Три часа утра

9

Юлий выскочил за Стасенькой на площадку, постоял и вернулся. Прошёл в комнату и рухнул вниз лицом на диван. Хотелось рвать и метать, крушить всё, что попадётся под руку.

Он не вспоминал о Маше уже несколько дней, а сейчас всё началось снова. Мало того – ещё и продолжилось. Во-первых, если бы кто-то другой назвал Машу «деловой вертихвосткой», Юлий бы не просто его выгнал, а ещё и наподдал на прощание. Во-вторых, Стасенька невольно ткнула ему в глаза и без того очевидной разницей между ним и Сладковским: выйдя за Юлия, Маша с тем же самым красным дипломом работала бы сейчас в обыкновенной средней школе. Смешно даже сравнивать: Сладковский с его положением, авторитетом, зарплатой, квартирой и машиной – и Юлий, который вместо всего этого мог дать ей свою любовь… и ничего больше.

В ту же самую минуту он вдруг понял, что покоя ему не дает совершенно другое. Самое непоправимое, не оставляющее совсем никакой надежды заключалось в том, что Сладковского она полюбила. Неясно было только одно – когда и как это случилось.

Юлий сел, поджав под себя ноги. Казалось, если он сумеет понять главное, станет легче. Он попытался представить Машу и Сладковского в том злосчастном селе, где всё у них началось. Антураж был ему хорошо знаком: невероятное количество (и качество!) грязи, тяжёлая, монотонная работа, жуткие бытовые условия, несколько своеобразные нравы местных жителей, не умеющих и не желающих проводить свободное от работы время без выпивки, матерщины и потасовок. Подходящая, что там говорить, обстановка для расцвета романтического чувства!

Как же такое могло произойти? Предположим, Сладковский, пользуясь отсутствием жены, решил на свободе поразвлечься. «Эх, яблочко, да на тарелочке, надоела мне жена – пойду к девочке». Это понятно. Предположим, ему понравилась из всех именно Маша. Это тоже может быть.

Дальше с рассуждениями было глухо.

С первой же попытки Сладковскому должно было стать ясно, что Маша – не из тех, с кем можно развлекаться без проблем. Это наводит на мысли, что он её тоже полюбил.

Но когда Юлий приехал к ней в то последнее воскресенье, им оставалось куковать там меньше двух недель. Тогда между ними ещё ничего не было, если не считать анекдотической встречи в бане. Что же могло случиться после его отъезда?..

Как это вообще бывает?

Он попытался вспомнить, как было с ним. Звонок вечером: «Что ты сейчас делаешь?» – «Кажется, геометрию… А ты?» – «С ума схожу…» Что с ним произошло в те мгновения? Невозможно представить, понять, объяснить…Что-то вспыхнуло, затрепетало… и восьмой год – извольте радоваться – трепещет. Юлий усмехнулся, сходил на кухню, выпил холодной воды из-под крана.

Всё? Полегчало?

Да мало ли как это могло произойти! Вошёл он в комнату тогда, после бани, увидел ее с антологией английской поэзии – и вспыхнуло, и затрепетало! Получите результат!

Нет, в то время ещё ничего у них не вспыхнуло – те несколько часов, которые Юлий провёл с Машей после приезда в село, она была его и только его…

…Спрыгнула она с тракторного прицепа с надписью «Перевозка людей запрещена», увидела его по колено в грязи с мешком картошки на хребте – и готово…

Ладно, с этим – всё…

Легче не стало, но когда-нибудь он научится не кидаться на стены при мысли о ней… Со Стасенькой только глупо получилось. Юлий не понимал и терпеть не мог людей, имеющих привычку срывать злость на ком попало. Сегодня он не справился с нахлынувшими эмоциями сам – продемонстрировал, так сказать, во всей красе умение владеть собой, не говоря уже об элементарной вежливости!

Стасенька в этой ситуации выглядела намного лучше – молча встала и хлопнула дверью. Вообще в ней что-то есть… какая-то она из себя вся непосредственная, плюёт на все условности и делает то, что хочет.

Взгляд Юлия наткнулся на забытую ею на стуле «Марию Стюарт». Он зачем-то раскрыл её, перелистнул несколько страниц. Отдельные места в книге были отмечены волнистой карандашной линией.

«Как и всякое великое искусство, любовь требует изучения, испытания и проверки на практике. Всегда или почти всегда, как мы это видим и в искусстве, первый опыт далёк от совершенства».

Н-да, интересно, что же тогда такое – совершенство, если он от «первого опыта» до сих пор не может прийти в себя?! Который год уже…

Ладно, не в этом дело.

Если отбросить все перепевы на тему того, что любовь – это тайна, загадка, и от самого человека практически не зависит? Если попытаться всё-таки разобраться…

Ну, вот жил бы он, к примеру, в Америке. Естественно, он бы тогда знать не знал никакой Маши Воробьёвой и любил бы себе спокойно какую-нибудь там Джейн или Мэгги. О чём это говорит?

Что свет клином ни на ком не сошёлся. А если кажется, будто сошёлся, это говорит всего лишь о том, что кто-то произвёл на тебя впечатление, но вовсе не значит, что этот кто-то – единственный в мире. Кто-то другой – теоретически – может произвести точно такое же впечатление, и даже более сильное. Надо только не зацикливаться на мысли, что любовь бывает обязательно вечной, бесконечной и прочее. Психологический настрой – половина дела.

Так. Если ещё со стороны статистики зайти.

Предположим, в нашей стране девиц соответствующего возраста – ну, хоть двадцать миллионов. Опять-таки, с научной точки зрения, взять ту же теорию вероятности, среди них окажется, может, несколько десятков, похожих на Машу и душевными качествами, и даже на вид? Тем более внешность – не самое главное.

Стасенька, например, ему тоже нравится, а с Машей – совершенно ничего общего…

Нет, от таких размышлений можно свихнуться. Пора завязывать. Он снова полистал книгу, которую так и держал всё это время на коленях. Из неё выскользнул листок с написанными от руки стихами. Юлий взглянул мельком, выхватил несколько строчек:

 
В блеске ресниц твоих
чёрной огромности
вечность откроется.
О, золото взора!
Мир, заключённый
в бездну ресниц твоих
пасмурно-черных.
 

Он узнал эти стихи – Мигель Эрнандес, только в незнакомом переводе. Дальше был Гарсиа Лорка. Юлий помнил наизусть два перевода его стихотворения «Встреча», но этот видел впервые:

 
Теперь ни ты, ни я –
Мы встреч не ищем.
Ты… понимаешь всё.
Иди же
тропинкой этой –
ради всех святых.
О Боже, как её любил я!
В моих ладонях –
от гвоздей следы.
Ты видишь –
В ранах кровь застыла?
Не вспоминай же никогда
О днях минувших!
Так и уйди за поворот,
Не оглянувшись!
И молись с рассвета до темноты
Святому Каэтано,
Чтоб не искали ни я, ни ты
Встреч беспрестанно.
 

Кто бы мог подумать, что Стасенька увлекается испанской поэзией! Да ещё отыскивает где-то редкие переводы. Юлий машинально сунул листок в карман и призадумался. Если им нравятся одни и те же книги и стихи, это, конечно, ещё не свидетельство их возможной душевной близости, но всё-таки уже кое-что!

Может, и есть на свете всемогущая Судьба, решившая, наконец, ему улыбнуться, и появление в его жизни Стасеньки – её щедрый подарок? И как он, идиот, с этим подарком обошёлся?

Хорошо ещё, хоть книга её осталась. Вполне приличный повод.

10

Вечером Стасенька с Рожновым и Лепиловым курили на балконе восьмого этажа и обсуждали от нечего делать всех попадающих в поле зрения. Из подъезда выпрыгнул Яша Кохановский в финском спортивном костюме.

– Граждане, проверяйте часы! – воззвал Сэнди. – Восемь тридцать одна!

Рожнов проверил по своим японским и, убедившись в правильности лепиловского прогноза, спросил лениво:

– А почему – именно одна?

– Потому что ровно в восемь тридцать он выходит из комнаты.

Стасенька проводила убегающего Кохановского заинтересованным взглядом и предложила с неожиданным энтузиазмом:

– А давайте тоже бегать по утрам и вечерам!

– За Яшей? – усмехнулся Рожнов.

– Почему – за. Можно и перед, – сказала Стасенька, подумав.

– Перед Яшей? – уточнил Лепилов. – Чего тебе перед ним бегать, у него жена и дети. Внимание, граждане! – он внезапно оживился и даже перегнулся через край, чтобы лучше рассмотреть. – Никак, Раймонда нового мальчика завела?

– Какой он новый, это же Котя! – бросив взгляд вниз, остудил пыл друга Рожнов.

Несмотря на то, что Дмитрий Валентинович Крохалёв уже несколько лет преподавал на переводческом факультете английский язык, он был ненамного старше их, жил после недавнего развода тоже в общежитии и был среди студентов абсолютно своим. Котей его называли любя – потому что повадками он здорово напоминал кота Леопольда.

– Они пошли на «Пиратов», – добавила информированная Стасенька.

– А мы что же не идём? – встрепенулся Рожнов.

– Бесплатно не пускают, – вздохнул Сэнди.

Стипендия ожидалась лишь послезавтра, а подача заявления в ЗАГС Стасенькой и Вадимом отмечалась несколько дней подряд столь широко, что сейчас финансы каждого в компании состояли из случайно завалявшихся по карманам трёх-четырёх медяков.

– А бутылки все сдали? – грустно спросил Рожнов.

– Сам же в чемодан укладывал, – столь же безрадостно отозвался Сэнди.

– А Пашке Минину сегодня в буфете кучу мелочи вручили на сдачу, – задумчиво сообщила Стасенька.

– Что ж ты молчишь?! – Рожнов тут же бросил окурок и устремился к двери. – За мной!

Паша приглашение сходить в кино воспринял без энтузиазма. Он сказал:

– На какие деньги? – с подтекстом «были бы они».

Тогда вперёд выступила Стасенька.

– Я знаю, у тебя есть куча мелочи, – сказала она торжественно. – Я всё про тебя знаю!

Паша обалдел, пошарил в кармане и действительно вытащил солидную кучу мелочи. Рожнов быстро денежки у него экспроприировал, на что Лепилов заметил:

– Опять ты, Вадька, пожираешь Пашины лавры!

Все, кроме Паши, радостно засмеялись. На втором курсе Рожнов на каком-то семинаре цапнул у Минина его конспекты первоисточников и ответил вполне прилично, хотя готовиться, конечно, и не думал. А тот, добросовестно отсидев в читалке полдня перед семинаром, ответил еле-еле, и когда преподаватель Рожнова похвалил и даже привел в пример остальным, Паша обиделся и сказал Вадиму: «Вечно ты, Рожнов, пожираешь чужие лавры!» С тех пор вся группа, а также широкий круг их знакомых, радостно указывали друг другу на каждый факт «пожирания» кем-нибудь чужих лавров – чаще всего, конечно, Пашиных.

Билеты они купили самые дешёвые, но кайф от фильма это им не испортило. На обратном пути повеселевший Паша вынул из кармана заначку и с разудалым возгласом: «Гулять так гулять!» закупил в киоске четыре порции мороженого в вафельных стаканчиках.

Ко всему прочему, автобус на остановке показался подозрительно быстро.

– Не наш, наверно, – предположил Лепилов, трезво оценивающий пределы благосклонности судьбы.

– Как раз вот наш, – разглядел Рожнов.

– Да? Ну, значит – с контролёром…

Рожнов сказал, задумчиво облизываясь:

– С мороженым нам не поверят, что денег нет…

– Так ведь правда нет! – возразила Стасенька.

– А они скажут: не покупали бы мороженое, а купили бы билеты!

– Как будто билеты можно есть… – грустно заметил Сэнди.

Подошедший автобус был переполнен. Паша с Лепиловым отважно бросились на абордаж, а Вадим со Стасенькой решили благоразумно подождать следующего. Через несколько минут к остановке подошли Котя и Раймонда. Все вместе они поболтали немного о фильме, а потом, как обычно в компании с Крохалёвым, пошло его сольное выступление.

Для начала он рассказал, как сдавал на четвёртом курсе научный атеизм. Читала им его некая Евдокия Поликарповна, которая сейчас, к счастью нынешних студентов, уже ушла на пенсию. Получить у этой особы на экзамене четвёрку было редким везением и пределом мечтаний – пятёрок она не ставила никому. Особенной ненавистью Евдокии Поликарповны пользовались почему-то лица мужского пола, причём в прямо пропорциональной зависимости от своих внешних данных: мало-мальски привлекательных молодых людей она не выносила вообще.

– Ну, у меня-то вроде внешность обыкновенная, – обаятельно улыбнулся Котя. – Но меня она почему-то возненавидела больше всех. Реферат по атеизму я переписал с докторской диссертации одного маминого знакомого. Она мне его швырнула обратно со словами: «Это чепуха! Очень слабо и поверхностно!» На экзамене она меня три раза подряд заставила рассказать про культ в англиканской церкви. Спрашивает: «Всё?» Ну, я думаю – в четвёртый раз, что ли, начинать? Говорю: «Всё». Она: «Иди отсюда, ничего ты не знаешь!» Сколько я потом бегал за этой мымрой – как вспомнишь, так вздрогнешь. Один раз в коридоре с ней столкнулся, я такой весь из себя вежливый, приятно улыбаюсь, говорю: «Евдокия Поликарповна, когда мне можно прийти на пересдачу?» Она как начнёт орать: «Что вы себе позволяете! Пропустите немедленно!» Потом в деканате жаловалась: «Ваш ненаглядный Крохалёв совсем обнаглел, зажал меня в дверях и говорит – примите экзамен!» Короче, еле сдал… У меня из-за этого атеизма чуть поездка в Англию тогда не сорвалась. Кстати, Вадим, какие у вас шансы? С вашего курса вроде бы десять человек посылают…

Вадим пожал плечами:

– Не знаю, мы ещё нигде ничего не обсуждали.

Котя снисходительно улыбнулся:

– А вам и не надо, без вас обсудят. Вы, кстати, молодец, Вадим, что жениться надумали, это большой плюс… У нас некоторые даже специально на четвёртом курсе женились. Не дураки ли? На месяц съездишь – потом всю жизнь расхлёбывай.

– Да, конечно, – Вадим тоже улыбнулся, но несколько принуждённо: намек был слишком очевиден.

Он уже открыл было рот, чтобы сменить тему, но тут выступила Раймонда. Она засмеялась и сказала:

– Вовсе не обязательно всю жизнь расхлёбывать. Можно развестись – и опять гуляй, как хочешь!

Это был камешек в Котин огород. Крохалёв поморщился:

– Ах, развод – это страшное дело! Лучше не вспоминать!

Тут, наконец, появился автобус. До общежития доехали без эксцессов, тем более что Крохалёв сразу пробил четыре талона, и контролёров можно было не опасаться. Строгую вахтёршу Рожнов миновал благополучно, так как Котя виртуозно отвлёк её разговором о грядущем ремонте.

11

В первые три дня недели в кафе играл второй состав, поэтому после работы никуда не надо было спешить. Юлий купил первый попавшийся букет цветов, упрятал его в «дипломат» и поехал к Стасеньке.

В дверях общежития он столкнулся с какой-то девицей. Она ойкнула и отскочила.

– Извините, – сказал Юлий и посторонился, пропуская её, но она почему-то не двинулась с места.

Он взглянул на неё и вдруг увидел, что это Маша.

– Привет, – он проглотил странный комок, внезапно застрявший в горле.

– Здравствуй… Юлий.

– А что тут за собрание в дверях? – весело поинтересовался кто-то из набежавшей сзади шумной толпы. – Другого места не нашли?

Юлий шагнул в сторону, за закрытую створку стеклянной двери. Маша взглянула на него сквозь прозрачную перегородку и тут же опустила глаза. Он усмехнулся тому, что ручка «дипломата» вдруг врезалась в ладонь до боли. Так близко – совсем как раньше. Лишь тонкий слой стекла между ними… который, к сожалению, лбом не прошибёшь.

Наконец, шумная компания ввалилась в холл, освободив проход. А Маша всё так же стояла за дверью.

Юлий вскинул голову и переступил порог. Наверное, он так и прошёл бы мимо, но она не выдержала, шагнула к нему, взяла за руку.

– Юлий… давай отойдём.

– Ну, давай!

– Я… очень рада тебя видеть. А ты… как здесь вообще оказался?

– Пришёл к знакомой девочке, – сказал Юлий так спокойно, как будто направлялся к Стасеньке по её приглашению пить чай, а не объясняться по поводу своей безобразной выходки при их последней встрече.

Маша пыталась улыбаться.

– А у нас здесь занятия были на восьмом этаже. В институте ремонт, аудиторий не хватает… Может, туда пойдём? Там сейчас свободно… а то стоим тут у всех на виду…

– Извини, я не понял: зачем мы туда пойдём?

– Ты все такой же, – сказала Маша с каким-то странным выражением.

– Внешне ты тоже мало изменилась, – произнёс Юлий на этот раз уже с явной издёвкой – хотя это было чистой правдой.

Она вскинула на него глаза.

– Юлий… Ты можешь меня выслушать?

Он пожал плечами.

– Почему бы нет? Говорят, лучше поздно, чем никогда…

– Тогда пойдём…

В пустой комнате для занятий Маша села по привычке за преподавательский стол, он – на подоконник. Она вскочила, хотела подойти поближе, но передумала, села опять и торопливо заговорила, не глядя на него:

– Понимаешь, я не могла тогда… тебе объяснить. Я тебе… тебя… наверное, потому что я тогда все ещё…

– Что? – не выдержал он.

– Ничего… – она помолчала, потом начала снова. – Теперь… как-то легче, три года прошло. Олег… я ему всё рассказала о тебе, о нас с тобой…

– Всё? – вскинулся Юлий.

– Нет, не всё, – торопливо поправилась она. – Только самое главное… то есть, наоборот – в общем, без подробностей. Он выслушал и сказал: «А зачем мне об этом знать?»

– Резонно, – заметил Юлий. – Я тоже считаю, что незачем.

– Я… думала, он мне что-нибудь подскажет, посоветует, что делать…

Она не поднимала глаз от стола, и он мог не отрываясь смотреть на её милый профиль с опущенными ресницами, всё так же подстриженные светлые волосы, тонкую шею и прямые плечи… Юлий отвернулся.

Зачем он пошёл с ней, идиот? Всё, что было где-то очень глубоко, настолько, что порой отпускало от себя на день, другой, неделю, – всё это теперь нахлынуло с новой, сокрушительной силой… Их встречи и то сумасшедшее чувство счастья, впервые испытанное им ещё до начала этих встреч, даже до того памятного телефонного звонка, может быть, лишь в неясном предвкушении, предчувствии этой обрушившейся на него любви… Всё, что их связывало – навсегда, как им тогда казалось, – эти колыбельные по телефону до зари, эти летящие часы, которых им всегда не хватало, чтобы досыта наговориться о пустяках и о самом главном, наглядеться друг на друга, ну, и не только наглядеться, конечно…

Маша заговорила снова. От её слов Юлию становилось всё хуже и хуже, хотя раньше ему казалось, что дальше уже – край. Сладковский – это, оказывается, её огромная удача в жизни, так везёт, может, одному человеку из тысячи, а может, даже из миллиона. И она благодарна Юлию, ведь если бы не он и их любовь, Маша была бы совсем другая к тому времени, когда у них началось со Сладковским, и на ту, другую, он никогда и внимания не обратил бы.

Или ещё так: Юлий – хороший, очень хороший. В чём-то – даже лучше Сладковского (даже!). Нет, правда, чисто объективно: он искреннее, внимательнее, не такой ехидный и высокомерный. Но любовь… он, конечно, понимает – это же не от них зависит. Странно, а может, наоборот, так и должно быть – они чем-то очень похожи, Юлий со Сладковским. Самое смешное, ей иногда даже кажется… нет, ничего, просто голова кругом идёт… Все эти три года она думала, что надо обязательно как-то ему это объяснить, чтобы он… ну, не думал, что она легкомысленная и вообще…

– Да брось, – не выдержал Юлий. – Ничего я о тебе не думаю.

– Совсем?.. – Маша неожиданно бросила на него робкий взгляд.

– Так, – сказал Юлий, нервно отбрасывая волосы со лба. – Всё понятно, кроме одного: чего ты от меня, собственно, хочешь?

Дверь неожиданно распахнулась, и на пороге возник Крохалёв. Увидев их, он вытаращил глаза, потом быстро состроил извиняющуюся физиономию и попятился:

– Ах, простите! Не думал, не гадал… Вы, Мария Вячеславовна, моих, случайно, не видели? Я немного опоздал, расписание не посмотрел, где-то они то ли на восьмом, то ли на девятом должны сидеть….

– Тут ещё в другом крыле есть такая же комната, – ответила Маша, выпрямившись. – Через холл и тоже в самом конце…

– Да? – спросил Крохалёв с таким видом, будто раньше об этом не знал. – Ну, спасибо, пойду поищу. А у вас от этой комнаты ключа-то нет, что ли?

– Есть, – кивнула Маша. – А что?

– Так вы бы закрылись, – посоветовал Крохалёв, приветливо улыбаясь, и бесшумно удалился.

Маша вскочила. Теперь она глядела на Юлия во все глаза – испуганно, почти жалобно.

– Ты что? – удивился он. – Что случилось-то?

– Он… он, мне кажется, неправильно всё понял… – пробормотала Маша. Она снова опустилась на стул и сжала виски ладонями. – А если он Олегу расскажет?..

Юлий почувствовал, как в нём начинает закипать злость, и, самое интересное, – не на Крохалёва.

– Ну, и что будет? Сцену тебе устроит? Было бы из-за чего!

Маша вздохнула.

– Да, но… Здесь ведь много… специалистов по интерпретации! Мне, конечно, плевать на них, только Олега жалко…

Юлий смотрел на неё и снова, уже в который раз, возвращался мыслями к тому сентябрьскому субботнему вечеру, когда он ехал – уже ехал! – к ней, трясся в грязном, полутёмном вагоне и думал с замиранием сердца о предстоящей встрече. А она сидела в это время у окошка с антологией английской поэзии и ждала, а может, не ждала возвращения Сладковского из бани (!). Если бы он сумел приехать всего на один день раньше…

– А хозяйка тогда скоро пришла? – неожиданно для себя самого спросил Юлий каким-то чужим, полуофициальным тоном.

– Какая хозяйка? – Маша взглянула на него с недоумением и тут же поняла. – Да, скоро… минут через пять.

– Как же это вы… за пять минут всё успели? – Юлий знал, что не должен касаться их отношений, тем более лезть с расспросами так грубо, почти цинично, но он чувствовал – дальше так продолжаться не может, пусть будет хуже, но ясно до конца.

Маша не возмутилась и не обиделась. Она просто сказала:

– Ты знаешь, тогда мы почти ничего не успели. У меня потом целую неделю – до следующего воскресенья – даже в мыслях не было, что я его люблю. Я об этом никогда никому не рассказывала. Тебе… если хочешь.

Юлий помолчал, отбросил волосы со лба и сказал:

– Хочу.