные одежды мятного, миртового и хвойного оттенков. Они плели друг другу косы и продолжали разговаривать, а Сепхинор со спокойной душой сидел со своими «Практическими основами управления государством». Ему надо было только дождаться, когда и про его внешний вид кто-нибудь вспомнит, и ему тоже придётся готовиться к вечеру.
К наступлению темноты они были в особняке Эдорта. В саду зажгли фонарики. Каждое окно светило несколькими свечами. Музыка наполняла двор и окрестности; всё дворянство Эдорты и Брендама собралось здесь, под массивными люстрами, под портретами графов и герцогов. Ещё ни одна знатная семья из столицы не вернулась к себе, поскольку многие остались лишены своих особняков и поместий. Множество чёрных юбок темнело на софах, в дамских уголках и на террасах. Не было ни единой семьи, которой не коснулась война. Но не все приняли траур по этому поводу. Например, леди Люне Хернсьюг была по-прежнему пышно облачена в ванильное платье и пила виски. А Катрана, как всегда, будто посаженная ею на поводок, мрачно оттеняла её, словно статуя из гранита. Ей-то переходить приличия никогда не дозволялось.
Когда Валь вошла в бальную залу вместе с матерью и Сепхинором, она сразу ощутила, как меж колонн стало холоднее. Ноги словно зашуршали тише по паркету. Ненадолго запнулась речь Онорета, который вместе с женой своей потчевал гостей какими-то россказнями. Множество глаз блеснули, поднявшись изменнице навстречу, и тут же, как ни в чём не бывало, устремились в другие стороны. Леди Сепхинорис твёрдо подтолкнула Вальпургу идти дальше. И та пыталась не сбивать шаг. Предстояло поздороваться со знатными родами. Пообщаться с суровыми леди и холодными джентльменами. Но иначе было никак не вернуться в стан змеиных дворян.