Утро Оксаны
Утро, отель, лазурное море. Берег – так себе, море – Лазурное. Мечта, которую можно потрогать руками, счастье, разлетающееся брызгами из-под ног. Воздушные замки на крепких верёвочках, стаи жар-птиц и небо в алмазах. Слёзы радости и беспечный смех.
Прощай, суровая Мордовия, прощай неласковый Саранск! Ёлки, мать вашу, палки, не скучайте по мне. Сопливые берёзки, не грустите бруньками.
Я остаюсь. Я остаюсь здесь, в другой Галактике, среди сияющих звёзд, когда они чуть ближе. Когда позади осточертевшие будни, когда впереди – сплошной нескончаемый праздник.
Когда рядом в кровати – таинственный незнакомец, принц восточноевропейского Рая.
– Как тебя зовут, любимый?
– Бздишек.
– У вас, поляков, имена такие необычные…
– Да чего необычного? Я, когда маленький был, пукал постоянно – вот, мама и назвала.
Здесь солнце никогда не заходит, лишь по ночам притворяясь луной. Здесь воздух с лёгким ароматом Мадеры, а за окном – зелень зеленее зелёного. Не плачьте по мне, я счастлива. И я остаюсь.
Представьте себе
Представьте себе, что все люди вдруг смогли бы общаться между собой напрямую, телепатически, обмениваться мыслями непосредственно от мозга к мозгу, без помощи звуков, жестов, иных посреднических инструментов.
Впрочем, нет, «вдруг» нельзя – человечество тут же сойдёт с ума и моментально погибнет под обрушившейся на него лавиной информации. К такому нужно привыкать постепенно, очень осторожно, микроскопическими дозами. Но, всё-таки.
Вовсе не обязательно всем сразу можно будет ослепнуть, оглохнуть и онеметь. Звуки и образы, кроме смысловой нагрузки, содержат в себе и чисто эстетические элементы. Также звуки и образы, не порождённые человеком, приходящие к нему извне – неисчерпаемый колодец новых ощущений.
А человеческая мысль пусть не знает границ, но должна быть уверенно ориентирована между клиентами/серверами, что у каждого в голове. Хотя, серверы не нужны, это будет модернизированная и упрощённая глобальная Р2Р-сеть, всеобъемлющая и безошибочная.
Деньги и политики окажутся не нужны, а производительность общественно полезного труда повысится в разы. Медицина и образование выйдут на качественно новый уровень. К тому же, многие болезни и несчастные случаи уже не смогут случаться. А знания, полные эмоций и красок будут просто копироваться на детские извилины с родительских (и «приглашённых» специалистов). Отпадёт проблема «стыдливых» и «неудобных» тем… проблема отцов и детей исчезнет. Вообще, «непонимание» перестанет быть, останется «согласие/несогласие» по существу, легко переходящее в компромисс.
Ложь станет невозможной в принципе, исчезнет и забудется, вместе с ней и её отец – Дьявол. Ни единого проявления лжи – лукавства, хитрости, умолчания – не останется в мире. Прекратятся войны, супружеские измены и торговля. Сдохнет телевидение, разорятся операторы мобильной связи и захиреет интернет. Не умрёт, он превратиться во Все-вселенский Архив, станет Всеобщей памятью, доступной в любой момент каждому.
Это будет мир шаговой доступности.
Но самое главное: информация никогда уже не сможет стать частной собственностью. И наступит всеобщее счастье.
Представьте себе…
Смутные воспоминания о Москве
В Москве я ненавижу индустриальные районы и презираю спальные. Сам живу, практически в центре, но в хорошо озеленённом месте. Это сейчас редкость и большая удача, что у меня случилась по рождению. Недавно выяснил: я двоюродный потомок Юрия Долгорукого, и теперь на все вопросы ментовской лимиты отвечаю: Я – москвич, кореннее некуда! И плюю, проходя мимо, в окна их общежитий. Шучу, мы, московская интеллигенция не можем себе такого позволить. Это ниже нашего достоинства, и это больно потом. Вообще, по моим наблюдениям, в московские менты набирают исключительно иногороднюю шваль (cheval – лошадь, фр.) да, у нас есть конная милиция… или полиция. Менты-пенты, полицаи-милицаи… Амазонки в форме мышиного цвета гарцуют вдоль Москвы-реки по телам мимо загорающих идиотов. А иной раз сексуально пристегнут тебя наручниками к стремени, как где-нибудь в Самаре, и… куда ж ты мчишься, тройка? © Движуха, одним словом.
Один мой закадычный друг… Слово «закадычный», я так понимаю, происходит от приглашающего щелчка по шее, то есть, закадычный – тот, с кем дружишь, тот, с кем пьёшь, наверное, и доверяешь…
Спросил меня: а где ты работаешь?
Сначала я не понял значения употреблённого им глагола, адресованного мне.
Но восемнадцать минут спустя я ответил, сосредоточившись:
– Нет у меня определённого рода деятельности, как нет и определённого места жительства. Посмотри на мой IP – то одни цифры, то другие.
Кстати, об Интернет: в Москве куча мест с бесплатным Wi-Fi доступом. Безопасно и выгодно.
Я не соврал. То, что я писал в начале: «живу в озеленённом месте» – это не обозначает элитные постройки, коттеджи и супермаркет на первом этаже, даже просто квартиру не означает. Потому, что летом у нас можно спать и на газоне. Можно и зимой, но холодно.
Я rambler тьфу ты ёб! – Бродяга. Не потому, что мне негде жить, а потому, что мне жить – слишком много, где. Выбор – это убийственная штука. Искорёженная двустволка, одним концом глядящая на мишень, другим – на стрелка. Упрощённая русская рулетка: один из двух – нажми на курок.
Я люблю Маськву (или как она там пишется), потому что не видел ни лондонов, ни парижей. Они другие, а слово «другой» во мне вызывает недоверие. Ксенофобия – что вы хотите? Это лечится? Это нормально © Я, как в словах у Земфиры, знаю каждую трещинку на теле моей любимой, сопляком в шортиках через эти трещинки прыгал и играл в «классики» пустой баночкой из-под гуталина.
А ещё диафильмы. Это – чудо. И знаете, в чём это чудо заключалось? Вот, мы смотрим на стене, на экране из моей простыни незамысловатые картинки с лаконичным текстом. Не кино, не теле, нет – статика, и управляет событием тот, кто крутит ручку диапроектора. Это, чаще всего, мама или папа – безусловные авторитеФты, но и готовые потакать твоим прихотям. Боги, одним словом. И мы, даже если умеем читать, и проглотив эти буквы на экране, ждём «гласа свыше», их озвучивания тем, что не оставляет сомнений.
Вы обратили внимание: экран был сделан из моей простыни. И если мама, по усталости, забывала вечером его забросить в стирку, Я стелил его на свою кровать. Вещи помнят происходящее с ними. Память вещей дольше и устойчивей, чем у людей. И, как и люди, они могут делиться своей памятью.
Мне снилась не только запомнившаяся картинка – эта картинка начинала жить, как у Кэрролла, со мной говорили, меня целовали, убивали… почти по-настоящему…. Но! Какая сволочь осмелиться сон назвать «почти»?
Перепись, 6 лет назад
Хмурое субботнее утро. Сижу в похожей на Хиросиму после убойной пятниЦЦы квартире, допиваю в одиночестве остатки Chateau Giscours, читаю Ремарка под приглушенную резню Чёрного обелиска:
«Зло есть зло, Ты думаешь иначе, тебе повезло.
До сих пор, Ты держишь в руках свой тяжелый топор».
Ну, что ты будешь делать! Фельдфебель Кнопф опять обоссал многострадальный памятник. Внезапно: звонок в дверь. Открываю, на пороге две очаровательные студентки в синеньких кепочках, синеньких шарфиках.
– О! То, чё надо, само пришло – приветствую я. – А то: бухла – хоть залейся, шмали – тоже завались (есть и посерьёзней препараты), а про тёлок забыли.
– Здравствуйте. Всероссийская перепись населения…
– Перепись? Хе… раньше это перепихом называлось, впрочем, не суть. А вас, что, только две? Нас четверо… хотя, если считать по… Нормально, въезжай!
Они не двигаются с места:
– Наверное, вы не так поняли…
– Да чего там понимать-то, ик! мать-то? Диффчонки, всё будет офигенно. Вы постучались во врата рая, и вы не ошиблись адресом. Меня, кстати, Петей зовут.
– Наташа… – хотела было одна, но подруга её одёрнула.
– Смелей, смелей! Мы щас сообща такого понапишем!
– Извините, мы, как-нибудь, в другой раз…
Угу, лет через восемь.
Так Страна недосчиталась ещё одного мудака.
Бутсы
Это было Бутово. Улица Старонародная. О Бутове есть одна из многочисленных легенд, что с давних времён здесь добывали бут – камень неправильной формы, который использовался для фундаментов. Его ввозили в Москву для постройки боярских палат, храмов и церквей. Камень… А меня зовут Пётр, и тоже неправильной формы. Мама с папой, конечно, виноваты. Чего-то не так или не в той позе делали, но основательный я, как фундамент. Надёжный и непонятный сам себе.
Родился я не в этом месте, а сам этот район, Бутово, и Северная и Южная его часть – это другое место, по определению. Так уж сложилось в московском фольклоре. Юмористично до синяков под глазами. Но Бутовцы – это тоже москвичи. Может, застава какая, или авангард чего – не знаю. Мы на передовой, и нам, как Кутузову, отступать некуда. Хоть, и в другую сторону.
И кстати: Бутово расположено на самом высоком месте Москвы – аж 250 метров отметка. Ну, и кто тут Царь горы? В древние времена эти места покрывал дремучий лес с оврагами и речками. В Бутове и сейчас чистый воздух, в районе практически отсутствуют промышленные предприятия. Исключение составляет восточная территория, где функционируют Бутовский комбинат и Химический завод, но это – фигня.
Улица Старонародная. Почему такое название? Не знаю. Просто, живу я там.
– Эй, эй, пацанчик! Подходи ближе, располагайся… У меня вот и радушие есть. А… простите, что на «ты» – по очкам и не определишь, что интеллигент. Вы… вы, конечно, вы. Я без очков, потому и не двоится… Откуда к нам, какими судьбами? Сочувствую…
– Да вот журналюга, тебе рассказываю. Всё обернулось как-то не по нашим традициям. Необоснованно как-то. Я к нему с вопросом про закурить:
– Вы, наверное, добрый человек: у Вас рот очень красивый....
А он, не дав мне развить благожелательную мысль, достаёт резус из кармана…
Я в шоке. Я кричу: кто-нибудь помогите!
А они же все рядом стоят, тоже в шоке… Ну, начинают помогать потихоньку.
Кое-как… кое-как сумели мы впятером выбраться. Да… тут есть о чём написать.
Я очень доброжелательный, просто в обмен хоть какой-нибудь мобильничек ожидаю.
Mein Kampf
Глава 1. В отчем доме.
Счастливым предзнаменованием кажется мне теперь тот факт, что судьба предназначила мне местом рождения именно городок Браунау на Инне… (зачёркнуто)
"…буржуазия полностью лишена творческого политического видения будущего…"
A. Schicklgruber (презрительно)
Брат во Христе, себя ищу в других,
Но им иной кумир. Отраден им на плечи тяжкий крест:
Иметь рабов, холопов, крепостных —
Как будто мы приходим в этот мир из разных, непохожих мест…
И. Иванов
Человек-бутерброд между рекламными картонками; ряженые петрушками, медвежатами, японцами зазывалы у дверей кафе, ресторанов, магазинов; назойливые распространители убогих листовок на выходе из метро, на ступенях переходов… – это унизительные «профессии», Живая реклама цинична, неэффективна, да и незаконна.
Но человек, как личность, ценится всё дешевле. Его органы «на экспорт» дороже стоят.
Свобода, Равенство, Братство – теперь не в моде. Капитализм отменил это всё, заменив на Финансовое принуждение, Социальное неравноправие, Статусную конкуренцию.
Эксплуатация человека человеком – вот как это называется. Потому, что:
Как же хочется одним людишкам над другими хоть какую-то власть иметь. Пустые ничтожества так и тщатся забраться на плечи ближнего своего, усесться ему на шею, чтобы казаться выше. Никчемные бездари везде и всегда презирали равенство, ненавидели за то, что сами ничего из себя не могли и не хотели предложить миру, от того чувствовали, что ниже, хуже, несчастней людей созидающих, творческих, отдающих. Им, потреблядям, не известны и не понятны простые радости. Ревностная злость выедает их изнутри. И вечный голод гложет гнилые останки их душ.
Вечные борьба, грабёж и мародёрство. Вечные – в смысле – из века в век, но не бесконечные, ибо:
«Бог создал людей слабых и сильных, а полковник Кольт уравнял их шансы»
Москва провалится в подземное море
Я уже давно слышал об этом:
«Москвичам грозит намного большая опасность, чем мировой финансовый кризис и даже Третья мировая война. Власти России об этой опасности знают, но скрывают её от жителей Москвы. Многим известно о так называемом «подземном Московском море». Его существование открыл академик Губкин, который производил геологическую разведку с целью обнаружения нефти непосредственно под Москвой и ее пригородом. Вместо залежей нефти академик Губкин обнаружил огромный водный резервуар, предположив, что это часть моря, которое в свое время покрывало Среднерусскую равнину.
По каким-то причинам часть этого моря заполнила гигантскую пустоту под территорией, на которой расположен современный город Москва. По данным геологических изысканий установлено, что основная площадь подземного моря в основном располагается в пределах Московской кольцевой автодороги (МКАД), несколько выходя за ее границы на более или менее значительное расстояние от 5 до 30 км. Глубина подземного моря до настоящего времени не установлена, известно лишь то, что верхняя его часть состоит из пресной воды, и только на глубине около 1300 метров от поверхности моря начинается слой настоящей морской воды, насыщенной солями.
Подземный свод моря можно назвать сферическим, выпуклым к земной поверхности, поэтому в разных местах толщина земного покрова, отделяющего Москву от поверхности подземного моря разная: ближе к окраинам Москвы эта толщина достигает 900-1000 метров, ближе к центру она составляет всего 500 метров, а в некоторых местах центральной части Москвы – всего 300-400 метров.»
Слышал из вполне себе компетентных источников. И даже доводилось искупаться в нашем Подмосковном море испить его целебной водицы. Собственно, почему и вспомнил: один мой знакомый, ушибленный на голову диггер, недавно заявился ко мне в гости. С порога он потрясал полуторалитровой пластиковой бутылкой с обычной на вид (а потом, как оказалось, и на запах, и на вкус) водой.
– Оно… Оно! – восторженно и немного нетрезво провозглашал он.
– Что? Что случилось?
– Подмосковное море! А это, – он ловко жонглиранул не такой уж лёгкой бутылочкой, – вода из него.
– Миша (его зовут Миша), ты же ещё не пьяный. Чего ты гонишь?
Миша слегка обиделся и, небрежным жестом отстранив меня, прошёл на кухню. Достал с полки две чашки, благоговейно разлил принесённую жидкость.
– Вот! – придвинул ко мне «доказательство» – выпей и убедись.
Я недоверчиво понюхал. Вода как вода. Хлоркой не пахнет, в отличие от струи из-под крана. А на вкус, правда, похожа на ту, из Святого источника у Синего камня на Плещеевом озере.
– Ну и..?
– Ну, и вот!
– Ты хочешь сказать…
– Не спрашивай. Сам я туда не добрался, конечно.
– А это откуда?
– Оттуда.
– Там же, вроде, не меньше километра до него?
– Фигня… Одно метро со всеми своими подземельями – метров двести…
– Так..?
– Так в этом всё и дело…
Високосный год
Зеркало
В тот день, это было в феврале ещё или в марте уже этого года, не помню, снега было на улице пока много. В тот день мы засиделись допоздна у брата моего. Кроме меня, Ли, в гостях была ещё семейная пара: Ира и Лёша. Я их мало знаю. Лёша – какой-то спец по автосервисам, мой брат, Димка, к нему часто обращался по поводу. Ли с Наташей, Димкиной женой, любили потрещать о своём, о женском. И тогда я даже заскучал: машины-машины, шмотки-шмотки… Но не в этом дело. Пил, по ходу, только я, не много. Димка не пьёт принципиально, а у Лёши что-то давление поднялось, чокался только соком. Я к чему? Это будет чуть позже.
Ира с Лёшей ушли немного раньше. Мы заговорились с Димкой, Ли заговорилась с Наташей. Наташа:
– Вам нужно взять это зеркало.
– Да на кой хрен оно нужно? – вмешался я.
Огромное, в аляповатой оправе какого-то там мастера.
– Это же от бабушки моей…
Знаю я твоих бабушек. Ведьмы да колдуньи. Мы катались как-то с вами по всей Переяславской губернии. Видел их. И музей утюгов видел. И Ботик Петра, и Синий камень. И рыбы нет ни хера в вашем озере.
Каким-то образом, я не помню каким, это зеркало оказалось у нас дома. Поставили у стены, как крышку гроба. Да.
Следующим утром
Я просыпаюсь – жена в кровати рыдает с мобильником в руке.
– Лёшу помнишь? Не дошёл до дома. Умер. Сердце остановилось.
– Вот этот Лёша, что вчера был?
– Да.
Парню лет тридцать, не больше. Неожиданно. Жалко.
Звоню Наташе: как Ира? Ира в истерике. Ужасно. И как-то быстро, непонятно всё. Так не бывает. Бывает.
Ира – плохо ей, а Лёши больше нет.
Меня Смерть тогда кольнула. В бок, локтем, по-дружески. На фиг мне такая дружба? Но я говорил уже с ней, призывал.
И, ведь, предупреждала: косу видишь? Буду косить кого ни попадя…
Попадя, попадя, сука! Обманула ты меня.
– Всё от того, что ты глуп.
Я не нашёл, что ответить, я плакал.
Потом и у нас случилась беда.
Я орал: это нечестно! Слышал меня хоть кто-нибудь?
Потом у нас случилась беда
Несправедливая, неправильная, так не должно быть!
Смерть смеялась: то ли ещё будет…
Жена сумела найти в Москве честного священника. Он сказал ей: «У кого-то из вашей семьи в душе сильное чёрное проклятие. Вот, часть его вырвалась и ударила… конечно же, кого-то из ваших самых близких… Зло – оно потому и зло, с ним дружить невозможно…»
Чуть раньше. Зеркало это чёртово. Надо его или вернуть обратно, или выкинуть на хер. Сыну говорил, поэтому последнее слово из предыдущего предложения переименовываем на «помойку». Димке вернуть было как-то неудобно. А выкинуть – Лилька встряла. Она открывает (или теперь уж не знаю) ателье по пошиву одежды на Кутузовке. «Вот туда заберу, это же классика». Забрала. Чёртово чёртово чёртово зеркало!
Я очень трудно прихожу в себя. Но что за выражение такое идиотское: «прийти в себя»? Я никуда и не выходил. А если бы вышел, то все свои проблемы оставил бы за спиной. Тому, кто во мне остался… Трус, называется и слабак. Я в себе.
Потом у Лильки умирает подруга. Через два дня после «удачной», как сказали врачи, операции. Вот, просто так. Да.
мы ещё не знали, что убьют нашу дочь
моя жена ездит по монастырям и храмам
Ворона, сволочь, каркает с подоконника:
– А ты что думал, умирают только те, кому потом на площадях памятники ставят? Не-ет, умирают все. И там, за чертой, им одинаково плохо. Ад называется, знаешь ли?
Потому, что здесь, на вашей Земле – всё, кроме Любви – это Ад. А у нас Ад – 100% Вот так.
Откуда ты взялась-то, тварь? Кыш!
– Виталик, я тут музычку задумал. Про Алинку. Давай запишем?
– Да, заеду вечером.
Вечером:
– Игорь, извини, я не смогу приехать. У меня Лорд умер.
Лорд – собака Виталика. Милый такой той-терьерчик с большими ушами. Сколько ему было? Года три-четыре, наверное. Как умер – пока не знаю.
Плакала кошка
По-детски всхлипывала у гроба кошка.
– Зачем ты накликал Смерть? Было наивно полагать, что Она взмахнёт косой по твоей указке. Смерть свои жертвы выбирает самостоятельно.
Маленькая, убитая горем кошка с узкой мордой и в глазах – нечеловеческое (зачёркнуто) слишком человеческое одиночество. Окончательное, бесповоротное, безнадёжное.
Была уже ночь. Плакало небо. Иногда его холодные слёзы превращались в град. Я стоял на пороге, и чужая улица ледяным дождём злобно плевала мне в спину. И наше общее Горе не пускало меня в дом.
Зачем ты накликал Смерть? Белый гроб, белое платье, белое мёртвое кукольное лицо. Белый – это цвет Смерти.
Сюда мы ехали на машине. По обе стороны дороги – один за другим: кресты, кресты, кресты… Да, у них у каждого колодца принято ставить Распятие. Между городков и сёл – кресты с цветами и венками: кто-то разбился, кого-то сбили… Так много! Потом вспомнил: впрочем, не больше, чем на наших подмосковных трассах. Просто у нас, из эстетических соображений всяких там губернаторов, на местах трагедий их ставить запрещают. Но места трагедий остаются, и невидимые до поры кресты-призраки над этими местами распахнули свои крылья. Это следы Смерти, и они не смываются никакими дождями – ни слёз, ни желаний. Ни в глупость от них не закутаться, ни в трусость – по любому, окажешься в саване.
Плач – истекающая из души боль. Неисчерпаемый солёный родник. Даже когда кончится в глазах влага, боль останется, как и была, ничем не умалившись. Только сухая, удушливая, рвущаяся уже не из глаз – через нос, рот, виски, через кожу выдавливается пепельной пылью. И это навсегда. Время, если и лечит, то слишком долго. Я знаю, я был уже его пациентом. Не излечивает, как обещают, нет. Время – шарлатан. И если что-то делает, то всегда хуже для нас.
Светлые лица мёртвых и тёмные лица живых. Вот так и переворачивается мир. И чёрным ветром над ним проносится зловещий хохот. И сами собой хлопают в пустых домах неприкаянные двери, боясь, что никто уже больше не подаст им руки. Не хорошо кликать Смерть. Глупо и дерзко. Ну, как священника, что ли, на последнюю исповедь, едва подхвативши насморк.
Зачем-ты-накликал-Смерть? Я был за тысячу километров! Тысяча километров для Смерти – лишь взмах ресниц. Что незаметно для живых – очевидно для мёртвых. И потому живые, не замечая, становятся мёртвыми. Я стоял на пороге. Боль и недо-отданная любовь. И что мне с ней теперь делать, с той любовью, которая предназначалась тебе?