Вторник, №11 (30), август 2021

Главный редактор Игорь Михайлов

Редактор Татьяна Соколова

Корректор Инна Тимохина

Главный художник Дмитрий Горяченков

ISBN 978-5-0055-3154-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОТДЕЛ ПРОЗЫ

Михаил ПАК

Такое короткое лето
Рассказ

Однажды мне на электронную почту пришло письмо. Письмо из далёкого далека, почти из прошлой жизни. Но память – вещь необъяснимая… Я вспомнил всё.

Рисунок Михаила Пака

В то давнее лето 197… года я решил поехать в Москву поступать на режиссёра. Я заболел кинематографом нежданно-негаданно, как бывает – яркая вспышка озаряет мозг и всё пространство пред тобой вдруг становится до жути трогательным и неповторимым в своём великолепии! Прежде мальчишкой я смотрел все картины подряд, какие показывали в ближайшем кинотеатре. Как в калейдоскопе проносились предо мной фильмы, которые я пересматривал по нескольку раз, – «Чапаев», «Огненные вёрсты», «Великолепная семёрка», «Семь самураев». Но для меня самого стало полной неожиданностью спонтанное решение докопаться до всего того, как там всё устроено и как делаются фильмы. Многие часы я просиживал в библиотеках, читал книги о братьях Люмьер, великих режиссёрах Дэвиде Гриффите, Чарльзе Чаплине, Сергее Эйзенштейне, Федерико Феллини. Перечитал дважды книгу Льва Кулешова «Основы кинорежиссуры». Составлял конспекты, рисовал эскизы-раскадровки к собственным рассказам, которые печатала местная областная газета, фотографировал «Зенитом» природу, закаты и рассветы. И снимал людей, в автобусе, в парке, на рынке, когда те непринуждённы и естественны. К лету я окончательно созрел в выборе своей будущей профессии и стал собираться в дорогу.

Ту историю, похожую на сон, я вижу в своих нынешних летах словно с высоты птичьего полёта. Вот камера спускается ниже, и предо мной картина шумного Казанского вокзала: с только что прибывшего поезда на перрон выходит молодой человек с дорожной сумкой в руке. То бишь я.

А вот и парадный подъезд здания ВГИКа. Я вхожу внутрь, оказываюсь в просторном вестибюле с мраморными колоннами, венчающимися у потолка лепниной в стиле ампир, поднимаюсь по лестничному маршу на второй этаж, в холл с паркетом и теми же колоннами, где снуют толпы парней и девушек, прибывших попытать счастья со всех концов Советского Союза. Вхожу в комнату с бумажной табличкой на двери «Приёмная комиссия». Здесь тоже полно народу. В воздухе висит многоголосый гам. Девчушка рядом, с короткими каштановыми волосами, заметив мою растерянность, говорит мне:

– Привет! Ты на какой факультет поступаешь?

– На режиссёрский, – отвечаю.

– Тебе не сюда, вон туда.

– А, понял. Спасибо!

Сдав документы и получив направление в общежитие, я выхожу в фойе и неожиданно натыкаюсь на человека, которого видел в документальных фильмах, мэтра отечественного кино Сергея Аполлинариевича Герасимова. Одетый в твидовый пиджак, он разговаривает с каким-то молодым человеком, затем заходит в просмотровый зал. С замиранием сердца, проводив знаменитого режиссёра взглядом, направляюсь к лестнице и там у окна обнаруживаю мою знакомую девушку с каштановыми волосами, она роется в сумочке, у ног её небольшой чемоданчик.

– Привет! – окликаю её. – Ну как ты, сдала документы?

– Сдала, а ты?

– Тоже.

– Куда-то задевала направление, – пыхтит она, продолжая рыться в сумочке. – Ах, вот оно! Ты в общагу?

– Да.

– И я. Пойдём вместе.

– Пошли.

– А знаешь где?

– Найдём. Язык до Киева доведёт.

– Только надо где-нибудь поесть, я страшно голодна.

– Здесь внизу, заметил, есть столовая.

– Правда?

– Давай чемодан, помогу.

– Да он лёгкий. Я сама.

Но я всё равно беру её чемодан.

В столовой народу поменьше, мы берём на подносы первое, второе, компот, расплачиваемся и садимся за столик.

– Как было бы здорово здесь учиться! – говорит с затаённым восторгом моя собеседница. – Скажи, а ты очень хотел бы попасть сюда?

– Зачем бы тогда я приехал? – отвечаю.

– Верно! Но есть люди, которые не сильно того желают, а есть те, для которых поступление во ВГИК вопрос жизни и смерти. Как для меня, например.

– А ты на какой факультет поступаешь?

– На художественный. Хочу стать мультипликатором.

– А я думал – актрисой.

– Правда? – удивляется девушка. – Чтобы стать актрисой, надо особый дар иметь. Я художественное училище в Кирове окончила.

– Значит, ты из Кирова?

– Ага.

– Киров – это Вятка?

– Точно.

– В Вятке родился мой любимый писатель Александр Грин.

– Верно. У нас музей его есть. А ты откуда приехал?

– Из Чимкента.

– А где это?

– На юге Казахстана. Областной город.

– Понятно. Я в Средней Азии никогда не была. Жарко у вас?

– Жарко.

– Мы не познакомились. Меня зовут Екатериной.

– А меня Сергеем.

– Слушай, Серёжа, как всё-таки было бы здорово, если бы мы с тобой здесь учились, правда?!

– Правда.

– Нынче на мультипликацию набирает Иванов-Вано! Человек-легенда! «Конёк-Горбунок», «Сеча при Керженце», «Приключения Буратино»! Всё это сделал он, Иван Петрович Иванов-Вано! И массу других фильмов выпустил!

– «Конька-Горбунка» смотрел. Понравился.

– Что ты! Это шедевр! Как бы я хотела учиться у Иванова-Вано!

Работая ложками, мы продолжали беседу.

– А кто у вас на режиссёрском набирает, узнавал? – спрашивает Катя.

– Таланкин. Игорь Васильевич Таланкин.

– А какие он фильмы снял?

– Я смотрел только две его картины: «Материнское поле» и «Чайковский».

– «Чайковского» видела. Там Иннокентий Смоктуновский снимается в роли композитора, да?

– Точно.

– Гляди, – шепчет мне Катя. – Олег Видов!

– Где?

– Вон, за дальним столиком сидит. В обществе двух дам.

– Правда, он.

– Наверное, у него столько поклонниц! Видов мне очень нравится в фильме «Красная мантия», а ещё в «Метели», «Всаднике без головы».

Вскоре мы покинули столовую и вышли на улицу.

В общежитие мы пошли пешком, благо нашлись попутчики, абитуриенты, которые знали маршрут. Мы шагали по улице Вильгельма Пика, мимо корпусов гостиницы «Турист», завернули на Сельскохозяйственную улицу, дошли до проспекта Мира, миновали его, пройдя под мостом, вышли на Малахитовую улицу и наконец добрались до Будайской, где и нашли общежитие. Весь путь занял минут сорок. Здание общежития было кирпичное, пятиэтажное. Администраторша определила Катю на пятый этаж, а меня на третий.

В комнату со мной поселились ещё два парня, одного звали Романом, второго – Константином. Роман был из Нижнего Тагила, поступал на операторский факультет, Константин – из Оренбурга, поступал на сценарный.

В те дни общежитие напоминало пчелиный улей от наплыва абитуриентов, на всех этажах с утра до вечера царила деловая суета. С Катей мы сталкивались мельком – то в буфете, то в коридорах института, и в спешке могли обмолвиться лишь парой слов.

Однажды она пришла ко мне в комнату, от чая отказалась и предложила пройтись на воздухе. Мы пошли на платформу Яуза, перешли железнодорожные пути и оказались в парке. В парке шла работа по благоустройству и повсюду лежал строительный мусор. Мы шагали по песчаной дорожке мимо зелёной растительности, нам попался куст запоздало расцветшей сирени. Но её ароматный запах ничуть не радовал Катю, девушка была вся напряжена и взволнована предстоящими испытаниями.

– У тебя когда первый экзамен? – спросила Катя, и её синие глаза с зеленоватым оттенком заблестели в вечерних сумерках.

– Через неделю собеседование, – ответил я.

– А у меня уже завтра, – сообщила Катя. – Экзамен по рисунку, а потом – по живописи, а ещё через день – по композиции. Я так страшно боюсь. Просто измучилась, не могу спать. А ты разве не волнуешься?

– Волнуюсь.

– Всё! Надо взять себя в руки! Знаешь, какую свою первую картину я бы сделала?! Красивую сказку! Пока не знаю, о чём конкретно, но вижу отдельные яркие эпизоды… Зелёную поляну: бабочки порхают, кузнечики скачут по траве… И над всем этим вдруг гроза… А потом радуга в полнеба!

– Хорошо. Я представил.

– Ах, столько идей роится в голове! Не думай, я только тебе об этом говорю. Со мной в комнате ещё две девчонки живут, одна из Риги, другая с Алтая, Маргарита и Светлана. Маргарита поступает на экономический, а Светлана – на актёрский. Такие умнички. Они не трясутся, как я, говорят: не повезёт в этом году, приедем на следующий. А ты, если не поступишь, ещё приедешь?

– Не знаю, наверное, нет.

– Почему?

– Кто знает, что за год может случиться.

– А что может случиться? Женишься? У тебя есть девушка?

– Нету.

– Тогда не зарекайся. Мечту надо воплощать в жизнь. А я вот… – Катя прервала себя на полуслове. – Не буду ничего предрекать!

Когда возвращались в общежитие, Катя взяла меня под руку. В безлюдном месте я обнял девушку и поцеловал её в губы. Она не отстранилась, затем высвободилась из моих рук, тихо молвила:

– Сейчас не время.

Мы шли мимо высотных домов, из ближайшего раскрытого окна доносилась громкая музыка, играла пластинка, – пела София Ротару.

Катя сдала рисунок, живопись и композицию на четыре и её допустили к следующему экзамену – сочинению.

А я пошёл на собеседование.

Бывалые люди говорили, что суть собеседования в том, чтобы не оплошать перед экзаменатором, постараться удивить его своими остроумными ответами на самые неожиданные вопросы. А чем удивишь бывалого Мастера? Напрасное старание, хоть выпрыгивай из штанов.

Когда я увидел в коридоре волнующуюся толпу парней и девушек, то тоже ощутил лёгкий мандраж. На первый экзамен к Мастеру запускали партиями по пять человек. Что там в аудитории происходило, никому не было ведомо. Первые смельчаки решительно ринулись вперёд – в неизвестность, а возвращались поодиночке, с лицами бледными, как стена, а некоторых просто трясло. Где-то спустя час с небольшим, пошёл и я, в компании четырёх ребят.

За длинным столом президиума сидело несколько преподавателей с Мастером во главе. Таланкин был крупного телосложения, в очках и с редкими волосами, зачёсанными назад. На столе перед ним лежали в ряд фотографии лицом вниз.

– Берите фотографии, – велел нам Мастер. – По тому, что там изображено, составьте устный рассказ.

Мы взяли, по очереди, фотки и уселись за столики-парты.

Моя фотография была чёрно-белая: старушка и девочка, лет четырнадцати, сидят в саду на скамье. Я стал думать. В голову приходили разные сюжеты, но ничего стоящего, чтобы зацепиться. Между тем время шло, кто-то из нас выходил, садился на стул перед президиумом, говорил. Выходил второй, третий. Что они рассказывали, какие вопросы им задавал мастер или кто-то из преподавателей, я не слышал. Всё происходящее словно отдалилось от меня далеко. Вскоре я обнаружил, что остался один, и поплёлся к стулу, ожидая самого худшего.

– Покажите фотографию, – сказал Мастер. – Так… Прошу, рассказывайте.

– Старушка и девочка, – начал я. – Они часто беседуют тут на лавочке. «Скажите, бабушка, – просит девочка. – Когда вам было столько лет, как мне сейчас, ведь тогда были живы великие писатели Толстой, Чехов, Тургенев. Наверное, вы их помните и даже встречали, наверное?» «Чего, чего? – переспрашивает старушка. – Товстой, Че… Нет, деточка, не помню. Помню, как на станции недалече от нас сгорел вагон с валенками. Ужас какой был пожар. Это помню, а тех не помню, не помню, милая».

Экзаменаторы рассмеялись.

– Это вы сами придумали? – спросил Мастер.

– Да, – ответил я.

– Гм, – Мастер стал перебирать содержимое моей папки, рисунки, фотографии, вырезки газет с рассказами.

– Молодой человек пишет рассказы, фотографирует, а ещё неплохо рисует, – заметил преподаватель, сосед Мастера.

– Вон Бондарчук, тоже режет скульптуры по дереву, – сказал почему-то Мастер и поднял на меня глаза. – А скажите, какой бы фильм вы сняли, если бы окончили ВГИК?

– По какому-нибудь произведению Александра Грина, – сказал я и добавил: – Или о нём самом.

– Вам нравится этот сказочник?

– Александр Грин прожил тяжёлую жизнь, а писал только светлые произведения, – сказал я. – Его рассказы и романы, правда, похожи на сказки. Но они правдивы, потому что взяты из жизни.

– В самом деле? – спросил Мастер.

– Есть такие строки в романе Грина «Бегущая по волнам»: «Лицо его было похоже на доску, на котором крошат мясо». И мы видим пред собой суровое лицо старого морского волка, испещрённое морщинами, обвеянное солёными ветрами.

– Так, – сказал Мастер и взглянул на своих коллег. – Будут у вас ещё вопросы?

– Нет, – ответили они.

– Вы можете идти, – сказал мне Мастер.

– До свиданья! – сказал я и вышел.

На улице я опомнился, услышав голос Кати.

– Серёжа, ты, что, не слышишь меня?!

Девушка догнала меня, запыхавшись от быстрой ходьбы.

– Привет! Это ты?! Извини, задумался.

– Ну как ты? Как прошло собеседование?

– Не знаю.

– Как не знаешь? Мастер тебе что-нибудь сказал?

– Сказал – можете идти.

– И всё?

– И всё. Ребята говорят, что завтра вывесят список абитуриентов, прошедших на второй тур.

– Ты пройдёшь! – заверила Катя. – А сейчас тебе необходимо отвлечься от всего этого. И мне бы не помешало. Пойдём на ВДНХ, ты там был?

– Нет ещё.

– И я нет. Пошли!

Остаток дня мы провели на территории ВДНХ, сидели у фонтана «Дружба народов», зашли в павильон космонавтики, потом снова гуляли, ели мороженое, отведали шашлыков.

У Кати был по-детски звонкий смех. Она внимательно и доверчиво слушала меня, когда я что-нибудь рассказывал, и, обнаружив в повествовании подвох или шутку, заливалась смехом. Мне хотелось бродить с ней бесконечно, не думая об экзаменах, держать в своей руке нежную, тонкую её ладонь.

Наутро в предбаннике института вывесили список, и я там нашёл свою фамилию.

На втором экзамене нам предстояло рассказать сюжет в пяти кадрах. То есть лаконично – в пять кадров вместить интересную историю.

И вновь я сидел перед экзаменаторами.

– Слушаем вас, – сказал Мастер.

– Первый кадр. Малыш бежит по улице, придерживает рукой сильно выпирающую майку. Второй кадр. За малышом гонится сторож, маша палкой. Третий кадр. Из майки малыша падают на землю яблоки. Четвёртый кадр. Старый сторож, запыхавшись, садится на скамейку. Пятый кадр. Малыш подаёт старику кружку воды. Под майкой малыша яблок нет.

Мастер усмехнулся лукаво, оглянулся на своих помощников.

– Будут у вас вопросы?

– Вопросов нет, – был ответ.

– Можете идти, – сказал мне Мастер.

– До свиданья! – сказал я и вышел.

Меня обступили ребята.

– Ну что, что сказали? – посыпались вопросы со всех сторон.

Я пожал плечами.

Прошло несколько дней.

Катя написала сочинение на четвёрку, а экзамен по истории сдала на три.

Меня допустили к следующему экзамену. Нам предстояло написать рецензию по курсовому фильму одного студента из арабской страны, то ли Сирии, то ли Иордании. Фильм был короткометражный, о сельском гончаре. Мужчина делал из глины разную посуду, выжигал её в печи и продавал на рынке. На мой взгляд, автор раскрыл образ героя не полно, увлёкся ближним планом, руками мастера, работающего с глиной. Необходимо было, наверное, показать и среду, местный колорит, пейзаж. И показать не старый мотоцикл, а ослика, с которым мастер преодолевает путь к рынку. А в целом, фильм мне понравился.

На писание рецензии дали четыре часа.

Сказали, что список прошедших дальше, вывесят в понедельник. А сегодня была суббота. Сегодня зачисляли в студенты абитуриентов на художественный факультет, набравших необходимое количество баллов.

Катя не прошла.

Мы сидели в Катиной комнате на её кровати. За окном шёл дождь.

– Маргарита со Светланой тоже не поступили, – сообщила Катя. – Все уехали, стало пусто. И на душе у меня пусто. Двух баллов не хватило, как обидно.

Я не знал, как утешить девушку и только обнял её за плечи.

– Ты меня завтра проводишь на вокзал? – спросила Катя.

– Конечно, провожу, – пообещал я.

Потом мы легли. Я поцеловал её.

– Прости, – сказала она тихо. – Я не могу. У меня всё внутри напряжено. Ничего не получится. Давай просто полежим.

– Давай полежим, – сказал я.

– Такое короткое лето, – проговорила Катя. – И скоро осень. У меня такое ощущение, что жизнь закончилась.

– Не бери в голову. Всё хорошее у тебя впереди.

– Ты думаешь?

– Конечно. Тебе только двадцать лет.

Катя уезжала вечером следующего дня. Я помог ей занести в вагон чемодан. Потом мы смотрели друг на друга, я стоял на перроне, а она внутри вагона, нас разделяло окно. Пальцем я вывел на запотевшем стекле окна буквы в обратном порядке, так, чтобы девушка могла прочесть: «Не скучай».

И поезд тронулся. Мы помахали друг другу.

Катя уехала.

Я вернулся в пустую комнату общежития. Ребята разъехались по домам. Роман из Нижнего Тагила поступил на операторский, а Константин срезался на втором экзамене и уехал в свой Оренбург.

Наступил понедельник.

Оказалось, что список вывесили ещё в субботу вечером.

Моей фамилии там не было.

Что ж, подумал я, пора и мне домой. Я пошёл в деканат и забрал документы. На улице у подъезда я наткнулся на пожилого мужчину, это был один из экзаменаторов, сидевший в президиуме рядом с Мастером. Он придержал меня, сказав:

– Я знаю, молодой человек, что вам не повезло. Жаль. Представляете, какое сложное дело. Тех, кто по направлению из Республик, мы не могли не взять. А свободных мест раз-два и обчёлся. Мастеру было очень сложно сделать выбор. Понимаете?

– Понимаю, – сказал я. – Всего доброго! До свиданья!

– До свиданья!

_____________________

Я перечитывал на экране компьютера это нежданно-негаданное письмо.

«Здравствуй, дорогой Серёжа!

Ты, наверное, с трудом вспомнишь меня.

Прошла целая вечность!

Рада за тебя! Ты стал писатель! Я прочла почти все твои книги! Какие-то покупала в магазине, другие находила в интернете.

Странно, но я всё чаще вспоминаю то короткое лето, когда мы с тобой встретились в Москве. Только позже я поняла, что была глупой, когда всецело предалась неудаче, приняв её как трагедию. А надо было просто жить настоящим!

Я получила три твоих письма и почему-то молчала. Потом я тебе написала, и уже ты молчал. Вероятней всего, ты уехал с прежнего места. Ведь я знала твою страсть к путешествиям. Так затерялись наши следы.

Помнишь, когда мы расставались на вокзале, ты вывел пальцем на запотевшем окне вагона слова: «Не скучай».

Это было в прошлом, а туда возврата нет.

Я дважды неудачно выходила замуж. Есть взрослый сын. Внучка иногда навещает меня.

До самой пенсии я преподавала в детской художественной школе.

Хороших фильмов нынче почти нет, я не смотрю телевизор, только общаюсь с подругой по скайпу. Летом вожусь в огороде на даче.

Адрес твоей почты нашла в интернете.

Буду рада твоей весточке.

Екатерина».

Я написал ответ.

«Дорогая Катя, здравствуй!

Я тоже всё помню. Помню наши прогулки по Москве, запах сирени в парке у платформы Яуза.

Знаю, прошлое навсегда останется с нами.

Я женат, у меня три дочери, жена врач. Хотя она на пенсии, но продолжает работать. Дачи у нас нет, но в будущем думаем приобрести маленький домик в деревне у речки, чтобы посидеть на берегу с удочкой.

Я желаю тебе всего самого доброго!

Сергей».

Прошёл год. От Кати писем больше не было.

Андрей ЛОМОВЦЕВ

Да ну всё к чёрту, лечу!

Она любила называть себя Машенькой, обожала пионы, йогу и лирику в стиле Набокова. Цветы выращивала с мамой на участке за Дмитровом, йогу практиковала по вторникам в зале на Мосфильмовской, Набоковым наслаждалась по воскресеньям, забравшись в уютное, подаренное ещё отцом кресло. В последние дни Машенька грустила. Близился день рождения. Ей грезился золотистый песок, пальмы на призрачном фоне моря, бокал мохито с мятой и рядом Дима – тянет текилу и всматривается в закат. Но нет, всё испортил страх, каракатицей пустивший ядовитое облако, что отравило и развеяло мечты. Страх мучил с момента смерти отца и справиться с ним, она никак не могла.

Дима, брюнет из высотки напротив, каждый вечер выгуливал французского бульдога – Пьеро. Рассеянный взгляд молодого человека, обаятельная улыбка, небрежная чёлка и завораживающий голос – ей всё нравилось. Они столкнулись случайно, она уточнила время. Хотя – нет, она спросила намеренно. И в первую очередь её очаровал Димин голос, мягкий, бархатный, выделяющий паузы, скользящий от баритона к альту. Когда он говорил по телефону, ей показалось, что влюбилась не в человека, а в голос. Они встречались на аллее и шли, не замечая прохожих и времени. Он оказался потрясающим рассказчиком. Когда Дима отпускал с поводка слюнявого Пьеро и дополнял речь жестикуляцией, Машенька впадала в транс, близкий к оргазму.

Горизонт его историй оказался обширен: породы собак, страсти и похождения архитектора Шехтеля, неудачная любовь диакона Антония, методики развития полушарий, возникновения волн-убийц в океанах – о чём только Дима не знал.

Сути историй Машенька не запоминала, плотный график встреч по работе напрочь выбивал все породы архитекторов и прочих мировых полушарий. К вечеру Маша вползала в квартиру, где бесилась от счастья Муся – болонка, подобранная на помойке, бросала в коридоре пакеты, отвешивала на плечики Марию Васильевну Шаповалову, зам. директора консалтинговой компании «Свиридов и партнёры», влезала в джинсовую оболочку Машеньки и к восьми выскакивала на аллею, продышаться и послушать Диму.

Кольца на его правой руке Машенька не обнаружила, и это вселяло надежду. Её тридцатилетнее тело рвалось в бой, в плотный контакт и кричало об этом ежедневно и ежечасно. Дни она перестала считать после ста пятидесяти, и морально была готова пойти в секс-шоп и купить тот член в двадцать сантиметров длиной.

Мозг охлаждала Катюха, звонившая через день из далёкого Новосибирска.

– Ты сдурела? Да сходи в бар в конце-то концов, дёрни текилы и осмотрись, однозначно увидишь пару вариантов.

Подруга выскочила за генерала, родила двойню не от мужа и снабжала Машу убедительными советами.

– Ты спросила, где он работает? – уточняла Катюха.

– Зачем? – улыбалась Машенька.

– Если пофиг, то действуй, чего ты ждёшь – климакса? – надрывалась трубка.

Про личное Дима не рассказывал, может, не считал нужным или важным, ей нравилось просто слушать и наблюдать. Предполагала, он художник или архитектор, кончики пальцев украшали разноцветные пятнышки, возможно, работает с акварелью, или с краской. Она наблюдала – за его губами, как нервно теребит поводок, как перебирает пальцами монетку, как старательно обходит листья на дорожке. Делала выводы по марке сигарет и китайским кроссовкам: что зарабатывает, вероятно, немного; и это как раз не тревожило, она получала достаточно, с учётом всяких там премиальных.

Катюха всё-таки достала, и Машенька задала злополучный вопрос про работу. Дима курил и молчал. Придумывал или подбирал род занятий – она не поняла, поймала взгляд синих глаз и поплыла, понимая, нет сил больше ждать.

Он отшутился:

– Помнишь фразу из «Иван Васильевич меняет профессию»? Я артист, и фамилия моя слишком известна, чтобы её называть.

– Так ты артист! – удивлялась она.

Он рассыпался смехом:

– Больших и малых театров.

И рассказал случай из жизни. Маша смеялась – и не поверила, конечно, в артиста. В последние дни отмечала тревожность в его голосе, медлительность жестов, задумчивость и дрожание пальцев. Не допускала мысли об алкоголе, знала по деду, как выглядит homo bibiens – человек пьющий.

Тело разрывало от желания. Они гуляли по длинным аллеям вторую неделю, откладывать и ждать не имело смысла. Катюха настроила её на атаку.

Машенька предложила пойти в кафе, после прогулки, на ночь глядя. Это шло вразрез с её правилами, и всё же решилась. Остаток вечера они танцевали под OneRepublic в баре на Вернадском. Дима оказался хорош в постели, ночью Машенька потеряла над собой всякий контроль, и соседи тревожно постукивали в батарею.

Утром, впервые за пять лет припоздав на работу, Мария Васильевна с удивлением обнаружила, что окна кабинета – выходят на реку, у секретаря Милы – прикольная причёска, а финдиректор – коллекционирует анекдоты про Штирлица. Время мерцало северным сиянием, меняя каждый день цвета и запахи и каждую ночь эмоции и звуки.

В импульсах страсти Машенька забыла о тревогах, Катюхе и, стыдно признаться, о Мусе. Пионы, йога, Набоков и даже работа – всё сдвинулось, потерялось в ненужности, пространство занял Дима.

Она не угадала с профессией, Дима возглавлял IT-департамент шведской компании. Квартира его пропиталась камфарой с мёдом – в свободное время он писал портреты, и Машенька насчитала пять собственных. Когда он сказал, что заберёт оригинал в Австралию, она рассмеялась. А Дима не шутил. Так Машенька стала обладательницей секрета о получение независимой визы в Австралию, о неких проходных баллах. Он рассказывал, и она слушала – о ночных рейсах, коротких пересадках, неудобных стыковках, ворчащих пассажиров, залах ожидания, недовольных таможенниках; слова его вязли, расслаивались в сознании. Водоворот Машиной тоски втягивал в свою черноту всё: запахи разгорячённых тел, стоны счастья в ночи, музыку его голоса, чудо утреннего поцелуя, дым его сигарет, его смех на вечерних прогулках, вкус его блинчиков на завтрак. Терялось немыслимое ощущение счастья.

Дома она плакала. Брызгал дождь, вспомнилась мама и далёкий аромат пионов. Возник образ отца, не долетевшего в Волгоград в две тысячи четвёртом. Она любила его, регулярно заезжала на могилу подстричь траву и положить пару гвоздик. Поминала добрым словом, хоть мама и называла его чудаком. Он не взял её в тот рейс. Так получилось. Спасибо – что забыл. Маша хранила пожелтевший авиабилет со своим именем в альбоме. Как «чёрную метку», от которой отвела судьба.

Недавно подумала, судьба отвела – чтобы она встретила Диму. Чёртова Австралия.

Машенька не могла и думать о самолётах. Психолог назвал состояние – аэрофобия; и назначенное лечение эффекта не принесло. С течением времени Машенька свыклась. Научилась смотреть сериалы в поездах до Европы, на машине докатывалась до Санкт-Петербурга, плавала на пароме в Хельсинки.

В окно сыпал дождь. Маша залила слезами книгу Набокова, согнала тапкам Мусю с кровати, сбросила на пол пионы. Дима оставил цветы возле двери, потому что она не открыла.

– Он сволочь, – хлюпала Машенька в трубку далёкому Новосибирску.

– Ты дура, брось всё и лети! – ревела в ответ Катюха.

Вечером он позвонил. Шептал про Сидней и Мельбурн, про весну, про паром, звал с собой на край света. Ей казалось, он врал – что любит. Послышалось, что голос его потускнел, стал шершавым, не окутывает прежним волшебством, а может, это она оглохла от слёз…

Машенька положила трубку, свело живот, сдавило грудь, тошнило и в танце кружилась мебель.

Вдохнув, она орала. Ревела раненым зверем и швырнула вазу об стену, кричала матом и била кулаками в подушку. Потом успокоилась, пошла к шкафу и достала альбом. Она рвала злополучный авиабилет на части и просила небо вернуть – Димины истории, прикосновения его пальцев, запах его пота, привкус медовой акварели на его губах. Куски бумаги рвала на ещё более мелкие и просила вернуть – белые пионы, совместные чтения по субботам, свои портреты в спальне и, чёрт возьми, позицию шестьдесят девять.

Потом убрала обрывки и поставила в новую вазу пионы. Приняла контрастный душ и, вытираясь насухо, просила прощения у отражения в зеркале, обещала сделать всё, что в её силах. Нашла старый крестик и надела на цепочку, сняв побрякушку от Tiffany. Перекрестилась. Отыскала таблетки, что перестала принимать и проглотила двойную дозу.

Набрала номер Димы. Хмыкнула, потому что голос провалился в тартарары, и она испугалась, что не сможет произнести ни слова. Но спросила, будто только расстались:

– Дима, а сколько надо времени на визу?