– Мы обязаны все знать о наших пациентах. Что касается Олега Дубова… Несостоятельность в личной жизни угнетает его чуть ли не больше всего. Мы делаем все, чтобы помочь ему. Но о положительных результатах можно говорить лишь к концу эксперимента. Готовы вы подождать этот срок?

– А что мне остается?

Они улыбнулись друг другу. Она поняла, почему врач ей нравится. Он был похож на молодого доктора Айболита.

– И еще…– он замялся, опустив глаза. – Возможно, и даже вполне вероятно, что он и потом будет не в состоянии принять столь важного решения. Процесс самоусовершенствования длительный. У Олега Дубова, я думаю, он затянется на срок до двух-трех лет. Так что вам нужно быть готовой ко всему.

– Боже, неужели так все мрачно! – посмеивалась Наталья. Почему-то в отличие от слов глаза его вселяли в нее надежду и, казалось, говорили:" Не бойтесь, все будет хорошо."

Наталья стала каждый свой приход посещать доктора Петрова. Однажды с ней беседовал сам профессор. И она заметила, что стала спокойней, что все, кроме ребенка отошло на второй план. Она уже ждала этих "сеансов", заранее планировала, о чем хочет поговорить.

Встречи с Олегом временно запретили, но Наталье некогда стало скучать по нему. В жизни ее ждали трудные перемены. Стремительно стало ухудшаться здоровье мамы. Мария Петровна все время перемогавшая боль, слегла. Наталья забросила клинику, оставила работу, день и ночь проводила у постели больной. Когда становилось невмоготу, звонила доктору Петрову. И он поддерживал ее и Марию Петровну, находил нужные слова в, казалось бы, совсем безнадежной ситуации. Он интересовался здоровьем обеих женщин, и неизвестно, чьим больше.

–Как вы себя чувствуете? – шепотом спрашивал он Наталью в прихожей, все еще не решаясь ни на какую ласку.

Мария Петровна смутно догадывалась о чувствах молодого доктора и сказала однажды сквозь одышку:

– Вот и муж тебе, а мне пора умирать.

– Да что ты, мам. У него, может быть, кто-то есть. – Такой нелепой показалась ей эта мысль. – Ведь он Олега лечит.

Мария Петровна всегда оживлялась при виде молодого доктора. Но сегодня даже на это у нее не хватило сил. Лишь только на миг она выделила его лицо из лиц многих людей, стоящих у кровати…Не спасли ее доктора, и сообщение о собственном внуке не смогло удержать на этом свете.

На другой после похорон день поздно вечером Сергей решился на беседу с профессором. Андрей Степанович сидел за рабочим столом в своем просторном кабинете, просматривая какие-то бумаги и газеты.

– А Сергей Иваныч, заходи, ты кстати, -сказал он, указывая на бумаги. – Люблю посидеть здесь в одиночестве. Телефон молчит. Пациенты спят.

– Мне нужно с вами поговорить. Но я боюсь, что очень поздно. Увидел у вас огонь и…– проговорил Сергей.

– Нет, нет,– сделал суетливый жест рукой профессор. – Ты мне как раз нужен. Сегодня действительно уже поздно, а завтра я должен поговорить с Виталием Аникеевым, он же твой пациент. Пригласи его ко мне с утра. Я должен показать ему кое-какие бумаги конфиденциально, а вот с газетами ознакомься. – Тыльной стороной ладони профессор легко коснулся бумаг, и радостные огоньки замелькали у него в глазах. – Чист наш Виталий. В убийстве подозревается отчим убитой – антиквар и известный криминальный авторитет. Мотив убийства: наследство жены. О! Там темная история! Предполагают, что мать оставила двум своим дочерям весьма ценные вещи. А отчим не захотел с этим смириться. По всей видимости, Виталию придется дать показания в милиции.

–Виталий хочет найти родственников девушки.

–Зачем? – удивился профессор.

–Это мне неизвестно.

–Ну хорошо. Ты завтра мне его пригласи.

– Хорошо, Андрей Степаныч, завтра с утра я его к вам позову. Но я по поводу Олега Дубова. Его семейная ситуация обострилась, и сейчас ему необходимо принять определенное решение.

– Вот и хорошо, не вмешивайтесь. Пусть он принимает это решение сам.

– Понимаете, произошло еще кое-что. Умерла мать его подруги Натальи.

– Ах, как жалко, бедная девочка! Сколько на нее сейчас свалилось. – По лицу профессора пробежала скорбная тень. -Олег не должен остаться безучастным в этой ситуации. Если он решится на этот ответственный шаг, значит, это его судьба, и его мужской выбор. Может быть, его совершенствование должно пойти именно по этому пути. К тому же, он сейчас в кризисном состоянии, я считаю, ему нужна встряска.

–Но тогда мы можем потерять пациента.

– Да, было бы жаль, конечно. Но, главное, положительный результат. В конечном счете создание семьи – есть наша задача.

– Счастливой семьи, профессор.

– Вы полагаете, эта семья будет несчастлива?

– Да, я так считаю. И нахожу необходимым изолировать Олега Дубова. В своем теперешнем состоянии ему необходима совсем другая компания. Показания датчиков за последние дни зафиксировали повышение отрицательной энергии, изменение психических реакций пациента.

– Кого бы вы рекомендовали ему в компаньоны?

– Виктора Соболева.

– Согласен. Данные о совместимости их у вас имеются?

– Да, я уже работал над этим.

– Почитайте вот эти материалы. Сделайте свои выкладки, обоснуйте к завтрашнему утру. -Профессор достал из стола папку и протянул доктору Петрову. – Завтра мы все обсудим. – Но все же, я думаю, мы не вправе решать за наших пациентов их семейные проблемы. Как знать, может быть самосовершенствование такого индивида, как Олег Дубов может быть эффективно только в условиях свободы и жизненных передряг. Основа самовоспитания – воля. И каждый человек волен поступать, как он считает нужным.

– Но главное в том, что он недоволен своим творчеством. И если не решит эту проблему, никогда не сможет стать счастливым человеком. Не говоря о том, чтоб сделать счастливым кого-то рядом с собой.

– Да, это главное. Давайте поработаем с вами еще в этом направлении. Но творчество не изолированно от жизни, а проистекает из нее,– ласково сощурился профессор. Он любил своего ученика, и Сергей знал об этом. – Жду вас завтра со своими предложениями, а сегодня уже поздно, пора домой,– сказал он. – Спать, спать, дорогой мой, Сергей Иваныч, кто знает, какие сюрпризы готовит нам завтрашний день.

Глава 15

А жизнь, действительно, готовила сюрпризы…Вечером в холле клиники собрался стихийный митинг. Многие ругали больничные порядки, особое недовольство проявлял Алик Мухин. Он был особенно возбужден и несдержан:

– От профессора уже все разбежались. Одни бомжи да идиоты остались.

– И ты среди них,– усмехнулся кто-то.

– Да если бы одни бомжи. Кроме них здесь скрывается убийца,– многозначительно замолчал он. Ничего не поделаешь, любил Алик эффектные паузы. Он мельком глянул на побледневшего Виталия и остался доволен. Заинтригованные, парни ждали, что он скажет дальше. -Этот убийца безжалостно зарезал ножом молодую красивую девушку. Впрочем, вы, наверно, читали об этом в газетах… А потом струсил и спрятался в клинике. Я уже статеечку готовлю: «Мясник-убийца». Мясники вообще часто становятся убийцами, вид крови им привычен,– обратившись к Виталию, проговорил он.

– Что он городит? – раздались голоса, пытающиеся урезонить журналиста.

– Алик, ты что?

Виталий чувствовал, как внутри поднимается темная неуправляемая волна ненависти. Губы его дернулись, болезненно скривились, ноздри побелели.

– Ну ты, тварь, еще слово скажешь и…– процедил он.

Он бездумно рванулся к Алику, пытаясь схватить за грудки.

–Да тебя придушить мало. Сволочь ты…

Ему помешали парни.

–Ну-ну, потише, – брезгливо отряхиваясь, сказал Алик, пряча за усмешкой невольный страх. Повисла мертвая тишина. – Вот убийца и обнаружился…-прошипел он зловеще.

– Что-о? – задыхался в справедливой ярости Виталий.

–Если ты не убивал, скажи тогда, чего ты тут делаешь? – работал на публику журналист, с трудом сохраняя видимое спокойствие, но злость ядом прорывалась в словах: – Чего же ты тогда тут делаешь? – повторил он. – Баб что ль тебе не хватает? Твою Эллочку директор …, пока ты тут… – не окончил он фразы.

Виталий с нечеловеческой силой рванул вперед и с плеча ударил журналиста в лицо. Он отлетел прямо на мраморный столик, но вовремя подоспевшие парни успели подхватить его.

– Убийца,– упрямо прошипел он, дрожа от страха и ярости, оторвав от лица окровавленную руку.

Несколько человек гирями повисли на Виталии.

– Я так и знал, что этим кончится,– испуганно пробормотал Сан Саныч, успокаивая Виталия: – Не связывайся ты с ним,– вместе с другими парнями повел он его к дивану.

– Убийца! –вытирая белоснежным платком кровь с лица, срывающимся шепотом повторил Алик, с ненавистью глядя Виталию в спину. – Видна тюремная школа. Или забыл, как на нарах парился?

Алик слизывал кровь с рассеченной губы, в глазах все еще плыл туман: вот дрянь, мужлан недорезанный – ругал он Виталия, но чувство собственного превосходства не спасало, он чувствовал, что переборщил, последнее время здорово сдали нервы.

Вокруг возмущенно загудели.

– Замолчи,– прошептал, выступив вперед, Виктор.

–А ты-то…– хотел презрительно рассмеяться Алик, но осекся наткнувшись на ледяной взгляд Виктора. Увидел вдруг, что все вокруг против него. – А, ну вас всех!

– Ты чё, Алик, с ума сошел? – придвинулся к нему культурист Слава.

– Вы что, ребята? Вы все против меня- заюлил он, заикаясь. Зубы стали отбивать мелкую дрожь. «Из-за… какого-то бомжа!» – проглотил он едва сорвавшееся слово.

– Я интересовался этим делом. Там кто-то из родственников подозревается, то ли отец, то ли отчим,– сказал Константин, потряхивая блестящими волосами, недоумевая: – Чего он мелет, непонятно.

– Просто он использует ситуацию и пытается всех настроить против профессора,– кивая на журналиста, взволнованно сказал очкарик, прозванный в клинике Студентом за то, что обучался в двух ВУЗах, но так и не получил ни одного диплома.

– Да я все могу разузнать, у меня брат в отделе убийств работает, – сказал худенький паренек, которого все звали Шурик, живущий на третьем этаже, подсаживаясь к Виталию.

– Виталь, слышишь? – окликнул его Сан Саныч.

– А ну вас. Шуток не понимаете,– попытался по-свойски улыбнуться всем разом Алик, спрятавшись под привычную личину. Но улыбка вышла жалкой, дрожащей.

– Если что, я тебя из-под земли достану и в порошок сотру,– пообещал Виталий. – Я действительно был на месте преступления. И видел преступника,– объяснил он собравшимся. – И, наверное, я был не прав, что спрятался здесь от милиции.

– Вот, вот. Это-то меня и сбило с толку. Простите. Если что не так. – Алик приложил платок к губе, давая понять всем, что все же он здесь пострадавшая сторона.

– Пошли, ребята. Чего тут? Все ясно! – позвал Константин.

– Я думаю, инцидент исчерпан. Если нет, то можете и по другой щеке ударить, я разрешаю, – зло юродствовал Мухин, выкрикивая слова вслед уходящим парням.

Алик знал, что в убийстве подозревается отчим девушки, но насолить врагу было так заманчиво, что ему не осталось ничего другого, как блефовать, рассчитывая на удачу. «Ишь ты, супермен! Пусть знают… Еще неизвесно, кто убил.»

Парни дружно покидали холл. Удалялись их голоса и шаги вверх по лестнице.

«Подождите! Он же преступник. Он уже был под следствием, или вы тоже в это не верите?» – хотелось кричать журналисту. Но он молчал. Он был маленьким и бессильным среди холодного мрамора колонн, уютных диванов и столиков с брошенными журналами. Яркие, веселые витражи окон смеялись над ним.

«Ну подождите! – мстительно сжимал он кулаки. -Подождите! Ведь вы все дерьмо по сравнению со мной. Дерьмо!»

Было слышно, как завывает в тишине ветер.

Олег отсутствовал во время стычки двух недругов и лишь со слов друзей узнал о происшествии. Он сидел в гостиной, вжавшись в кресло, и равнодушно листал книгу. Когда вошел Виталий, он отложил ее и слушая друга смотрел на него прозрачными холодными глазами. Ничего не дрогнуло в его лице.

– Просто он завидует твоему авторитету у парней,– сказал он, когда Виталий закончил свой рассказ. – Он расчитывал быть лидером. Да вначале так и было, помнишь? Он вел себя, как хозяин. А теперь те, кто его поддерживали, уже ушли. – Слова Олега шли не от сердца, а от рассудка. – И вообще, чем дальше, тем больше выясняется, кто чего стоит,– устало закончил он.

Виталий, в котором еще не утихло волнение, с удивлением посмотрел на Олега, злясь на его равнодушие: «Как он так может?»

– Да ведь он всех нас вместе с профессором грязью хотел измазать. Все мы преступники, психи. Один он – чистенький!

– Брось ты, ничего же не случилось,– не желая спорить с Виталием, равнодушно скривил лицо Олег.

Но чем спокойнее был Олег внешне, тем большие бури кипели у него в душе. В прошлый выходной родные к нему не приходили. По телефону мама говорила с ним бодро, нахваливала на все лады профессора Сидорова, с которым ей удалось побеседовать, доктора Петрова, и была уже уверена в успехе эксперимента. Их роли будто поменялись. Звонившая Наталья была усталая и далекая, у нее болела мама. Наверное, ей не хватало его дружеской поддержки, но едва ли он мог ей помочь. Зато выяснилась причина ее слез, и его больше не мучила вина перед ней. Показатели на табло падали, но это как будто его не волновало. Все свободное время он в одиночестве сидел в гостиной или валялся в своей комнате с книгой. Но и читать не мог. На него надвигалось тяжелое, хорошо знакомое чувство безразличия ко всему окружающему. Начавшиеся холода и ветра дополняли плохое настроение.

Глава 16

Стычка Алика с Виталием отрицательно сказалась на здоровье Виктора. Это, по решению врачей, ускорило необходимость временной изоляции для обоих. Олег и Виктор оказались в тихой светлой комнате, оклеенной обычными обоями, с отдельным выходом в парк. Из развлечений были только книги. К Олегу вернулась жажда чтения. Подолгу разговаривая с Виктором на темы прочитанного, Олег заинтересовался собеседником. Виктор был совсем иной человек, чем все, что встречались ему раньше.

Время, летевшее в клинике незаметно, здесь будто замедлило свой бег. Олег наслаждался тишиной и покоем, компания Виктора как бы дополняла тишину. По просьбе художнику предоставили в полное расположение краски и карандаши. Пустота в душе постепенно наполнялась смыслом. Помногу рисуя, он открыл в себе новые способности – художника-карикатуриста. Полки и стены их комнаты заполнили портреты и шаржи на обитателей клиники.

Наталья все более отдалялась от него, и он был рад этому, чувствуя свою беспомощность, как друга. Мама, наоборот, повеселела, часто звонила, и сообщила однажды, что встретила старого друга Вячеслава Михайловича. И теперь они вместе с ее приятельницей составляют ей компанию по вечерам.

– Я поняла, у каждого должна быть своя жизнь. Жить чужой жизнью нельзя. Ты вырос, и как тебе не трудно, ты сам должен решать свои проблемы. И я уверена, что у тебя все будет хорошо. В следующее воскресенье профессор разрешил посещения, я приду к тебе, -говорила мама.

О Наталье доктор Петров сообщил, что у нее умерла мать, и сейчас лучше ее не беспокоить.

–Я по мере своих сил поддерживаю ее,– доложил он.

Сергей Иванович или просто Сергей, как стали его звать друзья, по вечерам приходил к ним переброситься партией в шахматы, поболтать, послушать Олеговы рассуждения и откровения Виктора.

– Иногда я думаю, что время за пределами клиники течет как-то иначе, чем здесь. На свободе время имеет свой вкус и цвет, свою боль. Почему Натальина беда, практически не касается моей души? Наверное, было бы по-другому, если бы я был рядом с ней?

– Я так не думаю,– отвечал Сергей. Друг по велению души приходит на помощь другу, а не по обязанности. Раньше ты часто приходил ей на помощь?

–Ну…

–А она к тебе?

– Бывало…– покривил душой Олег, приходя к мысли, что действительно, он-то никогда, ничего не сделал для Натальи.

– Свобода происходит от слова "свой". Своя женщина, свои увлечения, своя работа. Вот ты бы отдал кому-нибудь свой талант? Нет! В этом и есть твоя свобода. Когда-нибудь ты встретишь женщину, которую тоже никому не отдашь. Это и есть любовь. Она будет "своя", и любая ее боль будет своей тебе. А Наталья тебе пусть и близкий человек, но не родной.

– Вот это правильное слово, -поддержал Виктор. – Родство душ должно быть. Я оглядываюсь в прошлое и вижу вокруг себя чужие лица, чужие души. Как я был не свободен! – Темные глаза Виктора стали непроницаемыми. – Нет, были и родные, но я их как-то растерял. И так долго не мог найти…

Глава 17

Той зимой, когда в квартире Дубовых царила семейная идиллия, и жизнь Олега была заполнена теплой нежностью Танечки, Сан Саныч витал в звездах совместно с Таей, Виталий тоже был занят какими-то интересными делами, на улице замерзал бомж. Еще несколько часов назад он звонил в двери к людям, ища куска хлеба и сочувствия, но почти не находил их.

Шли рождественские святки, люди ели мясо, запивая его вином, или, уютно устроившись у телевизора, наслаждались домашним теплом. И им никто не был нужен. Бомж разучился плакать и уже давно ждал смерти, все чувства в нем будто замерзли. Но люди так быстро старались закрыть за ним дверь, и так много было брезгливости и страха в их глазах, что поневоле делалось больно душе.

Мороз продолжался уже который день. Слепой старик, у которого он жил в аварийном полуподвале, метался в жару. Есть было нечего, и надо было идти на улицу. Выйдя на мороз, он задохнулся, будто без кожи бросили в кипяток. Ноги и руки задубели. Превозмогая боль, он машинально заходил в подъезды и звонил негнущейся, культяпой от мороза, рукой в случайные двери. Ему не везло. В первой квартире дверь открыла девочка лет десяти, и тут же захлопнула ее, испуганно ойкнув. Из-за другой бешено залаяла и застучала когтями по дереву собака. И он, звонко стуча застывшими ногами, обутыми в рваные холодные "дутыши", неуклюже выбежал вон. Дальше также не везло. Во всех глазах он читал свою ненужность и убожество. Все отводили взгляд, торопились захлопнуть дверь и поскорее отвлечься от тяжелого впечатления, что он производил. Кожа на руках лопалась, кровила, но он уже привык и к боли.

Все же женщины были добрей. Он жадно сгрыз, неуклюже держа несколько печений, проглотил яйцо, сплевывая не отставшую скорлупу, хватил у подъезда снега.

В следующем подъезде вкусно пахло чем-то жареным, отчего, притушенный болью, его аппетит только усилился. Он выбрал дверь попроще, позвонил, прислушиваясь к звукам изнутри. Дверь слегка приоткрылась. Встретил удивленный взгляд молодой женщины, а ниже любопытный, доверчивый маленького мальчика в валенках. Женщина кивнула и ушла. Вскоре сунула ему под мышку пакет. Он увидел: картошка, хлеб, кусок колбасы. Женщина вздохнула, глядя на его руки, велела подождать, и через минуту вынесла пару рукавиц. Что-то согрелось в душе, оттого физическая боль стала острей. Он хотел поблагодарить, но женщина вдруг изменилась в лице, исказив его мимолетной гримасой отвращения и жалости, и поторопилась закрыть дверь.

Он бомжевал недавно, и от всех этих человеческих чувств и эмоций у него щемило сердце. Болью вспомнились некоторые брезгливые лица и равнодушные взгляды, звучали слова: мол, молодой – работать надо; да кому ты нужен, детдомовец! Знать бы ему, в какие двери стучаться, где ждет его меньше унижений. Вспомнились тычки мужчин и остервенелая ненависть некоторых пенсионеров. Душевная боль все крепла, он судорожно глотнул появившийся в горле комок, прижался к заиндевелой стене чужого дома, почти не чувствуя холода, только ноющую нестерпимую боль во всем теле. Все и все в этом мире были ему чужие. Он погрузился в тягостный полусон.

Как случилось так, что он оказался в таком положении? Мать младенцем оставила его в роддоме. Никто не хотел его усыновить из-за какой-то мнимой болезни, выдуманной врачами. Был он беспокойный, плохо спал, заходился в плаче. Воспитатели пичкали его таблетками, насильно делали уколы. В дошкольном возрасте он дважды побывал в психлечебнице. Его уже должны были упрятать в специнтернат, но тут судьба смилостивилась. Новая директриса приняла его историю близко к сердцу -потом он узнал: у нее самой был больной ребенок – и он остался в детдоме. Судьба и дальше благоволила к нему. Он закончил техникум, полюбил красивую скромную девушку и переселился к ней. Продав его комнату, обставились. Жена ждала ребенка, и ничто не предвещало беды.

…В тот вечер, как и все последнее время жена была нервной. Ее нервозность он относил в счет беременности. Они поругались, и он вышел покурить на крыльцо. Его свалил сильный удар в челюсть. Били трое. Он не сопротивлялся, не понимая за что. Случайно увидел в окне отсутствующе-холодный взгляд жены и испуганный тещин. Когда прояснялось в мозгу, он слышал: " Обрюхатил, сволочь. Говорила же она тебе, что не девочка. Ты на чужое, паскуда, позарился…" Потом он вспомнил как однажды она проговорилась, что первый ее мужчина был много старше, их бывший сосед. В памяти возникли и обрывки разговора между тещей и пожилой соседкой, случайно услышанные им, о том, что сын последней вот-вот должен вернуться из колонии, тревожный шепот и настороженные взгляды по сторонам. Он тогда не придал ничему значения. Да и что он мог сделать?

Отлежался в каморке у дворничихи детского дома и уехал в Москву, подальше от равнодушного взгляда жены. Что-то сломалось в нем с той поры, перестал он верить людям, и в счастье свое перестал верить.

В Москве он не бомжевал, работал в частной мастерской по изготовлению ключей, с женщиной сошелся самой примитивной, поселился у нее. И повторилась примерно та же история. Ограниченная самка, строящая из себя секс-бомбу думала только о себе, но был у нее братец и его дружки, которые нигде не работали и занимались какими-то темными делами. Его по-родственному просили то дубликат ключа сделать, то шкатулочку какую-нибудь открыть. Окончательно убедившись, что они преступники, Виктор решил идти в милицию.

– Иди, иди, там тебя давно ждут, пальчики-то твои мы им подбрасывали. А бросишь сеструху, верняк загремишь в тюрягу, это я тебе обещаю. Таких, как ты, там любят,– насмехался "родственничек". – Там с тобой чикаться не будут. Думаешь, менты тебе награду дадут? ДА КОМУ ТЫ, ДЕТДОМОВЕЦ, НУЖЕН?

Виктор стал пить и все больше вяз в болоте этой семьи. Когда же очнулся и вынырнул из него, у него не оказалось ни документов, ни работы, никакой цели в жизни. Он поплыл по течению…

Как живуча душевная боль! Все умирает и застывает в человеке, а душа рвется к лучшему. Умирая, он видел окна дома, в котором был счастлив. Издалека, как в хорошем кино, увидел он себя рядом с красавицей-женой, ощутил горячие объятия и шевеление младенца в ее животе. Он сделал несколько жутких шагов на свет. Ему отчетливо показалось, как может быть только в бреду или во сне, что вот он дом, вот он! Шагнув на втором дыхании к крыльцу, он рухнул, гулко стукнувшись обо что-то чужим деревянным телом.

Он уже не слышал, как втаскивала его, выбиваясь из сил, открывшая дверь старуха, как она причитала над ним, словно над покойником.

Старуха жила на свете уже девятый десяток, много знала, многих похоронила на своем веку, но этого ей было особенно жалко. То, что он бомж, она поняла сразу по тонкому плащику и дырявым сапогам. "Господи, Господи, что же делать? Вразуми рабу свою бестолковую!"– взмолилась старуха. Бежать за две улицы к телефонной будке за "скорой"?

Прерванная молитва, раскрытый псалтырь, лики святых и Спасителя у чуть тлеющей лампады. Через миг она приняла решение. Достала из-за божницы начитанную долгими ночами мазь, состоящую из трав и лампадного масла, смазала ею вспухшие кровоточивые руки бомжа. Удалив одежду, с молитвой смазала все тело, больной застонал. "Не зря, не зря он пришел к моему порогу, должна я спасти его душеньку".

– Потерпи, милок, потерпи,– шептала она. – Как хоть зовут-то тебя?

–Виктор,-простонал он. Вместе с теплом вся боль: и душевная, и физическая вернулась к нему.

Сквозь стоны и бред напоила она больного настоем со святой водой. И оставила лежать у печки, укрыв со всех сторон одеялами. "Господи, помоги рабу Божию Виктору, исцели раны его смертные! Богородица-заступница, смилуйся!…"

До света молилась старуха, мерцала лампада, стонал больной. Мелькали тени в углах, пугая ее, наползала холодом тьма из-за плеч, голоса чужие слышались, виделись в окнах бледные лица умерших. Крестилась старуха, падала на колени, билась лбом об пол. "Не отдам. Сыночка своего не спасла. Так ЕГО душу не отдам мертвецам. Да будет воля твоя, Господи, Господи, помоги!"– всю душу свою по капле выплакивала старуха.

Она не помнила уже, когда начала исцелять молитвой да наговорной водой безнадежных. Но тянулись к ее дому несчастные…

Опустила она в банку с водой Крест Святой, шепчет… Еще больше тени сгущаются. Застучало что-то по крыше, над иконами прямо. Все вокруг черным-черно стало, только лики светом светятся. Не отводит от них глаз старуха. Не впервой это. Пугают," – подумалось ей.

Застонал больной, о смерти просит. Спаси раба Твоего, Господи!" – еще слезней молится старуха.

До света молилась она, как сквозь стену на волю пробивалась. Отозвалась Богородица, сошла с небес, благоуханием озарила. Душа старухина воспарила, тело покинула, распласталась перед Царицей. И ни за что не хочет душа от благодати такой в темное, столбом стоящее тело возвращаться чужое оно. Миг всего чудо продолжалось. Знает теперь старуха, все будет правильно, по-божески. Задула она лампадку и почувствовала, как в избе тепло и ласково стало, больной спокойней дышит, да и на улице мороз стихать начал.

Два месяца поила старуха Виктора святой водой и мазала своими мазями, пока кожа лоскутами не пошла с обожженных морозом мест, и душа не отогрелась. Все терпел Виктор, вникал в старухину жизнь.

– Со смыслом ты живешь, бабушка?

– А как же без смысла-то? Умирать скоро. Я в тот день, когда ты пришел, томилась сильно. Чуяла, что работа мне предстоит.

– А что, бабушка, молитва разве работа?

– И какая! Сколь раз мне за ночь в уши зудело: «Брось, не молись, не жилец он.»

– И мне чудилось, будто умер я и в рай попал, а мне говорят, грехов много, иди назад – грехи замаливай.

– Вот то-то… Конь на четырех ногах, да спотыкается. А ты молись, сынок. Бог тебя и не оставит.

Вот так обрел Виктор мать. Да ненадолго. Умерла старуха по весне. Первые солнечные лучи растопили ее силы. В одиночестве почти хоронил ее Виктор. Память людская на доброту короткая. Мало кто из исцеленных от смерти хоронить ее пришел. Может, не тех исцеляла она? Нашлись после смерти родственники, из дома его выгнали. Лишь батюшка ближней церкви хорошо знавший старуху, приют ему дал и работу. Так полюбил Виктор Бога и церковь.

– Бабушка та была первым родным человеком, что я хоронил, настоящей матерью. Мало какая мать сделает для своего ребенка, что сделала для меня она,– говорил Виктор. – Ее смерть очень меня изменила. Вообще, как страшно умирать весной, когда все расцветает и готовится к жизни.

– Умирать всегда страшно.

– Особенно когда никто не молится о тебе.

–?? – вопросительно взглянул Олег.

– Верующего от неверующего чем отличить? Когда верующий еще молится о выздоровлении, неверующий уже считает расходы на предстоящие похороны и будущее наследство,– несколько сумбурно пояснил Виктор свою мысль.

– И что же ты делал, когда снова оказался на улице? – спросил Олег.

– Пошел к дому своей бывшей жены. Свекровь меня не сразу узнала, сначала чуть не прогнала, потом плакала, во всем меня обвиняя. Рассказала, что у Нины сын родился, Артемом назвали. А Толян, отчим, возненавидел его, убить грозился. «Жили мы тогда, как в аду. Синяки с нее не сходили – бил он ее почем зря, – вытирала слезы свекровь. – Эх, знал бы ты на что оставил своих… От жизни такой и порешила она себя. Артемку в детский дом забрали. Я его сначала навещала. Потом его перевели куда-то. Говорил он плохо, заикался очень… – вздыхала она. – Я уж два года, как о нем ничего не знаю. Ты отец, может, что узнаешь? Только ты сюда больше не приходи. А то Толян узнает, убьет. Он теперь крутой стал, ему ничего не стоит.»

– Ну, и ты ничего о сыне не узнал?

– Нет…– Тени пробежали по лицу Виктора и канули в глубине глаз.

У каждого своя боль и своя беда, которую не с кем разделить, разве что с Богом.

Глава 18

За окном палаты было бело от первого снега. Впрочем, этот снег не был первым, он просто был настоящим. А тот, что растаял в парке клиники почти месяц назад, похож скорее на слезы. Сколько их выплакала Наталья!

Поначалу она вовсе не придавала внимания поднявшемуся давлению, головным болям, но все оказалось серьезней. Беременность дала осложнения на почки. Плюс стресс. Поднялась температура. Организм сдался болезни.

Первые дни в больнице она провела будто в забытьи. Фигуры врачей и медсестер виделись в каком-то тумане, расплывались, становились фантастичными. Свет невыносимо резал глаза. Хотелось, чтоб ее оставили в покое. В тяжкой дремоте выступали тревожные видения: чавкающая, неровная местность, готовая поглотить ее сменялась бескрайней пустыней, унизанной острыми пиками бугров; ни неба, ни земли – отчаяние и одиночество.

Кризис миновал, но тревога не исчезла. Как тяжело ей было переносить одиночество! А она всегда считала себя сильной. И вот теперь она должна лежать пластом день и ночь, прислушиваясь к пугающим болям в низу живота, вникать в монотонные будни больничной жизни. А Олег ничего этого не знал.

– Вы должны сообщить обо всем отцу ребенка,– советовал Наталье доктор, лечащий ее. То же самое говорил ей и доктор Петров. За последнее время он был единственной ее поддержкой. " Ей просто необходимы положительные эмоции,-" понимал он, соглашаясь с лечащим врачом. "Но будут ли они при вмешательстве Олега?"– думал он.

– А как его дела? – спросила Наталья. Последние дни вместили в себя целую вечность, так ей казалось, хотя прошло всего не более полумесяца.

– Чьи?.. Олега? – очнулся доктор.– Сейчас почти хорошо. Он больше не боится кистей и красок, а для него это главное. И физическая форма у него почти в норме. Теперь он будет вести мастер-класс для любителей изобразительного искусства.

Я рассказывал вам, что у нас уже действуют такие мастер-классы по разным направлениям. Они очень удачно помогают ребятам обрести уверенность в себе, помогают преодолевать трудности. В Олеге с самого начала было какое-то внутреннее сопротивление, и вот сейчас, мы с профессором надеемся на успех. Они с Виктором Соболевым даже посещали церковь.

– На него это похоже,– усмехнулась Наталья бледными губами и помолчала, отведя взгляд на тумбочку. Ей вспомнилось, как когда-то они с Олегом, в самом начале их любви зашли в храм, как он молился, и обновленный какой-то, со слезами на глазах, обещал ей, что они никогда не расстанутся. Господи, как это было давно, и как больно воспоминание! И что осталось от всех этих обещаний?