На пороге

– Ну, ладно! По чаевничали, поплакались, по женихались, айда ведра помоем да зеленку разнесем: дождь, скоро пригонят коров-то,– сказала, вставая из-за стола, Вера.

– А тебя мне цыганка нагадала: сказала, что суженый мой будет рослый и рыжий, как я, – сказала Галя на ушко, прижавшись грудями к плечу Георгия. И вышла последней.

Веселов, взволнованный напором молодой доярки, налил еще кружку чая, в одиночестве задумчиво выпил и ушел к своим. Помощи дояркам не требовалось.

После ужина он долго ворочался на топчане с боку на бок. «Ишь ты – сыночки, как белые грибочки», – думал он, засыпая.

Погода испортилась окончательно: небо затянули серые тучи, периодически начинал моросить мелкий дождь. Работать на поле было тяжело: на ноги налипала глина, сапоги становились тяжелыми. Кто счищал ее с подошв о лопату, кто о край ведра. Резиновые перчатки давно уже порвались, у многих мужчин пальцы постоянно были в грязи и мерзли. Кто-то привез с собой матерчатые перчатки – тем было легче: вечером постиранные, к утру у печи перчатки высыхали, и счастливчики начинали день с сухими руками. Но таких было немного.

Начались проблемы с питанием: за три дня до отъезда закончились крупы и макароны, привезенные из города, закончилась говядина. Председатель выделил свинины, но она была жирной и постоянная картошка с салом не всем была по вкусу. Черный, деревенский, в караваях хлеб, который по утрам вместе с молоком приносил Георгий, тоже жаловали не все.

А за три дня до отъезда случилось ЧП. В этот день немного разведрилось: тучи на небе стали рваными, временами выглядывало солнышко. Васильев утром попросил всех к работе отнестись ответственно: неубранный клин поля оставался еще большим, и надо было дорожить установившейся погодой.

Работу начали бодро, картошка пошла покрупней. До обеда возница увез две телеги хороших клубней. В обед женщины привезли тушеную картошку с салом, по куску жареной свинины, хлеб молоко и чай. Поели у костра. Вадим съел кусок мяса, поковырялся в картошке, выкидывая сало на траву, от молока отказался. Выпил две кружки чаю.

На поле он работал в паре с Димой Нетунаевым: Вадим копал, а Дима очищал от грязи картошку, складывал в ведра и относил одно на телегу, другое – в кучу. Куча мелкой картошки была уже большая: ее не увозили с начала уборки. Бригадир сказал, что эта картошка – на корм свиньям, и что убирать ее будут в последний день, перед отъездом.

Вадим начал копать не все кусты: те, где черных картофельных стеблей было мало, он пропускал.

– Вадим, вот же не выкопал! – сказал ему Дима, держась за картофельный стебелек.

Вадим молча продолжал выворачивать картофельные гнезда через одно: одно гнездо выкопает, одно нет.

– Вадим, ну люди же сажали! Зачем в земле оставлять?

– Тебе что, больше всех надо? Все равно все сгноят! Колхозу надо перед Райкомом за площади отчитаться: гектары убраны. А урожайность – кому эти три оставленные тобой картофелины нужны? Собирай то, что видно!

– Вадим, ну мне совесть не позволяет картошку в земле оставлять! Я так не могу.

– Ты бы свою совесть спросил, когда в карман транзисторы складывал!

Дима часто-часто заморгал глазами, из них готовы были закапать слезы.

К ним подошел работавший рядом Сергей, он слышал их разговор.

– Вадим, и правда, почище надо убирать. Пройдет бригадир по полю, скажет: как свиньи наковыряли!

– Да пошли вы оба в жопу! Один – ворюга – указывает, его совесть заела, другой перед начальством выпендриться хочет. В гробу я вас видал! Как хочу, так и копаю! Козлы!

– Не надо такими словами бросаться. Я бы на твоем месте сейчас извинился перед Сергеем и Димой! – сказал подошедший Георгий.

– А ты здесь кто такой? Хочешь, и тебя туда же пошлю! А то и по роже схлопочешь!

Двое крепких парней стояли в двух шагах друг от друга. Георгий сделал шаг к нему, и в этот момент Вадим с размаху попытался ударить Веселова в скулу. Но он не знал реакции бывшего десантника: тот моментально чуть отвел голову, и кулак Вадима пролетел в сантиметре от подбородка. А в следующую секунду сам Вадим с перекошенным от боли лицом присел на корточки, схватившись рукой за правый бок. Короткого, без замаха, удара по печени никто даже не заметил. Понял все только Сергей. Он с укором посмотрел на Георгия и склонился к Вадиму.

– Ну, все. Поехали дальше, мужики. Я, Дима, и ваши два рядка копать буду. А на него не обращайте внимания: через пять минут все пройдет. Наглецов учить надо! – сказал Георгий и начал копать четыре ряда. Собирали за ним двое – Дима и Захар.

Минут через пять Вадим поднялся с корточек и пошел в сторону деревни.

– Ты его не искалечил? – с тревогой спросил Сергей.

– Если бы я хотел причинить ему вред, то от моего удара он и сейчас бы еще в борозде валялся. Это так – легкий удар в спарринге.

В оставшиеся до отъезда дни работали прилежно. Вадим был молчалив, работал в паре с Васильевым. Сергей пытался его разговорить, боясь, что Кротов нажалуется своему влиятельному папаше, но это не получалось. На вопросы Вадим отвечал односложно: «да», «нет». Вечером, поужинав, заваливался на топчан и тупо смотрел в потолок.

А Георгий вел себя, как обычно: вставал раньше всех, обливался ледяной водой, хватал канистру и бежал на ферму за молоком для завтрака. И почти каждый раз он ловил на себе ласковые взгляды рыжей доярки.

– А я ведь все жду, когда ты свататься придешь ко мне, миленочек, – сказала она, наливая в канистру молоко, накануне.

И вечером, ворочаясь на топчане, Георгию все виделся ее взгляд и слышался грудной, воркующий голос.

«Колдунья она, что ли?» – пытаясь заснуть, думал он.

В последний день перед отъездом из колхоза случилось еще одно ЧП.

К поужинавшим и уже настроившимся на отдых рабочим неожиданно пришел председатель колхоза. В сапогах, сером дерматиновом плаще, шапке-ушанке он был похож на рыбака.

– С выпаса пять коров не пригнали. Полегли коровы. Озими объелись, пастухи недоглядели. Мы за ними на тракторе поехали. Нам бы четыре-пять мужичков в помощь.

Ехать в ночную непогоду никому не хотелось.

– Я знаю, вы устали, да и время неурочное, – виновато проговорил председатель.

Георгий, Захар, Кузьма и Азат стали натягивать еще не высохшие спецовки. Пошел к своей одежде и Васильев, но Георгий остановил его:

– Тебе лучше остаться здесь, с народом.

На улице тарахтел старенький гусеничный трактор ДТ-54. Сзади к нему были прицеплены большие сани – волокуша: два продольных шестиметровых бревна, заостренных в виде лыж спереди. В трех местах бревна были скреплены четырехметровыми поперечинами, такими же бревнами. Поверх сооружения был настил из толстых плах. На санях, спереди от трактора, был бруствер из деревянных брусьев в виде наклонного козырька, высотой с метр. Он должен был защищать от грязи, летевшей от трактора.

У козырька, на наваленной на настил соломе сидели, закутавшись в полиэтиленовую пленку, два мужичка и три женщины. Председатель колхоза по гусенице залез в кабину к трактористу, Георгий и компания заскочили на солому волокуши.

– Иди сюда, сладенький мой, – услышал Георгий голос Гали и увидел, как она откинула край пленки рядом с собой. Жора завалился между ней и Наилей. Захар, Кузьма и Азат устроились в ногах. Трактор затарахтел чаще, и сани поплыли по грязной дороге. Лучи фар выхватывали из липкой сырой черни то бурый обвал лога, то одинокое дерево. Георгию между двумя женщинами было тепло и уютно. Галя повернулась к нему и правой рукой обняла его:

– Ты не возражаешь, если я руку на тебя положу?

Ну, конечно же, Георгий не возражал. Близость девушки была приятна, и когда трактор остановился, так не хотелось рушить эту идиллию.

У коров были вспучены животы, каждая была похожа на большую раздувшуюся бочку. Они мычали и печально смотрели на людей большими, со столовую ложку, глазами.

– Что же ты, Зорька, наделала? – гладила белую с рыжими подпалинами корову Наиля. – Как же ты так? Вставай, Зорюшка, вставай!

Корова мычала, пробовала встать, но ноги не держали, и она тяжело валилась на бок.

– Что рты разинули? Заводите коровам веревки под животы, подымайте! Прогуливайте помаленьку!

Мужики, по четверо на корову, за концы веревок помогали коровам подняться и заставляли их двигаться. Из коров начали выходить газы, они начали опорожняться и потихоньку четыре коровы пришли в нормальное состояние.

Плохо было только с любимицей Наили. Корова не могла встать и жалобно мычала. Из керосина и спирта зоотехник сделала лечебное пойло, подошла к корове и сунула рожок чайника ей в рот. Корова мотнула головой, пытаясь выплюнуть рожок изо рта. Но Азат и Георгий крепко держали ее за рога.

– Пей, Зоренька, пей, легче будет, – гладила ей горло Наиля. Пойло не помогло. Прокололи бок иглой. И это плохо помогло. Появилась одышка. Зоотехник заглянула корове в рот и покачала головой: – Резать придется.

– Может, еще можно что-то сделать? – Со слезами на глазах спросила Наиля.

– Резать, Наиля, надо. Грузите на сани, везите скорей.

Корову, словно муравьи жука, за ноги подтащили к саням, сырые и грязные ноги выскальзывали из рук. Общими усилиями втянули наверх, на солому. Корова тяжело, со стоном, мычала. Рядом с ней села Наиля. Из глаз женщины катились слезы. Ей что-то на своем татарском языке говорил и говорил Азат и гладил по плечу.

На ферму сбегали за пологом для туши, принесли нож.

– Ольга Феодосьевна, не надо резать! Выживет она! Я до утра с ней посижу. Потерпите до утра! Пожалуйста! – просила Наиля.

Зоотехник выпоила корове стакан разведенного вазелинового масла, смешанного с молоком, сделала еще один прокол брюшины. Через вставленную гильзу начала выходить пена, ослабшие движения живота усилились. И впервые зоотехник улыбнулась:

– Не реви. Выживет корова.

Мужчины, кроме Азата, который остался с Наилей у коровы, прошли в красный уголок. Зоотехник Ольга Феодосьевна, как оказалось, жена председателя колхоза, по его приказу откуда-то принесла десяток яиц, хлеба, чашку неочищенной вареной картошки, выставила на стол бутыль с самогонкой. Яйца Галя разбила на сковородке и с салом пожарила на электроплите. Председатель колхоза разлил мутную жидкость в кружки и четверо мужчин – председатель, трое приезжих да зоотехник – и рыжая доярка встали на ноги и чокнулись кружками:

– Давайте погреемся. Слава богу, все обошлось. Резать не пришлось. Спасибо вам, подсобили.

Выпили. Женщины ушли к корове, мужчины выпили еще, и председатель колхоза стал изливать душу: чувствовалось, в нем накипело. Он рассказал, что в председатели попал по партийному набору: его, главного инженера пром комбината, вызвали в Райком КПСС раз, два, и, как сознательного коммуниста с высшим инженерным образованием, обязали возглавить колхоз. Отговорки не помогли. И вот уже пять лет он с женой, ихтиологом по образованию, живет в деревне. Жене пришлось переучиться на зоотехника. Здесь у них родилось двое детей. По территории колхоза на протяжении тридцати километров протекает неширокая река. Жена мечтает запрудить ее в нескольких местах – есть очень удобные горловины меж холмов – и разводить карпов. Это, говорит, было бы золотое дно. Деньги от продажи рыбы с лихвой перекрыли бы доход от всех отраслей колхоза. Райком не дает: сверху спущен план на посев зерновых, картофеля, льна. Ни вправо, ни влево – надо выполнять. А ни людей, ни техники. Девочек тринадцатилетних деревенские мамы к родне в город отправляют, в няньки. Чтобы паспорт получили и стали городскими. Парни после армии тоже в деревню не едут – на целину, на БАМ. А здесь у нас чем не целина? Поля зарастают, обиходить не можем, – горько жаловался председатель.

– Ну, Галя ведь осталась, Наиля. Работают ведь, – сказал Георгий. – У Наили муж скотник, детей трое. Куда им ехать. Да и коров она любит. А у Гали мать была немощная, не могла она бросить мать без присмотра. Недавно та померла. Да и не думаю я, что Галина надолго в деревне останется: женихов для нее тут нет. Скотник, забулдыга Гришка, сватался к ней, она ему от ворот поворот указала. Попробовал по пьяни руки распускать, лапать ее, она ему грязным резиновым сапогом так заехала! Десять дней как монгол безлошадный на раскорячку ходил. Вся деревня смеялась. Девка здоровая, лыжница. Еще со школы за район бегала, из области призы привозила.

Выпили по третьей. Доели яичницу, картошку. Пришли все три женщины и Азат. Наиля от самогона наотрез отказалась. Ольга Феодосьевна убрала недопитую бутыль, Галя вымыла и убрала сковородку, чашку, кружки.

От фермы какое-то время шли все вместе, потом стали расходиться – приезжим надо было в одну сторону, колхозникам – в другую.

– Рыжая, на выходной приеду, примешь? – с улыбкой, прощаясь, спросил Георгий, задержав девичью ладошку в своей.

– Приезжай. Рада буду, – серьезно ответила девушка.

А на заводе назревали события чрезвычайной важности. При подготовке к 24-му Съезду КПСС работу с письмами трудящихся газеты «Правда» проверяли члены Центральной ревизионной комиссии КПСС Горчаков Василий Петрович, Васягин Иван Филиппович и Ефремов Леонид Матвеевич. Горчаков Василий Петрович – невысокий, невзрачный пятидесятилетний мужчина – был работником центрального аппарата КГБ и имел отношение к организации охраны на режимных объектах. Его очень заинтересовало письмо комсомольцев из города и с предприятия, которые он хорошо знал. После соответствующих консультаций было решено: для проверки фактов, указанных в письме, отправить корреспондента газеты и вместе с ним Василия Петровича. Причем первую скрипку должен играть корреспондент «Правды», а Горчаков должен быть постоянно с ним и исполнять роль помощника.

Заместителю директора предприятия по режиму подполковнику Бушуеву Ивану Денисовичу по закрытой связи поступило указание из Москвы – обеспечить прибывающим работникам газеты «Правда» полный доступ к интересующей их документации предприятия и общению со всеми, с кем они пожелают встретиться.

Такое указание из Москвы лично от генерала Бушуев получал впервые, был им изрядно встревожен и тут же доложил об этом директору. Решено было никаких резких шагов не предпринимать – неясен был интерес газеты к предприятию.

Ждать.

Оставшись один, директор завода тяжело поднялся с кресла, прошел вдоль длинного, отдельно стоящего стола для заседаний, поправил один из стульев, который почему-то оказался выдвинутым по отношению к другим, подошел к своему рабочему столу и опустился в кресло.

План завод выполнял и по объему, и по номенклатуре. Давался он нелегко.

Обком КПСС постоянно требовал от крупнейшего предприятия области помощи в решении проблем в хозяйственных вопросах.

Строители не укладывались в сроки сдачи птицефабрики. Поступил звонок от первого секретаря обкома с просьбой о выделении двухсот человек в помощь строителям. Попробовал сослаться на свои трудности. Последовал разговор о важности продовольственной программы партии, о долге каждого коммуниста в решении этой наиважнейшей задачи. Завод выделил сто двадцать человек. Полтора месяца квалифицированные рабочие выполняли подсобные работы на птицефабрике, готовя ее к сдаче государственной комиссии.

Каждую осень бюро горкома партии принимает решение о помощи колхозам в уборке урожая. И Илья Михайлович Власов, член бюро горкома, голосует за оказание этой помощи. Дает разнарядку цехам, и те вынуждены отрывать рабочих от их непосредственной работы и посылать в колхозы.

В последнее время крупнейшие российские экономисты заговорили о путях снижения себестоимости продукции, о роли бригад, о бригадо комплектах, о влиянии психологического климата на производительность труда. Описывая зарубежный опыт организации труда, приводилась выдержка из речи председателя компании «Дженерал фудз корпорейшн»:

«Люди состоят из тела, ума и духа, и каждая из этих частей должна быть использована для выполнения установленных задач. Если на первом этапе мы использовали физическую силу, затем ум и сообразительность, то теперь пришло время использовать душу, моральный и духовный потенциал, побуждая к творчеству и активности».

Илье Михайловичу хотелось воскликнуть: «А как же объяснить русской душе необходимость бесплатно таскать на носилках мусор из корпусов птицефабрики? И требовать от нее творческой активности. Зарплату-то для души зарабатывают оставшиеся в цехах товарищи. А как же объяснить душе, почему города отсосали из села наиболее трудоспособное, активное население, и сейчас города же вынуждены, чтобы прокормить себя, посылать рабочих теребить лен, метать в стога сено, копать картошку?».

Директор предприятия Илья Михайлович Власов, член бюро горкома КПСС, объяснить этого не мог. И вынужден был содержать на заводе лишний штат работников и выкручиваться с фондом зарплаты.

«В чем же интерес газеты ЦК к нашему предприятию? Писать о нас не принято: ни хорошее, ни плохое», – думал Власов, откинувшись на спинку кресла.

Диму Нетунаева с завода уволили через три дня после возвращения из колхоза. Начальник цеха вызвал его в кабинет, предложил сесть за стол сбоку от себя и, подняв на парня, казалось, доброжелательный взгляд, заговорил:

– Дмитрий Григорьевич, режимники предложили уволить вас по статье «За хищение социалистической собственности». Я пробовал заступиться за вас: говорил, что вы хороший специалист, что хищение незначительное, что хотели вы сделать хорошее дело для кружка пионеров. Не помогло. Мне объяснили, что предприятие у нас особое, и мелким воришкам в нем не место… Ходят слухи, что и в колхозе вы вели себя не всегда хорошо: пьянствовали, на поле с товарищами ругались. Единственное, чего я добился, это разрешения, чтобы вы уволились «по собственному желанию».

Генрих Иванович подвинул рабочему чистый лист бумаги и ручку.

– Пишите: «прошу уволить меня…», можете какую-то причину указать, ну, скажем, в связи с переходом на работу в Дом пионеров. Можете просто написать: «по собственному желанию», не указывая причины. Я подпишу.

Бакулев, казалось, даже с жалостью, смотрел на увольняемого им работника. Тут же подписал заявление, поставил дату и отправил в отдел кадров предприятия за обходным листком. В отделе кадров удивились, что добровольно уходит квалифицированный специалист. Но обходной лист выдали, и через полчаса Нетунаев уже сдавал гардеробщице числящуюся за ним спецодежду, в инструментальную кладовую сдал измерительные приборы и инструмент, забежал в кладовую к Белых Надежде.

– Ух-х-хожу я с завода, Надежда Юрьевна, – снова заикаясь от волнения, сказал Нетунаев.

– Да ты что, Димочка? Бакулев, что ли увольняет?

– Да сам я. З-з-заявление написал.

– Пожалеешь ведь, Дима. В городе тяжело с работой.

– Н-н-наверное, п-пожалею. Ну, прощайте. – Нетунаев склонил голову и вышел.

Подошел он и к Веселову. Тот выключил станок и отошел с Димой к окну. Присел на подоконник и попросил рассказать о разговоре с начальником цеха во всех подробностях. Дима рассказал, что если бы он не написал заявление, его бы уволили с записью в трудовой книжке «За хищение социалистической собственности».

– Блефует, гад! Еще разрешение профсоюза на увольнение надо было бы получить.

Рассказал Нетунаев и о том, что он обвинил его в пьянстве в колхозе и ругани с товарищами на поле.

– Как, как он сказал? Ругался с товарищами на поле? Так и сказал? Это Вадим через папу накапал! – Помолчали.

– Заявление подписано, сейчас уже ничего не вернешь. Жаль, что ты раньше ко мне не подошел.

Приходи ко мне вечером на тренировки: бойца из тебя сделаю! – Токарь пожал приятелю руку. Но станок включил не сразу. Постоял и, нажимая кнопку пуска станка, проговорил вслух:

– Жаль парня.

Бушуеву Ивану Денисовичу доложили, что «гости из Москвы» прибыли ночью в город. Остановились в заводской гостинице, на третьем этаже, в номере 382, люкс. Иван Денисович тут же доложил об этом директору. Звонок из гостиницы поступил ровно в десять часов, попросили подослать машину. Через пять минут черная директорская «Волга» уже стояла у входа в холл гостиницы. Вышли двое: высокий представительный мужчина в фуражке из колонкового меха, в черном длиннополом пальто, в начищенных до блеска чешских туфлях. Рядом с ним шел невысокий невзрачный мужчина в черной куртке и кавказской фуражке с большими полями и длинным козырьком. В руках у него был серый алюминиевый чемоданчик. Он услужливо открыл перед товарищем переднюю дверцу машины, подождал, пока тот, подобрав полы пальто, устроится на сиденье, захлопнул дверцу, и сам уселся в машину на заднее сиденье.

Иван Денисович в парадной форме подполковника, с орденской планкой на груди, встретил гостей в холле заводоуправления. Попросил предъявить документы: высокий черноглазый мужчина достал удостоверение – красную книжечку с золотым тиснением «Союз журналистов СССР». Бушуев посмотрел на фотографию, печать, прочитал вложенный в нее вкладыш газеты органа ЦК КПСС «Правда» и лишь после этого представился. Сопровождающий корреспондента мужчина начал рыться во внутреннем кармане куртки в поисках своих документов, но Игорь Соломонович, кивнув на него, сказал:

– Этот со мной.

И подполковник, ничего больше не спрашивая, пошел вперед на второй этаж к кабинету директора. Солдат, встав по стойке смирно, приставил карабин к ноге и козырнул высокому начальству.

В приемной директора гости разделись, секретарь предложила им повесить одежду в шифоньер. Гости поправили перед зеркалом волосы и в сопровождении подполковника вошли в кабинет.

Директор завода, увидев входящих, ответил кивком на их «здравствуйте» и поднялся из-за стола:

– С кем имею честь разговаривать?

Высокий мужчина прошел к столу и протянул руку для приветствия:

– Игорь Соломонович Грушевский, корреспондент «Правды». Это, – кивнул он на стоящего у дверей товарища, – тоже работник редакции Василий Петрович.

– Проходите. Садитесь.

Грушевский сел на стул возле директорского стола, Горгачев и Бушуев сели поблизости, по разные стороны стола для заседаний.

– Игорь Соломонович, чем же заинтересовало наше предприятие такую уважаемую газету?

– С вашего завода в газету пришло письмо. И оно позвало в дорогу корреспондента, – улыбнулся Грушевский и повернулся к товарищу. Горгачев достал из чемоданчика, лежащего у него на коленях, папку и передал Игорю Соломоновичу. Тот не спеша достал из нее письмо, на котором уже стоял редакционный штамп с номером документа, и протянул Власову. Директор начал читать. По мере чтения лицо и большие залысины наливались кровью. Прочитав все четыре страницы тетрадных листочков, он внимательно посмотрел на число, подписи и брезгливо вернул письмо Грушевскому.

– Это клевета. На нашем предприятии такого быть не может, – сказал он, и серые глаза его неприязненно уставились на корреспондента.

– Мы бы хотели встретиться с теми, кто написал письмо, с коллективом, в котором они работают. Полномочия на посещение вашего предприятия у нас есть. Иван Денисович об этом знает.

– Мы с подполковником не возражаем. Когда бы вы хотели посетить завод? – Чем скорее, тем лучше. Желательно сегодня.

Директор поднял трубку одного из телефонов:

– Мне Бакулева. Разыскать.

Через полминуты в трубке послышался ответ.

– Генрих Иванович, – директор посмотрел на часы, – через двадцать минут мы будем у вас в цехе. Весь коллектив соберешь в машинном зале. Приготовишь в зале стол и пять чистых стульев. Чтобы сесть на них можно было. Будет собрание… Да, это приказ.

Через полчаса директор и сопровождающие его лица вошли в корпус цеха. Станки были выключены, вентиляция тоже, в корпусе было тихо. В дальнем конце корпуса в проходе стоял стол, покрытый красной скатертью, и рядом пять стульев. Рабочие разместились у станков, стояли у стола, сидели на красном пожарном ящике с песком. Директор жестом пригласил гостей за стол. Справа и слева от себя он посадил начальника цеха и подполковника, гости уселись по краям. Горгачев со своим чемоданчиком на коленях.

Директор встал, и все затихли.

– Товарищи, я поздравляю ваш замечательный коллектив с успешным освоением выпуска новой продукции и выполнением плановых заданий! Мною подписан приказ о премиальных, скоро вы ознакомитесь с суммой этих премиальных. Но собрались мы не по этому поводу. Группа работников вашего цеха написала в газету «Правда» грязный пасквиль. Я даже читать вам его не хочу. Корреспонденты приехали проверить факты, поговорить с коллективом. Слово я предоставляю им.

Игорь Соломонович встал и начал читать исписанные листки.

Начиналось письмо словами: «Дорогая редакция! Партия и комсомол призывают нас чувствовать не только хозяином на своем заводе, а представителями страны, государственными людьми, борцами за осуществление экономической политики партии. И мы не можем пройти мимо того, что творится в нашем цехе…», и далее рассказывалось о списании и уничтожении новых, со складского хранения приборов, дорогостоящих генераторных ламп, муфельных печей, описывалось, как рубились топором при списании новые резиновые сапоги, кирзовые ботинки, о тайных кладовках, где хранятся не оприходованные, нигде не числящиеся материалы. «Все это для нашего цеха пусть и не нужно, но оно где-то, наверное, в другом месте, необходимо», – говорилось в письме.

Закончив читать, корреспондент сел. Директор поднял начальника цеха на ноги:

– Ну, а теперь ты скажи, что думаешь об этой писанине?

– Клевета. Неделю назад в моем цехе работала заводская комиссия по проверке хозяйственной деятельности. Есть акт. Нарушений не выявлено. Была попытка выноса радиодеталей за территорию завода. Нарушитель уволен, – сказал Генрих Иванович, держа в дрожащих руках авторучку.

– А теперь в присутствии корреспондентов пусть выскажутся те, кто сочинил этот пасквиль, кто пытается очернить коллектив цеха и завода. Мы должны понять, что движет ими. Какова цель этого письма? – сказал директор завода.

Воцарилась напряженная тишина.

– Ну что, смелых не стало?

И тут к столу начал проталкиваться Георгий Веселов.

– Есть смелые, Илья Михайлович. Это письмо написали мы. Оно не анонимное – под ним подписи – моя и моих товарищей. Мы отвечаем за каждую строчку этого письма. Я могу показать место, куда сброшено и зарыто все то, о чем написано в письме. Я могу рассказать, как и где из нержавейки сваривались фляжки для выноса спирта с завода, где и как по эскизам изготавливались нержав стальные пороги и глушители для личных «Москвичей», гаражные электро щитки, нержав стальные канистры.

– Как же все это, милый мой, выносилось за территорию строго охраняемого объекта?

А это вам лучше может рассказать Никита Павлович, мастер по подготовке производства, секретарь партбюро цеха, между прочим.

– Нет уж, давай, вали. Ты тут, видать, закоперщик всей этой кляузы.

– Илья Михайлович, тут и валить нечего: к воротам цеха подъезжала машина, черная «Волга» вроде вашей. Никита Павлович просил ребят помочь ему поднести приготовленное, все это грузили в багажник.

У ворот солдатик отдавал честь и поднимал шлагбаум. Машина уезжала. Все.

– Сколько машин имеют право въезжать на объект и выезжать без досмотра? – негромко спросил Игорь Соломонович у сидящего рядом подполковника.

– Три «Волги»: директора, главного инженера и главного технолога.

Директору стало плохо: он побледнел, достал бутылочку с нитроглицерином, вытряхнул одну таблетку на ладонь и начал заваливаться набок. Подполковник закрыл собрание, приказал всем расходиться по рабочим местам.

Срочно вызвали машину скорой помощи, фельдшерский пункт был на территории завода, и, не снимая кардиограммы, директора завода увезли в реанимацию городской больницы.

И с этого момента события на предприятии и вокруг него стали развиваться с калейдоскопической быстротой. Невзрачный мужчина в куртке и кавказской фуражке оказался полковником КГБ с очень большими полномочиями, а алюминиевый чемоданчик, с которым он не расставался – сложным устройством со встроенными чувствительными микрофонами. Городской отдел КГБ, по указанию свыше, временно перешел в его полное подчинение. В отделе были прослушаны и проанализированы все записи, сделанные Горгачевым в заводоуправлении и в цехе завода. Подполковник, отвечающий за режим на предприятии, был временно отстранен от своих обязанностей, против него начато служебное расследование.

Начальник цеха и мастер по организации производства арестованы, в их кабинетах прошли обыски. В кладовых и нелегальных местах хранения материальных ценностей прошли ревизии и обыски в присутствии понятых и следователей. Обнаружилось много интересного: две алюминиевые фляги с нигде не числящимся спиртом, нержав стальные глушители для легковых автомобилей. И главное – в сейфах Бакулева и его завхоза обнаружились корольки – слиточки спекшегося серебра. На заводе в чистом виде серебро не использовалось, использовался серебро содержащий припой, но в ограниченном количестве. В коробочках же серебра было несколько килограммов. Здесь же нашлись рыболовные блесны и вольфрамовые мормышки для зимней рыбалки – этот дорогой металл использовался в цехе. На блесны и мормышки гальваническим способом был нанесен слой серебра. При допросах выяснилось, что на технологию добычи серебра наткнулись случайно. Качество электросварочных швов на изделиях контролировалось при помощи рентгеновского просвечивания. Рентгеновские пленки какое-то время хранились, а потом подлежали уничтожению. Попросту сжигались. Один из рабочих, убирая из печи золу, обнаружил кусочки сплавленного металла. Показал Никите Павловичу, тот начальнику цеха. Сделали анализ – металл оказался серебром. Из рентгеновских пленок, покрытых серебро содержащим раствором, при сжигании образовывалось значительное количество чистого серебра. Открытие утаили. Для сжигания пленок была изготовлена специальная печь, зола просеивалась в присутствии Никиты Павловича. Он же забирал весь металл, ничего не объясняя рабочему. Слухи о серебре в цехе ходили: этого нельзя было скрыть от работниц гальваники, те готовили серебряный раствор для небольшой, лабораторного типа ванны гальваники, где серебрились, по указанию начальника гальванического участка, блесны, мормышки. В сейфе начальника цеха рядом с красивой фляжкой со спиртом стояли пять оригинальных, красивых посеребренных рюмочек, выточенных в цехе.

Траншея за цехом была раскопана экскаватором. В ней, помимо того, о чем говорилось на собрании и что было подтверждено протоколами допросов, еще были найдены не распакованные мешки с медным купоросом и содой для гальванических ванн.

Были произведены обыски в гаражах Бакулева, Поздеева, Бориса Львовича Фоминых – молодого человека, главного технолога завода, талантливого металлурга, имеющего правительственную награду – орден «Знак Почета». Он был зятем Генриха Ивановича и его черная «Волга» имела право въезжать на объект и выезжать без досмотра. В гаражах тоже очень многое заинтересовало следователей.