Она обхватила его за плечи, а затем вновь закинула ногу ему пониже поясницы. И он буквально лёг сверху, закрыв её собой. Его жажда ощущалась даже через одежду, но он не спешил, в отличие от Глена, перейти к делу. У Вальпурги появилось подозрение, что он просто не имеет никакого опыта.
Можно было бы посмеяться над этим, но она не чувствовала желания унижать его даже в своей голове. Поэтому она взялась за пуговицы на его камзоле, не прекращая отвечать поцелуями на его нежности. Стоило ему прильнуть щекой к её шее, она мягко хватала губами мочку его уха; а когда он чуть поднимал голову, чтобы лизнуть её висок прохладным языком, она задорно прикусывала его кожу под нижней челюстью. Когда бы ей, леди Видира, считать себя такой умелой в делах постельных! Но пылкость эта шла из сердца, и пускай даже казалась следствием подкованности, Валь перестала её стесняться. Она отстегнула тяжёлый плащ графа, стянула с его плеч камзол и раскрыла белоснежную рубашку. Его костистая бледная грудь выпирала, как частокол. Под своими пышными одеждами он оказался тощей иссушенной мумией. Но при этом жилистые мышцы пульсировали огнём, и тёмная кровь струилась по венам, отдаваясь эхом сердечного стука.
Такого быстрого, как у обыкновенного распалённого человека.
Он потянул было зубами край её ночной рубашки, но остановился, когда едва не обнажил её бюст. У него и так голова шла кругом. В нутре бурлило желание утолить кровавую жажду, но ею лишь прикрывалась огненная страсть. И он уже не мог её выносить. Он оттолкнулся руками от постели и выпрямился над чародейкой, а затем скользнул рукой под её подол и уцепился за край батистовых панталон. Он не встречался с дамой взглядом, лишь смотрел, как заворожённый, на то, как под хлопком ночной рубашки проявились линии сомкнутых бёдер.
Тонкие пальцы Вальпурги ретиво потянули его за ремень, расстегнули брюки и увлекли его ниже, ближе к себе. Он поддался. Он уступил тому, о чём лишь читал, слышал и раздумывал, если приходилось встречать подобное в романах. И сам обнажился наконец, забыв только снять носки и так и не решившись полностью раздеть свою даму. Но терпеть он больше не мог и прильнул к ней всем телом, так что они сомкнулись бёдрами, кожа к коже, разгорячённые и без лишних усилий готовые к ночи любви.
Валь стиснула его шею и прижала его лицом к своему виску. Она всё ещё вздрагивала, бывало, увидев его широко распахнутые красные глаза на лице, так похожем на череп. Но сейчас, в целебной тьме, любой кошмар был укрощён, смягчён. Кошмар собственной развратности, равно как и кошмар удовольствия. Экспиравит раскрыл её ноги и заставил её вздрогнуть от характерного прикосновения к промежности. А затем нажал, проникая, и склонился к ней, чтобы тут же сжать губами её ухо. Она ждала боли, как это всегда было с бесцеремонным Гленом, но вместо этого застонала от блаженства. Одно только соединение страждущих тел, без единого отдельного движения, уже свело её с ума. Поэтому она подняла бёдра навстречу. Её ноги сами обхватили его рослое костлявое тело, сцепились крестом у него на пояснице. И Валь, как волна в шторм, колыхнулась раз, другой, побуждая Экспиравита опомниться от нежданных ощущений и отозваться ей. И он, очнувшись, ответил ей троекратно. Его плоть сама направляла его действия. Заставляла рваться, с каждым толчком всё сильнее, распаляясь всё больше, кусать её гладкую шею всё жёстче, и услаждаться всё беззаветнее её упоёнными стонами. Он пытался, памятуя о прочитанном, касаться её между ног большим пальцем; и удовлетворённо фыркал, слыша в её голосе подтверждение того, что не ошибается.
Эти несколько минут показались буквально мгновениями, они завершились их обоюдным исступлением, хриплым выдохом друг другу в уши, истомлённостью ещё не изнемогших мышц. Экспиравит будто и вовсе ослеп. Он впервые ощутил истинное блаженство ночи с женщиной. А сама женщина, к собственному изумлению, могла сказать бы примерно то же самое: никогда ей не было так отрадно и так изумительно приятно в постели. Даже когда она сама хотела уединиться с Гленом, ей не удавалось так легко вступить с ним в связь, а додумывать удовольствие в голове при сухой боли от каждого движения не всегда получалось.
Но это же был сон, чёрт его побери, самый что ни на есть развратный похабный сон, как те, что снятся безмужним женщинам!
Экспиравит хотел приподняться, но она сжала свою хватку рук и ног на нём. И наклонила его вбок. Он покорно повалился рядом, успокаивая своё дыхание и беспрестанно гладя её по волосам и по спине.
Главное – не любить её. Любовь вампира – это не более, чем кровавая смерть.
Ежесекундно убеждая себя в этом, он всё равно самозабвенно лобызал её плечи и наслаждался запахом её волос. И иногда мантра, которую он заставлял звучать в своём разуме, попросту иссякала.
– Экспир, – прошептала она ему в щёку. – Я завидую Эпонее.
Боль сожаления стиснула его горло. Он выдохнул сдавленно:
– Не… не надо. Здесь её нет. Только мы. До самого утра.
– До самого утра, – эхом повторила Валь и, кажется, сглотнула подступившие слёзы. Но страсть её жизнелюбивого тела не дала ей расчувствоваться. Она порывисто оттолкнулась от постели и запрыгнула на нечестивого графа верхом. Он чуть отполз назад и сел, опершись кривой спиной о подушку.
Валь поелозила бёдрами на нём, снова пробуждая в них обоих страсть. И отчего-то прикусила губу, будто хотела добавить боли в свой пыл. А затем положила руки на плечи вампиру и огладила их, заметив:
– У тебя правое выше левого. Это оттого, что ты постоянно пишешь, сидя в скрюченной позе.
– Кхе, – кашлянул Экспиравит и заухмылялся. – У меня много других недостатков. Особенно эти рога. Они растут, как на дрожжах, и каждый раз, как я их пилю, я будто выдираю себе зуб.
Валь поморщилась и руками спустилась вниз по его животу, легонько щекоча его. И с удовольствием наблюдая, как это отражается на его возбуждении.
– Почему тебе просто не перестать их пилить? – поинтересовалась она.
– Но тогда на меня не налезет ни одна шляпа. Да и, к слову говоря, у меня и так много других поводов выглядеть чужим среди людей.
– Какой толк в этих людях? – выдохнула Валь. – Хорошего они не видят. Плохое раздуют до небес. Думать надо сперва о себе, и только потом о них. Потому что иначе…
«…иначе ты тоже будешь, как всегда была я», – мысленно закончила она.
– Интересно, – прошелестел Экспиравит. И гулко вздохнул, когда Валь сама впустила его в себя, сев на него сверху. В ней было столько сил, что она готова была заниматься любовью снова и снова, всё теснее и теснее прижимаясь к врагу. Ненавистному, отвратительному, жестокому!..
Такому близкому, как, кажется, никто на этом свете.
Он сперва положил руки ей на бёдра. Затем одной вновь пробрался к её промежности, касаясь её так, что в голове зазвенело от эйфории. Она глядела на него, не скрывая обожания, а он не сдерживался и бормотал горестно:
– Но я уеду, я уеду утром, Эйра…
– К чёрту утро! Пускай утра не будет! Забудь, забудь об утре! – выкрикнула Валь. И вновь они сошлись в акте любви, на сей раз куда более долгом, ещё более откровенном и не менее горячем. Распалив Экспиравита, Валь потеряла своё верховенство: он сам опрокинул её назад на край постели и взял её уже сам, коршуном накинувшись на её статное тело. Но при всей его темпераментности Валь ничуть не опасалась его неистовых ласк. Как бы сильно он ни кусал, оставляя красные следы, он не позволял себе прокусывать кожу до крови. Как бы отчаянно он ни сжимал её в своей хватке, он всегда чутко слушал, не окрасятся ли её стоны болью. Оттого Валь совершенно теряла разум и не хотела больше никогда думать о жизни, о солнце и о Змеином Зубе. Она отчаянно желала навсегда остаться здесь и бесконечно раскидывать в разные стороны одеяла и подушки, когда вновь и вновь то он, то она начинали по новой круг ошеломительных удовольствий.
В какой-то момент, прижимая его голову к своей полураздетой груди, она воззвала в воздух исступлённым плачем:
– Да пусть же никогда не кончится эта ночь! Пусть не долгой она будет, а вечной, пусть никогда не настанет проклятое утро!
И Экспиравит, услышав её, обнял её крепче. Затем всё же оторвал голову от её мокрой от пота кожи и прошептал, заглянув ей в глаза:
– Если ты хочешь, так и будет. Только пожелай, Эйра.
– Я желаю, – пробормотала Валь. Ей как никогда резало слух фальшивое имя. Хотелось откровенности, хотелось навсегда забыть об этой дурной игре. Но она не могла, зная, что придётся просыпаться. – Я желаю, чтобы она никогда не кончилась, милый Экспир. Я ненавижу день. Я прославляю ночь, я поклоняюсь мраку! Как ты обещал… как ты обещал…
– Я сделаю так, что солнце никогда больше не коснётся твоих глаз, – поклялся вампир и вытянулся, поднялся на коленях, чтобы стать с нею одного роста. – Может, тебе ещё придётся задремать и увидеть остаток кошмара. Но потом, я ручаюсь, ты проснёшься, и ночь больше никогда не оставит тебя.
«А тебя? А тебя?» – только и думала Валь, и её влажные глаза с мольбой глядели в его. Она видела настоящее сочувствие. Она чувствовала истинный отклик. Нет, это было не молчание в ответ на признание в любви. Признания не прозвучало, хоть оно и возникло здесь, под этим балдахином. И настолько чуткой была его душа, что она слышала его всё равно, не требуя слов.
Поэтому он смахнул её слёзы мягким касанием чёрных пальцев. И увлёк её поцелуем, заставив забыть обо всём, теперь окончательно. Раз он пообещал, она была спокойна.
Если бы ещё имело смысл считать минувшие часы, насчиталось бы три или четыре. Но они, как водится, времени не наблюдали. Уже когда, кажется, сил совсем не осталось, они просто лежали в кромешной темени и слушали стук сердец. Кровь Экспиравита замедлилась вновь, он стал холоднее. И Валь остужалась об него, лёжа на его груди.
Разум отчаянно противился подступившей в неге сонливости. Он искал любые поводы задержаться в сознании. И тогда единовременно они оба услышали: у Эскпиравита дрогнули уши, а Валь затаила дыхание. Это был отдалённый гул ударов в большие барабаны, более быстрый рокот том-томов и гром литавр. Женские голоса нестройным хором песен и смеха звенели в ночи. Заливались свирели и скрипки. Пока они здесь увлеклись помешательством любви, праздник ведьм, чертей и разнообразной нечисти начался под командованием чародейки Вальпурги, что привела на него всех проснувшихся от спячки островных змей. Сплетение детей Рендра и Схолия, ужас для людских глаз и символическое эхо их любовной связи.
Валь подняла подбородок от вампирова плеча и осмотрелась. Ей захотелось улыбаться, слушая знакомую по многим снам мелодию греховного танца.
– Экспир, а мы могли бы взглянуть хоть одним глазком туда? – шепнула она. И он, разлепив веки, посмотрел на неё бархатным взглядом.
– Если хочешь, я весь в твоём распоряжении.
– Нет, я не прошу тебя куда-то снова летать, – Валь огладила его от шеи до низа живота. – Просто хотя бы выйти наверх.
– Оттуда едва ли что разглядишь.
– Не знаю, готова ли я увидеть то, что там происходит. Но услышать – хочу. Эта музыка будто бы зовёт меня.
– Тогда не будем терять время, – прошептал Экспир. Он помог ей подняться и пошёл, ведомый ею, задержавшись только для того, чтобы натянуть панталоны, рубаху и накинуть на плечи плащ.
Валь таким образом далеко опередила его. Она первой вышла обратно на башню, и лёгкий ветерок тронул её волосы, разобрал смятую ночную рубашку. Лес чуть покачивался, беспрестанно перешёптываясь, и Валь видела в глубине его всё те же огни. Они то двигались, то просто мерцали на месте, но музыка была более явной. Какой-то первобытный проникающий в душу ритм, что сам заставлял ноги притопывать и вызывал безудержное желание пуститься в пляс. Когда Экспиравит тоже выбрался на крышу башни, Валь уже сделала свой первый полный оборот в темпе далёких барабанов. И поймала его взгляд. Здесь было всё же не так темно, как внутри, и оттого его уродливое лицо сперва заставило её замереть. Но затем она заулыбалась и протянула к нему обе руки, приглашая кружиться вместе с ней.
– Ты же обещал, – напомнила она весело. – Звал на танцы, а вместо этого…
– И не говори, – иронично хмыкнул граф и взял её пальцы в свои. Внутренний свет, что озарял лицо её, заставлял и его губы растянуться в улыбке. Этот порыв был таким странным для него. Хотелось сделать это так же, как она – широко, беззаветно, от души. Он поддался этому желанию, и ряд его зубов сверкнул в темноте, обнажая клыки. Иначе он просто царапал бы ими свои дёсна.
Стук барабанов и заливистая свирель рисовали в уме самые разнообразные картины лесного шабаша. То, как порхают в можжевеловых зарослях крошечные феи. Как отражаются огни на водной глади озёр и болот, в которых затаились кровожадные келпи. Как хохочут бесстыдные и нагие ведьмы, милуясь с сатирами, и как переплетаются под их ногами сотни оживших от шума змей. Всю жизнь Валь училась верить, что остров принадлежит Великому Аспиду. Все учебники, предания и верования ограждали мирян от мыслей о том, как тесно участвует Бог Горя в цикле жизни. Как часто он даёт о себе знать и как он нужен для острова наравне с Рендром. Оказалось, это ложь, что молчаливый Бог никогда не смотрит на живых. Нет, он здесь. И именно его договор с Рендром даёт острову ту силу, что порождает на нём чародеев и ясновидящих, слышащих мёртвых и поющих колдовские песни.
Как Вальпурга!
Мелодия вдохнула в них новую жизнь. Они затанцевали, сами не зная, что. Сперва это походило на мазурку. Потом даже на быстрый, ребячливый вальс. Потом на какое-то подобие танго, из тех, что исполняли в «Рогатом уже». Постоянно кружась, они изобретали странные па – переплетали ноги, отставляли их в стороны, переносили вес друг на друга. Валь разошлась не на шутку. Она сделала выпад, изогнулась назад спиной, и Экспиравит охотно поддержал её изысканную позу. Затем ухватил за руку, возвратил её в вертикальное положение и дал ей обернуться вокруг своей оси, прежде чем крепко прижать её к себе. Летящий подол ночной рубашки, будто юбка бального платья, украшал каждый такт. В ушах непрерывно гудел рокот отдалённого праздника. И он заставлял сердце трепетать от восторга. Так, что стало жарко.
– Постой; дай немного ослабить ворот, – выдохнула Валь и остановилась на полушаге. Руки непослушно расстёгивали рубашку. В пылу танца было так сложно сосредоточиться на пуговицах, что она никак не могла с ними управиться. И Экспиравит решил ей помочь. Он попросту сдёрнул с неё наконец эту бесполезную тряпку и откинул её в сторону. Валь ахнула и с непривычки прикрыла свою грудь руками. Затем обернулась, чтобы увидеть, куда та делась. Она разглядела лишь, что та белой чайкой улетела куда-то в сторону сторожки караульного, подхваченная ветром.
– Не рассчитал, – выдохнул Экспиравит и вновь притянул Вальпургу к себе за талию. Взгляд его жадно гулял по изгибам её форм, и Валь убрала руки, чтобы не играть в стеснительную девчонку. Затем положила их ему на плечи и выжидательно улыбнулась, спрашивая глазами: «Что скажешь?»
Он ответил ей выражением бесконечного восхищения на лице.
– Ты так красива, – сказал он просто. И это разожгло в ней огонь так, как не могла сделать ни одна хитроумная поэма из уст Глена. Она откинула волосы назад и сделала ловкий шаг вдоль ног Экспиравита, продолжая танец. Он бойко обернулся за её движением и подхватил её ритм, поддерживая, направляя, увлекаясь каждым тактом. Распалённая Валь то отрывалась от него, кружась, то вновь сливалась в ним в слаженную пару. То теряла его и резко обнаруживала с другой стороны от себя; то бросала себя в воздух, зная, что он появится там сию же секунду, чтобы поддержать её па. Этот танец восславлял ночь. Этот танец погружал их во тьму. Он был долгим, но не давал устать. Он был быстрым, но позволял замедлить каждое мгновение в объятиях друг друга. Он увлёк их, растворил их в ритме вальпургиева шабаша, и, в конце концов, достигнув апогея, заставил их замереть в тесной близости.
– Эйра, моя Эйра, дай мне то, чего я хочу, – зашептал исступлённый Экспиравит в её густую гриву. – Покорись мне. Не бойся.
Его дыхание зимним ветром спустилось к её шее. И Валь откинула голову назад, чувствуя, что не в силах противиться. Только взялась покрепче за его плечи. И закрыла глаза.
– Только обещай мне, что ночи не будет конца, – выдохнула она прямо в низкое небо.
– Обещаю, – вымолвил он в ответ. И, оттолкнув её голову чуть в сторону своей щекой, склонился к основанию шеи и впился зубами в податливую плоть.
22. Встреча с графом
Валь проснулась разбитой часу в двенадцатом часу дня. Перед глазами гуляли цветные круги. Всё тело болело. Как и всегда после подобных видений, многое отражалось в реальности. Ожил старый шрам от вампирского укуса, ныло внизу живота, саднили ноги. Зато ночная рубашка была на месте, да и расчёска тоже. Валь не позволила себе разлёживаться больше; она оторвала себя от подушки и нащупала рукой можжевеловый гребень.
Вот он, родимый. Правда… Она присмотрелась к узорам, что украшали его основание. И признала, что не припоминает среди хитросплетений резных веточек и цветов ни одной летучей мыши.
Ну или она плохо смотрела?
В любом случае, хорошо, что это закончилось.
Валь села ровнее и принялась, позёвывая, причёсывать свои спутавшиеся волосы. Затем невольно напряглась, услышав топот на лестнице. В комнатку вбежал Сепхинор – он всегда носился по ступеням бегом, сокращая время подъема и спуска.
– Ты проснулась! Доброе утро, – радостно сказал он. В руках его была обёрнутая кожаной обложкой книга.
– Да какое мне утро, – посетовала Валь. Она ещё не видела себя в зеркало, но ощущала свои мешки под глазами и без этого. – Нельзя столько бездельничать уже обед на подходе.
– Какая разница, сколько спать и во сколько просыпаться, если ты выспалась? А это главное, – Сепхинор склонился к комоду и вытащил из него разрисованную им же самим закладку.
– Эдак можно превратиться в бесславную женщину, живущую ради удовольствия. Не стоит, – пробормотала Валь. Подозрение закралось ей в душу. – Ты-то хорошо спал?
– Конечно! Я проснулся раньше тебя и подумал, что могу сходить в библиотеку. К змеям меня одного всё равно не пускают.
– Эта книжка – оттуда?
– Эта? Эта – нет, – и Сепхинор спрятал её под мышку, хитро ухмыляясь. – Ладно, не буду тебе мешать. Увидимся на обеде.
Валь возмущённо вздёрнула бровь и проводила его взглядом. Успела увидеть только строки «…управления государством» в названии. Кто бы ни дал это Сепхинору, она хотела бы знать, зачем. Но не сейчас. Сейчас ей хотелось часок побыть наедине с собой, приводя себя в порядок и старательно не вспоминая о развратном сне.
Как можно было такое себе представить! Безо всяких приличий. Внебрачное распутство, алкоголь, танцы в неглиже, какие-то ошалелые клятвы и обещания… Слава Рендру, слава Рендру, что это был всего лишь дурной сон!
Трепет в плечах и бёдрах напоминал самые сладостные моменты, но Валь упорно прятала их на задворки памяти. Туда же, куда и остальные пляски с ведьмами да чертями.
Она причесалась. Заплела много сдержанных кос, приближая даже свой колдовской образ к образу островной леди. Надела самое закрытое платье с высоким воротом. Нацепила шляпу с вуалью. И пошла вниз, опасливо вслушиваясь, не прозвучит ли где голос Эскпиравита.
Ах, он же уехал.
В душе как-то померкло. Но Валь напомнила себе, что это хорошо. Ещё не хватало только посмотреть на него как-то не так, чтобы у него был повод думать, что она его себе воображает во сне. Фу.
В трапезной она встретила Валенсо, важно расположившегося во главе стола, и леди Альберту. Иссушённую, меланхоличную, с напряжённым взглядом. Как и следовало ожидать, свою племянницу она попросту не узнала.
– Что, Валенсо, – наслаждаясь фамильярностями с корольком, которым себя вообразил этот дурак, спросила Валь. – Ты теперь регент?
– Официально – да, – важно ответил Валенсо, не глядя на свою бывшую возлюбленную. – Правда, править я буду из Эдорты. Едем туда, чтобы Альберта отыскала нам долгожданную Эпонею. К своему возвращению Экспир велел с этим управиться. Так что у нас время где-то до июля. Поохочусь зато в горах с соколами.
– Сможешь – станешь вампиром?
– Эк у тебя язык длинный, – оскалился Валенсо и поднёс к губам чашку с чаем, смешанным с коньяком. – Ты сама делай что знаешь, переезжай или тут сиди, но лучше помалкивай.
Валь высокомерно усмехнулась, смерила Альберту презрительным взглядом и велела слугам принести и ей что-нибудь на обед.
Ей предстояло решить, что же делать. В Девичьей башне, несомненно, наслаждаются уединением Эми и Моркант. Это, конечно, её башня – единственное официально ей переданное наследство. С другой стороны, замок как раз опустеет. Не будет тут надоедливого Валенсо, сократится и без того малое количество позорных стражей, и только Кристор с лордом Оль-Одо да канцлер Клод будут мелькать время от времени. В этих стенах она выросла, и где, если не здесь, ей искать согласие с собой?
Она решила остаться. Так было сподручнее общаться с леди Кеей. И больше, в сущности, ни с кем, потому что с Гардебрендами отношения не складывались. Очевидно, они тоже подчинились новому укладу жизни, но считали её, Вальпургу, слишком уж этому укладу приверженной. То же самое выходило и с другими змеиными дворянами, что ещё уцелели к этому моменту. Они были с нею вежливы, но навсегда исключили её из своего круга.
И только леди Кея подчёркнуто приглашала её к себе чаёвничать, гулять с пока ещё безымянной малышкой и навещать сэра Уолза Ориванза. Приходя к ней, с Сепхинором или одна, Валь чувствовала настоящее умиротворение. В гостях этой самоотверженной, честной девушки она встречала такое понимание, какого у неё никогда не было с кем-либо из высшего общества. Она даже не избегала с ней тем спасения Сепхинора из моря, инцидента при попытке выдать Свану за Эпонею и многих других скользких моментов. На все её сомнения Кея отвечала твёрдо:
– Дорогая, ты всё делала правильно. Не нужно этого стесняться.
– Но я загубила жизни, я была малодушна… – бормотала Валь.
– Нет, ты ответила на зов чести и сохранила человечность. Нет такого Бога, который отказал бы тебе в милости после стольких верных решений в стольких жутких испытаниях.
Валь отдыхала душой и нет-нет да и думала, когда же вернётся из своего путешествия Экспиравит. Так легко и свободно ей теперь было в занятом врагом замке. Стяг с козлиным черепом и розой примелькался и перестал вызывать отторжение. Пустые коридоры позволяли пританцовывать в любой момент, невольно припоминая ритмичные удары барабанов. И хоть это всё и было неправильно, грешно, постыдно, всё равно хотелось снова поглядеть в затянутые паутиной глаза вампирского графа. Всё чаще смотрела она на свой можжевеловый гребень и понимала остатками разума, что сон тот был всё же слишком реален. От этого и беспечность какая-то странная появлялась: она уже не ловила себя на том, что читает в своих умных фолиантах всякие глупости о совместимости душ по созвездиям. И на том, что может, зазевавшись, принесённую с кухни колбасу порезать прямо на спиритической доске.
Так и настало лето. Душное, полное гроз и клубящихся синих туч. Шторма мешали рыбацкому промыслу, но щедрые дожди позволили воспрять земледельцам. Свет в душе отражался от света в городе: дни стали темнее, облачнее, ночи – дольше, но город как будто сделался более дружелюбным. Порой, гуляя по улочкам вместе с Сепхинором, Валь видела, как островитяне пьют вместе с эльсами, а тененсы спокойно приглашают в свои лавки и местных, и новоприбывших, не корча при этом брезгливых мин. То ли горожане с таким блаженством отдыхали от войны, то ли что-то взаправду переменилось в их сознании.
Могла ли она осуждать их?
Ей теперь хотелось поднять голову. Не оглядываться на потери, что понёс её привычный мир. Не думать о маме, которая навсегда похоронила для себя предательницу-дочь. Просто жить. И дышать ночным воздухом лета, оставаясь иногда на ночёвку у Ориванзов.
Одной такой ночью на исходе июня «Тенекрылый», флагманский корабль Эльсингов, возвратился в бухту. И явившегося в Летний замок Экспиравита встретил один лишь Кристор.
Граф был одет по-прежнему закрыто и глухо, но что-то в нём переменилось. У него отросли ребристые козлиные рога, чёрные и тяжёлые. А в глазах появился дивный блеск. Всё говорило о том, что он не зря навестил своих «сородичей» в Цсолтиге.
– Ну наконец ты дома, – выдохнул Кристор, провожая его в трапезную. – Пошли. Здесь никого, один ветер гуляет! Валенсо ещё в Эдорте с Альбертой, Эйра у своей подружки в городе, да и я, к слову, думал сегодня попрактиковаться в морге, но хорошо, что ты явился раньше. Ты же расскажешь старику Кристору о своём путешествии?
– Всё от начала и до конца, – заверил Экспиравит своим загробным шёпотом. Плащ на нём был прежний, с треугольным высоким воротом, но рубаха теперь была из изумрудного цсолтигского шёлка, а брюки опоясывал покрытый золотыми узорами ремень. Не иначе как его приняли в чужеземном краю средь песков и пирамид как родного. Однако не это более всего радовало душу замкового целителя: он впервые видел графа без трости, бодрым и живым.
Они расположились в трапезной вдвоём при свете единственной свечи. И, пока адъютант Бормер сновал туда-сюда, командуя переноской вещей, Экспиравит вновь взялся за своё солёное печенье и с воодушевлением поведал о своём новом знакомстве:
– Вечный Король и Вечная Королева самые что ни на есть классические вампиры. У них весь дворец в золоте, ни единой серебряной ложки. Стены глухие, без окон. Прислуживают им сотни слуг, что почитают за честь делиться с ними своей кровью, но всё равно они те ещё любители летать на охоту над песчаными барханами.
– А у них правда все интерьеры расписаны всякими…
– Правда, – Экспиравит потёр щёку. Если б на нём не было платка, он бы, вероятно, не смог скрыть своё смущение. – Они вообще живут безо всяких приличий. Она – высокая, как я, чёрная, как крепкий кофе, у неё царственный профиль и удивительные зелёные глаза. А он – обычный такой денди, немного хромает на одну ногу, мелковат, но задорный. Он смешит её днями и ночами. И я, право слово, был так удивлён, поняв, что передо мною те самые легендарные Вечные Правители, что мне было непросто прийти в чувство. Она почти не говорит по-нашему, зато он прямо-таки полиглот. Чему они меня только ни научили. Как превращаться вместе с одеждой, например. И не только в гейста. Они настоящие мастера вампирского искусства, но по ним так сходу и не скажешь.
– Ну теперь и ты наконец будешь лишён этих трудностей перевоплощения!
– Да. Хотя я на это даже не рассчитывал, – хмыкнул Экспиравит и обвёл глазами трапезную. Глаза его прояснились, и паутина на зрачках была заметна только лишь под определённым углом. – А у вас тут как дела? Я бы задержался у королей подольше. Но меня гнало обратно какое-то странное чувство. Даже скорее предчувствие.
Кристор помотал головой и ответил спокойно:
– Всё в порядке, все на месте. Разве что… тебе недели две тому назад пришло письмо сам знаешь от кого. Оно в кабинете на столе.
Взгляд Экспиравита тут же заледенел. И он кивнул, поднимаясь на ноги.
– Прости, Кристор; может, это оно. Я сперва прочту, а потом уж вернусь.
Кристор махнул рукой, давая понять, что его это вовсе не затрудняет. И проводил глазами своего воспитанника. Тот даже ростом стал выше. Вернее, распрямился как-то, что ли. Связано ли это было с тем, что он перестал пилить свои рога, или с тем, что Вечные Владыки как-то помогли его извечному радикулиту, но Кристор теперь был как никогда умиротворён.
Валь же заметила очертания «Тенекрылого» как раз тогда, когда на пару с Сепхинором раздумывала, остаются ли они на эту ночь вместе с леди Кеей или нет. И решение, естественно, было принято молниеносно. Валь хотела видеть Экспиравита сейчас. Даже не зная толком, зачем. Просто посмотреть на него вновь.
Они с Сепхинором взгромоздились на Фиваро и расторопно вернулись в замок. Кристор, которого они застали в трапезной, сообщил, что граф сейчас у себя в кабинете. И Валь попросила Сепхинора идти наверх, а сама, прямо в амазонке, устремилась к лорду. Ей было непросто скрывать шальную улыбку на губах, а сердце так и трепетало, предвкушая встречу с ненавистным захватчиком.
Она почти что вбежала в затенённое помещение, что полнилось свежим ароматом сребролунки. И дымок от трубки, взвиваясь меж книжных стеллажей, покачнулся от распахнувшейся двери. Валь ворвалась внутрь, сама не зная, что скажет, и с радостью увидела знакомый чуть согнутый силуэт. Она замерла при входе.
Что-то показалось ей странным. Нет, не рога, увенчавшие покрытую шёлковыми тканями голову. Не на удивление расправленные плечи. А какое-то мертвецкое, обескураженное, несчастное выражение глаз. И застывшая на дубовом столе бумажка вскрытого письма.
– Господин граф, – негромко позвала Валь. Тот моргнул и не сразу, но чуть повернул к ней голову. Казалось, он был ранен.
– Эйра, – обронил он тихо в ответ. И снова уткнулся взглядом в письмо, продолжая попыхивать трубкой.
Валь похолодела. Она нерешительно сделала пару шагов вперёд. Ей хотелось хоть краем глаза увидеть, что там написано. Но граф сам подвинул к ней бумагу. Одна была большая, заверенная подписями, а другая маленькая и исписанная изящным женским почерком. Валь сперва побежала глазами по второй, с первых строк понимая, кто автор.
«Граф Эльсинг,
Я оставила несколько писем разным людям, это – для вас. Я вас ни в чём не виню. Я была слишком свободолюбива, распутна. Я поплатилась за свою легкомысленность. Поверьте мне, я наказана достаточно – своей судьбой, этой ужасной войной и своей виной перед всем миром. Можете не проклинать мою бедную душу. Я сожалею обо всех своих решениях за последние полгода. Я ужасна. Я сломала десятки тысяч судеб, знакомых мне и абсолютно неизвестных; я попаду в ад, и заслуженно, но не в силах больше выносить ад на земле».
Холод разлился по жилам. Валь медленно перешла глазами к письму от Адальга:
«Экспир,
Я предлагаю тебе наконец уже мир. В обмен на остров этот дрянной, на контрибуции, на что ты там пожелаешь. Эпонея у меня, она покончила с собой выстрелом в висок. Она не достанется больше никому, и я надеюсь, что теперь ты наконец доволен.
Его Величество Адальг Харц, владыка Шассы, девяти графств и прилежащих территорий, подписано в Харциге 13-го июня».
Эпонея? Взяла и так просто?
Валь оцепенела, снова и снова перечитывая оба послания. Она не могла в это поверить. Ещё, кажется, вчера Эпонея где-то тут разгуливала со своим Лукасом, жаловалась на неудобные островные наряды и пела величественную арию о любви. Такая юная и такая пылкая, красивая, одарённая, всеми обожаемая… зачем?