Read the book: «Одиссей, или День сурка. Работы по поэтике»

© И. Франк, 2015

© ООО «Издательство ВКН», 2015

Одиссей, или День сурка

1

В девятой песне «Одиссеи» Одиссей рассказывает о своем визите к циклопу Полифему. На примере этой истории удобно посмотреть, как в мифе (и в основанном на этом мифе литературном произведении) отразился обряд инициации (посвящения).

Смысл этого первобытного обряда состоял в приобщении подростков к мифическому знанию. Пройдя инициацию, они становились взрослыми членами племени.

Одиссей и его двенадцать спутников заходят в пещеру Полифема.

Подростки при совершении обряда символически попадали внутрь мифического зверя (то есть были пожираемы им). Им предстояло умереть и родиться заново, родиться обновленными. Обновленными в том смысле, что они сами становились этим мифическим зверем.

Зверь пожирал их, впустив в свое чрево, а они пожирали его, убив зверя (иногда изнутри) и устроив ритуальную трапезу. Так, например, в поэме Лонгфелло «Песнь о Гайавате» Гайавата убивает Великого Осетра Мише-Наму, сжав его сердце:

 
И опять могучий Нама
Услыхал нетерпеливый,
Дерзкий вызов, прозвучавший
По всему Большому Морю.
 
 
Сам тогда он с дна поднялся,
Весь дрожа от дикой злобы,
Боевой блистая краской
И доспехами бряцая,
Быстро прыгнул он к пироге,
Быстро выскочил всем телом
На сверкающую воду
И своей гигантской пастью
Поглотил в одно мгновенье
Гайавату и пирогу.
 
 
Как бревно по водопаду,
По широким черным волнам,
Как в глубокую пещеру,
Соскользнула в пасть пирога.
Но, очнувшись в полном мраке,
Безнадежно оглянувшись,
Вдруг наткнулся Гайавата
На большое сердце Намы:
Тяжело оно стучало
И дрожало в этом мраке.
 
 
И во гневе мощной дланью
Стиснул сердце Гайавата,
Стиснул так, что Мише-Нама
Всеми фибрами затрясся,
Зашумел водой, забился,
Ослабел, ошеломленный
Нестерпимой болью в сердце¹.
 

В результате обоюдного пожирания (этого перемешивания людей с мифическим зверем) подростки превращались в мужчин, в равноправных взрослых членов племени, поскольку становились «дважды рожденными», знающими. Знающими же они становились потому, что «в лице» мифического зверя соединялись с миром. (Мифический зверь как раз и олицетворяет собой предстоящий человеку мир в его совокупности. И мир этот одушевлен, он вступает с человеком в диалог.) Посвященным открывались все связи вещей, зверей, людей, все тропинки в лесу. После этого они могли охотиться и жениться. И становились едины в том смысле, что после обряда они все были уже не просто отдельными мальчиками, но единым медведем или, скажем, китом. Все племя было единым зверем.

Во время обряда подростки попадали в некое закрытое пространство, символизирующее утробу мифического зверя. Это могли быть прорытый под землей туннель, просто глубокая и закрытая сверху яма, особый домик со звериными аксессуарами (вход, оформленный как пасть, «курьи ножки», рога и т. п.), пещера…

Пещера Полифема – чрево мифического зверя. Одиссей и его спутники приносят в пещеру вино и съестное и в самой пещере находят съестное и питье:

 
Взял я с собой тем напитком наполненный мех и съестного
Полный кошель: говорило мне вещее сердце, что встречу
Страшного мужа чудовищной силы, свирепого нравом,
Чуждого добрым обычаям, чуждого вере и правде.
Шагом поспешным к пещере приблизились мы, но его в ней
Не было; коз и баранов он пас на лугу недалеком.
Начали всё мы в пещере пространной осматривать; много
Было сыров в тростниковых корзинах; в отдельных закутах
Заперты были козлята, барашки, по возрастам разным в порядке
Там размещенные: старшие с старшими, средние подле
Средних и с младшими младшие; ведра и чаши
Были до самых краев налиты простоквашей густою².
 

В дальнейшем происходит обмен: Полифем поедает шесть спутников (три раза по двое – на каждый прием пищи), Одиссей угощает его «пурпурно-медвяным вином». А до этого (еще не успев познакомиться с хозяином, ожидая его возвращения в пещеру) гости угощаются сами:

 
Яркий огонь разложив, совершили мы жертву; добывши
Сыру потом и насытив свой голод, остались в пещере
Ждать, чтоб со стадом в нее возвратился хозяин. И скоро
С ношею дров, для варенья вечерния пищи, явился
Он и со стуком на землю дрова перед входом пещеры
Бросил; объятые страхом, мы спрятались в угол; пригнавши
Стадо откормленных коз и волнистых баранов к пещере,
Маток в нее он впустил, а самцов, и козлов и баранов,
Прежде от них отделив, на дворе перед входом оставил.
 

Позже, начав уже постепенно поедать своих гостей, Полифем будет заводить в пещеру все стадо целиком. Пещера – мифический зверь, а козлы и бараны – его составляющие, его звериные единицы. Проходящим инициацию подросткам предстоит превратиться в единицы мифического зверя, стать козлами и баранами. Одиссею и его спутникам удается (после ослепления циклопа) покинуть пещеру, спрятавшись под баранами, соединившись с баранами, то есть как бы превратившись наполовину в зверей:

 
Вот что, по думанье долгом, удобнейшим мне показалось:
Были бараны большие, покрытые длинною шерстью,
Жирные, мощные, в стаде; руно их, как шелк, волновалось.
Я потихоньку сплетенными крепкими лыками, вырвав
Их из рогожи, служившей постелею злому циклопу,
По три барана связал; человек был подвязан под каждым
Средним, другими двумя по бокам защищенный; на каждых
Трех был один из товарищей наших; а сам я?.. Дебелый,
Рослый, с роскошною шерстью был в стаде баран; обхвативши
Мягкую спину его, я повис на руках под шершавым
Брюхом; а руки (в руно несказанно густое впустив их)
Длинною шерстью обвил и на ней терпеливо держался.
 

Поскольку при инициации должно произойти поедание, направленное в обе стороны (посвящаемых ест мифический зверь – и они едят мифического зверя), Одиссей и его спутники (та половина, что уцелела) едят баранов Полифема, которых им удалось угнать:

Якоб Йорданс (1593–1678). Одиссей, совершающий побег из пещеры Полифема

 
Тучных циклоповых коз и баранов собравши, добычу
Стали делить мы, чтоб каждому должный достался участок;
Мне же от светлообутых сопутников в дар был особо
Главный назначен баран, и его принесли мы на бреге
В жертву Крониону, туч собирателю, Зевсу владыке.
Тучные бедра пред ним мы сожгли. <…>
Жертву принесши, мы целый там день до вечерного мрака
Ели прекрасное мясо и сладким вином утешались.
 

Посвящаемые приносятся в жертву – и приносят жертву. Они и жертва, и жрецы.

С пещерой как чревом зверя более-менее понятно. Но кто такой Полифем? Если присмотреться к нему, он и есть гора, в которой находится пещера (и тогда пещера – это его чрево):

 
К берегу близкому скоро пристав с кораблем, мы открыли
В крайнем, у самого моря стоявшем утесе пещеру,
Густо одетую лавром, пространную, где собирался
Мелкий во множестве скот; там высокой стеной из огромных,
Грубо набросанных камней был двор обведен, и стояли
Частым забором вокруг черноглавые дубы и сосны.
Муж великанского роста в пещере той жил; одиноко
Пас он баранов и коз и ни с кем из других не водился;
Был нелюдим он, свиреп, никакого не ведал закона;
Видом и ростом чудовищным в страх приводя, он несходен
Был с человеком, вкушающим хлеб, и казался лесистой,
Дикой вершиной горы, над другими воздвигшейся грозно.
 

Полифем – мифический великан наподобие скандинавского Имира³, совпадающий с миром в целом (лес на вершине горы – это волосы на его голове и т. п.). Это одушевленный мир, мир как личность. И в то же время Полифем – мифический зверь, поедающий проходящих инициацию гостей. Например, лев:

 
<…> и, ответа не дав никакого, он быстро
Прянул, как бешеный зверь, и, огромные вытянув руки,
Разом меж нами двоих, как щенят, подхватил и ударил
Оземь; их череп разбился; обрызгало мозгом пещеру.
Он же, обоих рассекши на части, из них свой ужасный
Ужин состряпал и жадно, как лев, разъяряемый гладом,
Съел их, ни кости, ни мяса куска, ни утроб не оставив.
 

В пещеру посвящаемые входят, чтобы затем из нее выйти. Так и Полифем отрыгивает, выблевывает проглоченных спутников Одиссея:

 
Тут повалился он навзничь, совсем опьянелый; и набок
Свисла могучая шея, и всепобеждающей силой
Сон овладел им; вино и куски человечьего мяса
Выбросил он из разинутой пасти, не в меру напившись.
 

Но почему в данной истории происходит расщепление образа мифического зверя на гору с пещерой и великана-людоеда? Почему бы не сделать так, чтобы герои просто были поглощены неким огромным зверем, а потом как-нибудь из него выбрались?

Дело в том, что Полифем – не только зверь, через чрево которого должны пройти посвящаемые, но и зверь, которым они должны стать в результате своей смерти и нового рождения. Это тот личный демон, которого получает в подарок каждый из посвящаемых. Это звериный двойник, который будет определять судьбу каждого из них. И двойник этот амбивалентен: он может быть благодетельным и зловредным, ангелом и чертом. Полифем определяет судьбу Одиссея и его спутников негативно, пожаловавшись на них своему отцу Посейдону. А судьбу Гайаваты его звериный двойник определяет позитивно – из чрева Мише-Намы ему помогает выбраться белка Аджидомо:

 
Поперек тогда поставил
Легкий челн свой Гайавата,
Чтоб из чрева Мише-Намы,
В суматохе и тревоге,
Не упасть и не погибнуть.
Рядом белка, Аджидомо,
Резво прыгала, болтала,
Помогала Гайавате
И трудилась с ним все время.
 

А вот белка в начале плавания, до сражения:

 
На корме сел Гайавата
С длинной удочкой из кедра;
Точно веточки цикуты,
Колебал прохладный ветер
Перья в косах Гайаваты.
На носу его пироги
Села белка, Аджидомо;
Точно травку луговую,
Раздувал прохладный ветер
Мех на шубке Аджидомо.
 

Двойничество Гайаваты и белки подчеркуто ветром, раздувающим как перья Гайаваты, так и мех Аджидомо.

Так мифический зверь здесь расщепляется на Великого Осетра Мише-Наму и белку Аджидомо.

Представим теперь рассказ о встрече Одиссея с Полифемом в виде схемы.

Во-первых, перед нами Одиссей. Одиссей – посвящаемый, приобщаемый к мифическому знанию, которое, как известно, есть сила. Короче говоря, Одиссей – герой (точнее, становится героем).

Во-вторых, гора с пещерой. Это мифический зверь. Это поедающая и порождающая утроба, дарующая как жизнь, так и смерть (без которой жизнь, новая жизнь, невозможна). Короче говоря, пещера – источник жизни.

В-третьих, Полифем. Полифем – звериный двойник-антипод героя, его демон, его судьбообразующий друг или враг.

Эту схему я, пользуясь термином Гёте из его «Морфологии растений», называю «сущностной формой». Вот она:

Герой (посвящаемый) ↔ источник жизни (мифический зверь) ↔ двойник-антипод (звериный двойник).

Я думаю, такова самая простая, самая последняя форма любого сюжета. Если вы на нее посмотрите, так сказать, чисто по-человечески, то есть без всякого мифа, вы согласитесь со мной. В основе сюжета лежит то, что человек проходит испытания, «окунается в жизнь», после чего меняется в ту или иную сторону, становится другим.

Однако в «сущностной форме» вы видите только, так сказать, главные члены предложения. На самом же деле к ней прилагается и целый набор второстепенных членов, которые, в отличие от языкового предложения, в мифическом предложении есть всегда.

2

Посмотрим теперь (на примере истории с Полифемом) на некоторые второстепенные члены сущностной формы.

Обретение героем звериной шкуры. Поскольку посвящаемый превращается в зверя, он должен обрести шкуру (в этом, кстати, и смысл «золотого руна», за которым отправляются аргонавты). В нашей истории звериные шкуры обретаются тем, что Одиссей и его спутники выходят из пещеры в обнимку с баранами. О шкуре Полифема (его личной или надетой) ничего не сказано, однако он сравнивается с лесистой горой. Он лесист – это и есть его шкура. Часто между героем и звериным двойником происходит обмен шкурами (самый, пожалуй, яркий пример из русской литературы – обмен тулупами между Петром Гринёвым и Пугачевым в «Капитанской дочке» Пушкина).

Пристальный взгляд, магический глаз. Поскольку двойник-антипод есть предстоящий герою мир в его совокупности и мир-личность, смотрящий на героя, ему свойствен пристальный взгляд (таков, например, взгляд Рогожина, который ощущает на себе князь Мышкин в «Идиоте» Достоевского). Есть только герой и противостоящий ему мир, больше ничего нет. Герой, подобно Нарциссу, смотрится в воду – и видит встречный взгляд двойника-антипода. Однако, поскольку он встречает взгляд двойника, подчас это взгляд только одним глазом. Глаза – тоже двойники. Причем двойники-антиподы. Поэтому двойник часто либо слеп на один глаз, либо подмигивает, либо имеет разноцветные глаза (как, например, Воланд в «Мастере и Маргарите» Булгакова).

Отсутствие головы, слепота. Одноглазый (или подмигивающий) мир смотрит на героя. Мир – личность. Однако все же не человек (хотя может представать в человеческом и зверином облике). Отсюда возникает образ мира-личности, смотрящего на героя, видящего героя, но при этом лишенного либо головы, либо глаз. Таков, например, образ многоочитого тела (Аргус). (Аргус, кстати сказать, часто упоминается в «Одиссее».) Другой вариант – мир-личность предстает как голова без тела (например, богатырская голова в «Руслане и Людмиле» Пушкина). С одной стороны, как и в случае мира-туловища, произошло отрубание головы (и голова стала синонимом зрячего туловища), с другой стороны, подчеркивается особая зрячесть, особая пристальность взгляда (голова как квинтэссенция зрения). Иными словами, Полифем ослепляется потому, что он – гора, а у горы не может быть глаза.

Тут еще стоит заметить, что в процессе обряда инициации человек утрачивает свою прежнюю идентичность, свое имя. После обряда, например, надевали на голову бычий пузырь и изображали потерю памяти, а то и просто безумие. Например, в сказках. Вот как это описывает В. Я. Пропп в книге «Исторические корни волшебной сказки»:

«Плешивые и покрытые чехлом.

С мотивом неузнанного прибытия часто связан мотив покрытой или, наоборот, непокрытой, безволосой головы. Уже в приведенном примере мы видели: “а свое лицо закрой, не кажи”. Герой часто надевает на голову какой-нибудь пузырь, или кишку, или тряпку. “Тогда выбрал требушину, взял кишки, вымыл как следует, надел на голову – образовалась шляпа у нево, а кишками руки оммотал”. Или: “Иван купеческий сын отпустил коня на волю, нарядился в бычью шкуру, на голову пузырь надел и пошел на взморье”. “Купила она три кожи воловьих. Сработал он себе кожан, так что человек и не видно, и хвост пришил сажени в две”.

Мы видим, что герой в этих случаях почему-то прячет свои волосы, прячет голову.

Этот мотив покрытой головы странным образом часто связан со своей противоположностью – с мотивом открытой, плешивой, лысой головы. Часто этот мотив связан с “Незнайкой”. “Пошел на бойню, где бьют скот, взял пузырь, надел его на голову. Пришел к царю за милостыней. Царь и спрашивает: «Как тебя зовут?» – «Плешь!» – «По отечеству? – «Плешавница!» – «А откуда родом?» – «Я прохожий, сам не знаю откуда»”. Здесь герой, покрывший голову, называет себя плешивым. По-видимому, кишки или пузырь должны скрыть волосы, вызвать впечатление плешивости».

Здесь мы видим как трансформацию головы, так и утрату идентичности. Человек перешел в предстоящий ему мир, стал этим миром, слился со звериным двойником.

Одиссей на вопрос людоеда о его имени отвечает, что его зовут Никто. И это по сути то же самое, что ослепление циклопа.

Жертвенный нож (топор, копье…). Поскольку в центре обряда инициации находится жертвоприношение, мы замечаем и орудие этого жертвоприношения. Между героем и его звериным двойником мы видим жертвенный нож (или его аналог). В нашей истории это кол, которым Одиссей выкалывает циклопу его единственный глаз. Надо сказать, что жертвенный нож – не только орудие убийства, но и соединительное устройство, мост между героем и его двойником-антиподом (сохранились архаические изображения богов в виде двух палок, соединенных третьей). Не случайно кол, которым Одиссей выкалывает глаз циклопу, взят у циклопа же, принадлежит циклопу:

 
Я ж, в заключенье оставленный, начал выдумывать средство,
Как бы врагу отомстить, и молил о защите Палладу.
Вот что, размыслив, нашел наконец я удобным и верным:
В козьей закуте стояла дубина циклопова, свежий
Ствол им обрубленной маслины дикой; его он, очистив,
Сохнуть поставил в закуту, чтоб после гулять с ним; подобен
Нам показался он мачте, какая на многовесельном,
С грузом товаров моря обтекающем судне бывает;
Был он, конечно, как мачта длиной, толщиною и весом.
Взявши тот ствол и мечом от него отрубивши три локтя,
Выгладить чисто отрубок велел я товарищам; скоро
Выглажен был он; своею рукою его заострил я;
После, обжегши на угольях острый конец, мы поспешно
Кол, приготовленный к делу, зарыли в навозе, который
Кучей огромной набросан был в смрадной пещере циклопа.
Кончив, своих пригласил я сопутников жеребий кинуть,
Кто между ними колом обожженным поможет пронзить мне
Глаз людоеду, как скоро глубокому сну он предастся.
 

Более того, кол здесь – ствол дерева (а не просто ветка). И кол – мачта корабля. Иными словами, кол – Мировое древо.

Кружение и падение, огонь и вода. Когда герой видит своего двойника-антипода, у него кружится голова (я → двойник → я → двойник…) Он падает вниз (погружаясь в мир – как бы спускаясь по пищеводу мифического зверя⁴). Обряд передает это падение-погружение различными способами. Один из них особенно выразителен: подросток должен был броситься с дерева вниз (с привязанной к ветке ногой). Кружение передается в обряде как различными круговыми передвижениями подростков (например, хороводом), так и круглыми предметами (например, венками).

Кружение и падение обычно сопровождаются образами двух стихий – огня и воды соответственно. Кружение – огонь, падение – вода.

В конце рассказа Гофмана «Песочный человек» (1817) главный герой Натанаэль идет на прогулку с невестой Кларой и ее братом Лотаром, поднимается с невестой на башню – и замечает своего страшного двойника-антипода. Это Коппелиус, он же Коппола: