Им даже сказать, как ни странно, было нечего. Хорошо было просто быть друг подле друга и не вспоминать ни о чём.
Взвилась в саду соловьиная трель. И стало тепло на душе, будто целебная мазь легла на рану.
– Ма, – шепнул Сепхинор. – А ты сама видела его?
– Его? Нет, – Валь свела брови, поглядев на мальчика обеспокоенно.
– Он ужасно страшный. Словно иссохший и затем утопленный мертвец. Но при этом он вытащил меня. Как и сэр Лукас. Значит, я ему тоже должен. За сэра Лукаса тоже.
«А ведь я тебя сама этому научила», – подумала Валь сокрушённо. – «Но если бы я сама следовала тому, чему тебя учу, я была бы святой. А так я всего лишь неумелая интриганка, что запуталась в собственных обманах и почти сошла от них с ума».
– Он поступил как мужчина. Прежде всего не забывай, кто он. И кто ты.
– Он наш враг. Но острову уже не быть свободным. Будем ли мы до конца жизни через стенку от врага?
– Я не знаю, милый, – честно ответила Валь, и впервые её плечи ссутулились по-настоящему, придавленные чугунным бессилием.
Её надежда отсидеться вместе с Сепхинором рухнула, когда двумя днями спустя Кристор сообщил ей, что вампир требует от неё отправиться вместе с авангардом в Эдорту. Кристор сам предложил присмотреть за мальчиком. И, укоризненно глядя на её затравленное выражение лица, спросил:
– Мисс Эйра, ну неужели вы мне правда настолько не верите?
– Глядя на то, как вы вошли, облизнувшись, и запахнулись, как нетопырь, в свой плащ, – не очень.
– Это дурные вампирские привычки, а не скрытые знаки кровожадности.
– Я не смогу спать по ночам, думая о том, что…
– Вы же с Экспиром едете, вы и так не будете спать по ночам.
Валь упрямо сдвинула брови. Она понимала, что Сепхинор, пусть и под надзором уважаемого мистера Эрмигуна, всё равно останется в качестве заложника. И что её разума уже не хватает, чтобы что-то придумать – какой-то побег, подмену… последние жесты Сопротивления угасли, потонули. Всегда можно обратиться к Кее, но она со своей новорождённой заслуживает покоя.
Может, надо было уже смириться с судьбой? Если вампиру готов был ответить сам Вальт…
– У меня здесь ассистирует лорд Себастиен Оль-Одо, он мой ученик, если вы помните, – продолжил убеждать Кристор. – Он из так называемых звериных дворян. Или как их там? Ему-то вы доверили бы своё чадо?
Сепхинор хмыкнул и посмотрел на мать утешающим взглядом. Он всегда был чересчур понимающим для такого маленького ребёнка, которому следовало проявлять все формы эгоизма, а не ангельское смирение. И оттого было ещё тяжелее.
– Ладно, на самом деле, я вам верю, – наконец вздохнула Валь и поднялась на ноги, оправив смявшийся подол, расшитый звёздочками. Надо было бы ещё навестить наконец Девичью башню, где Эми осталась одна. Моркант, кажется, прибегал к ней при первом удобном случае, но Валь чувствовала, что что-то неладное сталось с домом – за исключением, конечно, того, что солдаты Адальга пристрелили Германа сидячим в стариковской коляске. Валь не стала бы их за это винить, потому что могла предположить, что у него в руках был тот самый револьвер. Ну или просто потому, что уже не испытывала к семье Глена даже крох той натужной любви, что она с трудом в себе взращивала согласно «Своду законов, коим жена подчиняться должна».
Однако, по счастью, она просто не успела добраться до дома прежде, чем её потребовали в свиту Экспиравита. Так что она оделась в амазонку потеплее, спрятала лицо под шляпкой с вуалью, поцеловала напоследок Сепихнора и отправилась к Фиваро. Жеребец пришёл в норму и, видимо, даже не догадывался, что больше никогда не помчит в бой своего именитого седока.
Авангард уже выступил по тракту в предгорья, и им с графом оставалось лишь догонять основной блок войска. Гуськом они трусили вдоль марширующих по мокрой весенней дороге солдат. Мерно ударял барабан, регулирующий шаг, и сжималось сердце при виде того, как чёрная река головорезов проникает всё дальше и дальше к сердцу острова. Экспиравит не оборачивался. Тёмный расшитый серебром плащ стлался за крупом его тараканистой Мглуши. Валь тоже погрузилась в себя. Она не отрывала глаз от проплывающей под ногами молодой поросли осоки. То там, то тут ещё мягкие стебли перемежались цветущей пушицей. Растрёпанные колоски белели под копытами Фиваро, иногда то красноватые, то рыжеватые. Валь всегда любила пушицу, символ тёплой весны. Но сейчас она была слепа от ощущения полнейшего поражения.
Зачем она так поступила с Адальгом? Она должна была пойти ему навстречу. Разве ей было не очевидно, что муж будет прежде всего беспокоиться о своей супруге? Он же не Глен, которому даже сдохнуть захотелось напоказ. Он сделал всё для Эпонеи, и это лишний раз напоминало ей, что он единственный достоин её обожания.
Вот только… что-то кололо холодком, что-то странное. В самой глубине грудной клетки. Может, обида за то, что он бросил на произвол судьбы Брендам? Или какое-то странное недоверие, в котором боязно было себе признаться?
Вновь и вновь возвращаясь к своим тягостным думам, Валь напоминала себе, что должна разгрести то, что натворила. Что-то сочинить в случае, если лорд Онорис Эдорта выдаст её тайну в обмен на милость для города. Или в случае, если там же, на месте, от неё потребуют показать пальцем. Хорошо, что ещё не вернулся Валенсо; можно будет хотя бы потянуть время. Но сколько? Сколько ещё будет тянуться её тягостный огрызок жизни, исход которой Освальд уже предсказал? Если правильно трактовать его слова, не иначе как её разорвёт на куски Экспиравит. Надо ли для этого быть прорицателем?
Может, проще сразу сдаться?
Но тогда она больше не увидит Сепхинора.
Валь поджала губы и поняла, что слёзы сами льются из глаз. Уже давно не благородная кобра Змеиного Зуба. Всего лишь жалкий бумсланг, сам себя укусивший за хвост.
Всю ночь они поднимались выше и выше к горам. Миновали долину с кристально чистой рекой, взобрались по серпантину и окунулись в изумрудные луга, свежие, как дыхание заснеженных вершин. Заросли эстрагона, примятые солдатами, упорно пытались поднимать острые листочки. Пахло пустырником и придавленной мятой.
Они провели какую-то часть светового дня, отдыхая на одной из овечьих ферм, а затем продолжили свой путь – солнце, и без того закутанное в облака, очень быстро опустилось за горную гряду. Уже в шестом часу вечера оба вновь были в седле. И примерно к полуночи, миновав поворот на Лубню, они добрались до Васильков. То была деревня в горной долине, занявшая подъём к перевалу, через который можно было попасть в Эдорту. И последний оплот защитников острова.
Тут их встретили воины островного народа. Вместо морских стражей на бронированных лошадях здесь были в почёте так называемые ловчие – опасные и быстрые бойцы, зачастую дружные со своими охотничьими соколами. Они рассекали верхом на резвых горных лошадках, которых здесь называли мегрилями. Но основная часть эдортской армии состояла, конечно, из ружейников и мечников. И она явилась с намерением показать, что всё ещё владеет высотой над Васильками, хотя всё змеиное дворянство города прибыло на переговоры.
Беседа состоялась на подходе к деревне. Ручей рассекал просеку меж вязов и клёнов, и синяя луна иногда выглядывала, чтобы превратить весенний пейзаж в картину из инея. Валь, натянув поводья, удержала Фиваро среди рыцарей-летучих мышей, чтобы он по привычке не последовал за Мглушей. А Экспиравит выступил вперёд, сопровождаемый Моркантом. Лорд Онорис Эдорта, многоуважаемый брат леди Сепхинорис и вальпургин дядя, выехал ему навстречу вместе со старшим из Олланов. Они заговорили.
– Итак, я надеюсь, мы друг друга поняли, – оборонил Экспиравит свой шёпот в звон ручья. – Вы передаёте мне Эпонею. Я знаю, что она теперь у вас. Взамен мы не входим в ваш город и просто требуем от вас дань.
Казалось, его услышали даже в строю за спиной у дворян. Одетые в сизое ополченцы и рыцари во все глаза высматривали в нечестивом графе что-то необыкновенно ужасное. Но не видели ничего за его аляповатой маскарадной маской носатого и скуластого злодея. Валь же искала глазами знакомых среди украшенных гербами дворян. И с замиранием сердца увидела гремучку на синем стяге, овившую сиреневую примулу. Герб Эдортской правящей семьи, а под стягом – всадница в вечно траурных одеждах. Мама.
Валь сперва испуганно спрятала взгляд, но потом поняла – мать её даже не узнаёт. Известно ли ей о придуманной непутёвой дочерью конспирации? Или она действительно не может себе представить, что размалёванная шарлатанка – это и есть её старательная девочка? А если во время спиритического сеанса это правда был Вальтер – хотел ли он, чтобы его возлюбленная оказалась во власти тирана?
Валь уже ждала резкого ответа лорда Эдорты; тот всегда был известным ревнителем островных постулатов. И даже изумилась, услышав его негромкое:
– Мы обсудили предложение от вашего гонца всем советом змеиного дворянства Эдорты. И пришли к выводу, что мы и правда лучше выдадим вам девушку, чем навлечём беду на наш город.
В голосе его звучал потаённый страх. Он и многие его солдаты были на штурме Брендама и видели, что за тёмные силы следуют за графом Эльсингов. Но ещё больше трепета его слова внушили Вальпурге. Даже Онорис не станет хорохориться? Даже он не будет кричать «Змеиный Зуб – это всё»?
Змеиные дворяне обороняются хитро, не гнушаясь преступать законы чести. Но как они собираются?..
Граф Эдорта дал знак рукою, и из рядов аристократов выехала на лошадке юная леди. Её узкие плечики и характерное островное лицо во всём сглаживались юностью и природной красотой. Крутые бровки, на удивление пушистые для местных чёрные волосы, и лишь глаза – затравленные, обречённые.
Естественно, это была не Эпонея. Но уже куда больше похоже на тот портрет в медальоне Экспиравита. Да и на вид ей было всё те же шестнадцать лет. Дворянка с беленькими ручками и умелой посадкой на лошади. Её скакун прошагал к Онорису и остановился подле него. Валь недоумевающе глядела на неё, равно как и, должно быть, весьма удивлённый этим жестом Экспиравит. Он готовился биться на этом перевале, а теперь с недоверием смотрел на невесту.
Но кто она? Юная, породная, разве что вот невысокая. Как Эпонея. Или как Рудольф.
Свана Кромор, его сестра!
Оцепенев от этого осознания, Валь ощутила нарастающую панику. Что леди будет делать? Она же никогда не станет блондинкой. Сейчас можно наплести, что она покрашена, но рано или поздно подмена станет очевидной. И тогда её судьбе не позавидуешь.
Или до этого просто не дойдёт? С каждым лихорадочным ударом сердца Валь заходила в своих предположениях всё дальше и дальше. Змеи ведь любой ценой не уступят свою землю. И если лже-Эпонея, консумировав брак, покончит с собой, Экспиравиту уже нечего будет предъявить Онорису.
Да как она смотрела, бедная принесённая в жертву девочка! И какая решимость залегла в глубине её охровых глаз. Такое же дерзновение глядело на Вальпургу из зеркала, когда она бегала красить усьмой Эпонею. Для неё это было только начало войны, из которой ей никогда не выйти живой. Как смеет толпа сытых аристократов откупаться ею?
– Подойди, – властно молвил Экспиравит. И Свана послушалась, приблизившись к нему. Её лошадь закладывала назад уши и опасливо скалила зубы, ощущая в вампире нечистую силу. А тот не двигался, продолжая придавливать свою жертву к земле одним лишь взором.
– Я… я… – заикаясь, забормотала леди Кромор. – Я буду вам покорна, милорд. Я обещаю, я…
Её слова угасли, невысказанные, потерявшись в груди. И Экспиравит набрал воздуха. А затем прорычал громко, так, что дрогнули все кони.
– Что ж, вы выполнили свою часть сделки…
– Нет! – выкрикнула Валь. И тут же обледенела от испуга. Экспиравит обернулся к ней, но она не успела себя остановить. Она не могла допустить этого. Ради Рудольфа – не могла.
– Экспир, это не она! Это леди Кромор!
В ту же секунду из ножен с лязгом вырвались мечи, взвелись курки, загарцевали кони. Луна померкла, исчезла в почерневших небесах, а вампир пророкотал:
– Очередные клятвопреступники… вы не заслуживаете милосердия.
– Стойте! – выкрикнул Онорис. Свана припустила назад, к своим, и едва не встретила там штыки; но всё же мать Кроморов растолкала солдат и позволила ей вернуться в общество благородных дам.
– Стойте! – повторил граф Эдорта, не давая ни своим, ни чужим начать резню. – Молю вас, граф Эльсинг! Мы не хотим сражаться! У нас нет, нет, нет её величества Эпонеи! Но если вы пощадите нас, мы клянёмся, что сделаем всё, чтобы…
– Эйра, – рыкнул Экспиравит и снова обернулся к ней через плечо. Его багровые глаза пылали из-под маски, как жуткие глубинные огни. – Иди сюда. Говори. Где Эпонея? Сейчас же!
Валь выехала вперёд, не позволяя себе поднять глаза на родичей. Знают они, что это она? Или нет? Выдадут её сейчас? Фиваро встал подле Мглуши, и Валь выпалила всё, что смогла сочинить:
– Они действительно не знают, но она здесь! Наверное, её укрывают остатки солдат Шассы, где-нибудь в городе или в глуши!
– Это не так, – вмешался Онорис. – У нас нет…
– Я вижу это в звёздах, в ветре и в картах!
– Граф, вы бы хоть знали, кого слушаете! Ваша чародейка – и есть…
– Молчать! – рявкнул вампир на старого дворянина. – Ты нарушил договор! Отдавай мне Эдорту здесь и сейчас, и я пощажу жизни твоих подхалимов. Или потонете все во тьме!
– Ладно! Ладно! – тот сжал руки в практически молебном жесте. – Мы сдаёмся, граф Эльсинг! Мы сделаем всё, что вы прикажете. Забирайте город. Только будьте милосердны…
Экспиравит выслал Мглушу вперёд, и та прыжком оказалась подле коня Онориса. Взметнулась когтистая рука вампира. Рывком он вспорол Онорису глотку, и тот, хлеща кровью, поехал набок вместе с седлом. Визг и гвалт наполнили просеку. Но, перекрывая его, мощный рёв вампира ворвался в их суматоху:
– Проводите мои армии до города! Никто не должен пострадать ни от партизанов, ни от змей, ни от обвалов! За каждого убитого я возьму троих из вас. За каждую такую ложь, как из уст этого крота, я буду отнимать жизнь. Вы исполняете заключённый нами договор? Отвечайте!
– Исполняем! – дрогнули эдортские дворяне.
– На колени! – гаркнул Экспиравит. – Клянитесь мне!
Глядя на то, как мама, кузены и остальные достойные люди приминают коленями траву, Валь отвернулась. Стоило кому-то из них узнать её или озвучить уже известный факт её маскировки, она так же упадёт, окровавленная, оземь. А Экспиравит будет смаковать её казнь, облизывая под маской испачканные пальцы, пока слушает хор обетов в свою честь. Сколько ещё ей жить, не зная доподлинно, раскрыта её тайна или нет?
Могло показаться, что этот жест с её стороны Экспиравит воспринял положительно. Он несколько дней держал её подле себя в штабе в Эдорте, сделанном в донжоне местного небольшого замка. Она терялась, боясь даже подходить к окну своей комнаты, чтобы не встретить взглядом кого-то знакомого. Начала, в конце концов, уповать на сверхъестественное. Даже попыталась сделать куклу вуду Экспиравита. Она подкрепила её волосом вампира, истыкала иголками и сожгла. В итоге сама потом разболелась и мучилась жаром дни напролёт. Если то и был Вальтер, то больше ни он, ни что-либо иное не пыталось откликнуться ей. Она осталась одна. И дурацкое чародейство только усиливало это одиночество.
Потом, правда, она поняла, что результатом её недуга стал прорезавшийся окончательно зуб мудрости.
Прошло несколько недель, и Экспиравит отослал её, Морканта и нескольких гонцов обратно в Брендам. Он сказал, что дождётся Валенсо и Альберту, а она может побыть с сыном. И тягостное, неопределённое, неясное время потянулось день за днём.
Сепхинору удалось не подхватить бронхит. Он выкарабкался на удивление быстро, и теперь они с нею вдвоём кормили змей в замковом серпентарии, гуляли по городским улицам и читали по вечерам детективы. Всё, как раньше. Только с ощущением приближающегося конца.
Попытки Вальпурги узнать, можно ли как-то бежать из города, тонули в давящем молчании бывших союзников. Змеиный Зуб покорился захватчику весь и предпочёл не оглядываться на тех, кто представлял опасность уже наладившемуся укладу жизни. Она попросту потерялась. Что теперь делать? Надо куда-то деваться? Или смириться?
Вдруг всё ещё пойдёт хорошо? Слушая звонкий смех Сепхинора, можно было представить, что пророчество Освальда исполнится лет эдак через пятьдесят. И оно всё равно будет считаться сбывшимся, верно же?
Можно ли было теперь жить под другим именем и другой личиной, приспособившись, адаптировавшись, как новый вид гадюк, и перестать оглядываться на штурм, на могилы друзей и на наполненные эльсами улицы? Кто знает. Может, и можно.
21. Сон в Вальпургиеву ночь
Экспиравит вернулся где-то через месяц, и остаток апреля провёл, не появляясь в замке на виду. Вероятно, он командовал из тайно обустроенного им гнезда. Поэтому Золотце перекочевала к Сепхинору, который теперь спал на месте Освальда. Получилась у них эдакая симпатичная чародейская башня с волшебной собакой, нетопырями, хамелеоновым бумслангом, ловцами снов, подзорной трубой, звёздными картами, колдуньей и её ассистентом. Они на удивление мало разговаривали друг с другом и всё больше молчали, будучи рядом, читая и просто занимаясь своими делами. Валь шила ему новую рубашку и камзол, а он часами пропадал в змеятнике. Ещё зимой ей это показалось бы верхом счастья. Но сейчас, глядя на цветущие яблоневые сады под окном, она только того и боялась, что всё это закончится.
И вот тридцатого числа вернулся наконец Валенсо. Судя по всему, Альберту он оставил где-то в городе под надзором, а сам явился ввечеру в Летний замок. К этому моменту воротился и Экспиравит; его приход предварило громкое хлопанье крыльев за окном его гостиной. Перед тем как пойти в трапезную встречать своего тайного советника, он попросил Вальпургу составить очередной гороскоп, так что ей нашлось занятие. Сепхинор был пораньше отправлен спать, а она села перебирать книги. Более или менее старательно она накидывала разные советы и предостережения. Мерцала свеча, светила лазурью наступающая Вальпургиева ночь. И казалось ей, что слышит она смех и звон пивных кружек. Похоже, захватчики наслаждались тем, что наконец-то могли отметить полное покорение острова.
Ну а для неё это что значит, для неё и для Сепхинора?
Ночью ей будет уже двадцать один. Может быть, это будет второй в её жизни день рождения, когда она не будет спать и видеть жуткие сны. У вампирского графа в рабочее время почивать не принято. Но чем именно заняться? Когда он собирается прийти?
В одиннадцатом часу вечера она утомилась заниматься своим шарлатанством и решила прогуляться по донжону. Часовых стало меньше, ходить ей не запрещалось, и оттого она могла хотя бы из чистого любопытства послушать, о чём галдят эти трое в трапезной.
Сперва там было тихо. Наверное, они вспоминали и о грустном. Но потом толки набрали обороты, и, шатаясь по мраморному холлу, Валь слышала обрывки шуток и споров о ририйских апельсинах. Ей даже удалось разобрать весьма неджентльменскую часть их беседы:
– На тебя стало приятно смотреть, Валенсо, – кряхтел Кристор. – Вот что любовь делает с людьми.
– Любовь? Ты шутишь, что ли? – крякнул тот в ответ. Валь совсем не скучала по его сухому, отчётливому говору. – Скорее, напротив. Я наконец разобрался, что это было.
– И Альберта тоже, стало быть, разобралась?
– Не знаю. Мне это безразлично. Как женщина она всем уступает Матильде из «Рогатого Ужа». Мне она всё это время была не нужна; я наконец понял, чего на самом деле хотел. Отомстить мне надо было, а на неё, оказывается, что тогда, что сейчас, всё равно. Тебе, Экспир, скорее всего, надо того же самого; знаю, ты так не считаешь, но поверь старику Валенсо!
– Видать, даже я не настолько старик, чтобы понять, как можно так говорить о дамах, – пробурчал Кристор.
– Ты просто настоящее чадо Господне, Кристор. Благодетельный, добрый и честный. А этот старый Валенсо таких людей, как ты, видел только в книжках.
– Помилуй, ну ты же не женишься на ночной бабочке!
– Кристор, открою один страшный секрет: можно не жениться во-о-бще.
– Валенсо! – хором возмутились они.
– Что?
«Ну и дела», – только и оставалось подумать Вальпурге. Она столько раз прошла под портретом своего семейства, где она была изображена на руках у папы ещё маленькой, что ей невольно захотелось заявить о себе. Который день она жила, боясь поднять голову и даже подумать лишний раз о своей судьбе! А у неё, между прочим, наступал праздник. Всё равно, что заранее не празднуют. Расхаживая туда-сюда, не видимая редкими гвардейцами, она принялась мотать подолом из стороны в сторону и напевать песенку на день рождения:
– Какая милая змейка,
Какая милая змейка,
Какая милая змейка
Сегодня родилась?
Такая милая змейка,
Такая милая змейка,
Такая милая змейка
Вальсирует, кружась!
Такая милая змейка,
Такая милая змейка…
«А что, если я ему напомню, что он вообще-то меня подрядил на гороскоп, а теперь решил забыть?» – храбрясь, подумала Валь. И остановила свой танец прямо под створками дверей, из-за которых лился свет свечи. Затем постучала и налегла на ручку, когда ей ответили изнутри.
Трапезная, с одной стороны украшенная фреской с Рендром, а с другой – масштабной мариной, была поглощена пляшущими огоньками. В углах резвилась тьма, на столе были поставлены угощения: мясные пироги и пирожные, бутыли коньяка и вина; и за большим столом все трое расселись у одного края. Валь сперва сощурилась на пламя, но затем подошла чуть ближе к их тёмным силуэтам.
– Извините, что врываюсь, – немного ехидно сказала она, глядя в их расшалившиеся спиртным глаза, – но вы-то, граф, вроде хотели свою судьбу узнать на ближайшее время. И раз уж у вас выходной, так бы мне и сказали.
Экспиравит подпёр рукой подбородок и лукаво поглядел в ответ.
– Лучше бы вы и о своей судьбе иногда рассказали, мисс чародейка, – прошептал он. – Я расслышал, что вы мурлычете за дверью. Мотив дня рождения.
«А если они по Книге Островного Дворянства проверят, будет же ясно, кто я? Или им уже всё равно? Или, может, мне уже всё равно?»
– Да, – ответила она просто. И подняла брови. – А что?
Кристор покосился на Валенсо, увешанного дорогими ририйскими тряпками с золочёной нитью, а тот посмотрел на графа. И вздохнул:
– Нет больше нашего куртуазного парня, который пригласит даму, да?
– Нет, – хрипло протянул Экспиравит. – Ну, я за него. Не желаете присоединиться к нам, мисс Эйра?
Валь стервозно повела плечом. Ей почему-то было смешно. Будто опять какая-то игра с этими чертями, которые сейчас не опаснее кабацких забулдыг.
– Не знаю. Вообще-то я не пью в компании чужих мужчин.
– Не пейте, если не хотите, – предложил Кристор. Он один скромненько сидел с бокалом, наполненным явно не вином. Теперь людские яства были ему недоступны. – Но вы всегда можете испробовать чего-нибудь вкусного. Вот, смотрите, сколько сладкого.
Валь пробежалась глазами по столу и невольно задержалась глазами на малиновых пирожных. Во рту возник их мягчайший сахарный вкус, напоминая ей о её любимом угощении так, словно она уже положила ломтик на язык. Поэтому долго сомневаться не пришлось. Кристор отодвинул ей соседний стул, и она спешно села, не отводя от пирожных глаз.
– Бери, бери, – усмехнулся Валенсо и подвинул ей всё блюдо. Валь поискала глазами ложку, и та прикатилась по столу со стороны Экспиравита, который к ней не прикасался, ибо предпочитал свои солёные печенья. Все трое будто разом позабыли то, что обсуждали, и принялись за ней ухаживать. Как говорила мама, о чём бы интересном джентльмены ни беседовали, если к ним пришла дама, разговор уже не будет их увлекать.
Она, соблюдая все строгие застольные манеры, кивком поблагодарила их, сняла шляпку и отломила себе маленький кусочек ягод на бисквите. Затем распробовала его и от удовольствия прикрыла глаза. Да вообще без разницы, пускай бы даже вокруг неё сидели голые суккубы! Она тысячу лет не ела малиновые пирожные!
– Как же я их люблю! – не выдержала она. Мужчины благодушно ухмыльнулись в ответ на её слова, и Кристор ласково сказал:
– Да вы ешьте, ешьте, а то стали совсем худая.
– Я не худая, я поддерживаю вес, как все дамы.
– Для дамы, если я верно помню, торчащие кости красоты не добавляют, – добавил Валенсо. Валь покосилась на него с недоумением, будто не могла понять, по-настоящему ли он подобрел или исключительно из-за горячительного. Но Валенсо легко угадал её сомнения и продолжил:
– Думаешь, чего это я такой дружелюбный? Наслышан о твоих подвигах.
– Неужели и ты мне теперь веришь? – полюбопытствовала Валь, продолжая довольно быстро поглощать своё пирожное. Она отламывала маленькими кусочками, но её внутреннее неприличное я умоляло схватить его руками и засунуть в рот целиком.
– Верю? Как сказать. Я считаю, что у тебя осталась одна важная тайна, но она больше не способна принести нам вред. В том числе твоими же усилиями. Ты, кстати, не хочешь вернуться в Девичью башню теперь?
Странный был вопрос. Валь задумалась. И ответила осторожно:
– Ну, если я буду графу не нужна и если никто не против, я бы, конечно, подумала об этом.
– Меня не будет какое-то время; я собрался в ещё более длинное путешествие, чем Валенсо, – сообщил Экспиравит и кивнул на распечатанный конверт перед собой. – Меня зовут на поклон в Цсолтигу. Так что можете перебраться к себе совершенно спокойно, если желаете. Хоть сезон штормов и подходит к концу, это может занять месяца два.
Сейчас Валь не могла дать прямого ответа. Она продолжила есть, но от сердца постепенно отлегло. В самом деле, если так подумать, жизнь и правда продолжалась. И эти враги были такие на удивление милые, что аж хотелось рассыпаться в благодарностях.
– Может, хотите всё же запить? Немного вина. Оно очень славное и некрепкое, – предложил Экспиравит.
– Половину бокала, граф. Не больше. Пожалуйста.
И она приняла полноправное участие в их трапезе, наслаждаясь обхаживаниями со всех сторон, будто самая завидная невеста в замке. В конце концов, когда она наелась до отвала и засмущалась тем, что смела буквально весь стол, она попросилась всё же пойти спать. И, получив их снисходительное разрешение, отправилась обратно к себе со странным чувством удовольствия.
Она прокралась на верх башни и убедилась, что Сепхинор сладко спит, положив руку под щёку. Затем тихонько прошла к своей постели и тихо, но протяжно вздохнула. Это, наверное, был самый странный день рождения в её жизни. А уж странностей в эту ночь каждый год было хоть отбавляй.
Она распустила не слишком замысловатую причёску, которую украшало лишь несколько косичек. И взяла свой можжевеловый гребень. Ей предстояло ещё пару десятков минут провести, ухаживая за своей гривой. Хоть глаза уже и слипались, она больше не собиралась пренебрегать этой процедурой с тех пор, как пришлось выстричь немало колтунов. Зубчики гребня разбирали тёмные локоны. Слабое шуршание отдавалось и в мыслях.
Каждая Вальпургиева ночь означала, что она будет спать и видеть кошмарные, безумные сны. Всякий раз она вступала в них так легко, будто всё вокруг было по-настоящему. И сперва реальность ничуть не отличалась от сна. А потом… а потом начинали твориться жуткие вещи. Из теней выглядывали черти, из окон доносился грохот бесовской пляски. Любой из этих снов Валь помнила весьма отчётливо. Как правило, в видениях появлялось то, что коснулось её за этот год. Особенно жутким был тринадцатый день рождения. Она тогда впервые увидела на картине хоровод голых колдуний, и они в этом сне тянули её за собой за волосы, заставляли плясать в их отвратительном ритуале. Но Валь делала всё так, как говорила мама – пыталась даже во сне сохранять достоинство и помнить, что соблазны реальны. Но при этом знала, что сбежать от происходящего невозможно, можно его только пройти, шаг за шагом. Что за испытание ждало её на этот раз – оставалось только гадать.
Она сладко зевнула и оправила ворот своей нарядной ночной рубашки, которую она выискала среди самых целомудренных из нарядов Альберты. После чего провела гребнем до конца височной пряди и поняла, что рука сама легла на колени. Хотелось спать. Очень.
Вдруг в распахнутом окне мелькнула громадная тень. Валь вздрогнула и с недоумением всмотрелась в бег синих облаков. А затем отшатнулась, когда в проём свесился вверх ногами сам граф Эльсинг. Одной рукой он придержал треуголку на макушке, а платок с его носа был предусмотрительно заправлен за воротник. И его рубиновые глаза блестели так ярко меж чёрных век, что в них читалось будто бы озорство, если не нечто большее. Валь сперва оторопела, а затем наконец успокоилась: это же долгожданный сон. Раз её весь год пугали «Демоном» Эльсингом, то вот он и явился, настоящий и абсурдный в то же время. Поэтому вторгшемуся в её пространство графу даже странным показалось, с какой готовностью она встала на ноги, и, потянувшись, подошла ближе. Она ухмылялась и теперь ощущала себя в этом кошмаре вполне вольготно. Ей было крайне любопытно, что будет дальше.
– Доброй ночи, граф, – шепнула она, покосившись на спящего Сепхинора. – Вот и вы мне приснились. Вальпургиева ночь, как-никак. А вы Принц Горя, значит, важная шишка среди нечисти, которая сегодня устраивает свой порочный праздник.
Задумчивый отблеск пробежал по его взгляду, но он с готовностью кивнул.
– Именно, мисс чародейка, – прошептал он в ответ. – Я хотел вас пригласить на этот праздник. Прогуляться, потанцевать. Мы с вами так давно знакомы, что мне не захотелось уезжать столь надолго, не… приснившись вам.
Валь охотно кивнула.
– Давайте, – согласилась она. – Каждый такой сон надо прожить от начала и до конца. Обычно там бывает всякое, но вам я могу верить.
– Я польщён, – глаза Экспира сощурилась, будто он радушно улыбнулся. Он соскользнул с края крыши, ловко зацепившись за раму, и приземлился на подоконник. А затем протянул Вальпурге руку и помог ей встать рядом с собой в окне.
– Я развернусь к вам спиной, а вы обхватите меня сзади за шею. И прыгайте вслед за мной. Держитесь крепче. Но не бойтесь: я не дам вам упасть. Договорились?
– Конечно! – Валь дождалась, пока он отвернётся, и сделала, как он велит. Почему-то расчёска по-прежнему оставалась в её пальцах, и она совершенно об этом забыла, просто схватив одной рукой запястье второй. Она с замиранием сердца посмотрела вниз, на одетые в фату яблони, и Экспиравит скомандовал:
– Прыгаем!
Не веря тому, что делает, она спружинила ногами и ухнулась вместе с вампиром вниз. На мгновение дух её захватило, всё внутри неё взвилось куда-то к горлу, а руки вдруг раскинуло в стороны. За считанную секунду шея Экспиравита, затрещав швами рубахи, раздалась в покрытый густым мехом загривок. Валь инстинктивно вцепилась в шерсть, по-прежнему умудряясь не выронить гребень, и силой притяжения её лихо вдавило в косматую спину зверя. Тот облизнул крыльями кроны яблонь и взмыл к облакам. Его тело стало горячее, похожим на бок мохнатой горной коровы. Валь наконец решилась оторвать от него лицо и осмотреться: громадные кожистые крылья, тёмные, с пурпурными прожилками, гулко разрезали воздух. Трепетали на ветру чувствительные нетопыриные уши, каждое из которых было ростом с Сепхинора. Даже треуголка какое-то время удержалась на голове могучего гейста, прежде чем соскользнула ему на курносую морду, и он скинул её в лихом вираже вокруг замковых башен.