8. Мастерское ясновидение
«С меня хватит», – думал Сепхинор под утро Долгой Ночи. Он оделся в походное и решительно шёл на конюшню в полумраке крепости Хернсьюгов.
Он собирался вернуться к маме и рассказать ей всё как есть.
Когда он явился в один из дней к Глену и сказал ему, что видел его приставания к Эми, а затем к леди Катране, тот заявил нечто в духе: «Ты ничего не понимаешь, начитаешься всякой дряни и потом смеешь примерять на отца». Потом, когда вместо уроков леди Катрана явно не чаи с ним распивала за закрытой дверью, Сепхинор уже хотел всё поведать маме. Но видел, что она и без того встревожена, бегая между домом, работой и ещё мастерской бестолковых Моррва. И, по правде говоря, он чувствовал, что она так верит, что все кругом столь же благородны, сколь она сама, что просто боялся разрушить то, чем она живёт.
Поэтому он решил, что бабушка и дедушка, воспитанные в строгости старых традиций, уж точно найдут управу на разгулявшегося барона. Он пошёл к ним. И что же вышло? Почти то же самое. Они заявили, что он не смеет называться их фамилией, если будет разносить такие грязные слухи о собственном родителе.
«Но это не слухи! Слухи – это ложь, недомолвки и сказки вокруг правды, а я говорил им саму правду и только правду!» – думал он, едва не плача от злых слёз.
Хорошо, что он научился ездить верхом.
Он вывел их упряжного мерина и привязал его в проходе конюшни, а сам пошёл в амуничник. Седло для его рук ещё было очень тяжёлым, и поэтому он попросту поволок его за собой по полу.
Да, он знал, что все эти побеги – это ребячество. Если Легарну доводилось искать пропавших из-за собственной глупости детей, такие эпизоды Сепхинору не нравились. Но он решил, что имеет право. Он умеет сидеть в седле, он знает дорогу, и он больше не намерен ни секунды оставаться в этом отвратительном месте.
Как он понял, леди Катрана и сама была замужем, но муж её, сэр Зонен, очень удачно остался по делам их предприятия в городе. И поэтому сразу после празднества они с Гленом, обжимаясь и целуясь, завалились в её спальню и захлопнули дверь.
Нет, ну и он ещё после этого имеет наглость возмущаться!
Даже у Хельги было не спросить. Красивая девочка оказалась глупой, как перепёлка, и только хлопала глазами, когда Сепхинор жаловался ей на то, что происходит между её матерью и его отцом.
Он не хотел ранить мать правдой, но только она могла это прекратить. Вместе с дедом Беласком, наверное. Так ей будет легче это пережить.
Он мысленно поблагодарил коня за терпение, пока возился с подпругой и ремнями уздечки. Он никогда ещё не делал этого совершенно один. Там надо было как-то примерять, не туго ли сидит оголовье – кулак под ремешок, два пальца под капсюль… Но у него был небольшой кулак, и пальцы тоже не очень.
В конце концов, мерин не выражал недовольства, поэтому Сепхинор решил, что сойдет. Он и подпругу боялся затянуть слишком туго, и оттого, когда уже взобрался в седло, засомневался, не съедет ли набок.
«Ладно, неважно», – сказал он себе и ударил шенкелями по бокам рыжего. Тот зашагал вперёд и, наученный богатым опытом, сам боднул носом створки ворот, чтобы маленькому седоку не пришлось спешиваться и открывать их.
Мерин затрусил по двору, а затем вырулил на дорогу и побежал быстрой рысью по ночному тракту на восток, к Брендаму.
Первые залпы пушек настигли их тогда, когда они уже видели город и его тусклые огни. Сепхинор остолбенел и потянул поводья. Он сперва даже не понял, что это. Может, корабли палят, как на военном празднике?
Но канонада продолжалась, вспышками пламени зажигая город.
Это та самая война, о которой говорили господа на приёмах?
«Я думал, они просто раз за разом поднимают эту тему, чтобы всем казалось, что им действительно есть, что обсуждать в комнате с коньяком и сигарами».
Он задумался, но затем мысль о матери пронзила его с ног до головы. Она ведь там, в городе! Может быть, празднует или спит. Они застигнут её врасплох!
«Нет, постойте, у них есть гвардия, у них есть стража…»
Да, но нет. Он себе не простит!
Ему ни башня не нужна, ни змеятник, ни отец, если с ней что-то случится!
Он выслал рыжего, и тот неуверенно затрусил вниз по тракту, к Летним воротам. От них до замка рукой подать, завернуть к югу – и сразу графские аллеи.
Грохот становился всё громче, дорогу заполонили бегущие люди и несущиеся повозки, и Сепхинор решил объезжать их по обочине. Конь волновался всё больше и больше, вздрагивая от каждого залпа. И когда снаряд вдруг угодил в сторожевую башню замка, это оказалось так близко, так оглушительно, что у них с Сепхинором аж помутилось в глазах. Мерин панически заржал, взвился и рванулся в сторону. Слабо затянутая подпруга не удержала седло на спине, и Сепхинор уехал вбок, после чего закономерно упал лицом в снег.
От взрыва крики и визги бегущих людей сделались только громче. Он поднялся, утёр обожжённое холодом лицо и решительно кинулся к воротам.
Поток беглецов смыл его, не давая подойти. Но он сумел поймать момент и проникнуть в город. А там, прижимаясь к крылечкам и террасам, пытался обогнуть угол улицы и попасть в графские аллеи.
Может, надо было домой? Или не стоило убегать вообще?
Поздно думать!
Его откинул какой-то здоровенный тененский старик, едва не зацепивший своим брюхом угол лавки на перекрёстке. Сепхинора отбросило назад, но он с упрямой злобой сделал-таки прыжок вперёд и свернул с проспекта Штормов к аллеям.
Что там творилось! Кроны деревьев тлели, за завалами разбитых арок и замковых стен сновали и враги, и защитники города, и между ними велась яростная борьба. Выстрелы не умолкали ни на мгновение. Одна из пуль отрикошетила двумя метрами выше мальчика, и тот невольно присел на корточки. Его уверенность стремительно таяла. Здесь в замок никак не пройти, враги уже осадили его!
– Ать! Ать! – прогремело на опустевшей улице, и, вскочив, Сепхинор увидел взвод одетых в чёрные мундиры солдат.
– Бе-егом! – гаркнул их командир, и они, держа в руках ружья, помчались на подмогу своим.
«Жаль, я не тайный боец острова; мог бы обрушить на них какой-нибудь дом!» – бессильно подумал Сепхинор и шмыгнул за забор ближайшего особняка, чтобы они не натолкнулись на него. В ушах уже звенело от постоянной пальбы. А затем всё вновь грохнуло над головой, и он увидел облако пыли над собой.
В крышу, что ли, попало?
Он выбежал из-за ограды и угодил прямо под ноги вражеским наёмникам. Один из них споткнулся об него и упал на брусчатку, а другой, схватив его за шкирку, крикнул в воздух:
– Командир!
Белый генеральский конь резко развернулся и подскакал к ним. Жуткий всадник-дракон, весь закованный в сталь, без лишних слов подхватил Сепхинора к себе на седло.
– Ты чего тут забыл, парень? – прикрикнул он на него. Затем пришпорил коня, чтобы тот обогнул отряд с хвоста и отбежал подальше от задетого снарядом особняка.
– Я должен маму найти! – так же громко выпалил Сепхинор в ответ. В голове воцарился противный долгий звон, не дающий толком услышать самого себя.
– Ищи, да не здесь, сюда будут стрелять – и много!
– Но она в замке!
– Тогда лучше вообще беги отсюда, не будь дураком! Туда, вглубь города, где жилые кварталы! Ничего с твоей матерью не будет – мы их не обижаем!
Он высадил Сепхинора у начала проспекта Штормов, на каменную изгородь дома следственной службы, где работала Вальпурга. Тот пошатнулся, но удержался на ногах и круглыми глазами уставился на всадника.
– Так вы что, враг? – только сейчас дошло до него.
– Увы! – прогудел всадник в ответ. А затем выслал своего коня и крикнул напоследок:
– Не пропади!
«Что теперь будет с моей честью, коли меня пощадил захватчик?» – мрачно подумал Сепхинор. Но он понимал, что рыцарь-дракон прав: похоже, в замок ему уже не попасть.
Тогда куда? Домой, в башню?
Непослушными руками он опёрся о забор и спрыгнул вниз. Горожане продолжали убегать, и эхо стрельбы долетало и с графских аллей, и со стороны порта. Дым начинал окутывать город, и от жара сражения, кажется, таял снег.
Сепхинор огляделся, неприкаянный, и упёрся взглядом в дверь следственной конторы.
На склоне этого долгого дня в Девичьей башне наконец наступил покой. Туман сошёл, уступив место вечеру. Солдаты заколотили и запечатали все этажи выше второго, а сами засели в доме Моррва и оставили наверху дозорных.
В башне без окон сделалось темно как в погребе, но можно было зажечь свечи и наконец запереться, когда ушёл куртуазный рыцарь Лукас.
Мердок возвратился тоже. Он весь задубел, потому что прятался снаружи, на отрогах. Зато это доказало, что при должной аккуратности передвижение по скалам не привлекает внимание караула. Громадина-каменщик был мрачен и сух, а глаза его бегали по теням в углах. Он будто опасался, что солдаты противника внезапно вернутся.
Эпонея, обессиленная, была уложена в хозяйскую спальню и притихла с заплаканными глазами. А для Вальпурги всё только начиналось. Она должна была как-то стать тем, кем назвалась. Привычный полумрак вечера внушал желание отойти ко сну; с трудом удалось оторвать себя от собственной постели. Теперь её заняла несчастная родственница.
Валь продолжительно вздохнула и поднялась, готовая продолжить борьбу. Но Эпонея уцепилась за край её подола.
– Валь, ты что, правда колдунья? – прошептала она с затаённой надеждой. Её припухшие глаза прояснились. Она повернулась выше, и крашеные волосы сползли по чёрной подушке.
– Сама-то как думаешь, – скептически ответила Валь.
– Но как ты угадала, кто из них Демон?
Повисло неловкое молчание.
– Ты же мне подсказала. Наступила мне на левую ногу.
– Я? – Эпонея замотала головой. – Да нет… если только случайно.
От этого Валь ещё более бросило в жар. Она поджала губы и провела взглядом по своему узорному трюмо, по платяному шкафу и по дубовому комоду. Будто пыталась вернуть себя в реальность. И пробормотала:
– Ну а я на это положилась… и мы попали в яблочко. Значит, Богам было угодно, чтобы всё получилось.
– Но он смотрел прямо на меня в упор! – хватка Эпонеи сжалась на её юбке ещё крепче. – Он должен был меня узнать!
– Как? Ты говорила, что он плохо видит, и, более того, не помнит, как ты выглядишь. Не выдумывай.
– Но вдруг…?
– Вдруг бывает только гадюка в сене, а у нас всё было чётко и по плану, – убедительно заявила Валь. Она нуждалась в этом убеждении прежде всего сама. – Теперь спи.
– Да, я попробую, – пообещала Эпонея, положила свой трофейный револьвер подальше под подушку и наконец отпустила её. Можно было начинать чародейские дела.
Валь пошла в кабинет Глена, разложила на его столе дурацкие звёздные карты, какие-то циркули и линейки. Вытащила книги по хиромантии, по астрологии и по нумерологии. Она не могла так просто взять и начать нести всякую чепуху про мироздание настолько же убедительно, как барон, если не знала, о чём вообще речь.
Квадрат Гвигора, значит. Берём сумму цифр из дня и месяца рождения. Потом ещё сумму цифр года рождения. Потом складываем. Потом складываем только цифры из первого числа. Потом…
Голова пухла от мыслей о том, что отвечать на возможные вопросы. Несомненно, гороскоп будет мало интересовать завоевателя. Ему бы Беласка найти да Эпонею. А значит, надо придумать, как сделать так, чтобы карты, звёзды и морские окуни хором говорили одно и то же: далеко они, не доищешься. Поэтому надо начинать издалека, со всякого бреда.
…так, если нет двоек, значит, нет энергетики и харизмы. А есть ли двойки у этого-то? Откуда ей вообще знать, когда он родился?
А если она у него спросит там, в замке? Тогда придётся прямо у него на глазах в книжке копаться. Это уронит весь чародейский авторитет.
Ну, значит, надо отлично знать материал. Одна ночь на то, чтобы стать чародейкой.
Веки тянуло вниз невыразимой тяжестью. Плечи сами сутулились, вялые руки едва не задевали канделябр. Воск капал на ценную литературу Глена, чем добавлял ей некоей убедительности.
Значит так, рунный знак божественности в картах выглядит как карта с человеком с мечом, а человек с мечом в рунах отражён как война, а война в картах выглядит как перекрещенные рога оленей.
– Боже, – выдохнула Валь и почувствовала, как щека сама съезжает по предплечью. Спина сгорбилась, подбородок уткнулся в стол. Весь старческий грим размазался по рукаву.
Разбудила её сестра. Практически одновременно с рассветной песней ещё не сожранных мятежниками петухов.
– Валюша, – прошептала Эпонея над ухом и обняла её со спины. Та очнулась, сморгнула сонную пелену с глаз и обмерла от осознания, что уже утро. С крыши доносился отдалённый говор солдат и постукивание сапог. Но эха канонад больше не было. Только беззвучное, неумолимо встающее солнце где-то за толщей забитых досок.
– Что? – сухо стребовала баронесса и обернулась к своей двойнице. Эпонея казалась такой жалкой в этом образе. Совсем не высокая, ничуть не статная, без длинных кос и без строгих черт лица. И всё же это кривое перевоплощение помогло.
Для тененсов они все на одно лицо, главное, чтоб совпадала масть.
– Ничего страшного, я просто… я просто… я проснулась и поняла, что тебе, наверное, тоже пора, – тихонько пробормотала королева и провела рукой по помятому лицу Вальпурги. Той оставалось лишь выпрямиться и подпереть руками голову, отвернувшись от Эпонеи.
Воск на рукав накапал… ещё более убедительно.
– Всё тихо? – коротко осведомилась она.
– Не совсем… там, если я правильно расслышала, женщина у них в штабе умерла. Они могилу для неё копали, жрица с кладбища приходила заупокойную петь.
– Старуха Дала? Да скатертью дорога. От укуса крайта смерть быстрая и простая. Сейчас от неё было бы больше шума, чем толку.
Она заставила себя оторваться от дубового стола и встать. Спать хотелось так ужасно, что хоть падай.
– Я думала, дворян не кусают, – пробормотала Эпонея.
– А я тебе говорила, что кусают всех. Смотри под ноги, – Валь уже хотела шагнуть к двери, но королева остановила её и прижалась к ней, обхватив руками за талию.
– Валь, – прошептала она. – Я тебе благодарна по гроб жизни теперь.
– Не будем о гробах. Любой змеиный дворянин сделал бы для тебя то же самое.
– Не любой. Сэр Лукас сообщил мне, что генерал Сульир действительно предал папу. Я была в ужасе, а ты оказалась права, когда убила его.
Валь ужаснулась:
– Ты что наболтала этому уроду? Тебя кто просил…?
– Я не болтала ему ничего! Он сам мне всё рассказал. Он очень разговорчивый. Я просто у него спросила, не командующий ли он войсками, а он мне ответил, что он лишь генерал от кавалерии, которому особо нечем здесь командовать, потому что вся кавалерия на континенте осталась. А граф настоял на том, чтобы он тоже приехал, он вместо него разговаривает с народом и исполняет его волю днём, когда сам… этот… прячется, наверное, от солнца. И мы говорили, я ему слово – а он мне десять. И вот…
Выражение раздражения на лице Валь переменилось на задумчивость. Ей не нравился этот метод. Она не хотела мириться ни с генералами, ни с рядовыми, пусть даже это было ради победы правого дела.
Но, может, она просто не умела? В конце концов, в шпионских романах бесчестные, но отчаянные женщины принимались обольщать своих пленителей и добивались своего. Она ни за что не позволила бы подобной пошлости твориться здесь, в башне, однако Эпонея уже узнала нечто полезное, и… наверное, могла бы продолжить узнавать и дальше.
– Ладно, – наконец ответила она. – Если ты с ним подружишься, то общайся с ним и дальше. Пускай рассказывает тебе всё, что ему на ум придёт, а ты это будешь передавать мне.
– Есть, чародейка! – блистательно улыбнулась Эпонея. Но затем добавила тихонько:
– Тебе-то как теперь быть?
– Колдовать, вестимо. Предсказывать будущее, – хмуро ответила Валь. И добавила мысленно: «Крутиться в замке и пытаться взять в толк, где Беласк, когда Адальг собирается нас отвоёвывать и кто из них кто по гороскопу». – Не знаешь, кстати, когда родился Демон?
– Ну, лет на семь или восемь раньше, чем я…
– Нет, мне нужна дата. Ладно, чёрт с ним, пошли завтракать.
Оставшуюся часть утра она посвятила гриму и издевательству над своим платьем, чтобы то выглядело более по-рендритски: более поношенно и волшебно. Распущенные волосы с непривычки её так замучили, что она перевязала их лентой ещё в двух местах. А у макушки воткнула в их вороную толщу крылья змеи-стрекозы. Ещё она надела медный амулет Глена, который тот якобы заряжал силой в диких лесах за Эдортой. Затолкала в сумку гадальные колоды, хрустальный шар, какие-то хитрые колдовские приблуды и несколько книг для виду и для чтения в дороге. И теперь могла себя считать относительно готовой.
Перед выходом она велела домочадцам никому не открывать и теперь уже прятать Мердока в погребе в случае незваных гостей, а сама решительно пошла к дому Моррва и потребовала солдат организовать ей поездку в Брендам. Для этих целей ей предоставили молодого подпоручика, который запряг коня в коляску, купленную не так давно Гленом, и без особого удовольствия отправился выполнять поручение.
Валь раскрыла на коленях книжку и продолжала читать про звёздные знаки. Но ей никак не удавалось сосредоточиться. Она постоянно косила глазом то на солдата, то в сторону города. Брендам прекратил дымиться и, кажется, неуверенно оживал.
– А вы, мисс, не одна из могильщиц, часом? – как бы решил поддержать разговор её невольный возница.
– Моя ученица из них, – буркнула Валь в ответ. – Семья Моррва – хозяева этого кладбища, на котором вы… расположились.
– Придётся нам с ними подружиться, пока не переправят в другие точки. Работы намечается очень много.
«Это кладбище только для островитян», – подумала было Валь ревниво, но затем не обрадовалась собственным мыслям. Действительно, наверное, придётся попотеть.
Когда они приблизились к северным воротам, их встретил растащенный по обочинам завал прежде величественной каменной арки. Экипаж с трудом мог протиснуться через оставленный узкий проход. Наёмники графа продолжали разгребать руины, и, может, до заката им удалось бы довести дело до ума.
Валь попросила забрать её вечером у замка, если здесь всё же удастся проехать, и слезла на развороченную дорогу. Было ощущение, что тут уже возили пушки, и только ради них был освобождён какой-никакой участок проёма.
Но куда их возили? Неужели враг сразу пойдёт и дальше – на Купальни, Амарант, Хернсьюг, Эдорту?
Она входила в Брендам так, будто была в нём в первый раз. Вроде всё было на месте: дома, корабли в порту, снующие туда-сюда люди. Но многие дома запустели, их окна разбили или заколотили. Корабли зловеще скалились гербовым черепом, будто наблюдающим за городом, а люди… и раньше желтоглазых островитян казалось меньше, чем тененсов. А теперь они и вовсе терялись, совсем редкие, напуганные, на цыпочках ходящие под надзором наёмничьей армии.
Солдаты графа не только стерегли улицы со спин лошадей и смотровых вышек, но и обустраивались в покинутых домах, болтали между собой на перекрёстках улиц, строили, даже торговали. Будто всегда тут жили.
На несколько мгновений Валь растерялась, растворилась в шуме чужого, поруганного Брендама. Она отказывалась верить, что это он. Город, который никогда не был покорён. Город, который вырастил столько поколений змеиных дворян.
Ноги сами побрели вперёд, и злые мысли нарастали в голове. «Захватчики уже приходили к нам», – напоминала она себе. – «Они уже пытались стать хозяевами острова. И остров не раз доказывал, пускай и не сразу, что у него не может быть хозяев – только дети, только мы, покорные Великому Аспиду».
Чем дальше, тем хуже. Она шагала вниз по улице, к набережной, и видела не только следы разрушений, но и следы насилия врага над людьми. Уже издалека стало заметно, что не фонтан сплетённых кобр украшает порт, а длинный, ужасающе длинный помост с висельниками.
Валь отчаянно не хотела идти мимо, но она должна была знать. Негнущимися ногами она подвела себя к началу этого ряда. Помост стерегли отвратительные головорезы, никого к нему не подпускающие; и потому родичи казнённых, плачущие, отчаявшиеся, попросту создавали толпу на набережной и смотрели, неотрывно смотрели на качающиеся трупы.
Островитянин, тененс, островитянин, тененс… одни действительно умерли от удушения, а других повесили уже убитыми, в назидание, и кровавые дыры от пуль в их телах не скрывали этого.
А вот и солдаты в чёрных мундирах… такие же наёмники графа покачивались на холодном ветру рядом с теми, кого они явились убивать. Валь задумалась, почему захватчики не похоронили с почестями павших товарищей. И только потом в глаза ей бросилась большая красная надпись, что тянулась по всему дощатому помосту: «Мародёры».
Вальпургу бросило в жар, она отвернулась. Она помнила стрельбу на рынке и человека, что хотел наставить на неё револьвер. Хуже всего было воскрешать в памяти его золотистые глаза.
Он тоже был островитянином, но повёл себя, как чужак.
Она подобрала подол и пошла по грязному снежному месиву проспекта Штормов, высоко держа голову. Больше ничего ей и не оставалось.
Здесь людей было, как и всегда, пруд пруди. Захватчики толпились вперемешку с тененсами, возили доски и срубы, покупали еду, продавали трофеи. Один из торгашей назойливо окликал Валь, даже пошёл за нею, и она хотела было отмахнуться; но затем, когда он крикнул раздражённо:
– Да какая ж ты упрямая рендритка, будто кобра, что задрала башку и ничего не хочет видеть у себя под ногами!
Тогда она свирепо обернулась и увидела барона Зонена Хернсьюга. Молодой, известный своей горячностью и популярностью у противоположного пола, Зонен нынче облёкся в невзрачный камзол. И шагал следом за нею, сильно хромая.
Валь остолбенела и побелела. Она хотела извиниться, но придержала язык, и верно; Зонен спросил язвительно:
– Делаешь вид, что меня не знаешь, и что тебе больше не нужны куриные лапы для твоих вшивых ритуалов? Да кого ты обманываешь?
Глаза Валь пробежались по толпе, задержались на одном гвардейце в чёрном, затем на другом. Те внимательно следили за проспектом, оно и понятно. Поэтому она уперла руки в бока и, подражая тону Зонена, ответила сердито:
– У меня дел что ли нет, кроме как в твоей лавке табак нюхать?
– А у меня в ней нынче всякое интересное есть, и лягушек сушёных я специально для тебя у поставщиков испросил!
Валь немного расслабила плечи и махнула рукой:
– Ладно, чёрт с тобой. Показывай своих лягушек.
Зонен поманил её за собой, и она с готовностью пошла вместе с ним к травяному магазину Сизы. Она видела, что он ходит с таким трудом из-за боли – должно быть, он был ранен в ногу.
Уж кто-кто, а Зонен наверняка поскакал на вражеский авангард одним из первых. Представив его в бою, Валь даже подивилась тому, что видит его живым. Но это, без сомнения, осчастливило её омрачённое сердце.
Окна лавки тоже были разбиты, внутри царил хаос, и весь пол был в снегу. Повсюду блестели осколки банок и склянок, а на стойке оранжевым пятном сияла сушёная бабочка-монарх. Зонен прикрыл за баронессой наспех сколоченную из досок дверь без ручек, а затем подтащил себя к табурету и сел на него. Валь подавила желание броситься к нему и взмолиться, спрашивая, чем она может помочь. Но сквозь многочисленные дыры в двери и провалы окон их при желании можно было слишком хорошо видеть.
– Ну-с, я на всякий случай ещё раз представлюсь: купец-травник Сизон, – криво усмехнулся Зонен.
– Эйра, дочь Эйры, дочери Эйры, чародейка семьи Моррва и бывшая советница Беласка, – кивнула Валь в ответ.
– Служишь баронессе, стало быть?
– Служу.
– А баронесса, стало быть, всё ещё в башне сидит? – без обиняков спросил Зонен.
– Где ж ей ещё быть?
– Мы думали, всё ли с ней в порядке, не решила ли она… бежать. Но мне сэр Рудольф рассказал, что она, должно быть, осталась. Удивительно толковый человек. Он на нашем небольшом… купеческом собрании, когда мы обсуждали новые пошлины, не только об этом поведал. Он сообщил ещё, что, оказывается, заморские коллеги, прежде чем прийти на наш рынок, наших главных игроков подставить пытались да между собой стравить, и так вот у них и получилось захватить… свою долю с помощью взяток и запугиваний, а также с помощью одного завербованного ими акционера. Только вот слишком поздно он об этом узнал; когда он до этого дошёл, чужаки уже были у нас… на рынке. Но он созвал наше собрание по торговым делам, чтобы не оставлять наш рынок чужакам.
Сердце Вальпурги забилось чаще. Рудольф жив! Живы и другие змеиные дворяне в городе! Они готовы сопротивляться! Она невольно заулыбалась. Но поспешила поддержать беседу и ответила:
– А я сколько лет уже служу семье Моррва, и вчера было настоящее испытание моей службы. Вот к баронессе граф явился собственной персоной. А она, друг мой, в положении, и от нервов едва могла слово вымолвить. Тогда я стала с графом говорить и убедила его, что моё чародейство ему может славно послужить, ежели он не станет тревожить леди Вальпургу. И теперь иду я в замок… гадать.
Зонен округлил глаза, и Валь поджала губы, взглядом давая ему понять, что и сама в недоумении от того, как до этого дошло. Но затем он тоже воодушевился, его взгляд цвета зрелого льна засверкал.
– Так в замке можно много что о торговле расспросить да узнать, – заговорил он несколько потише. – Например, куда дальше отправятся торговые агенты. Наше маленькое собрание было бы очень радо спланировать свою ценовую политику в зависимости от этого.
– Я чародейка, а не купчиха, чтоб такое выяснять, – пробормотала Валь. Она догадывалась, что к тактическим картам её никак не подпустят. И если информация как-то просочится, она может стать первой подозреваемой.
– Да, но… видишь ли, как: у нас есть купеческие представительства в Купальнях, в Хернсьюге, в Амаранте, на Высоте Ольбрун. И вот самое главное, чтобы в Купальнях оно успело выстроить меры защиты малых предприятий. Туда нельзя допускать крупных заморских игроков ну никак.
«Ну и что мне, сказать графу: воюй, куда хочешь, только вот в Купальни, пожалуйста, не надо – там наш тайный флот?» – подумала Валь с отчаянием. Счастье от того, что она не одна в новом Брендаме, превратился в ужас ответственности за то, что она должна помочь своим друзьям. Которые, без сомнения, как и она: скорее умрут, чем покорятся новому порядку.
Но не для этого ли Рендр направил её руку и даровал ей удачу, оказав ей честь стать змеёй практически на груди у захватчика?
Может быть, она искупит вину Видиров перед Змеиным Зубом, послужив залогом победы. Если только от страха не выдаст всё, что скрывает. И не окажется, как следствие, на виселице вместе с мародёрами.
– Я посмотрю, что можно сделать, но в коммерции я ничего не понимаю, – наконец ответила она. – Может быть, ваше купеческое общество мне поможет разобраться.
– Да, мы проводим собрания каждое… послезавтра, в обеденное время.
– Здесь?
– Нет, в здании… купеческо-следственной службы… – Зонен нервно рассмеялся, и Валь хмыкнула в ответ.
Рудольф знает, что происходит. Слава Богам, что он жив и цел. На него можно положиться.
Обменявшись прощальными любезностями, они разошлись. Теперь Валь двигалась к замку, полная решимости. И в голове её роились оставшиеся «тайные» знания о графе. Надо же было как-то доказывать ему свои прорицательские способности!
Значит, он считает, что его настоящее имя «Альб». А альб это, на минуточку… Она на ходу листала сборник всякой чепухи про духов, полтергейстов, вампиров и прочую гадость, которую, якобы, Глен умел истреблять (наверное, благодаря ему она их никогда не видела?). Альбы представляли из себя «неприкаянные и злые души, призванные с того света, чтобы воплотиться в зародыше, и оставшиеся в материальном мире по причине того, что плод в утробе матери преждевременно умер». Вальпурге от этого стало противно.
Любят они, эти сочинители, затрагивать темы, которых сами никогда не касались. Они не знали этой боли потери и мук плоти. Всё-то им сказки придумывать.
Она постаралась переключиться. Вот, например, Эпонею он называл «моя певчая ласточка». Тоже надо бы держать в уме. Главное – не сомневаться, что он не разглядел черты своей невесты в ложной баронессе. У него, к тому же, должно быть на редкость плохое зрение.
Она была уверена, что настроена достаточно решительно, чтобы не бояться на подходе к замку. Но зрелище разорванных снарядами графских аллей её подавляло. Могучие старые платаны лишились своих крон, слегли в снег, в грязь, под обломки крепостных стен. И ни одной живой души не было, кроме этих чёрных ворон, проклятых наёмных бандитов.
Они обшарили её с ног до головы своими грязными руками прежде чем допустить её до замка по скрипучему мосту надо рвом. Лишь когда они убедились, что при ней нет ножей, змей или револьверов, её конвоировали и велели ей ждать в вестибюле. Там она и провела не меньше часа, томясь и переминаясь с ноги на ногу. Теперь зрелище Чешуйчатого трона угнетало с каждой минутой всё сильнее. Над ним повесили стяг захватчика. Козлиный череп на чёрном поле и красная роза Эльсингов у него в глазнице как насмешка над принадлежностью к роду.
Интерьеры замка практически не пострадали, в отличие от разбитых сторожевых башен и кордегардии. Всё так же сине-зелёной толщей моря красовались марины в трапезной зале. А мраморный холл с лестницей по-прежнему отражал массивную люстру. Алебастровые перила, как невесомые ленты, струились вдоль лестниц. Вот только не герцогиня здесь теперь возилась с чемоданами, а морская стража, переодетая в чёрные плащи, несла свой дозор на каждом углу. За ними можно было разглядеть, что открыли давно забытый бальный зал замка, и виднелся известный во многих королевствах его потолок: он был украшен миллионами спинок жуков-златок и переливался сочной синевой, зеленью и золотом. Когда-то Валь обожала засматриваться на этот потолок, похожий на громадное павлинье перо. Но сейчас она уже даже не грустила по давно утраченному дому; она просто пыталась слушать разговоры личной гвардии графа.
И услышать наконец:
– Госпожа чародейка, граф готов вас принять.
«Как великодушно, не прошло и сезона», – сердито подумала Валь. Она старалась настроить себя на гневный лад, чтобы не отнимались от ужаса ноги и не прерывалось дыхание.
И всё равно она еле заставила себя войти, когда перед ней распахнули дверь вверху лестницы. Вся центральная часть донжона, что прилегала к башне, считалась покоями лорда. За массивным замком открывался короткий устланный ковром коридор, что упирался в сине-алый витраж. Тот изображал солнце, встающее из тёмных вод. В конце коридора можно было свернуть влево и подняться на башню, но Валь сразу поняла, что граф демонстративно сядет на отцовское кресло у камина или закинет ноги на его любимый столик.