Read the book: «Свет родной звезды», page 2

Это были особи одного роста, одного цвета, с одинаковыми головами и далеко посаженными миндалевидными глазами под тяжелыми длинными складками то ли бровей, то ли век. В голове, как пчела на цветке, закопошилась ассоциация, Оля прикрыла глаза подумать, но образ исчез.

– Приглашать быть здесь, – прозвучал размеренный механический, но достаточно мелодичный голос.

Она еще раз огляделась и присела на небольшой и очень удобный стульчик по соседству. Он был приставлен к белому коробу с обтекаемыми краями, внутри которого градиентом от розового к сиреневому расползался плотный пучок света.

Взгляд женщины скользил по очертаниям предмета внутри, Оля различила серое удлиненное тельце с недоразвитыми отростками и тройным хвостиком на конце, которыми существо пыталось уцепиться за что-то невидимое. Она равнодушно скользнула по нему взглядом пока не различила черные мутные глазки под набухшими розоватыми бугорками.

И вот тогда Оля поняла, что этот предмет живой, и что он смотрит на нее.

Она вскрикнула и всплеснула руками, потеряла равновесие и упала на бок. Женщина завертелась на полу, как жук, встала и замахала кистями, причитая:

– Господи, что это? Господи, что это за мерзость?

– Дитя планеты Заграй.

– Зачем это?

– Взрастить, как дитя с Земли. Любить, видеть сильным.

– Господи, это гусеница? Мерзость, мерзость!

Ольга пятилась назад и продолжала отталкивать от себя воздух.

– Какое дитя, я на него смотреть не могу… Уберите! Меня сейчас вырвет!

Она прижала ладони ко рту, закашлялась.

– Куда я попала?! Божечки мои!! Ох, мамаааа, ох, кх-кх… Противно-то как, это же личинка! Она же двигается, о боже.

Женщина зажала рот руками, надеясь спастись от тошноты.

– Ха, личинок любить. Да вы тут все уроды! Да пошли вы! Да пошли вы!!!! – голос превратился в мычание и оборвался.

Резко, в порыве внутреннего отчаяния она чуть было не бросилась назад, но в проходе позади уже висели длинные призраки, и пленница беззастенчиво зарыдала.

Ее взяли под руки. Долго и автоматически Оля переставляла ноги пока не поняла, что находится у себя. Собственная участь теперь окончательно ясная показалась ей не только пугающей, но и беспросветной. Она опустилась на кровать и долго сидела в тупом оцепенении.

Так же, как и до этого, перед ней стоял стол с подобием фруктов. И вдруг, что было сил, она оттолкнула его и начала топтать инопланетные плоды, уничтожая воспоминания о сером детеныше.

Она давила, пинала, растирала липкие следы по полу, и тут браслеты мигнули белым светом, затем еще раз и еще, и когда она снова подняла ногу, ее прошибло разрядом от пяток до макушки. Свет погас.

– Очнитесь.

Голос прозвучал в ушах ледяным эхом, и Оля закрыла их ладонями и перевернулась на живот.

«Я никуда не пойду, я не хочу думать, ничего вспоминать, я ничего не буду есть, я не хочу жить. Все исчезнете, вы все для меня исчезнете», – она заплакала. – «Ничего не хочу знать!»

Вокруг все стихло. Она сгребла подушку и представила маленькую шуструю Берту, которая так задорно прыгала по кровати, когда Оля отдыхала, или начинала делать в одеялах подкоп, совать мордочку ей в нос и щекотать усами. Оля улыбнулась, глубже зарылась в простыни, от них пахнуло Бертой и любимыми духами. Хорошо.

Она долго лежала, укутавшись с головой, заснула, и снова ее разбудил холодный голос. Она сильнее сжалась, вцепилась в простыни и зажмурилась так сильно, что перед глазами пошли круги.

– Время ничто, мы ждать, – прозвучало настолько близко, что Ольга подскочила чтобы поскорее отделаться от этого звука, забилась в изголовье кровати, подобрала под себя ноги и заслонилась подушкой.

На стуле, спиной к окну, за которым двигалось грязно-розовое мерцание, сидел инопланетянин. Его силуэт с удлиненным черепом и покатыми плечами напоминал Оле гору подушек, за которыми она пряталась в детстве. Запрыгнет на бабушкину кровать и шась к стенке, а на подушках тюль белая с кружевными краями, как фата, она под нее подлезет, притаится, найдет ли бабушка. Но бабушка, занятая бесконечными домашними делами, шла долго, и девочка засыпала в мягком убежище.

А сейчас с ней говорила эта гора подушек, от нее зависела вся Олина жизнь.

– Человеческие женщины – большая цена, – продолжал хозяин, – Все проходят боль. Ждем. Вас ждем.

– Не дождетесь, – выпалила Оля и втянула голову в плечи, словно ожидала удара. – Хоть на органы распустите.

– Тело нет интереса. Нужны свойства души.

Оля помотала головой и отвернулась.

– Землянки создавать любовь.

– Чушь, любовь либо есть, либо нет, – гаркнула из-за укрытия.

– Опыты показать, дети планеты Заграй стать главой из-за женщины Земли.

– Интересно. А где их матери?!

– Они вынашивать, рожать. Только.

– И что такого в женщинах с Земли, – Оля вытянула шею.

– Душа.

– Что с ней?

Хозяин повернул голову к окну.

Житель планеты Заграй был существом большого роста с продолговатой головой и длинным лицом. Небольшие широко расставленные глаза с большим синим зрачком притягивали на себя все внимание, и даже выступ розоватого носа, похожий на пятачок, не отвлекал от этой глубокой синевы. Изогнутая, будто сутулая, спина укрывалась серым костюмом из множества тонких пластинок, нанизанных, как чешуя. И Оля узнала…

– Милосердие, нежность, радость, сострадание, вера, зреть будущее.

Исполин подвигал плечами и разложил перед собой небольшие крепкие руки с крупной ладонью и тремя длинными пальцами. Броненосцы!

– Умение представлять будущее – что это еще такое, не понимаю.

– Видеть сильным, эффективным.

– А если оно не такое будет?

– Вы видеть его слабым, жертвой.

– Что за чушь!– Оля откинула подушку. – А если будущее будет другим, я-то причем! Если будущее такое вот несправедливое и мрачное!

– Будущее, каким его видеть. Будущее, какие ваши мысли.

– Это не так! Поверьте мне! – Оля подалась вперед и положила руку на грудь.

– Опыты доказать прав Заграй.

– Хм, ну а если не получается так, как хочешь? Сколько раз я работу меняла, вот, думаешь, сейчас бы мне в бутик на люксовую марку, а меня не берут. Нет мечтам, нет светлому будущему, – она развела руками.

– Вы страхи. Вы нет веры. Вы думать недостойны, – сухо произнес исполин. Маленькая щелка его рта не шевелилась.

Оля опешила.

– Ну, знаете ли, – она задумалась, – Ну, может быть… Так это вообще у всех и каждого.

– Есть люди другие. Верят, выбирают.

– Как это выбирают. Да вы не знаете, вы же с этой как ее…

– Планета Заграй. Раса заграян, – он неуловимо кивнул, – Проводить опыты. Много земных лет женщины качать детей Заграй. Сотни земных лет. Заграй знать, раса заграян нет выбора. Выбор есть земляне.

– Да какой выбор, о чем вы! Я замуж выскочила, как все. Почти сразу родила, а муж сбежал! Сбежал, падла. Алешка недоношенный родился, чуть не задохнулся при родах. Болел, слабенький был. А муж что? Нет, убежал от проблем.

– Не хотеть дать теплоты, много требовать. Не хотеть хорошего будущего, хотеть жить как мать.

– Да что вы говорите! – Оля перешла на крик. – Мать всю жизнь с алкашом мучилась. Всю жизнь у меня перед глазами ее слезы. О каком желании вы говорите!?

– Успокоиться. Вы нет безопасно.

– Тьфу на вас! Оля подошла к столу, где еще стояла кружка с чайными потеками. Быстрым решительным шагом, что-то шамкая себе под нос, она прошла к санузлу и налила из крана прозрачную жижу, а затем вернулась обратно и села на край напротив собеседника.

– Вот смотрите, я вам сейчас все объясню о своих мечтах, – она по-мужски расставила ноги и уперлась локтем в колено, – Я семью хорошую хочу, чтобы у сына братик там был или сестричка, мужик нормальный чтоб его воспитывал. А что получается, вокруг одни слабаки. Пьют или гуляют. Да и Лешка что, вечно молчит, огрызается, домой не ходит. Это нормально на мать гаркнуть, игнорировать, не учится! Только шмотки ему подавай да на карман, чтобы школу прогуливать. Мать ему вообще никак, только криком и можно.

Во рту у нее пересохло и давно уже хотелось отхлебнуть прохладной водички, а лучше выпить залпом, но она считала жизненно необходимым высказать этому яйцеголовому, как он ошибается.

– Выбрать не любить сына, не проявлять добрых чувств. Выбрать думать самцы слабые и плохие. Дитя расти слабым, плохим.

– Ложь!– Оля подавилась и глухо откашливалась.

– Хотеть обвинять других.

– Это все неправда, я хочу счастья. Но все против меня! – Оля сделала быстрый щедрый глоток.

– Самка не хотеть.

– Да с чего вы это взяли? Опыты что-ли ваши? – с высокомерной ухмылкой она отхлебнула из кружки.

– Опыты. Пить воду, – его кисть вздрогнула, инопланетянин медленно отогнул длинный костистый палец и ткнул ей в лицо, – Заграй нет воды. Самка Земли делать вода.

Множество брызг разлетелось по сторонам, Оля закашлялась, ее щеки раскраснелись, глаза блестели.

– Можно менять ход мысли. Всегда можно дать детеныш любовь. Времени нет, пространства нет. Любовь орган тела самки Земли. Любовь нет конца. Нет любви, особь брак, смерть.

– Вас послушаешь, так получается, я деформировала собственного сына!? – Оля жадно всматривалась в собеседника.

– И жизнь.

Оля сцепила зубы, внезапно ее взгляд остекленел, кровь отхлынула от лица, щеки побледнели. Она зло и равнодушно заявила:

– Это все ложь. Дичь какая-то! Мне это не подходит.

– Сотни земных лет самки Земли детеныши Заграй. Заграй стать великая.

– А сами-то вы, сами-то что?

– Раса Заграй нет выбора.

– А мне-то что? Какое мне до вас дело? Мне-то что делать? – она самодовольно ухмыльнулась и перекрестила руки на груди.

– Другие особи говорить, просить прощения.

– Ахах! Ага, – отхаркнула она и встала, – Да пошли вы со своей философией. Я во всю эту чушь не верю! Психология… Карты-звезды-прогнозы… Нет. Прощения я у них ещё просить буду. Это они мне жизнь испортили. Они! Я – жертва. Я!

Оля встала напротив гостя, помолчала, несколько раз кольнула грудь сведенными пальцами и начала ходить по комнате. Она будто что-то напевала, наклонялась к полу, поднимая невидимые предметы, ушла за загородку, долго возилась, и когда вернулась, комната была пуста.

Оля села, положила перед собой тугие кулачки и тяжело вздохнула. Комок в груди, снова душил её. Все это было гадко.

Все до одной мысли врезались в одну точку, этой точкой был Леша, сын, которого она на самом деле давно предпочитала игнорировать. Оля представила его одного, растерянного, больно закусила губу, чтобы не заплакать. А потом перед глазами возникла шумная компания незваных гостей и захламленный дом, и почувствовала прилив испепеляющей ярости: «Сволочь!» – свистнуло между зубами, – «Вы все сволочи!»

Дни тянулись медленно и скучно. Оля безраздельно предалась апатии и злой раздражительности. Общение с заграянами она открыто саботировала. Действенный способ – просто не обращать внимания, а если сильно докучали металлическими голосами или бесшумными посещениями, она начинала орать, громко причитать или изо всех сил размахивать простыней.

Оля безумствовала со вкусом и полной самоотдачей, а затем перестала вставать, в санузел ходила только по острой нужде. Так же пропали из рациона вода и земные деликатесы вроде сосисок и чая. Она безучастно жевала биомассу в виде фруктов и снова пряталась под одеяло в его сомнительный покой.

Каждую минуту, что обволакивала её, сдавливала, душила, она растворялась в воспоминаниях о Берте. Любовь этого маленького создания, искренняя и безупречная, согревала её душу и ещё дальше отдаляла от остального мира. От родных людей, отношения с которыми требовали труда и любви. От себя, жалкой и грязной. От будущего, которое теперь могло стать только унылым и беспроглядным.

Собака принимала её и такой, собака не требовала понимания, поддержки, веры. Это была хорошая породистая псинка с весёлым характером и живыми глазками. Она так быстро откликалась на её голос и так обезоруживающе ей радовалась, что никакого труда от Оли было не нужно. Чистая обоюдная любовь связывала их воедино. И это все. Не было претензий, неоправданных ожиданий, гниющих внутри обид. Нет, только радостный лай, безумная радость встречи и лёгкий нрав.

Она прибегала к ней в постель, юлой крутилась на подушке и засыпала с тоненьким умилительным посвистом, как малыш. Оля трепетала от нежности, и заходилась от приливов горячей и чистой любви. От любых проблем можно было спрятаться в этот Бертин писк и топоток маленьких лапок, несущих её к хозяйке.

И сейчас, каждую минуту она воскресала в себе безопасные воспоминания и погружалась в них без остатка. И даже утрата самой Берты, оставшийся от нее лишь дух памяти, были зоной безмятежности и покоя.

Дальше падать было некуда. И Оля схватила за хвост одну быструю мысль: вот так и буду жить. Но внутренние силы крепли, и она стала высовывать нос из укрытия чаще и мечтать о неведомой, запредельной жизни, глядя в сказочный, переливчатый монолит окна. На ум приходили книжки, прочитанные еще в детстве, о бескорыстных разбойниках и великих мореходах, рыцарях, феях. Она листала их далекие страницы и дописывала новые главы, меняла финалы и наполняла свою жизнь совершенно неправдоподобными личностями. Они заменяли собой ее реальную жизнь.

Когда в комнате послышался шорох, Оля не повела и глазом. Пришельцы ее не отвлекали, пусть ходят, сколько хотят. Но издали опасливо окликнули по имени, и Оля напряглась. Голос был абсолютно мужской. В нем был и тембр, и эмоции, и даже легкая, едва уловимая картавость. Она вскочила на постели.

– Ух, – глухо выдохнул силуэт у входа.

Оля подскочила на ноги и замерла на скомканных простынях.

– Святые кустики! – проговорила тень, – Здра-вствуйте.

Женщина ринулась вперед и через миг была рядом.

– Кх, кх, – кашлянул в кулачок, – Анатолий, – поправил очки и посмотрел на нее ясными голубыми глазами.

Оля молчала, сверлила мужчину взглядом. Он еще раз кашлянул и отступил в сторонку. Поглядывая себе под ноги и прищурившись, Анатолий внимательно осматривал комнату.

– Можно я, – кивнул на креслице у стола, – присяду?

Оля тяжело дышала, ноздри вздымались, как у загнанной лошади, в груди хрипело, и она приоткрыла рот, будто силясь что-то произнести. Но вместо слов пленница ринулась на вторженца и размашистым отважным движением положила ему на грудь жадные пятерни.

– Что, – фальцетом выкрикнул Анатолий, – кх, кх, вы делаете? – он отступил назад.

– Живой, – раздалось из сухого молчаливого Олиного горла, и дальше, как угроза, – Откуда?!

Она, роняя неразборчивые слова, тянула вперед руки. По щекам катились слезы. Анатолий вжался, склонил голову (объятий было не избежать), и тут же Оля прильнула к нему и запричитала в ухо.

– Родненький, человечек. Да как ты здесь, да как же это так? О, Господи, живой, живехонький. Анатолий, Толечка! Да неужели этот мир обитаем-то.

– Ну, конечно, тут же много женщин, – Анатолий пытался высвободиться и крутил корпусом.

– Хорошо-то как, с живым человеком поговорить. Так вот дождалась Олька-то. Ох, батюшки мои! Защитник ты мой. Человечище! Толечка.

Она заплакала, уткнувшись ему в шею, и мужчина положил на нее руки. Так они стояли, пока Оля не скользнула назад и села на кровать. Анатолий опустился в кресло, снял очки и провел ладошками по глазам и щекам.

– Грязно тут как-то у вас.

– Что? – Оля отмахнулась, – Откуда ты тут? Как ты здесь оказался? Ха-ха-ха. Я же не поверила, думала галлюцинации начались.

Засмеялась. Провела руками по волосам.

– Сколько я тут всего натерпелась. Да я сначала и думать не могла, что меня того, киборги эти выкрали. Думала бывший. Ох, ну и происшествие. А ты знаешь, у них тут личинки такие, типа их дети, так я нужна для того, чтобы их нянчить. Вот умора! А тут ты. Ох, я не могу.

Замерла, глаза ее сияли. Свет из окна освещал ее грязные слежавшиеся волосы, несвежий в пятнах балахон, но внутренний свет женского горения преображал все несовершенства, и Анатолий не мог отвести глаз. Сковывающая его неловкость отошла, и мягкая улыбка изогнула пухлые бархатные губы.

Оля засмеялась и запустила руки в волосы.

– О, боже, – спохватилась она и начала себя осматривать. – Мамочки, не смотри на меня. Ох, подожди, я сейчас.

Она метнулась к санузлу и вдруг замерла, развернулась к нему.

– Ведь ты же не уйдешь? Ты не исчезнешь?

Она бросилась обратно и упала к его ногам. Она забыла, что свет из окна может высветить все ее морщины и помятое лицо, что такая близость обнажает все ее стыдные запахи, но страх заглушил все остальное.

– Ммм, – промычал Анатолий.

– Иди, иди сюда, постой рядом. Давай ты мне о себе расскажешь, я превращусь в слух, ни словечка не пропущу. Но я это, в душ, срочно, ой, быстро.

Оля смутилась, засмеялась, потащила его за собой и прислонила к загородке у санузла.

Свет за окном бил в комнату. Анатолий мялся на месте. Взглядом он щупал кучи простыней на кровати и рассматривал пятна на полу, то и дело почесывал кончик носа и обтирал тыльную сторону ладони о длинный балахон.

– Ну, расскажи о себе. Ой, я никак в себя не приду. Как это вообще возможно? Как это вообще возможно!

За перегородкой журчала вода и вторила журчанию Оли, легкому смеху и возгласам, произносимым с искренней детской непосредственностью.

– Эм, мэ, ну, как все.

– Что, как все? Не расслышала, – снова смех.

– Как все сюда попал, украли эмм…

– Вот зачем так поступать! Одно слово, нелюди. Ты представляешь, меня как скрутили, чпок, браслетами по рукам и ногам, я думала… отрезали. Ноги и руки имею в виду. Ох, нелюди.

– Ох, Толя, вот и сказала, не думала, что язык повернётся, – усталый голос замер, – Ненавижу!

Грохот, отголоски торопливых движений, и Оля вышла обратно в молочном платье с тюрбаном из полотенца на голове. Она была свежей и помолодевшей, спокойной и грациозной. Стояла, молчала, смотрела на него ласково и безотрывно. Взяла за руки и медленно, как невесту, подвела к кровати. Сели.

Анатолий тоже улыбался. Его радовала исходившая от нее прохлада и женское тепло. Он дышал всей грудью и твердо сжимал ее мягкие кисти.

– Ну, как ты тут оказался? – прошептала она и коснулась его прядки на лбу.

– Меня тоже украли, ничего не помню. Проснулся привязаный, тут, заграяне вокруг стоят. Дернулся раз, два, говорят, не пытайся.

Оля прижала руки ко рту, ее глаза наполнились болью.

– Как же ты?

– Э, ну, пострадал, – монотонно проговорил Анатолий, – Там же все, семья!

Он вырвал руки, ударил себя в грудь, опустил глаза и отвернулся.

Оля уронила голову на ладони и тихонько заплакала.

– С женой хотел помириться, вот шел, никого не трогал. И бац. Очнулся уже тут.

– А что с женой?

– С женой? – помолчал, – Жили плохо. Сын остался неприкаянный. И я не успел ничего ей сказать.

Оля кивала:

– А что хотел сказать?

– Ну, что хотел. Хотел да не сказал. Сейчас, наверное, что-то другое бы сказал. Может и к лучшему, что не сказал.

– Почему?! Надо обязательно было сказать!

– Да что я мог ей сказать, дуре! – Анатолий вспылил. – Да и сам выпил.

Он замялся, потупил глаза.

– Кх, я ж чего тогда у этих молчал, думал, с перепоя кажется, – мужчина засмеялся.

Оля улыбнулась, взгляд не отрывала.

– Я принял для смелости, думал приду, надо же говорить что-то, перед сыном стыдно, она зыркает. Ну я и напился. В собственной квартире чая не нальет, – он поправил очки, интеллигентно отставляя палец.

– А чего же живешь с ней?

– Так ведь сын. Парень хороший растет. А с женой все нелады.

– Может ты чего не делаешь, может не помогаешь?

– Я не помогаю!? Всю душу наизнанку вывернул. Дома грязища, борща не сварит. Да ладно, – он махнул рукой, – домой не хочется.

Гость сопел.

– Может она обижается на что-то? – опасливо предложила Оля.

– А мне каково, а я не обижаюсь? – мужчина брызнул слюной и обтер глянцевые губы.

Помолчали.

– У меня тоже дома такое осталось. Даже думать больно.

Оля встала и подошла к окну, долго стояла, едва касаясь стены. Свет обводил контуры ее тела под легкой тканью, Анатолий замер в неудобной позе, ждал.

Оля перебирала в уме отрывочные слова, готовые, словно реченька, излиться в откровенную исповедь.

– Кх-кх, – гость неловко откашлялся и сел ровно, – Надо как-то тут устраиваться.

– Что? – вырвалось у женщины.

– Ну, тут надо устраиваться. Кто нас обратно отпустит.

– Но они же сволочи! – Оля подошла к собеседнику и уставилась на него.

– А как по-другому.

– Они нас семьи лишили! Боли сколько, – она схватилась за грудь. Давило от невысказанных слов.

– Дак, жизнь-то идет, моя по крайней мере, – Анатолий опустил голову и стряхнул невидимую пылинку с коленей.

– И что? – Оля замерла.

– Как-то устраиваться надо. Отрабатывать хлеб-соль. Чтобы хуже не стало.

Оля поджала губы, отшатнулась.

– А что. Новые условия, конечно, непривычны. Но и заграяне не такие и плохие.

– Заграяне? – переспросила Оля. Она начала ходить по комнате, как привидение.

– Да, заграяне. Одна женщина тут говорит, что еще на Земле слышала о них, ну, типа они представители высшей цивилизации.

– Одна женщина? – ее голос дрогнул.

– Да, здесь же много женщин.

– А мужчины есть? – кокетливая нотка не укрылась от Анатолия, но ее взгляд стал холодным и циничным.

– Не знаю, – неловким движением он поправил очки, встал, будто собрался не уходить, а отползать.

Оля загородила путь.

– А ты зачем приходил, Толечка? – пропел металлический голос.

– Ах, да, – он снова поправил очки, – Я пришел, чтобы передать послание от заграян.

Он снял очки, сильно сжал близорукие глазки и с силой, будто бы отчаянной и обреченной, произнес:

– Заграяне всегда готовы дать шанс землянам на жизнь. Шанс, если они будут служить на благо отведенной им цели.

– Да неужели. А если я не собираюсь служить их цели?

– Тогда они лишают шанса.

Оле не спалось. В голову лезли неприятные мысли. Сердце болело за сына, но она почему-то представляла его маленьким, смешливым дошколенком, с которым они по долгу миловались и свято хранили свои наивные традиции.

Потом из темноты выползал Анатолий, и его корявая тень дрожала на стене и стонала. Невнятные звуки превращались в обрывки слов, заграянские угрозы и голос бывшего: «Я ухожу от тебя, поняла? Ты мне больше никто». Она вскакивала, вытирала холодный пот и плакала от обиды.

Конечно, наивно было полагать, что внезапное появление Анатолия изменит ее положение. Но все же принять, что его подослали, что он ходит ко всем, как проститутка, чтобы оглашать приговор, а не спасать ее, конкретно ее – Олю, она не могла. И бесконечное эхо «конечно, здесь же много женщин», резало и жгло, словно ее снова бросили, как надоевшую, скучную, навязчивую школьницу.

Время текло, время утекало. Оля растворялась в нем и слабела умом, уставшая от постоянного бегства от боли и страха за себя.

И вдруг Анатолий появился снова. Возник на пороге и молча смотрел, как неспешно она разворачивает к нему оторопелое лицо и беззвучно шевелит губами.

– Извините, я снова к вам, – невнятно проговорил он и вцепился в очки, то поправляя их, то разминая красные глазки.

Вместо слов Оля прохрипела долгое «ооо» и закашлялась.

– Вы извините. Можно я сяду.

– А у вас что, своего бункера нет?

– Ха, бункера. Да есть.

– Чего не сидится?

Анатолий замешкался и раскраснелся.

– Да ладно, говорите. Хоть тишину разогнать.

– Вы думаете?

– Хуже не будет.

– Ну, не знаю. С женщинами всегда, как на минном поле.

– С женщинами, – эхом повторила Оля, – ходок что ли?

– Ну вот я же говорю, противотанковые мины на каждом шагу.

Оля склонила голову набок и криво улыбалась. Гость привстал, сел, а женщина продолжала смотреть в одну точку.

– Что новенького? – Анатолий пытался изобразить лёгкость, но осекся.

Оля перевела на него взгляд.

– Зачем вы пришли?

– Задание партии, – тихо и осторожно ответил мужчина.

– Партии? Правда? – Оля вдруг оживилась. – Какой?

– Хэх, – крякнул Анатолий, – Это, как его, шутка.

– В смысле?

– Ну, шутка такая, там, когда говорят про золото партии, про задание партии.

Ее лицо осталось каменным.

– Так я не поняла. Ты чего здесь забыл. Не меня же спасать, – Оля моргнула одним глазом.

– Да нет, конечно. Просто пришёл пообщаться.

Ее губы скривились, словно она смотрела на червяка, взгляд наполнился горечью, и она прошипела:

– Как приятно слышать, что никто не заинтересован в твоём спасении.

– Да какое уже спасение, мы ж пленники в чужой цивилизации.

Оля не слушала, она отвернулась к толстому стеклу окна. Её лицо было бледным, черты размытыми в блеклом свете, и она казалось собственной погребальной маской.

– Я вот думаю, что никто не потеряет от того, что меня вдруг не станет по-настоящему.

– Ну, этого я не знаю, – скороговоркой пробормотал Анатолий, и Оля развернулась к нему, – Это вам видней, вы ж там как-то жили.

– А ты, значит, ценный экземпляр. Точно, и тут вон устроился по бабам ходить, – Оля констатировала.

– Ну, почему сразу устроился. Почему по бабам ходить. Я же понимаю, что нянчить мне никого не доверят. А что остаётся?

– Бедненький, и ничего-то ему не остаётся. Снова безвыходная ситуация.

– Почему снова-то, она безвыходная.

– И шкурку надо спасать, чтоб до старости дотянуть. До старости так ходить общаться будешь?

– А что мне остаётся!?

– Ох не могу, тошно мне! – Оля заломила руки и рывком встала со стула.

– Что такое?

– Какой же ты мелкий человек. Ты и с женой так своей? Все у тебя безвыходное. Всё тепленькое местечко важнее. Вы случайно не с мамочкой твоей живете?

– Жили, а что в этом такого?

– Да, конечно, ничего. Счастливая семейка, упаси бог.

– Знаете что. Я попрошу уважения!

– О чем ты? О каком уважении? Ты сам-то никого не уважаешь.

Вдруг ее глаза загорелись, щеки зарделись, она горячо продолжила:

– Конечно! О чем я. Ты же, Толенька, миротворец. Да? Только бы никто не ссорился.

– А что в этом такого?

– Ха-ха-ха, меня осенило, – она хохотала в голос, – И вашим и нашим, попрыгунчик?

– Это не ваше дело, это моя частная жизнь! Перестаньте!

Ольга хохотала.

– Частная жизнь, не могу. Это тоже моя частная жизнь, – она обвела руками вокруг, – и ты мне мешаешь! Мне неприятна твоя позиция. Мне не нравишься ты, слабак!

– Вот, значит, как, хорошо, – он прятал глаза, краснел, пятился к выходу.

– Слабак! Слабак! Слабак!!!!

Его шея стала бордовой, он исподлобья смотрел на Ольгу.

– Я вас понял. Понятно.

Ее браслеты начали вибрировать, их цвет бледнел и из оранжевого становился белым. Женщина замерла и тут же бросилась за перегородку, послышалось журчание и шумное интенсивное дыхание, а потом всхлипывания и тишина.

Анатолий выскользнул прочь.

Ее комната была идеально вымыта. На столе в бликах неровного света играли зеленые яблоки и чуть недозрелые бананы. Оля восседала на маленьком стуле у окна. Волосы, собранные в высокий тугой пучок, делали ее похожей на царицу в будуаре.

Она держала в руках маленькую подушку, представляя, что это Берта, гладила ее, теребила ее милые упругие кончики, и ум вынашивал уколы, подсечки, безжалостные пикировки, обличения и главное: приговор.

Лютая ненависть, прожигающая ее душу с момента переселения, обрушилась на собрата по несчастью. Нет! Он продался заграянам. Значит, он такой же, как они, и это он отвечал за все ее беды. Этот неуверенный, подлый человек, предатель, слабак, враг номер один. И не мужчина!

Ох, как она устала от немощных, сомневающихся и жалких мальчиков-переростков. Как хотелось ей хоть раз оказаться в охапке сильных рук, услышать требовательный и сильный рык самца: «Теперь ничего не бойся, ты со мной!» И не хотела она уже больше нисколечко оправдывать его глупыми «ах, ведь здесь так много женщин, всех не спасешь», «а может он прав, надо же как-то жить», «да и он тоже попал в переплет».

Оля встала. Начала вышагивать из угла в угол, все еще наглаживая подушку. Вдруг двери разъехались, женщина обернулась. На пороге замер долгожданный гость. Оля фыркнула, швырнула подушку на кровать и сложила руки на груди.

Анатолий с понурой головой переступил порог.

– Ох, дружок мой по несчастью заявился. Медом тебе тут намазано?

– Не медом, – выдохнул он.

– Конечно, не медом, – Ольга громко напоказ засмеялась, – А чего же ты ходишь, заграянская рожа?

– Работа такая, – тихо ответил мужчина.

– Что?

– Заставляют сюда ходить, вот и хожу.

– Ах, заставляют.

Оля стиснула зубы.

– Значит, не заставляли бы не ходил бы? – угрожающе произнесла она.

– Да.

– Вот он как, – она развернулась на пятках, подошла к кровати и с размаху подхватила брошенную подушку.

– Так и нечего сюда ходить, – женщина вернулась, пригнулась к нему и тыкнула пальцем в грудь.

Анатолий посмотрел на нее устало.

– Что это у вас?

– Где? – она гаркнула.

– Вот… глаз, дергается что-то.

– Что!?

– Не нервничайте. Браслеты мигают. Нервный тик начался.

– Это вообще не ваше дело! – Оля заорала.

– Зато везде ваше? – он говорил тихо, в нос.

– А может и так, я всегда оказываюсь права!

– Где лево, где право?

– Что? Нет… В важном.

– Вы просто командуете и пальцами тычете.

– Я не тычу, ясно? – Оля выставила вперед указательный палец, но быстро одернула руку. Анатолий усмехнулся.

– И в чем же ваша правота?

– Да во всем.

– Интересно, – он нелепо сконфуженно улыбался.

– Интересно ему, а ну-ка брысь из моей комнаты. Пришел он, умного строит. Да я тебя насквозь вижу. Сладенький, маменькин сынок. Как ты еще жениться умудрился.

Ольга стала напротив, скрестила на груди руки и, повышая голос все больше, продолжала:

– Заявился, иди книжечки почитай, может твои эти дадут.

Анатолий тяжело дышал, разглядывая пол, рука вздрагивала к дужке очков, неловко развернулся на месте, словно что-то мешало ему сделать шаг, и все же ретировался к двери.

– Как же так мамочка не уследила, что сыночка пропал. Слабак ты, Толя.

Браслеты переливались красным, но Оля не обращала внимания и продолжала выкрикивать оскорбления вслед Анатолию, который все же скрылся за порогом. Оставшись одна, она прорычала «слабак», несколько раз ударила кулаками по воздуху, покружилась на месте, и упала на кровать, расставив руки.

Оле казалось, что в ее никчемном бытие появился смысл. Хорошенько подумав, она готова была признать, что это все же нечто другое: плохое развлечение, желание выехать за чужой счет. Но визиты мужчины давали ей ощущение жизни, в которой что-то происходит, в которой кипят страсти, в которой она берет сатисфакцию перед лицом всех ее бывших мужчин. Одна встреча становилась предметом многократных переживаний, которые Оля смаковала и день за днем перебирала в памяти. Но дни посещений были незапланированным событием, и она ждала, что у входа раздастся тихое «здрасте», каждый день.

– Добрый день, – услышала она вдруг и обернулась. Она вытаращила глаза, и тут же их выражение превратилось в хищное.

– О, Анатолий, ну, здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Ой, опять ничего не слышу, что вы сказали?

Анатолий вздохнул и сделал несколько шагов в сторону.

– Я по делу пришел.