Read the book: «Страна сумасшедших попугаев», page 2

–Халде все равно, она уже поняла, что Гордеева не окольцует и явно готова отвалить. А от студенточек, какой прок? Они, похоже, первый раз с взрослыми «дяденьками» гуляют, восторг, эйфория, все байки за чистую монету,–девушка отпивает из бокала,– Фу! Холодный!

–Мы на тебя не рассчитывали,–парирует Нелька,–Шутник сказал, что ты не придешь,–лицо у девушки резко бледнеет, но тут хозяйка хватает меня за руку и выталкивает вперед,–Знакомься, Инга.

–Лена,–почти шепчет девушка.

–Можно Элен, можно Элла, можно Ёлка… Эх, бабоньки,–Антонина со вкусом потягивается,– Айда, напьемся! А чего? Мужикам можно, а нам нельзя?

–А домой как?–возражает Лена.

–А никак! Здесь останемся. Нелька не выгонит.

–Куда уж мне.

–Поддерживаю!–Леля тушит сигарету и опять выдыхает своим низким грудным голосом,–«…Помню, как на масляной Москве в былые дни пекли блины…»

***

–Ты чего пустой хлеб жуешь? Вон масло и колбасу бери, Костик вчера принес, салями финское,–Люсечка отбирает у меня кусок хлеба, густо мажет его маслом, а сверху кладет куски крупно порезанной колбасы,–Я всегда крупно режу, «пуговицы» любят колбасу без хлеба лопать, да и мама ругается, если ломтики тонкие, застиранные тряпки, говорит,–потом достает из шкафчика бокал, грамм этак на четыреста, сыпет туда две чайные ложки растворимого кофе, две ложки сахарного песку, заливает кипятком и пододвигает мне,– Давай, давай! А я котлетами займусь.

Люсечка двоюродная племянница моего отца, то есть моя троюродная сестра, несмотря на такое не очень близкое родство, мы с детства, не то чтобы дружим, (разница в возрасте у нас восемь лет), скорее приятельствуем, но общаемся часто и с удовольствием.

Для Люсечки я вроде окна в мир. Что? Где? Когда? Основной источник информации: кино, театры, мода, книги.

Самой ей не до «культурной» жизни, замуж она вышла в девятнадцать, через год родился Ванька, сейчас ему двенадцать, а через пять лет появились близняшки, Варюшка и Любашка. Похожи они чрезвычайно, я, например, различаю их только по родинкам, у Любашки на правой щеке четыре родинки, а у Варюшки две.

Сразу после школы Люсечка поступила в институт культуры, но маленький сынишка постоянно болел, поэтому пришлось уйти. Сейчас она работает музыкальным педагогом в детском саду, три года на народно–певческом и музыкалка с отличием ей это позволяют.

С точки зрения среднего советского труженика, живет Люсечка хорошо, большая трехкомнатная квартира, машина, домик на шести сотках, где–то под Гжелью, только все не так просто, как кажется.

Первые пять лет они с мужем, свекровью и маленьким сыном ютились в однокомнатной квартирке, потом свекровь умерла, появились девчонки, стало еще труднее. Семья увеличилась, а доход уменьшился, у покойной свекрови была хорошая пенсия. Жили бедновато, тесновато и неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы не приятель Костика, тому надоело смотреть, как друг мается, пытаясь прокормить семью, он буквально за шкирку вытащил его из НИИ и устроил экспедитором в «Смоленский» гастроном.

По образованию Костик инженер–механик, но институт заканчивал пищевой и специальностью его были какие–то погрузочные агрегаты, это очень пригодилось на новом месте, кроме того начальник по товарному снабжению тоже оказался выпускником пищевого.

Жизнь потихоньку стала налаживаться. Костик был исполнительный, никогда не переходил рамки дозволенного, разного рода дефицит брал только для семьи, в редких случаях для родных и близких знакомых, а уж приторговывать им, ему и в голову не приходило, по натуре он молчун, говорил мало, делал много и, по возможности, старался никуда не влезать. Начальство это оценило, повысили в должности, дали хорошую квартиру, выделили участок, никогда не обходили с премиальными, но вот работы навалили сверх всякой меры, Костик, можно сказать, дневал и ночевал на службе.

–Как вы живете–то? Я дядю Петю уже года три не видела,–Люсечка интенсивно вращает мясорубку, не глядя, заталкивая в нее куски мяса,–А Борис как?

–Замечательно! Скоро второго родит, а может двух, у Верки пузо аж на нос лезет.

–Что ты говоришь?! А старшему сколько?

–Три с половиной, чем только не переболел?! Врачи говорят, ребенок не садовский.

–Они всем так говорят, выправится. У меня Ванька ужас, какой дохлый был, а сейчас футболист, тренер его хвалит, а как вы там размещаетесь в двух комнатах–то?

–Родители в маленькой, Борька с семьей в большой, а я на кухне. Правда, мне, чтобы постель постелить, надо кушетку раздвинуть, а кухня у нас хоть и приличная, но на царские палаты не тянет, поэтому часть кушетки раздвигается под стол. Представь, пришла ты ночью водички попить, а там человек лежит, причем, до пояса он есть, а дальше нет. А зимой вообще лепота! В морозы батареи жарят на полную, а от окна несет нещадно, тогда приходится переворачиваться: головой под стол, а ноги к окну. Сейчас уже привыкла, а поначалу, по делу приспичит, дернешься–бабах! И башкой об стол.

Люсечка испуганно ахает, оставляет мясорубку в покое и подсаживается к столу,–Кошмар какой!–нижняя губа у неё дрожит, а веки краснеют,–Я помню, как мы в «хрущёбе» жили… Ад!

–Не–е–е… У нас пока только чистилище, ад будет, когда Веруня второго родит, их комната рядом с кухней, а стенка тонкая, значит, ночные песнопения мне обеспечены, опять же пеленки, подгузники, где их сушить–то? Кроме кухни негде. В ванной дитё купать, самим мыться, балкон метр на метр, да и то только в теплое время.

–А, если тебе у родителей как–нибудь поместиться?–моя троюродная уже почти плачет, глазки слезами заполнились, еще чуть–чуть и…

Она не притворяется, ей действительно меня жалко, и не только меня, она постоянно всем сочувствует, большой ребенок, и это несмотря на троих детей, именно поэтому все и зовут её не Людмилой, не Людой, а Люсечкой, а на работе Люсечка Сергевна, и воспитанники тоже.

–Я и помещалась, пока Верка вторым не залетела. Мелкий же болеет постоянно, коклюш недавно перенес, вот его и переселили к старикам, чтобы он поменьше на мать чихал, ну, а мне…

–Господи! А перспективы какие–то есть?

–В нашей стране перспективы есть всегда, светлые и лучезарные. Борька на работе стоит в очереди на жильё, когда Веркиной беременности пять месяцев минуло, он справку предоставил, так, мол, и так, жду пополнения, его малость передвинули ближе к началу, но это всё равно года два минимум, и то только потому, что очередь ведомственная, а не городская, там бы…

–Да, там вообще кошмар. Мы бы до сих пор стояли, если бы Костик из НИИ не ушел.

–Люсечка, а я к тебе по делу, тетя Лида сейчас с тобой живет?

–Ага. Мы как квартиру получили, сразу её забрали. Мне большое облегчение, она и по дому помогает, и с детьми, пуговицы два раза в неделю на танцы ходят, еще и рисование у них, без мамы я бы не справилась.

–У неё вроде комната есть.

–Да, от нас недалеко. Одна автобусная остановка.

–А кто там сейчас живет?

–Никого. Ваньке восемнадцать исполнится, можно будет родственный обмен сделать. Сейчас никак, мне для этого разводиться надо. Я её сдавать пыталась, для жизни там все есть. Мы когда маму из барака переселяли, её пожитки туда засунули, вот только желающих мало. Соседи! Сомнительным типам я принципиально не сдаю, мало ли что, а нормальный человек долго там не живет, месяц, два и на выход. Последний жилец четыре продержался, рекорд.

–Люсечка, а можно мне там пожить? Я тебе заплачу, сколько скажешь.

–Да ради бога! Мне и денег сверх квартплаты не надо, только там обстановочка ой–ёй! Тетка Дуня барахольщица страшная, всё к себе тащит и грязнуля еще та, но бабулька она хорошая, не злая, всю жизнь шофером проработала, а теперь на той же автобазе сторожем. Гришка, её племянник, набегами в квартире бывает, у него женщина есть неподалеку. Мужик, что называется, руки золотые, и слесарь, и электрик, ну и, как водится, на грудь принимает регулярно, а после этого…, сливай воду, суши весла. Самая противная тетка Лена, она зараза жадная, хитрая, на весь дом участковому стучит. Хорошо тот человек разумный, не всё во внимание принимает, хотя его тоже можно понять, там контингент оторви и выбрось, из бараков переселяли.

–Ну, мне особо выбирать не приходиться, а так хоть комната своя будет. С замком?

–Разумеется, как положено.

–Значит, можно?

–Конечно,–она роется в одном из ящиков и протягивает мне целлофановый пакет,–Держи,–в пакете лежат ключи, и книжка со счетами за коммуналку на имя её матери,–С участковым я договорюсь, объясню твою ситуацию, он поймет. Бабкам ничего объяснять не буду, просто скажу, что ты моя сестра и будешь там жить, только, вот что…, жировки–то у нас разные, а отдельных счетчиков на свет и газ нет. Проблему, конечно, решить можно, но бабкам денег на установку жалко, а мне оно на кой? Поэтому платежные книжки общие, ты представляешь, что там творится в конце месяца? Так что придется тебе свет и газ оплачивать за всю квартиру, иначе они не согласятся, у меня и прежние жильцы так делали.

–Не вопрос. Спасибо тебе!

–Было бы за что. Ты ешь, ешь… Кофе ещё налить?

***

–Ночь, как слеза, вытекла из огромного глаза и на крыши сползла по ресницам…,–окно настежь, позади его голос и темное пространство,–Встала печаль, как Лазарь, и побежала по улицам рыдать и виниться…,–передо мной триумфальная арка, сияющая и величественная,–Кидалась на шеи–и все шарахались, и кричали: безумная!…,–глупые лупоглазые фонари пялятся на красавицу и завидуют,–И в барабанные перепонки воплями страха били, как в звенящие бубны…,–а красавица не обращает на них внимания, она–сама вечность, и чванливый Кутузовский предано лижет её пятки.

Голос смолк, я чувствую, как губы, еще минуту назад выдыхавшие волшебные звуки, ласково движутся по моей шее…

–Кто это?

–Анатолий Мариенгоф, ближайший друг Есенина.

–Никогда не слышала.

–Не удивительно, у нас совсем недавно и Есенина не очень–то жаловали.

–А ты откуда его знаешь?

–У матушки книжка есть, издана в конце двадцатых. Мой дед, её отец, когда–то в театре у Таирова работал. Вообще он филолог, или, как тогда говорили, славист, до революции в Московском университете преподавал, но потом…,–он замолчал, покачал головой и…,–А потом стал заведовать репертуарной частью, сначала у Таирова, потом в театре Революции–это нынешняя «Маяковка».

…Губы опять путешествуют по моей шее, я запрокидываю голову, кладу ему на плечо и растворяюсь… Тело размякает, ноги дрожат и подкашиваются…, вдруг в голове: «Господи, мы же голые, а с улицы свет, как из прожектора….», толкаю Ленского и отскакиваю от окна.

–Ты чего?–глазами хлопает и губенки надул, как обиженный ребенок.

–С улицы все видно, а мы в чем мать родила, не знаю как ты, а я не готова к такому стриптизу.

Вовка расхохотался,–Вот в чем дело! Сейчас поправим,–я даже охнуть не успела, а он уже содрал штору, накинул её нам на плечи и запахнул, как широкий плащ,–Вуаля!!!

–Сумасшедший, «крестный» тебя убьет!

–Обойдется… Не первый раз…

Последние слова мне не понравились, но неприятное чувство прошло также быстро, как и появилось,–Почитай ещё.

–Не было Вас–и не было дня, не было сумерек, не горбился вечер и не качалась ночь сквозь окно. На улицы, разговаривающие шумом рек, выплыл глазами опавшими, как свечи…,–и опять его губы, моя шея, мои губы, его глаза, а сердце, как на качелях, то вверх, то вниз: ух, ух, ух,…,–Я сейчас,–он выскальзывает из «плаща» и исчезает в глубине темноты, а там: дзинь…, дзинь…, звяк…, звяк…,–Держи,–у меня в руках оказывается приземистый пузатый бокал с узким горлом,–Ты его плотнее обхвати, коньяк тепло любит.

Я послушно обхватываю «пузана» пятью пальцами и делаю несколько вращательных движений, потом подношу к носу и с наслаждением вдыхаю терпкий горьковатый аромат,–Ваше слово, сэр.

–За чудесную ночь, за звездное небо, за счастливый случай…

–За Мариенгофа.

–За него тоже,–коньяк проваливается вниз, а следом за ним плавно змеится штора, но сейчас мне глубоко наплевать видят нас или нет. Блямс!… Это «пузан». Его или мой?… Др–др–др…, стук! А это что?… Плевать! Я в раю… Ай!… Он поднял меня на руки и кружит по комнате…,–Приду, Протяну ладони. Скажу: люби, возьми, твой, единый. У тебя глаза, как на иконе у Магдалины…

Один круг, второй…, наши души уютно уткнулись друг в друга, а хищные тела совершают разбойничий набег…

***

Я пытаюсь пошевелиться, левая рука чем–то зажата, дернула сильнее и,–«Ой, господи… Уф!…»,–«что–то» отъехало в сторону и засопело.

Рука категорически отказывалась слушаться, пришлось принудительно перенести её на живот. Открыла глаза, повернула голову влево, край кровати, еще сантиметр и мимо, повернула вправо, обнаружила Лёлькину спину (она даже джинсовое платье не сняла), а за ней сидящую на постели русалку.

Русалка улыбнулась и ласково произнесла,–Лабас.

–Чего?!

–Привет, говорю. Это по–литовски,–русалка превратилась Нельку,–Ну, раз проснулась, пошли на кухню, а Лёлька пусть спит, ей сегодня работать, и завтра тоже.

–Сегодня же суббота?

–Вот именно, в ресторане в выходные самое то. Она бы и вчера работала, да помещение «серьёзные гости» заняли, сказали, лишние люди им не нужны,–мое тело попыталось принять вертикальное положение. С первого раза не получилось,–Осторожнее, не наступи,–прошепелявила Нелька, во рту у неё прыгали шпильки, а руки закручивали волосы в тугой пучок.

Я ошалело смотрю вниз, на ковре рядом с кроватью спит кто–то из мужиков, подушкой ему служит огромный плюшевый слон, кое–как перемещаюсь на пол и принимаюсь шарить глазами по комнате…

–Стул видишь?–хозяйка была уже во всеоружии, даже губы накрасила,–Там под пиджаком твои брюки, забирай, на кухне оденешься.

Я послушно собираю амуницию и иду вслед за Нелькой,–А на полу кто?

–Юрка Корецкий, Лелькин мужик. Вы уже десятый сон видели, когда он явился, еле уняла.

На кухне смрадно и тоскливо, но пока я натягивала одежду, Нелька чудесным образом разрулила ситуацию, устроила сквозняк, и все запахи моментально вытянуло, разгребла стол, вынесла мусор и чем–то побрызгала в воздух, почувствовался легкий запах лаванды.

–Ловко ты.

–Это профессиональное. Я в гостинице работаю. Клиент, разный попадается, а номера убирать быстро надо. Кофе пьем?

–Ага, только умоюсь,–поворачиваюсь к выходу и понимаю, что не помню, где находится ванна,–Нель, а где…

–До конца коридора направо, первая дверь. Полотенце бери любое, вчера все обновила, и не пугайся, там Викторас, во время вечеринок–это его любимое место.

Свет включать не решилась, оставила дверь открытой. Мыться в темноте было неудобно, как ни старалась, брызги все равно в ванну летели, Разин даже очнулся пару раз. Чистое полотенце нашла сразу, повезло, учитывая, что на полу валялись три штуки, явно не первой свежести.

После водных процедур почувствовала себя почти счастливой, правда, голова слегка кружилась и подташнивало.

На кухне от былого бардака и следа не осталось, а хозяйка увлеченно колдовала над плитой,–Садись, сейчас кофе подам, настоящий, не бурда растворимая.

–А мне и растворимый нравится.

–Просто ты настоящий никогда не пила. В Москве не во всяком ресторане его готовить умеют, а народу не до кофе, хлопотно, а, главное, дорого. Да и привычки нет, другое дело у нас в Прибалтике,–она аккуратно разлила ароматный напиток и, заметив, что я нацелилась на сёмгу, стукнула по руке,–Не надо! Тошнит?

–Ага.

–Конечно, ты вчера нервная была, всё подряд глотала. Сыр бери, а про рыбу забудь. Тебе сейчас кофе, чай крепкий, можно молока…, хотя, наверное, лучше…,–на столе таинственным образом появилась бутылка коньяка,–пятьдесят грамм!

–Не–не–не… Ни за что!

–Это лекарство. Пей! А потом кофе.

Я повиновалась. Сначала организм пытался выкинуть «лекарство» обратно, но потом голова прояснилась, и тошнить перестало,–И, правда, лучше,–с удовольствием зажевала «лекарство» сыром и сделала глоток из чашки,–Напиток божественный! А где остальные?…

–Самойлов с девушками и Захаров.... науья йстра…., как это по–русски…, а …новая дама, в той комнате, где гуляли. Ленский в кладовой, кресло туда впихнул и спит. Ланин, Борисов и еще кто–то в кабинете. Гордеев «свою» провожать поехал…

–Ну, это я помню, тогда еще и одиннадцати не было.

–Вот–вот… Николаев домой ушел, он тут на Комсомольском живет, Пашутин с Леной в маленькой.

–А Антонина?

–У Булкина сегодня какое–то семейное торжество, только вспомнил он об этом в третьем часу ночи, ну, Лелька позвонила Вадику, тот приехал и забрал их.

–Кто такой Вадик?

–Таксист знакомый, он Лельку давно «катает», правда, у него одно условие, если сильно за двенадцать, больше, чем в один адрес не повезет.

–Тоня далеко живет?

–Ты, думаешь к ней? Не поедет Булкин в Свиблово. Да и зачем? У него в Матвеевском двухкомнатный кооператив, родители купили. Они могут,– вздохнула Нелька,–Отец академик, директор секретного НИИ, матушка профессор консерватории, дядя народный артист, и далее, далее…

Голова моя прояснилась,–Ой, спасибо. Можно ещё?–Нелька довольно улыбнулась и опрокинула турку в мою чашку,–А квартирка–то вместительная, твоя?

–Мужа.

–Ты замужем?!

–Вдова, пятый год.

–Ой, прости…, я не знала, сочувствую…

–Нечему тут сочувствовать,–отрезала Нелька, а лицо у неё вдруг стало злое и брезгливое.

Я притихла, потом робко попробовала сменить тему,–А ты в Москву давно приехала?

–Восемь лет назад.

–А откуда?

–Из Паланги… А родилась я на хуторе, ближайший поселок Моседис в пятнадцати километрах… Ладно, потом… Вижу, ты хорошо себя чувствуешь, значит, будем завтракать…

Я пила кофе и слушала, как журчит Нелькин голос. Акцента, как такового у нее не было, но слова она произносила с особой тягучей интонацией, а фразы строила «слишком» правильно, и иногда перед тем, как что–то произнести, задумывалась, то ли вспоминала, то ли переводила с литовского.

***

Коварный луч бесцеремонно щекотал нос и буравил глаза, просыпаться не хотелось, я натянула одеяло по самую макушку, не помогло, солнце чувствовалось даже через ткань, к тому же стало жарко. Чиву–чиву… чьи вы, чьи вы…, вопросительно застрекотала птаха… Не судьба!

Ленского рядом не было, а на подоконнике сидел нахальный воробей и косо на меня поглядывал.

–Кыш!! Зараза!–даже клювом не повел, наоборот чирикнул, подпрыгнул и повернулся хвостом. Подобное нахальство я стерпеть не могла,–Ах, ты, дрянь такая! Пошел вон отсюда,–прорычала я и ринулась к окну. Воробей сделал изящный пируэт воздухе и приземлился на ближайшую ветку, а я со злостью захлопнула оконные створки.

Неплохо день начался, с птицами ругаюсь, чужое имущество порчу, а, где Вовка?

Вышла в гостиную, там остатки былого пиршества и штора на весь диван, потом коридор, прислушалась, из ванны доносился шум воды и самозабвенное пение: «…мы охотники за удачей птицей цвета ультрамарин…». Вернулась, с удовольствием растянулась на диване и укрылась шторой. Здесь, по крайней мере, нет птиц…

–Мы встречались с тобой на закате, ты веслом рассекала залив. Я любил твое белое платье, утонченность мечты, разлюбив,–штора медленно поехала в сторону,–Были странны безмолвные речи, впереди на песчаной косе…,–чмок–щека, чмок–нос…,–вставай, красавица, пора…,–чмок, чмок, чмок…

–Ну чего тебе неймётся?–заскулила я,–Можно еще поспать?

–Нельзя! Поднимайся, приводи себя в порядок, и едем обедать.

–Да ну тебя,–я недовольно фыркнула, но сон уже прошел, тем более что штора окончательно утратила функцию одеяла, Вовка уже приспосабливал её на место.

Через полчаса я была готова,– Куда идем?

–В «Хрустальный». Здесь недалеко.

Ресторан встретил нас тишиной и покоем, народу, несмотря на воскресенье, почти не было, не удивительно, одиннадцать утра! Минут десять мы сидели в одиночестве, потом явилась укротительница подносов. Она, нехотя переваливаясь и почесывая левый локоть, подплыла к нашему столику выражение лица у дамы было тупое и презрительное.

–Значит так, девушка,–Ленский явно польстил, девушкой она была, когда он в детский сад ходил,–Бутылочку шампанского, двести грамм коньячку,–глаза у дамы ожили и заискрились профессиональным интересом,–два «столичных» салата, фрукты, два заливных, порцию осетринки, шашлык…

–Ой, нет!–встряла я,–какой шашлык в половине двенадцатого?

–Шашлык не советую,–отозвалась официантка,–Хотите две яичницы с ветчиной сделаем. Продукты только что получили, а коньяк лучше бутылку возьмите.

–Понял,–Ленский весело подмигнул,–Принимается…, еще мясное ассорти и минералочки,–получив заказ, дама исчезла,–Видала?! Сервис по–советски: шашлык вчерашний, а коньяк лучше бутылку, иначе разбавим… Все для клиента. А ты знала, что здесь фильм «Дайте жалобную книгу» снимали?

–Понятия не имела. Видать мадам персонаж из того фильма.

–У нас в стране весь общепит из того фильма, даже элитные заведения.

Мы сидим на втором этаже, справа и слева два огромных окна, в одном красуется Кутузовский в другом Большая Дорогомиловская. Ленивое московское солнце только–только набирает силу и в зале, несмотря на обилие света, прохладно. Меня захватывает состояние истомы и полной расслабленности, Ленского, видимо, тоже, он даже не сразу реагирует, когда жрица приносит шампанское и первые закуски.

Чпок! Пш–ш–шш… Дзинь–дзинь! Все удивительно вкусно или это, кажется? Неважно! Я уплетаю салат, яичницу и наслаждаюсь абсолютным счастьем!

Продолжается так минут сорок, потом мой желудок растягивается до невероятных размеров и «вопит», что ни при каких обстоятельствах больше не вместит в себя ни капли,–О–ой! Не могу…,–я смотрю на заставленный стол и тяжело вздыхаю,–и половину не съели. Куда ты столько заказал? Я на воздух хочу.

–На воздух, так на воздух. Девушка! Счет!

Официантка материализовалась моментально, я даже не предполагала, что эта снулая курица способна на такую скорость,–Конечно, конечно… Вот, пожалуйста,–на стол лег фирменный бланк, исписанный корявым почерком.

Итоговая цифра была заоблачная! Она обсчитала нас минимум в два раза!!!! От такого нахальства у меня даже руки затряслись, еще секунда и я устрою этой кобыле такой скандал…, да, я…, и получаю удар по ноге.

–Вот что, милочка,–вальяжно произносит Ленский,–мы хотим устроить пикник где–нибудь в тихом месте, поэтому, если вы всё,–он указывает на заставленный стол,–аккуратно упакуете, то получите вознаграждение сверх счета,–и небрежно машет трешкой перед носом этой мерзавки, её, как волной смыло.

Ленский криво усмехается и смотрит на меня, а глаза колючие–колючие,–Никогда не спорь с быдлом! Слышишь, ни–ког–да! Много чести! Хотела на воздух? Пошли. У входа «дары» подождем.

Ждали недолго. Мадам вынесла объёмистую матерчатую сумку, из которой предательски торчали горлышки бутылок,–Вот. Все аккуратно, есть бумажные тарелочки и стаканчики, в кафетерии взяла, а шампанское пробкой от портвейна закрыла, я там штопор положила…, на всякий случай.

– Ух ты! Клёво,–Вовка царственным жестом протянул ей деньги,–Это по счету, а это обещанное…

Лицо у жрицы растеклось, как блин и приобрело характерное масляное выражение,–Спасибо! Заходите…, буду рада…, спросите Таю, всегда столик обеспечу…,–летит нам вдогонку.

–Ещё бы, за такие деньги,–зло огрызаюсь я.

–А вот денег–то и не осталось,–смеется Ленский, и в голосе ни капли жалости,–Так мелочёвка. Ну, опять к «крестному»?

–А вот и нет. Пикник так пикник, наплевать, что денег нет. Сейчас доедем до Филевского парка, на проезд и у тебя, и у меня «единый», а харчи с собой.

Когда мы выгрузились из троллейбуса, на улице было уже нестерпимо жарко.

Метров сто прошли по центральной аллее, потом свернули влево и полчаса пробирались между сосен, осин, берез, пересекая то невесть откуда взявшуюся гравиевую дорожку, то протоптанную народом тропу, наконец, дошли до Москвы–реки.

В поисках укромного места повернули в сторону от всех указателей, обещавших «блага» цивилизации, и далее вдоль крутого обрыва, где уже не было «натоптанных» тропинок, гравиевой крошки, была только вольная, никем неухоженная земля, поросшая бурьяном и лопухами…

Мы шли и шли, пока не увидели уютный пятачок, закрытый кустарником с трех сторон, там свежая изумрудная трава словно искрилась на ярком солнце, а проникало оно крадучись со стороны высокого берега, отталкивалось от речной глади, взбиралось по крутизне и, измученное трудной дорогой, падало на мягкую зеленую постель.

–Царское место,–Ленский снял пиджак и бросил на землю,–Прошу.

–Жарко–то как…

–В чём проблема? Раздевайся!

–У меня купальника нет.

–Ну и что? Кому мы здесь нужны?–а он прав, никому. Платье прочь, и я с удовольствием растягиваюсь на Вовкином пиджаке,–Сударыня, смилуйтесь! Помощи прошу,–Ленский деловито копался в матерчатой сумке с припасами.

Пришлось заняться хозяйством, к слову сказать, Тая деньги отработала на совесть. В сумке обнаружились не только обещанные тарелочки и стаканчики, но и большая тряпица сероватого цвета, видимо бывшая скатерть, она, хоть и хранила на себе остатки былых пиршеств, но была чистая и даже пахла мылом, через пару минут импровизированный стол был готов.

–Прошу, души моей богиня,–Вовка протянул мне стаканчик с шампанским.

–Благодарю, рыцарь «гусарского» образа,–парировала я и сделала глоток, прямо из его рук.

…Шампанское льется мне в рот, потом по губам, по шее, по груди…

–Глупышка,–он целует мои губы…,–Я люблю тебя,–шею…, грудь….

***

–Девушка, есть лишний билетик?… Лишний билетик есть?… Молодой человек, лишнего не найдется?…–я то и дело отрицательно мотаю головой, а внутренне ликую: есть, есть у меня билеты, целых два. Партер десятый ряд, почти середина, но они, ни в коем случае, не лишние, очень даже не лишние…

Сегодня мы с Вовкой идем в «Ленком» на «Тиля». Я спектакль уже видела, правда, с балкона, вернее с бельэтажа. Место было в углу с левой стороны и ряд последний, два акта на ногах провела, но удовольствие получила немереное, грех не повторить. Ленский «Тиля» не видел, неудивительно, спектакль кассовый, бомба, просто так не попадешь, но у меня есть знакомая театральная кассирша, Зойка Осипова, моя одноклассница.

Вот ведь судьба. Я училась десять лет в школе, пять в институте, результат: инженер в «ящике» и зарплата сто десять ре. Осипова с трудом закончила восемь классов и, пожалуйста, дефицитная специальность. Понятия не имею, сколько Зойка зарабатывает, но судя по амуниции и «камешкам», мягко говоря, не бедствует. Девица она тупая и злобная, но добро помнит, если бы я за нее контрольные по алгебре и геометрии не решала, то вряд ли бы она восьмилетку даже с тройками закончила, зато теперь хожу на все театральные премьеры, даже в «Большой». Денег уходит уйма, Осипова хоть и отдает дефицит по номиналу (говорю же, добро помнит), но «нагрузку» впахивает жуть. Один только эвенкийский фольклорный ансамбль чего стоит, три билета и каждый по четыре с полтиной.

–Девушка, красавица, умница,–передо мной маячит парень в ковбойке и фирменных джинсах,–девушка, я по глазам вижу, что у вас есть лишний билет,–голос вкрадчивый, почтительный,–даю тройную цену.

Я только отмахиваюсь, мол, да ну вас… Мне действительно не до него, я внимательно всматриваюсь толпу, ищу Ленского, минута, две…, вижу…

–Привет,–чмок, чмок, и в руках у меня ярко бордовая роза,–Ты сегодня такая красивая… Ух!

–Что? Только сегодня? А обычно, значит, Баба–яга?

–Обычно ты просто красавица, а сегодня особенно.

–Ну ладно, так и быть. Пошли скорее, до начала десять минут осталось,– хватаю Ленского за руку и тяну за собой.

–Подожди… Я не могу. Понимаешь…,– он мнется и смотрит куда–то в сторону,–В общем, у меня дело срочное,–опять пауза, а потом скороговоркой,–Жена позвонила, ей деньги срочно нужны, они с сыном в июле в дом отдыха едут, но платить надо сейчас…

…Стоп!… Какая жена?… Такое чувство, будто в меня выстрелили…, или оглушили…,–У тебя есть сын?!

–Да. Петька, ему без малого четыре, совсем взрослый мужик, вот только болеет часто, поэтому каждый год на море и возим. В этот раз они с Ольгой в Ялту поедут, там отличный дом отдыха Минобороны. Дороговато, но что делать? Перехватил деньжат у кого мог, потом отдам, не впервой.

–Да, да… Конечно…,–что ж так погано–то…, внутри ровно косой прошлись,–Конечно…

–Ну, я побежал,–чмок, чмок,–Сегодня не жди. Я тебе завтра на работу звякну.

–Разумеется…,–губы деревянные…,–Пока, пока…,–Жена…, сын…, ловко меня в известность поставили, а главное, коротко и быстро, чтобы ни вопросов, ни эмоций… Зря боялся, эмоций–то как раз и нет. Никаких. Вот только зудит что–то внутри…,–Молодой человек,–это уже парню в ковбойке,–Вам вроде билеты нужны? Есть два. Партер десятый ряд, почти середина.

–Не может быть!–тот явно не верит своему счастью,–Благодетельница! У моей девушки сегодня день рождения. Я обещал ей хотя бы стоячие, а тут такое богатство,–глаза сияют, рад, словно машину в лотерею выиграл,–Держите деньги,–и в моей руке оказываются две десятки.

–Да, вы, что? Это много.

–Ничего не много. У спекулянтов билет в партер минимум четвертной стоит, а тут целых два. Берите, берите! Спасибо огромное! Вы меня просто осчастливили! Выпейте за мое здоровье или купите себе что–нибудь,–он разворачивается и бежит в сторону театра,–Аля! Аля! Есть билеты!

Навстречу счастливцу выпархивает миловидная девчушка,–Ой, правда!!!! Какой ты молодец! А я не верила.

–Зря! Никогда во мне не сомневайся,–парень гордо улыбается, и они исчезают в дверях.

Ну, хоть кто–то сегодня счастлив…

***

Погода мерзкая, дождь, ветер, температура градусов десять–двенадцать, а я, как на грех, в гипюровом платье. Сейчас бы кофту шерстяную, да шарфик мохеровый, а тут кружевное решето. Я эту «обойму» с выпускного не надевала, и сейчас бы ни за что не надела, если бы не Валька: надень, да надень, ты же свидетельница, а на моей свадьбе всё должно быть великолепно. Пришлось уступить невесте, как ни как ее день.

В ЗАГС мы приехали за полтора часа до росписи, вернее приехали–то мы нормально, но чего–то в этой «консерватории» нарушилось, и вот теперь ожидаем…

Я уже второй раз выскакиваю курить, во–первых, внутри атмосфера «нервнопаралитическая», а, во–вторых, мне надо встретить Ленского. Снаружи льет, как из ведра, поэтому народ курит в предбаннике запасного выхода, помещение весьма небольшое, а набилось человек двадцать, хорошо, что кроме двери, есть еще два окна от пола до потолка и оба настежь.

Я кое–как протискиваюсь к одному из них и пытаюсь разглядеть улицу. Пусто. Одни машины, расфуфыренные и жалкие, вот и наша «Волга», ленты от дождя превратились в жалкие тряпки, а на капоте неряшливо скукожились медведь и кукла (типа счастливые новобрачные)… В общем, как невеста и мечтала, все великолепно…

Между мной и окном четверо молодых людей, трое из них уже слегка навеселе, радостно гомонят и смеются, а один, чуть поодаль, нервно курит вторую сигарету подряд, по всему видно, жених. Приятели и внимания на него не обращают, напрасно, парень явно не в себе… Вот он тушит окурок, достает из кармана пачку, трясущимися руками пытается вытащить еще одну сигарету, не получается… Пачка летит на пол, он отрешенно смотрит ей вслед, потом бормочет: «Наверное, зря это всё….»,–и, выходит прямо в окно. Дружное: «Ах!», минута столбняка, потом приятели прыгают следом и с криками: «Сашка! Ты куда?!… Сашка, подожди…», пытаются догнать беднягу.