Смежная зона. Фантастический роман

«Желания – половина жизни, безразличие – половина смерти.»

(Халиль Джебран)

«Логика может привести вас от пункта А до пункта Б, но воображение доставит вас куда угодно. »

(Альберт Эйнштейн)

Иллюстратор Егор Демовский

Корректор Татьяна Юлис

© Илана Викторовна Чубарова, 2023

© Егор Демовский, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0056-4938-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Автор не только держит интригу сюжета, но и совершает экскурс в глубины человеческого подсознания. „Смежная зона“ написана в стилистике позднего Стивена Кинга.»

(доктор медицинских наук, профессор Дмитрий Напалков)

«Эта история просится на экран, впрочем, когда читаешь, уже видишь фантастический приключенческий фильм.»

(кинорежиссёр Вера Токарева)

«В „Смежной зоне“ фантастичны только „условия игры“, а отношения героев вполне реалистичны и психологически точны.»

(писатель Леонид Жуховицкий)

Когда я писала этот роман, никто не думал, что эпоха пандемии уже на пороге. Я вообще писала не столько о медицинском понятии вируса, сколько о психологическом феномене человека внутри своего мира, несмотря на все социальные связи; о философском понятии одиночества как связи с другими измерениями.

Романтическая вера в любовь, детективный сюжет, налет мистики, – все это делает книгу приключенческим романом. Но для меня это попытка осмысления смерти как трансформации, в которой у каждого свой путь.

Этот роман никогда не появился бы в печати, если бы не мои друзья! И еще: роман «Смежная Зона» неотделим от театра «КомедиантЪ». Почему? Это отдельная история, о которой я расскажу в своё время. Низкий поклон всем, кто со мной рядом был, есть или будет.

А сейчас я приглашаю вас в путешествие по Смежной Зоне. И даже на последних страницах романа это путешествие только начинается…

Глава 1

Круглый экран компьютера взмыл со стола на оконные занавески, повибрировал на их шелковых складках и застыл недалеко от форточки. Он всегда так делал, когда чувствовал, что хозяин расстроен.

– Да лезь хоть на потолок, все равно ничего не изменишь, – проворчал Дюман и поплелся на кухню.

Прошло более девяти часов, он опять не успел проверить почту, и она удалила свое письмо. Ну почему Иола, такая умная во всем остальном, не понимает элементарного, что его работа не позволяет проверять почту систематически. Теперь опять обидится и будет делать вид, что между ними вообще ничего нет и не было, что они коллеги по работе и не больше, все это уже бывало, и не раз, и порядком надоело. Тем более, что сегодня он, действительно, очень устал.

Сегодня его подключали к Мирту, и общение было совсем не простым. Мирт жил в виртуальной коме уже пять лет. Обстановка его жизни там не менялась, во время визитов Дюмана он был смирным и апатичным, безразлично принимал приветы жены и дочерей, автоматически передавал ответные приветы им и, казалось, настолько привык к своему странному существованию, что об ином и не помышлял, а речи о выздоровлении воспринимал как полный бред свихнувшегося врача. Мир Мирта представлял собой березовую рощу с крохотным домиком типа сторожки. Как и многие другие больные, в своем мире он не испытывал ни чувства голода, ни чувства жажды; все, что надо, поступало в организм через витаминные капельницы. Но он для собственного удовольствия пытался вести какое-то примитивное хозяйство: собирал и сушил грибы, копал грядки и, за неимением семян, сажал туда все, что находил в своей роще. Вообще Мирт был самым беспроблемным пациентом, но сегодня что-то случилось!

Когда компьютеры просигналили полное погружение, и Дюман открыл глаза в мире Мирта, старика нигде не было видно, дверь сторожки была сорвана с петель, и в роще, в которой в течение пяти лет было лето, явно намечались признаки осени… Мирт нашелся только через полчаса. Он оказался на дереве среди ветвей в полубессознательном состоянии, утверждал, что у него тут было землетрясение, и требовал срочно вернуть его в обычную жизнь. И сколько Дюман не уверял его, что способа излечения больных, подобных ему, еще не нашли, что ученые всего мира делают все возможное, но надо еще потерпеть, этот всегда безропотный человек кричал, угрожал, жаловался, плакал. Это была настоящая истерика. Так иногда ведут себя люди, только-только очнувшиеся в своем мире виртуальной комы. Но чтобы больной со стажем в 5 лет! Такое случилось впервые!..

Когда Дюман вернулся, и его отсоединили от компьютеров и от тела Мирта, он даже не смог написать отчет по визиту в МВК, как это делал обычно. Он прошел в свой кабинет и вместо зеленого жасминового чая попросил у медсестры Любицы чашку кофе с коньяком. Раньше он никогда в рот не брал спиртного на работе, а жасминовый чай был такой нерушимой традицией, что измена ей привела Любицу в шок, и вместо нее кофе принесла сама заведующая лабораторией Агнесса Ди Ян. С Дюманом она работала много лет, знала, что просто так он привычек не меняет, и потому сейчас, ничего не спрашивая, села напротив, напряженно ожидая объяснений. Но доктор был в таком потрясении, что пробурчал только, что Мирт вел себя нестандартно, пообещал написать подробный отчет к завтрашнему утру. Может, и надо было ей все рассказать, но Дюман испугался, что бедного старика отключат от реальности, как это случилось в прошлом году с ветераном МВК Давидсом. Тот просто сошел с ума от одиночества. Он сначала стал требовать, чтобы Дюман приходил к нему чаще, а в последний визит попросту избил его и пытался привязать к кровати, чтобы доктор навсегда остался в его мире. Мир Давидса менялся с завидной регулярностью раз в два месяца, но всегда был похож на сарай или гараж с фотографиями голых красоток на стенах и кроватью посередине. После того случая нападения на врача на Совете было принято решение отключить Давидса от реального мира. Кто-то был против, но Дюманом слишком дорожили, чтобы подвергать его опасности, а если к больному хотя бы изредка не заходит врач-визитер, никакой информации о нем получить невозможно. Его тело в реальном мире не проявляет никаких признаков жизни. Оно ведет себя как тело умершего человека, только что не разлагается и странным образом поглощает все вещества, вливаемые через капельницы.

Давидса исключили из списка посещаемых. Его телу, как и прежде, подавались через капельницы все необходимые вещества, но спустя два месяца в теле появились признаки гниения, и стало ясно, что больной МВК Давидс умер.

В мировой общественности долго еще велись дискуссии о неправомерности отключения больных, о негуманности подобной акции, об ответственности врачей за жизнь этих несчастных. Но все эти споры затихли, когда случаи заболевания МВК из единичных стали превращаться в массовые, когда сначала ученые, а потом и правительства заговорили об эпидемии. Отключение агрессивных больных стало обычным делом. А такие люди, как Дюман, ценились просто на вес золота.

Он снова набрал ее номер… Не берет трубку из вредности? Или так сильно занята?.. Чем? В такое время? Отослал по почте несколько слов о трудном дне, о том, что ждет, скучает, любит, но утром его подключат к следующему больному, и он снова не сможет проверить почту. И почему мужчины всегда любят женщин, с которыми так сложно?

В дверь позвонили. На пороге стояла Куллита, соседка Дюмана, с пирогом в руках. Ее биологические показатели дают шанс сделать из нее такого же визитера, как и Дюман, но пока все подключения давали сомнительный результат: смутные образы, иногда голос, не больше. Когда же Дюмана подключали после нее, больные говорили, что вместо врача было странное облако или плотность, внутри которых угадывались человеческие черты, но такой визит их скорее пугал, чем поддерживал связь с реальным миром. Однако Куллита уже прижилась в лаборатории и, даже если не станет визитером, останется тут просто сотрудником: параллельно она училась на оператора подключений. Она заходила довольно часто и почти всегда с какой-нибудь свежей выпечкой, от нее пахло чем-то очень-очень домашним: даже не мамой, а скорее бабушкой. Она смотрела на Дюмана широко распахнутыми голубыми глазами и явно ждала, что он как-нибудь предложит ей остаться или хотя бы задержаться, но он не предлагал.

– Пирог с курагой и бурым рисом – это особый рецепт, – игриво подмигнув, Куллита прошла без приглашения на правах старой знакомой.

– В чем же особенность? – вежливо поинтересовался Дюман.

Ему сейчас было необходимо дозвониться до Иолы, только ей одной он мог рассказать все, что сегодня случилось у Мирта. У Иолы была потрясающая интуиция, она всегда знала, к чему приведет то или иное событие. Когда Дюман впервые вернулся из мира внутренней комы своего первого больного, Иола грустно предположила, что скоро этот опасный эксперимент станет его основной жизнью. И потом, когда визитерам были обещаны хорошие деньги, и толпы желающих ринулись в лаборатории, именно Иола сказала, что таких людей по всей Земле единицы, и Дюман, даже став миллионером, не сможет воспользоваться богатством, потому что работа заменит ему жизнь. Только спустя полгода ученые выяснили, что для возможности быть визитером нужно редкое совпадение многих биологических показателей. Да и это само по себе еще не гарантирует успеха, как, например, в случае с Куллитой.

Может, сегодня стоит изменить не только привычку пить жасминовый чай после сеанса? Может, пойти навстречу желаниям Куллиты? Дюман представил, что и как должно после этого случиться и почувствовал, что даже с Иолой сейчас он хотел бы просто поговорить или просто помолчать. И ничего больше.

Круг компьютерного экрана вернулся на свое место и смиренно погас.

Куллита напевно излагала все особенности пирогов с курагой и рисом, разливала чай, хозяйничала; мимоходом вытерла пятно на дверце холодильника, поправила складки пледа на диване, что-то переставила на полочке над столом, наткнулась глазами на фотографию Иолы.

– Безумно болит голова, можно я съем твой пирог завтра? – Дюман понимал, что обижает девушку, но ему так нестерпимо захотелось остаться одному.

Глава 2

– То, что ты написал в отчете, – отписка. От Мирта ты вернулся слишком встревоженным. Ты что-то скрываешь, – Агнесса ди Ян выписывала ему направление на подключение к Замату. Все, как всегда, но скрытое напряжение и тревога застыли во взгляде из-под очков.

– Сколько у меня сегодня подключений? – вместо ответа спросил Дюман.

– Семь, как обычно, – Этот пустой вопрос удивил и напряг Агнессу еще больше.

– Поговорим в перерыве.

Рано утром ему звонила Иола. Сама! Что было уже необычно. Сказала, что получила его оправдательных два слова, напишет ответ и вечером ждет у себя – надо поговорить. Привычка общаться письмами укоренилась года два назад. Оба так уставали от общения на работе, что говорить друг с другом не было сил. Встречаясь, они вместе молчали, и от этого им было хорошо. А все, что хотели друг другу сказать, отправляли в письмах. Переехать к Дюману Иола отказывалась, временами куда-то пропадала без объяснений, обижалась, что он не успевает прочесть ее очередное письмо и вовремя ответить. Иногда, капризничая, требовала чего-то совершенно не логичного: например, когда он спит один, класть под подушку листок с ее именем. А однажды она пришла чуть свет, без предупреждения, и, проверив выполнение этого требования, устроила настоящий скандал из-за того, что имя было написано слишком мелко. Но он прощал ей все сумасбродства: никто, кроме нее, не умел так понимающе молчать.

«Встретиться, чтобы поговорить», – для Иолы это было также необычно, как и осень в летней роще Мирта.

Замат встретил Дюмана сдержанно. Его мир был совсем крошечный: маленькая комнатка без окон и дверей, заполненная электроникой, огромным количеством разнокалиберных предметов, старых афиш, журналов. В той, земной жизни Замат был фанатом нескольких музыкальных групп. Здесь у него были все их записи до того года, как он заболел. Первые месяцы он все просил Дюмана принести ему новые диски, но потом, когда понял, что ничего материального «принести» сюда невозможно, уговорил доктора выучивать новые песни и напевать ему здесь на диктофон. Замату повезло: у Дюмана были неплохой слух и голос, и эти записи вкупе с последними новостями о гастролях, концертах, личной жизни участников групп были главной его поддержкой в ожидании излечения и возвращения в реальный мир. В отличие от Мирта, Замат верил, что вернется, что ученые найдут способ. И после всех новостей о музыкантах Дюман должен был подробно излагать юноше новости о научных исследованиях в деле поиска лекарства.

Сегодня Замат проявлял гораздо меньше интереса ко всем новостям. Он сидел в углу своего убежища, похожего на комнату неаккуратного подростка, и смотрел на Дюмана, почти не мигая. Родных в реальном мире у юноши не осталось: мать умерла сразу после его погружения в мир внутренней комы, невеста вышла замуж спустя год, несколько друзей-фанатов были скорее приятелями и как-то рассосались сами собой, а коллег по работе он и в том мире недолюбливал, а здесь и вовсе о них не вспоминал.

Темы общения сегодня исчерпались быстро, Замат сам ничего не спрашивал, на вопросы врача отвечал односложно: «да», «нет, «спасибо». Дюман с трудом дотянул до положенного времени конца визита. Он попрощался, заверил, что в следующий раз появится по графику, посмотрел на часы и при появлении нужных цифр закрыл глаза: привычное подташнивание и легкий озноб. Но обычного сдавливание в груди не появилось, и чувства изменения плотности воздуха тоже. За долгие годы работы Дюман так привык к этим перемещениям, что не испытывал ни дискомфорта, ни страха, хотя многие новички описывали этот процесс, как крайне болезненный. Впрочем, у всех визитеров это происходило по-разному. Для Дюмана же погружения и возвращения уже стали рутиной; он хорошо знал, что должен почувствовать, прежде чем очнется в лаборатории или, наоборот, в мире следующего пациента. Сейчас что-то было не так, и врач не торопился. Когда же, наконец, открыл глаза, он был все еще в мире Замата, и юноша по-прежнему смотрел на него, не отрываясь. Может, что-то с часами?

Обычно время в жизни и внутри миров внутренней комы текло объективно одинаково, хотя больными ощущалось иначе. Только в мире одной из его пациенток, бодрой старушки Гариты Онисьевны, оно вело себя совершенно непредсказуемо, и Дюмана возвращали оттуда принудительно повышенной дозой импульсов. После визитов к этой милой даме он чувствовал себя абсолютно разбитым, хотя общение с ней было приятным. Ее мир был морским побережьем с миражами парусников на горизонте, шезлонгами и душевыми кабинками на берегу, целым пятизвездочным отелем на склоне холма, где пожилая леди меняла апартаменты почти каждый день и танцевала сама с собой на дискотеке. В ее мире были даже фантомы служащих отеля и отдыхающих. Правда, они жили своей фантомной жизнью, и Гариту попросту не замечали, но горничные исправно убирали комнаты, в которых она жила, официанты подавали блюда и напитки посетителям кафе и ресторанов, а Гарита баловалась тем, что съедала или выпивала понравившиеся ей чужие заказы. Еда и питье были для нее вполне реальны, хотя брались непонятно откуда и были предназначены для фантомных людей. Но, в целом, это был далеко не самый странный мир внутренней комы и вполне комфортный, кроме того неудобства, что вечер тут мог наступить через несколько минут после восхода солнца, а ночь тянуться несколько недель по земному времени.

Но Замат – не Гарита. Дюман снова закрыл глаза, глубоко вздохнул и попробовал мысленно связаться с оператором лаборатории. Если не получилось с первого раза, они там должны пытаться вернуть его снова и снова. Легкая тошнота, озноб… и опять ничего. Только немигающий взгляд юноши.

– Гипнотизирует!? – подумал вдруг Дюман. Он снова сделал вдох, закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Взгляд Замата заполнял все пространство.

– Ты меня не отпускаешь? – Спросил Дюман прямо.

Юноша промолчал, но в глазах появилось что-то вроде злорадства.

– Я нужен другим больным. Их сотни, тысячи. Врачей, способных к перемещениям, совсем мало. Ты же знаешь!.. А больных становится все больше. В последнее время стали заболевать совсем маленькие дети. Представляешь, как им страшно оставаться одним.

При упоминании о детях ресницы Замата дрогнули.

– Мне тоже страшно, – медленно проговорил он, – эта комната уменьшается, стены сдвигаются. Пока ты придешь в следующий раз, они могут меня раздавить.

– Почему ты не сказал об изменении размеров комнаты раньше?

– Ты должен остаться здесь, – юноша говорил твердо и холодно, приказным тоном.

Бедняга Давидсон пытался привязать визитера к кровати, по земной привычке, думая, что тело имеет какой-то смысл. Замат умнее. Он понял, что удержать врача можно только блокировав его сознание.

Переговоры были бессмысленны. Надо было срочно что-то делать, как-то противостоять гипнозу, сильному не от умения и мастерства, но от отчаяния. Тошнота появилась снова. Видимо, там, в лаборатории, не бросали попыток его вернуть, но без его помощи у них ничего не получится. Дюман закрыл глаза и представил запах Иолы. Смуглое плечо с черным локоном, струящимся по шее, ямку под ключицей, родинку на груди… Замат будто отодвинулся и стал меньше. Появился знакомый озноб и затрудненное дыхание… Стереть из памяти взгляд Замата и чувствовать Иолу! Шов от аппендицита, из-за которого она так долго стеснялась раздеться; острые, почти девичьи коленки; маленькие, как у Золушки, ступни… Воздух стал более плотным и колючим… Ее шепот, ее смех, ее стон, ее запах… Он открыл глаза.

Агнесса Ди Ян, Любица, другие знакомые и незнакомые сотрудники, испуганные лица.

– Наконец-то!

Глава 3

– Почему ты им ничего не сказал? Неужели ты не понимаешь, как это опасно?!

Иола была не на шутку встревожена. Она не могла усидеть на месте, то и дело вскакивала, носилась по комнате, забывая поправлять полы распахивающегося халата.

– Я решил, что расскажу после третьего случая. Но все остальные подключения в этот день прошли совершенно гладко.

– Он решил! А если бы ты не вернулся? Что бы я делала? – Иола запустила в него диванной подушкой. Этот ребяческий жест при таком серьезном разговоре был настолько нелепым, что Дюман улыбнулся.

– Расскажи мне подробно о всех твоих сегодняшних визитах после Замата!

– Да все там было обычно. И вообще, два случая обострения ничего не значат. Давай направим твой темперамент на что-нибудь более…

В Дюмана полетела еще одна диванная подушка. Но развеселиться и дать сдачи в стиле детских игр он не успел, потому что заметил в глазах Иолы слезы.

– Прости. Я не понимаю… Все же закончилось хорошо…. Ну что с тобой? Иди сюда!

Девушка уткнулась головой в его плечо и разрыдалась. Он не торопил с объяснениями, давал выплакаться.

Несколько раз ее компьютер томным баритоном рекламного плейбоя сообщал последние новости: о приходе новых писем, о начале видеоконференций и наступлении нового дня по местному времени. Голос для женского уха приятный, но Дюмана он страшно раздражал, и сейчас особенно хотелось отключить этого аудиомачо, но компьютер Иолы слушался только ее голосовых приказов. Дюман терпеливо ждал. Гладил девушку по волосам, касался губами соленых щек и снова прижимал ее голову к своему плечу.

Иола не была нервной барышней – из тех, что плачут по каждому пустяку. Скорее наоборот, в самых сложных ситуациях она умела улыбаться и шутить. Последние годы она работала в службе реабилитации родственников заболевших. Там со слабыми нервами не выдержишь. Сразу после трагедии многие никак не могут понять, что их близкий – муж, отец, сын, дочь, сестра, мать – хоть и жив, но реально для них уже не существует. Некоторые отчаявшиеся требуют, чтобы их сделали визитерами, другие просто хотят быть рядом с телом, третьи хотят, чтобы их тоже «усыпили». Иоле приходится снова и снова объяснять, что визитером невозможно стать по одному только желанию, и что ухаживать за телом здесь, в отличие от обычных заболеваний, абсолютно не значит способствовать выздоровлению, и, наконец, что «усыпить» в данном случае невозможно, так же как и «пробудить». И даже если бы кого-то и удалось «усыпить» искусственно, то он попал бы в свой мир виртуальной комы, а вовсе не в мир своего горячо любимого родственника! Вот в этом и кроется самая большая проблема. Почти все веры и религии большинства стран и народов земли генетически укрепили в людях представление о потустороннем мире, как о некоем пространстве, ином, чем земное, но общем для всех или почти для всех с разделением на группы по моральным или каким-то иным критериям. Мир виртуальной комы для здоровых людей также представлялся каким-то иным миром, где можно снова встретиться, расставшись тут, на земле. Нормальным людям было практически невозможно представить себе, что там, внутри этой новой непонятной болезни, каждый оказывается в своей собственной одиночной камере. У кого-то эта «камера» совсем крошечная, как у Замата, а у кого-то – это целый город с фантомами жителей. У одного из пациентов Дюмана, бывшего летчика Ирегора, мир внутренней комы представлял собой даже несколько городов и сел: с реками, лесами, горами. Но независимо от площади МВК – это всегда ограниченный мир и всегда изолированный от других людей! Ни одной влюбленной паре до сих пор, за все десять лет со дня первого случая заболевания МВК, не удалось заболеть вместе и оказаться в одном мире. Только расторопные киношники быстро сняли романтический сериал на эту тему, после которого идиоты из прессы стали именовать МВК – раем для влюбленных. Вообще, с тех пор, как гриф секретности был снят, работать Иоле и всем, кто связывал мир больничного городка с миром здоровых, становилось все труднее. Каких только небылиц не сочиняли про МВК! С увеличением количества заболевших мир будто сошел с ума. Брошенные неврастенички угрожали своим горе-любовникам, что запустят их в кому; в газетах появлялись объявления с предложениями за умеренную плату организовать прогулку в МВК, а пьяные подростки распевали на улицах модный шлягер: « Моя внутренняя кома, Я там буду дóма, дóма, дó-ма-а. А-а, а-а…» Да уж! Дóма…

У Дюмана был пациент, Денидурган фон Д., мир которого представлял собой железный ящик размером с туалетную комнату с зубоврачебной бормашиной внутри. При этом снаружи по ящику будто кто-то все время долбил молотками. В земной жизни большой чиновник, примерный семьянин, не пьющий, не курящий, был образцом успеха и благополучия. Там этот мужчина 40-ка лет через две недели стал выглядеть на 60 и умолял отключить его от капельниц, чтобы дать умереть. Пока этот вопрос обсуждался на большом Совете, однажды ночью все капельницы оказались отключенными. Расследование велось с привлечением госструктур, и виновного нашли. Оказалось, что одна из лаборанток когда-то давно, будучи его студенткой, была в него влюблена, и вот теперь, узнав о невыносимых мучениях своего бывшего возлюбленного, пошла на преступление, чтобы его спасти. Ее тогда оправдали, но из лаборатории уволили.

– … заболел. – Иола прошептала так тихо, что Дюман не расслышал.

– Что?.. Кто заболел?

– Виен, мой брат.

Слезы снова покатились по щекам девушки, но уже без рыданий, просто, как вытекают из родников реки.

– Когда?

– Сегодня утром.

Иола очень любила брата. Они рано потеряли родителей и долгие годы были друг для друга семьей. Виен не был связан с лабораторией, но жил недалеко от больничного городка. Он писал натюрморты и пейзажи, а зарабатывал на жизнь, чем придется. Иола верила в его талант и пыталась продавать его картины. Несколько пейзажей висели здесь, в ее спальне. Дюману они нравились, но немного смущали; ему казалось, что через них брат Иолы подглядывает за ее интимной жизнью.

– Ты уверен, что я никогда не смогу стать визитером?

О Боже! Скольким людям, потерявшим родных, она изо дня в день объясняла то, о чем сейчас спрашивает Дюмана!.. Но разве может он сейчас сказать ей «нет»?

– Не знаю… Мы еще раз пройдем все пробы и тесты, если есть хоть малейшая возможность…

Они оба понимали, что эта утешающая ложь недорого стоит. И она перебила:

– Если бы ты мог стать его визитером?! Я через тебя всегда бы знала, что с ним там.

– Кого бы ни прикрепили к нему визитером, ты узнаешь.

– От родственников могут скрывать неприятные детали.

– Я прослежу, чтобы у тебя были полные отчеты….

– Ты! Пожалуйста, ты! Я хочу, чтобы это был ты! Это очень важно!

– Ко мне уже не прикрепляют новеньких, ты же знаешь… У меня уже максимальная нагрузка, а график посещений и так урезан до минимума.

– Если ты попросишь, они сделают исключение!

Дюман понимал, чего ему будет стоить это нарушение правил. Визитеры не имеют права выбирать себе подопечных. Это один из основных законов лабораторной этики. Он уже прикинул цену, которую ему придется заплатить за это нарушение. Но он также знал, что пойдет на все, чтобы стать визитером брата Иолы. Он знал это даже раньше, чем она его об этом попросила.

– Последние несколько дней мы провели вместе. Я чувствовала, что с ним что-то произойдет, но не знала, что именно, – Иола уже не плакала, смотрела на одну из картин брата и теснее прижималась к Дюману, – Виен очень много писал. Опять поссорился со своей Катришей из-за какой-то ерунды. Но раньше он переживал из-за их ссор, а тут просто работал, как ужаленный, даже не замечал ее отсутствия. Эти работы очень отличались от прошлых. Я должна тебе их показать. Виен говорил, что его картины стали с ним разговаривать. И знаешь, что они ему сказали?

– Что-нибудь… о смысле жизни и любви.

Иола не оценила этого осторожного юмора. Сейчас и впрямь было не до юмора.

– Они сказали ему, что… не нужно строить смежное пространство.

– Смежное пространство?.. Понятия не имею, что это.

– Я тоже. Но сегодня, когда ты мне рассказывал о землетрясении у Мирта и про гипноз Замата, я все время думала об этом смежном пространстве! Значит…

– Думаешь, они как-то связаны?

– Уверена. Поэтому ты мне должен рассказать про все твои подключения после Замата.