Но слова эти вызвали у Вальпурги лишь эхо злобы. «Будьте прокляты и ты, и твой граф», – мысленно огрызнулась она. – «Безразличны вы мне, ваши беды и ваши надежды. У меня убили мужа, у меня потерялся сын. У меня не осталось меня».
– Спасибо, – оборонила она и сделала вид, что настолько выбита из колеи, что не может сказать ничего больше.
Ей казалось, что в ней нет больше ничего, кроме этого отголоска злобы. Сапоги встали на брусчатку перед белым портиком Летнего замка, сумки легли рядом с ними. Она не помнила, как попрощалась со штабс-капитаном Нуллердом. Помнила только, что стоит на пороге поруганного тираном дома своего детства. И крошечные, как мука, снежинки, парят перед глазами.
Странно, но вдруг колено само повелось в сторону, а пальцы подобрали подол. Один шаг в сторону, а за ним бессознательный выпад второй ногой. Изящно, легко и выверенно, как танцуют леди. Три шажочка, пол-оборота, потом второй такт и снова три шажочка и ещё пол-оборота. В груди стало теплее. В горле запершило. Быстрый вальс, медленный вальс. Она умеет их все, умеет и сама, без кавалера, умеет на глазах у толпы и в одиночестве. Снежные крошки падали на растрёпанные волосы, обжигали запястья и щёки. Такт, ещё такт, ещё такт.
Остановившись прямо возле своих сумок, Валь перехватила Вдовичку поудобнее и наконец подняла глаза. Чёрные мундиры, несомненно, видели её приступ. Но пускай смеются, сколько хотят, над старой рендриткой. Она взаправду потеряла всё, даже молодость. И дело вовсе не в гриме.
Набрав воздух в грудь, она позвала их и принялась издалека объяснять, каковы её обстоятельства новой службы графу.
– Он придёт, – дрожащим голосом промолвила Гленда Моллинз и отпрянула от забрызганного окна. Быстро задёрнула кисейную занавеску, подхватила закрытую фартуком юбку и подбежала к своей сестре, юной леди Мак Моллинз. Невольные гости «Рогатого Ужа» – Банди и Сепхинор – переминались с ноги на ногу за спиной леди Мак.
– Ах, и вы тоже тут, – спохватилась Гленда. Они двое только-только явились к ней по указанию лорда Финнгера. И рассчитывали наконец отдохнуть от пряток и перебежек, а ещё поесть. Но увы.
– Мы быстро впишемся в любую роль, только давайте согласуем, – хрипло молвил бледный Банди. Ему всё ещё было нехорошо, он постоянно прикладывался к своей фляге. Но Сепхинор не мог его за это осуждать. Ясно же было, что он делает это из-за боли, а не праздности, как отец.
– Да, давайте, – закивала Гленда и потрясла за плечо свою сестру. Обе они выглядели как островитянки, но их миловидные лица нет-нет да и напоминали о том, что они на самом деле полукровки. А мама никогда не доверяла чужакам. Всем, кроме Эми, конечно.
– Значит так. Вы, мистер, будете мужем Мак…
– Постойте, ну в самом деле, – помотал головой Банди. Он сделал шаг к кушетке и опустился на неё. Всё их собрание проходило в гримёрке для танцовщиц, и Сепхинор принципиально не глядел ни в начищенные зеркала, ни в сеточные наряды, ни в цветастые перья головных уборов. В нормальной ситуации взрослые устроили бы переполох, окажись он в таком месте, но сейчас всё было серьёзно. Даже маленькая мисс Бархотка, дочь Гленды и ровесница Сепхинора, была тут. В отличие от Хельги, Бархотку можно было бы назвать не змейкой, а разве что плюшкой. И если она не была избалована семьёй, то её пухлость объяснялась порочным происхождением, поскольку леди Гленда не была замужем. Но все знали, что она нравится одноглазому лорду Барнабасу Хернсьюгу.
Бархотка тоже молчала и хлопала ресницами, как и Сепхинор, но делала это глупее. Потому что была девчонкой.
– Любой следователь прежде, чем приходить, изучит записи о вас в Книге Островного Дворянства, – пояснил Банди. Краем глаза Сепхинор заметил, что его рука потянулась за пазуху, к фляге, но потом остановилась. – Если я назовусь вашим мужем, это будет первым же сигналом о лжи. Если только леди Мак не замужем, конечно.
– Нет-нет, – еле слышно пролепетала леди Мак и отчаянно взглянула в глаза старшей сестре. – Действительно, по книге мистер Банди может быть только папой.
– И что же он скажет? Отец в бегах с самой Долгой Ночи. Вдруг к нему будут вопросы, на которые он не сумеет ответить? Ох, проклятье, хорошо, что все ружья утром сегодня ушли по адресу…
– Я всегда могу быть слугой, – аккуратно напомнил Банди.
– Но тогда нам придётся отвечать, – глаза хрупкой леди Мак наполнились слезами. – Я умру. Я не смогу!
Гленда опустила глаза, кажется, солидарная с её криком отчаяния. Банди вздохнул и покосился на Сепхинора, а тот слабо улыбнулся в ответ. Они же женщины. Женщинам надо помогать.
– Ладно, давайте я побуду вашим папочкой, – сдался Банди. – Но вам придётся очень подробно рассказать мне всё, что может быть нужно. И позаботиться об образе для мистера Виля Крабренда.
Сепхинор усмехнулся и задрал нос. Он был готов играть в шпионские игры! Тут для этого хотя бы было не холодно.
Из зала раздались громкие голоса, и взрослые подпрыгнули, как змеями ужаленные.
– Мак, если это Они, то встреть их там, заодно проверь, не подают ли эти уроды остывший кофе, – велела леди Гленда, и младшая из сестёр Моллинзов мотыльком выпорхнула в коридор. – А ты, Бархотка, одень барона в бриджи и курточку, что у тебя были, бежевые и коричневые. И объясни ему, что он у нас помощник. Ясно?
– Угу, – кивнула пухлая леди Бархотка и спрыгнула с табурета, на котором сидела. Вместе с Сепхинором они вышли в коридор. Стали слышнее звуки игры на пианино и звон посуды. Здесь привечали всех гнусных крыс с большой земли, как родных, и поэтому Сепхинору до сих пор не верилось, что Сопротивление определило их сюда.
С другой стороны, наверное, тут раздолье для разных секретов и слежки.
Бархотка отвела Сепхинора в конец коридора, в жилые комнаты самих Моллинзов. Здесь всё было на удивление скромно: скудная отделка, небольшие напольные часы, засиженные до дыр софы и запах тряпичной затхлости.
– Ты хоть сможешь не открывать рот и не говорить лишнего? – с подозрением пропищала Бархотка, вручая Сепхинору его новый наряд заместо бобрового. Тот обомлел и, натягивая рукава, заявил:
– Я то же самое спросил бы у тебя!
– Я всегда молчу, когда надо.
– Но сейчас почему-то не молчишь! И вообще, отвернись – я должен надеть штаны.
Раскрасневшись, Сепхинор какое-то время ковырялся в своём ремне. Девочка встала лицом в угол, а он, тем временем, заглушал волнение негодованием. «Мама говорила, что внебрачные дети несчастны и обречены на тяжелую судьбу в обществе. Поэтому эта Бархотка с самого начала пытается показать, что лучше меня?»
Когда он затянул на себе ремнём здоровенные бриджи, девочка просеменила по скрипучим половицам и прижалась ухом к двери.
– По-моему, Они уже пришли, – прошипела она.
Объяснять, кто такие «они», и не требовалось. Конечно же, ищейки врага, которые пленяют и убивают всех борцов за свободу острова.
– Значит, и мы должны выйти? – спросил Сепхинор и встал рядом.
– Не знаю.
Скрип усилился:– кто-то приближался.
– Лучшее нападение – это защита, – заявил новоявленный помощник в семье Моллинзов и повернул ручку. В коридоре они увидели наёмника во врановом плаще. Он бросил на них длинную тень и смерил их своим недружелюбным взглядом.
– Вы хозяйские дети? Идите-ка сюда, – велел он. Сепхинор замешкался, зато Бархотка с готовностью прошла вперёд. И он от раздражения зашагал быстрее, пытаясь обогнать её. Он не испугался, просто продумывал варианты.
Наёмник проследил за ними до двери в служебную гостиную. Перед тем, как войти, девчонка всё равно пролезла вперёд.
– Хозяйская дочка тут я, а не ты, а ты слуга, – цыкнула она на Сепхинора. Тот уже готов был возмутиться, но вспомнил, что это роль.
Он ей потом покажет.
На вполне презентабельном по местным меркам диване расположился главный из ищеек – очень загорелый человек с глазами цвета зимнего моря и белёсыми шрамами от звериных зубов на лице. Его мундир отличался от солдатских, он больше походил на обычную стёганку. Чем-то он неуловимо напоминал сокольничего. Особенно после того, как на его перчатке Сепхинор разглядел угрожающий герб: горбатый орёл-змееяд, схвативший кобру кровожадными когтями.
Но ещё хуже – он почему-то показался отдалённым прообразом Легарна. Сепхинор даже так же представлял своего любимого героя, когда тот приходил допрашивать разных мерзавцев. Уверенный в победе, грозный, внимательный хищник.
– А, это, я так понимаю, и есть ваша дочь, – протянул этот человек. Все трое – и сёстры Моллинз, и Банди – стояли перед ним на своих двоих, как провинившиеся.
– Да, сэр, – надломленным голосом ответила леди Гленда. – Это Бархотка. А это наш помощник с кухни. Больше там никого нет, я клянусь.
Пронзительный взор дознавателя смерил их обоих. И Сепхинор, и Бархотка сохранили невозмутимость.
– Подойдите-ка ко мне, – велел человек.
– Простите, сэр, – противно заявила Бархотка. – Нас не представили, сэр. Я леди Бархотка Моллинз. У нас не принято, чтобы леди стояли, когда сидит мужчина. Вы приглашаете меня присесть?
«Ну ты и дура», – подумал Сепхинор. Но, на удивление, враг кивнул и взрослым, и ей. И подвинулся на диване, уступая ей место рядом с собой.
– Располагайтесь, леди Бархотка. Я руководитель следственной службы Эльсингов. У меня нет фамилии, поэтому можете звать меня просто Валенсо.
Бархотка важно подошла и плюхнулась рядом с ним. Восхищённый и сбитый с толку одновременно, Сепхинор единственный остался куковать стоймя у комода.
– Если у вас нет фамилии, вы, наверное, не знатного рода? – скептически поинтересовалась Бархотка. – Тогда мне ясно, почему вы так мало научены этикету. Что ж. Вы будете и меня допрашивать? Давайте.
– Я задам вам пару вопросов, только и всего. Вам обоим, – уточнил Валенсо и внимательно посмотрел на Сепхинора. Тот сглотнул и подошёл поближе, но всё равно не садился.
«Ну, я что же, боюсь больше, чем девчонка? Нет уж», – решил юный барон и выпятил грудь вперёд. И Валенсо заговорил:
– Мальчик, скажи мне, кто эти люди?
– Хозяева, – развёл руками Сепхинор.
– Их имена?
– Леди Гленда Моллинз, леди Мак Моллинз, лорд Миромо Моллинз.
– Ты давно здесь?
– С начала зимы. Я на кухне помогаю и с уборкой.
– А где твои родители?
– Нет их у меня, – Сепхинор старался не бегать глазами. – Я из приюта. Меня зовут Виль Крабренд, сэр.
– Хорошо, Виль, – будучи полным хозяином ситуации, Валенсо даже не оборачивался на напряжённых взрослых. Он напоминал сытого удава. Хотя всё ещё столь же опасного, как смертозмей. – Ты был когда-нибудь на самом верхнем этаже, в мансарде?
«Ну я же слуга. Значит, был».
– Да, – соврал он.
– Что за постоялец жил в мансарде в последнее время?
– Лорд Моллинз не дозволяет мне такое знать.
– Это был мужчина или женщина?
– Я не знаю. Я не захожу в комнаты к постояльцам.
– А в Долгую Ночь ты что делал?
– Я был с леди Бархоткой.
– Мы зажигали свечи и ели торт-пирамидку, – вклинилась Бархотка. Её противный голос оказался усладой для ушей, на мгновение оторвал цепкое внимание Валенсо от Сепхинора. – У нас, внизу. Пока мама и тётя давали указы артисткам и оркестру.
– Это так, – добавил Банди. – Я один был здесь. Дозвольте, мистер, я с глазу на глаз вам это всё объясню. Негоже донимать и детей.
– Ваш час настанет, Миромо. Последний вопрос, Виль. Два дня назад, когда один из людей справился о встрече с лордом Моллинзом, ему ответили, что тот уехал. Как долго он был в отъезде прежде, чем теперь приехал?
«Да как же мне так сказать, чтобы никого не подставить!» – ладони Сепхинора покрылись потом. Он проговорил осторожно:
– А меня тут тоже не было. Я на Долгую Ночь и потом жил в Благотворительном Доме Видиров. Нас там кормили сладостями. А потом, когда закончились все эти сражения, я сюда вернулся. И лорд Моллинз был здесь уже. Это было вчера.
Валенсо сощурился, а затем повернулся к Банди и кивнул.
– А теперь, как вы и просили, мы пообщаемся в уединении. Пересядьте со стула на кресло, это будет долгий разговор. Освободите гостиную, дамы.
Бархотка сморщила нос и спрыгнула на пол, а бледная Гленда буквально подбежала к ней и взяла её за руку, чтобы вывести вон. Леди Мак казалась совсем неживой, такой она сделалась белой. «Наверное, я такой же», – подумал Сепхинор и тоже качнулся к проёму. Но обернулся напоследок и увидел, что Банди с облегчением улыбается.
Улыбается?
Дверь закрылась, и Сепхинор остолбенел. Он понял бы, если бы улыбка была вежливой, но Банди показался будто бы… радушным по отношению к врагу?
– А ты не такой дурак, как я думала, – шепнула Бархотка ему в ухо. И толкнула его плечом, так что Сепхинор оторвался от мрачных подозрений и напыжился, всем своим видом давая понять, что для него это было легче лёгкого.
В бергфриде, доминирующей башне Летнего замка, завершался очередной военный совет. Щели бойниц уже почернели, выгорела не одна свеча. Здесь можно было безопасно говорить о чём угодно, и поэтому колонизаторы пользовались этим, затевая свои многочасовые встречи.
На нижних этажах бергфрида расположились запасы оружия и дополнительные казармы, на верхних – осадные орудия и дозорные. Эта башня должна была послужить основным щитом Летнего замка во время осады, но, благодаря таланту генерала от артиллерии, Фредерика Гринна, она была выведена из игры в первый же час штурма Брендама. Теперь же её восстановили и починили, и в умелых руках под защитой оружейных расчётов бергфрид стал настоящей цитаделью.
Зал с невысоким потолком, множеством стульев и одним-единственным столом, по которому раскинулась тактическая карта, вмещал в себя первых лиц Колониальной Компании Эльсингов. Они дошли до таких титулов, что впору было компанию переделывать в королевство, как шутил Валенсо. И в их руках была реальная власть. Экспиравит доверял им, всем до единого, и обыкновенно позволял им действовать по своему усмотрению. Впрочем, это не мешало ему брать всё в свои руки тогда, когда он находил это нужным.
Укутанный седой бородой генерал-фельдмаршал Юлиан Тефо не снимал своей рыцарской брони и с сомнением глядел на карту. Поджарый Фредерик Гринн, по левую руку от него, пересчитывал глазами артиллерийские расчёты, что остались в Брендаме и не перебрались на морскую войну. Генерал-адмирал Людовик Рисс отсутствовал по причине того, что не желал покидать поле действий. А канцлер Клод Небруни откровенно скучал. Он начал как финансовый помощник графа Эльсинга, потом открыл целый департамент, который занялся казначейством.
Ну и конечно, как и всегда, здесь были они трое. Кристор, старик с вечно сощуренным глазом, игнорировал происходящее и листал невесть откуда добытую Книгу Змей. Валенсо, действительный тайный советник и по совместительству теневой страж порядка, сидел, скрестив руки на груди, и хмуро глядел в расстановку сил. А сэр Лукас, по своему обыкновению, беззаботно и воинственно посматривал на генералов. Он был готов воевать здесь и сейчас, хотя они с ним только что вернулись с моря.
После этого вояжа на фрегаты от сырости опять разболелась и спина, и голова, и правое колено.
Экспиравит закряхтел, и, промолвив:
– С вашего позволения, господа, – съехал по спинке своего резного кресла и закинул ноги на край стола. Потом поймал взгляд Кристора и положил их прямо, не скрещивая. Кристор, конечно, не был в штате именно врачом, он больше походил на учёного-биолога, но его пытливый разум был одним из немногих, кто не считал избранника Схолия ошибкой природы. Скорее – её очередным причудливым проявлением. И он с энтузиазмом пытался помочь этому чуду жить менее болезненно.
– Значит, мы не идём на Эдорту, как бы я ни настаивал, – подвёл черту басовитый генерал-фельдмаршал. Экспиравит бесконечно уважал его боевой опыт и мудрость, но сейчас ему просто недоставало информации. Там, где две флотилии сейчас сталкивались снова и снова, были необходимы все оружейные силы Эльсингов.
– Захватить Эдорту нам далеко не так нужно, как разбить их основные морские силы. А, уничтожив их, мы получим весь остров целиком как приятный – и, можно сказать, бесполезный – бонус, – вполголоса подтвердил граф. На глаза принялась съезжать остроконечная шляпа, которую он сегодня нацепил. И он попытался натянуть её на голову посильнее, чтобы не завалилась и вся конструкция из платков на лице.
Шляп у него было столько, сколько бывает у редкой модницы, и сегодня он определённо выбрал не ту.
– Пускай солдаты отдохнут, – с энтузиазмом закивал сэр Лукас. Его шевелюра пылала огнём в свете множества свеч. – И ты тоже, Юлиан.
– Меня беспокоит то, что мы не владеем этим Богом забытым куском суши целиком, – признался фельдмаршал.
– Меньше проблем, – пожал плечами Валенсо. Его раздражение к местным жителям уже не просто угадывалось. Оно буквально читалось на лице всякий раз, когда об этом заходила речь. – Ты не представляешь, как я утомлюсь наводить порядок сразу в двух серпентариях.
– Хех, – только и хмыкнул Кристор. Экспиравит попытался сфокусировать на нём взгляд, но закутанный в плащ старик расплывался. Усталость подкралась невовремя. Поэтому он вытащил свой излюбленный камень из кармана: гладкий белый валун в форме, чем-то напоминающей треугольный силуэт призрака. А на голове этого призрака природа нарисовала две чёрных точки – глаза.
Карманный альб. Можно было бы считать это талисманом, но на деле граф чаще просто занимал им руки. Сейчас он стал подкидывать его перед собой и сосредотачивать на нём угасающую зоркость.
– Который час? – прошелестел он.
– Полночь за порогом, – генерал Фредерик Гринн проверил время по своим модным карманным часам. Отблеск света в их золоте больно резанул по глазам, и Экспиравит на какое-то время зажмурился, слушая гул крови в ушах.
– Да уж, пора на боковую, – признал фельдмаршал Юлиан и выпрямился, перестал опираться о стол. – Завтра после обеда я приду уточнить финансирование личного состава. Это больше по деньгам, к тебе, Клод.
Ответом ему был почтительный, но широкий зевок.
– Тогда до завтра, друзья, – напутствовал их Экспиравит. По обыкновению он уходил последним, чтобы никто не видел, как он корчится, когда слезает со своего места и тащится до покоев лорда. И те, кто хотели поговорить с ним тет-а-тет, задерживались, зная, что он останется один и терпеливо выслушает каждого до конца.
На сей раз их осталось двое. Пространство освободилось. В полумраке под низким потолком тускло замерцали несколько оплывших свечей. Отсветы медленно задвигались по ружьям и алебардам, расставленным в оружейной стойке.
Кристор наконец закрыл свою книгу и поднял глаза на графа. Валенсо, ожидая своей очереди, тоже закинул ноги на стол. Правда, он сделал это неаккуратно, и оттого все фигуры союзной и враждебной флотилии съехали, превратившись в беспорядочную кучу где-то в районе Цсолтиги.
– Я хотел перед советом сказать или во время него, но перед всеми стало как-то неудобно, – немного смущённо начал Кристор. Экспиравит из уважения перестал подбрасывать свой белый камушек и внимательно посмотрел на старика, давая понять, что слушает. – Пока вы были на море, к нам местная чародейка приходила. Ну эта, твоя. Выгнали её из дома за то, что она стала тебе помогать. Она была так несчастна и так плакала, что я решил воздать ей за верность и поселил её в чародейской башне. Ну в которую ход со второго этажа. Она же как раз для придворного мага, верно?
Валенсо раньше, чем Экспиравит, понял, о чём речь. И только когда смысл дошёл и до самого графа, тот с удивлением поднял надбровные дуги. Но не успел ничего сказать; он заметил, что тайный советник буквально закипает. Чтобы предотвратить взрыв негодования, он предостерегающе обронил его имя:
– Валенсо.
– Нет, я скажу, – скрипя зубами, заявил сыщик. – Кристор. То есть, ты без нашего ведома поселил местную ведьму прямо по соседству с Экспиром, и это, вроде как, смешно?
– Я не говорил, что смешно… – начал было оправдываться учёный. Экспиравит попытался прошептать громче:
– Валенсо!..
Но это было бесполезно.
– Пустая твоя черепушка! – взорвался тот. – Я схожу с ума, каждый день вылавливая проклятых агентов врага на улицах, в подвалах, допрашивая пуганых баб и крестьян, а ты просто берёшь одну из них и закидываешь к нам в тыл!?
– Я имел основания полагать, что она искренна! И, кроме того, Экспир сам сказал, что она не заодно с ними!
– Ему-то откуда знать! – гаркнул Валенсо. Но Экспиравит развёл руками, призывая обоих помолчать. И промолвил:
– Валенсо, не будь параноиком.
– Мне? Не быть? Если б я им не был, ты бы тут и дня не продержался, мой рогатый друг. Здесь каждый камень нас ненавидит. Этот остров просто обезумел от желания нас растерзать. Здесь нельзя верить ни-ко-му!
– А мы и не будем верить, – увещевал его Экспиравит. – Мы будем просто принимать к сведению. А в случае чего я как-нибудь справлюсь со старой предсказательницей.
– У неё должны быть змеи, яды, на худой конец – холодное оружие. Из этой башни ей достаточно спуститься два пролёта, пройти твою гостиную, и вуаля – ты у неё в руках! И ты просто не можешь себе представить, что это значит. На Змеином Зубе это значит, что тебе конец нынешней же ночью. Прости, Экспир, но я к тебе пришлю тиральских головорезов, чтобы они тебя сторожили. Можешь считать это заботой, но лично я просто не намерен проиграть им из-за излишней наивности Кристора.
Старик притих, опасливо косясь на Валенсо. А тот весь раскраснелся от своей пламенной речи.
– С гостиной делай что хочешь, но в спальню я никого не пущу, – сухо напомнил Экспиравит. – Ищи врагов вне замка. А здесь я верю всем вам. Ну и за почтенной дамой вполне в состоянии присмотреть. Или ты всерьёз полагаешь, что кто-то смертный может представлять для меня опасность?
– Почтенная дама… тоже мне, почтенная дама… – гудел Валенсо. – Да ты бы знал, с кем она там…
– Так, ну это всё, что я хотел сказать, в общем-то, – прокашлялся Кристор и поднялся на ноги. Затем не без труда сгрёб в обе руки здоровенную книгу и кивнул им обоим. – Спокойной ночи. И не выходите на улицу: потеплело, и летучих змей в темноте больше, чем звёзд на небе.
Он демонстративно закряхтел и ушёл, неплотно прикрыв за собой. Экспиравит не придал бы этому никакого значения, зная, как строго стерегут бергфрид. Но Валенсо, покривившись, вскочил на ноги, дошёл до проёма и захлопнул дверь. Потом вернулся и сел обратно на свой скрипучий стул. И снова скрестил руки.
– Экспир, скажи мне откровенно: ты же не собираешься взаправду верить колдунье, – почти что утвердительно спросил он.
– Не собираюсь и не верю, – успокоил его Экспиравит и вновь достал камушек-альб. – Но при правильной постановке вопроса от неё можно услышать очень толковые ответы.
– И это тот самый повод, по которому я тут задержался, – продолжил Валенсо. – Лукас мне сказал, что, по твоим словам, Амарант ты выбрал потому, что она тебе на него намекнула. Я хочу знать, правда ли это.
Экспиравит поморщился и закатил глаза. Он не хотел это обсуждать. Бывшему охотнику на лис было не понять, что иногда такие сомнительные решения имеют смысл. В основном, когда к ним подталкивает интуиция.
– Я всего лишь использовал то, что она мне открыла, когда стало ясно, что все направления для нас равны, – тактично пояснил он. – Кроме того, я имею основания полагаться на её дар.
Он не хотел пояснять про Софи, поэтому прозвучал столь лаконично.
– И тебе не приходит в голову, что таким образом Сопротивление может быть осведомлено о наших действиях?
– Приходит. Но именно благодаря этому решению мы получили доступ к подземным путям, отчего ты первый же и пришёл в восторг. Я не собираюсь всегда следовать её предсказаниям и намерен поиграть с ней, чтобы понять, кому она на самом деле служит. В то же время, если я говорю, что могу воспользоваться её словами и не подвергнуть нас опасности, значит, я могу.
Валенсо задумчиво примолк и какое-то время сидел, ничего не говоря. Отсветы последних свеч блестели в его пепельных глазах. Потом он продолжил в другом тоне, доверительном, дружеском:
– Слушай, я никогда тебя не спрашивал прямо, но теперь… Ты ведь не вчера родился, не ищешь любви в браке и всё про себя, как и про неё, знаешь. Так зачем она тебе?
Экспиравит склонил голову к плечу и замер, оскалившись, когда хрустнула шея. Но затем потёр её рукой и сумел вернуться в прямое положение. И ответил, снисходительный к своим ближайшим друзьям:
– Мою жизнь сопровождают несколько предсказаний от дорогого мне человека, и они сбываются одно за одним. Осталась лишь малая их часть, чтобы обрести могущество своей крови. Это не значит, что я ополоумел от идеи жениться на леди Эпонее, но я уверен, что оно должно случиться.
Взгляд Валенсо сделался более неприветливым.
– Значит, ты не скажешь мне ничего про – назовём её религиозной – часть своих воззрений?
– Ты про «избранность» Схолием? – покосился на него Экспиравит.
– Да. И про проповеди.
– Проповеди?
Валенсо вытащил из-за пазухи сложенную пополам бумажку и протянул ему. Он специально привстал, чтобы графу не пришлось тянуться.
– Мне пришлось вскрыть конверт, в котором тебе была послана эта записка. Он был вздутый, и я поставил бы на то, что в нём может быть что-нибудь ядовитое. Но нет, только этот листок и эти несколько слов.
Экспиравит развернул послание и увидел большими буквами надпись «Вновь настал час восславить Бога нашего».
О, он узнал бы этот почерк из тысячи.
Рука чуть сжала листок, а затем выпустила его. Мысли преисполнились мрачного торжества. Давно они не виделись с фанатиком из его родных краёв, но теперь это значило лишь одно: кровавая жажда охватит Брендам и подчинит его, трепетом и боязнью наполнив сердца людей.
– Это Освальд, схолитский жрец из Юммира, – медленно и удовлетворённо проговорил Экспиравит. – Будь он вампиром, он был бы лучшим, а так он просто худший из людей.
– Чем он так плох?
– Тем, что он очень убедителен. Настолько убедителен, что он может заставлять людей делать безумные вещи и одновременно верить в правое дело.
– Что-нибудь классическое, в духе сжигания ведьм? – съехидничал Валенсо.
– Нет, – ответил Экспиравит многозначительно. – Ты правда не понимаешь, о чём я говорю?
– О Юммире. О городе, в котором ты рос, и о той эпидемии десятилетней давности, и обо всех этих секретах, что объединяют вас троих.
– Так ты до сих пор не вытряс из Лукаса все подробности? – изумился Экспиравит. Ему казалось, что на такой должности Валенсо не преминет перебрать все подробности личной жизни не столько врагов, сколько коллег.
– Из уважения к тебе я не стал этого делать. Думал, ты сам расскажешь.
– Я восхищён тобою. Значит, мне и впрямь следует тебя просветить. Но это долгая история. Я бы оставил её хотя бы на завтра.
– А со жрецом что делать? – развёл руками Валенсо. – На конверте была дата – двадцать второе декабря. Если этому Освальду хватит сноровки сесть на борт какого-нибудь союзного судна, он может быть здесь как через неделю, так и завтра, даже если он едет из Юммира.
Всё перед глазами совсем смазалось. Стол стал тёмным пятном, карта на нём – цветным месивом. Экспиравит так увлёкся своей кампанией, что совсем забыл о том, откуда берутся его силы. О том, что приглушает боль его неестественно длинного скелета, что позволяет расправить плечи и вносит ясность в разум, а в мышцы – чудовищную мощь. Он начал тереть веки, а затем сдался и утомлённо уронил голову. И ответил едва слышно:
– Мне только одно не нравится. Он слишком много о себе думает. Он хочет охотиться там же, где и я, хотя он всего лишь человек. У него нет на мою территорию никаких прав.
Валенсо задумчиво остановился и смерил его долгим взглядом. Конечно, вся верхушка компании знала о нечеловеческой сущности графа. Её невозможно было скрыть: если кто-то проливал при нём кровь, он сходил с ума и мог ненароком расправиться с тем, кому не повезло просто пораниться кухонным ножом у него на виду. Две страсти было у «Демона» Эльсинга – цифры и люди. Но и те, и другие были для него добычей. Он разбирался в них, изучал их, а затем выжимал из них всё, обращая себе на пользу.
Удачное выходило сочетание. Считалось, что вампиру должно соблазнять незадачливого человека сладостными речами и обходительным обращением. И, теряя бдительность, человек терял и жизнь. Экспир не умел располагать к себе из-за своего жуткого лица, зато он нашёл, что деньги – лучший ключ к человеческому сердцу. Он платил своим солдатам столько, сколько в Харциге платили почётной городской страже. И это удерживало подле него даже тех, кто воочию видел его кровожадное зверство. Тем более, что со временем он приучился охотиться всё больше на врага и всё меньше – на своих.
Став его правой рукой, Валенсо перестал его опасаться. Нечестивый граф редко показывал зубы и спокойно общался со своими придворными. Но что самое ценное – он обладал драгоценным даром бессмертия. Невзирая на то, что он был рождён как обычный смертный, Экспир не погибал ни от пули, ни от ножа. Он чувствовал боль, безусловно, но он жил; и он мог поделиться своей силой. Он обещал это Лукасу, Кристору и ему, Валенсо. Всё, что для этого требовалось, – привести его к победе, к Эпонее.
Невелика цена для вечности.
– Скажи ещё пару слов о своём Освальде, – попросил Валенсо.
Экспиравит собрал в груди остатки своего дыхания и ответил резко:
– Он был в Культе Спасения, который возник в разгар болезни. Как и мы с Кристором и Лукасом. И да, Культ спас Юммир от мора червей; он выяснил, что, поглощая заражённое мясо, можно стать неуязвимым к проклятым паразитам. Но все культисты были людоедами. Главным образом потому, что им, де-факто, был я. Спасение стоило потери человечности для многих, кто последовал нашему методу лечения. Не только человечности – разума.
Я многие годы не покидал своего жилища. Но когда королевская чета пригрозилась сжечь заражённый город, начался хаос; они бросили свою резиденцию и меня, и я впервые столкнулся с людьми. Мне пришлось говорить с ними. И в глазах у дичи я неожиданно для себя увидел разум. И страх, конечно же. Я нашёл способ привязать к себе вас, тех, кто показался мне полезным. И заодно научился вашим манерам, узнал вашу мораль. Кристор и Лукас одними из первых поклялись мне своей кровью, что желают служить моей цели.
Я остался вампиром, но, по крайней мере, не безмозглым зверем. Освальд был единственным из Культа, кто считал, что это не моя стезя. Он хотел, чтобы я до конца был упырём, не подражал людям; и сам представлял из себя того ещё упыря. Для него вкушение плоти и крови не было необходимостью, как для меня: для него это всегда было принципом, поддерживающим его веру.
Да, он может уговорить толпу, но ещё он может убедить человека лечь под нож на кухонный стол. Это, конечно, спасло Юммир и всё графство. Но он не Дитя Ночи, не порождение тьмы. Он просто безумец среди вас – впрочем, единственный, кто испытывает ко мне не боязнь, а братскую любовь. И всё бы хорошо, но он мне не сородич, – с раздражением поведал Экспиравит.