Мне Чёрт письмо написал
Любезный мой друг!
В первых же строках моего письма прошу извинить меня за неуклюжесть и не элегантность слога. Я не мастер эпистолярного жанра, а современные технологии, как всякого рода мессенджеры и прочая, и прочая лишь усугубляют неловкость ситуации. Прошу прощения ещё раз.
Но не будем растекаться темой по древу, ближе к сути. Твой запрос был услышан. И не остался без внимания. Когда ты возопил: «Господи, если Ты не хочешь мне помочь, пусть хоть чёрт поможет!». Ну, нормально так. А чего напрямую-то не обратиться? Зачем нам посредники? Вот, сижу, письмо калякаю, а мог бы просто, как раньше, через трубу печную. Блядь! – извини мой французский. Ваши трубы теперь ведут, в лучшем случае, в подвал, в котельную. Вас в ваших куриных клетушках отдельных квартир искать замучаешься. Но ладно, ладно, ладно. Мы и сквозь стены проходим. Если не слишком пьяные. Или, наоборот – если слишком.
В общем, хочу тебя обрадовать. Или, хотя бы, обнадёжить. Вызвался я решить твою проблему. Спокойно! Всё по-честному. Ты, наверняка, задаёшься вопросом: «А чего мне это будет стоить?». Правильная постановка диалога. На бога надейся, а сам не плошай, как говорят цыгане. Отвечу: ничего.
И вот тут должно начаться: А! Кидалово! Дьявол кроется в деталях! Всё самое важное написано самым мелким шрифтом!
Друг мой, мы с тобой не в банке, не в кредитном отделе сидим. Я тебе навязывать ничего не хочу, финансово хомутать тебя мне совсем не нужно. Душу мне свою бессмертную продай?
Как изменился в лице! Ты что купился на старый прикол? Душу? Бессмертную? Продай? Интересно, как ты это технически представляешь?
Не нужна мне твоя душа, мне и своей хватает. А ты что думал, у чертей души нет? Чувств, желаний, мечтов мечтей… ну, ты меня понял.
Суть просьбы твоей я, разумеется, отображать здесь не буду. Знаю, что такое Почта России. Там же все наши работают.
Из тени в тень перелетая
Они склонились надо мной, чтобы, наконец-то, рассмотреть лицо. Это вряд ли…
– Не тот?
– Да, хрен его знает. Он – как чудо, весь в кровавых перьях, – говорящий обтёр о мою рубаху свой липкий багровый ботинок.
– Сука, пачкается.
– Долетался… Потому, что – не фиг.
– Биту сломал о его башку деревянную, – сокрушался лысый.
– Добить? – Полицейский направил ствол «Кедра» в то место, где должна бы быть моя голова.
– Сам сдохнет.
Тройка.
Тройка… Семёрка… Туз…
– Здесь его, что ли, оставим?
– Давай, к тебе в «бэху», в багажник :)
– Не-е-е… У него, вон, изо рта льётся чего-то.
– Пусть здесь, – принял решение главный в ботинках. – Сейчас бродячих псов много, к утру от него ничего не останется.
– А ты перепИсал, да? – начал паясничать полицейский на лысого. – Не ссы, «два-восемь-два» всё спишет.
– Да он дышит ещё… Вон, чего-то булькает там…
– Бля! Я пристрелю эту суку!
Лысый отшатнулся.
– Не тебя, дурак. Эту летучую сволочь, крылатую крысу, – и злобным плевком, не промахнувшись, обозначил свою мишень.
– Да, хватит вам! – Ботинки сердито притопнули. – Идём отсюда.
Несуществующее время
Мутные облака несутся, как угорелые под небом. Как будто куда-то опаздывают. Глупые! Кто и где может ждать вас на этой планете живых существ?
Измученной, издыхающей планете копошащихся, суетящихся живых существ. Облака. Вы – всего лишь дыхание, предпоследний выдох этой планеты. Предсмертный вздох. Хоть бы дождичком окропили бы, что ли, её безвольное тело. Не поплакать – так плюнуть. Теперь уже не велика разница. Тревожно вверху, скучно внизу.
Всё это я вижу сквозь дыру в стене. Ага, это «окно» образовалось, когда моё сердце вдруг словно с цепи сорвалось, и со всей дури рванулось из грудной клетки. Как с ума сошедшая птица. Не из золотой, прямо скажем, клетки рванулось. И поделом.
Бедный хромой однокрылый мой Ангел. Переведи стрелки настенных часов на 18:99. Несуществующее время – это, как раз, для нас. Если хочешь избежать чего-то конкретного, но не знаешь, как – избегай вообще всего. Ведь там, где нет Добра, и Злу одному тоскливо.
Наши мечты сгнили, пока мы гонялись за лживой голограммой счастья. Срок годности у них не велик. Бедный, не в шутку потрёпанный Ангел. Долго же ты заботливо и порой самоотверженно хранил меня. Настало время поменяться местами. Теперь моя очередь. Спрятать тебя за пазухой. Ведь не тварь я неблагодарная. Мы с тобой такие же живые существа, как и все на этой планете. Такие же, но, к счастью или к беде, не часть их. И слава Богу! Если только Он в ней, в славе, хоть мизинцем нуждается.
А знаешь, мой Ангел, легко жить без сердца. Грустно и пусто – да, но легко. Хотя бы оно не болит. Или болит, но уже не во мне. Вообще, боль – это, конечно, защитная реакция. Предохранитель, сигнализация. Но вот наступило время, мы ломаем свои внутренние схемы, исключаем из цепи предохранители, отключаем сигнализацию. И даже дверь оставляем приоткрытой. Не для того, чтобы какая-то нафантазированная орда ворвалась сюда. Просто хочется наружу выглянуть. Хоть одним глазком. Ветром сморгнув слезу изумления.
И что же ты думаешь? Орда. В тот же миг ворвётся Орда. Живых существ. Тех самых, с этой планеты.
Fuck off, Satana
«… И вот после многих лет бурного творчества, сочинения песен, стихов, музыки; написания рассказов, пародий; попытки романа; даже пробы сил в изобразительном искусстве и миниатюре; после долгих исканий и экспериментов, я, наконец, и сам уверовал в свою исключительность. Исключительная бездарность!»
И. Иванов «Огни лепрозория»
Ну, это из моих фантазий. Однако…
Сколько я потерял за последние пару лет? В материальном плане. Очень много. Да, почти всё. И по фиг. Какой-то дзен-буддизм накрыл с головой прямо. Как светло и беспроблемно быть нищебродом! Владея малым, рискуешь и потерять всего лишь малое. О большом, о многом голова не болит – на фиг это всё?
Материальное – не жалко. Духовные ценности, доверительные отношения, наивность и искренность животных – вот канва твоей жизни, твоей сущности, всё твоё исподнее. И преисподнее. И я плевать хотел на все условности.
Я ухожу в свой внутренний «виртуальный монастырь». Не имеющий ничего общего ни с какой религией. Все официальные религии – это кандалы. Неофициальные – и того хуже. Церкви, секты, религии, каноны… – это такая туфта! Под лозунгом «Вера». Но вера там только у обманутых, жалких, отчаявшихся лохов. Мне их, правда, жалко.
Нет, и не должно быть Веры без адекватного осознания объекта веры. Не будьте идиотами, но будьте как дети. Воспринимайте белое белым, а чёрное – чёрным. Это очень просто, честно и понятно. Дети – не глупые, дети – просто неопытные. Но острое, незамутнённое социальными установками восприятие окружающей их действительности – вот Ангелы без лишних перьев в крылах.
Я ухожу в «монастырь». С меня нечего будет взять. Когда придут ко мне судебные приставы, я знаю, это ты, лукавый, припёрся в популярном ныне обличье. И на двери моей ты увидишь нарисованный «Fuck off!» Средний палец моей руки, указывающий тебе на правильный выход. Тебе только туда.
Проёмы
1 января 2014
Это первый Новый год, который я встречаю, вот именно под бой курантов, совсем один. Хотя, нет, не совсем: пекинес Джек и кролик Заяц – со мной. Вместо зомбоящика – онлайн-ТВ.
ДВЕРЬ
– Открывай, открывай. По традиции надо выпить Шампанского.
Тени моего прошлого, с той стороны, в которую дверь не открывается.
– А чего мутное такое?
– Там пепел твоих желаний. Выпей и всё исполнится.
– Ну-ну.
– Как Ника поживает?
– Не знаю, она пропала больше полугода назад.
– Жаль. Прикольная кошка была.
– Надеюсь, где-нибудь такой и осталась до сих пор.
Артур мне:
– В тетрадях твоих ковырялся. Ты когда аккорды обозначаешь, зачем этих всяких семёрочек, шестёрочек, maj-ков так много? Без них нельзя?
– Можно. Но у меня с сольфеджио всегда были трудности…
– Двоечник!
– Троечник.
– А что за книжка? – Швед спрашивает.
– «Альманах поэтический», типа как на Стихи.ру авторам за свой счёт предлагают напечататься, но другая компашка.
– И ты здесь есть?
– Для симметрии вёрстки.
Большинство дверей открывается в одну сторону. Метровские, на входе в вестибюль – в обе, но на них таблички: «Выхода нет». Или «Входа нет» – иезуитская иллюзия двустороннего движения. Всегда и везде ты можешь либо войти, либо выйти, гулять туда-сюда тебе никто не даст. Никому не удобна свобода передвижения таких вот не определившихся индивидуумов.
ОКНО
Интерактивная картинка. Солнечный свет, щебетание птиц, ядовитое дыхание мегаполиса. И одноразовый аварийный выход. Этажа этак с пятнадцатого… Костик Колчин, мой друг, так и вышел на Филёвском бульваре. Проблемы его за ним не устремились, но решились разве?
ДВЕРЬ
Она стояла на пустынном каменистом берегу полумёртвой реки. Большая, деревянная, тяжёлая, без ручки.
– Её можно только толкнуть, но, если захлопнется, когда пройдёшь, вернуться уже не получится.
– И что там, за ней?
– А я не знаю.
За дверью был всё тот же берег всё той же реки. Только тот, кто отвечал мне, остался стоять у порога. Молча, улыбаясь.
Ещё есть крутящиеся двери торговых центров, похожие на мельницы.
– Это точно. Как жернова, перемелют всё что угодно и кого угодно. В удобную послушную муку. С ней, всё же, надо аккуратней, с мукой: добавишь воды – будет тесто, лепи, что душе угодно. Бросишь спичку – возможен и взрыв.
ОКНО
Со стеклом оно кажется таким прочным. Будто экран монитора, из которого и после сильного удара не выскочит никакая неожиданность. Я не имею в виду ламповых мастодонтов с вакуумом внутри))
Современное разбитое «стекло» – это паутина трещин эластичного пластика, который гнётся нетрудно между обнажённых пальцев. Или, рассыпающаяся в мельчайшие неопасные кубики автомобильная «лобовуха»
Не опасно – если подойти с правильной стороны. Как зеркало или видеокамера… Или лампочка, экстремально засунутая в рот. Травматологи любят посмеяться над этим.
ПРОЁМЫ
Похоже, что каждому человеку, когда-то понадобятся и вход, и выход. Не обязательно близко друг к другу по времени. Не обязательно, что это будет одно и то же отверстие в стене. И не только, что касается его собственного тела, но даже больше – извне.
Не зря же мы, люди, изобрели окна и двери. Это так же важно, как колесо. Только прямоугольные.
Одиночество
Уехал в Подмосковье, не скажу, на какую дачу. Лечиться, нервы восстановить. Господи! Какое же тут одиночество. Людей так много каждый день вокруг… и нет никого. Пустые тени, дежурные улыбки, служебная забота… Не снег, а лужи какие-то с острыми осколками льда на распластавшихся лицах. И наледь, блядская наледь – на тропинке от главного входа. Простите.
Стою у дерева и не смею вдохнуть. Не потому, что деревья опускаются в зимнюю спячку. Потому, что мне до них никогда не подняться. Потому, что я – … не знаю. Обломанный росток? Да ничего не болит вроде…
Просто грустно и хандра. Сплин. Даже наушники не знаю, куда воткнуть лучше – в жопу или в голову?
Врач:
– Для тебя это не имеет принципиальной разницы. Втыкай, куда хочешь.
– Вот ты, доктор, жрец наигуманнейшей профессии, ну ответь мне, как самой маленькой частичке человечества: я, вообще, достоин жить?
– Да, как Вам сказать, батенька, маленькая частичка человечества. Не особо, конечно, но имеете право… Попробуйте.
– Спасибо, доктор, Вы так меня обнадёжили…
– А он оптимист, – доктор повернулся к ассистенту. – Вколи ему ещё пару кубиков, посмеёмся.
– Наташа!!!
– Ладненько, ладненько, кто такая Наташа?
– Наташа! Как мне больно…
– А вот вам и волшебная таблеточка…
– Да я эту таблетку тебе…
– Ты сначала попроси, чтобы тебя развязали… Не хочешь в рот, сделаем в вену. Только у нас Коля, двоечник, бывает, воздушные пузыри в шприцах оставляет…
– Хорошо, я согласен. Что я должен сделать?
– Да немного, лежи просто тихо. Умереть тебе придётся по-любому. Не брыкайся! Я сделаю так, чтоб это было не больно… И, если хочешь, быстро.
– Ты, блядь, маньяк что ли?
– Зря ты так говоришь. Богов гневишь. – А-ха-ха, думаешь я такой идиот из какой-нибудь очередной секты? Ошибся, мне ни твоя жизнь, ни твоя шкура на хер не нужна.
– Тогда зачем я здесь? И кто ты?
– Я – Вячеслав Игоревич Спиранский. Доктор биологических наук. Лауреат Нобелевской премии, между прочим.
– Поздравляю.
– Четыре года назад было. Может, продолжим?
– Что вы от меня хотите?
– Чтоб ты не сдох, пока мы с тобой работаем.
Пустота
Самоубийство
– это проявление высшей формы желания жить. Парадокс этой фразы иллюзорен. Просто жизнь, её обыденность, серость – становятся тесны для человека. Никто не хочет ощущать себя биомассой, законсервированной в банке окружающего мира… кем-то. Кем? Каждый человек имеет крылья, только не все знают об этом. Или наоборот: все знают, что крылаты, но не всякий умеет летать. А разница между землёй и небом не так уж велика.
Самоубийца не от себя бежит – быть может, от невзгод, трагедий… или просто потому, что ему не нравится этот мир. Он ищет мир иной, где свет, добро, понимание… Он не хочет в небытие. Он не хочет забвения, он хочет памяти и сочувствия. Он надеется, что по нему будут плакать, по нему будут скучать. И, самое главное, он верит, что при благоприятных обстоятельствах он сможет вернуться! Ну, никак не верит, что дверь открывается только в одну сторону. И даже не может себе представить тяжесть на своих плечах слёз своих близких.
Мало, мало мы читаем Данте. Нет хуже пытки – видеть страдания человека, и не иметь возможности уменьшить их. Вы пробовали на вкус свои слёзы бессилия? Они нестерпимо горче слёз какой-то там физической боли… Он, несчастный, сначала мстит за свои обиды саморазрушением, потом, глядя уже с последнего порога ужасается своему поступку, и понимает, что мстил не тем, что боль-то принёс совсем другим людям, что месть слепа и никогда не попадает туда, куда надо. И что глупость обходится так дорого.
Самое страшное – ничего уже нельзя изменить. Исправить, теперь ты знаешь, как – но – Блядь! Блядь! Блядь! – не можешь. Даже опростоволосившийся старик в постели с цветущей девушкой не чувствует себя так погано. Это называется «Танталовы муки» – в литературе, в жизни всё гораздо хуже. В смерти – всё проще и бескомпромиссней. Есть посев, готовый к жатве – есть коса у тётки в белом. А там, за косой нет ничего – ни рая, ни ада. Настолько пустота, что и тебя даже нет. Это не больно, как сон без картинок. Но боль и картинки – это признак жизни? Есть одно пугающее слово:
ПУСТОТА
Вот, это, пожалуй, и всё. А вы что думали – я психоаналитик какой? Просто опыт имею: тоже прыгал в юности. С третьего этажа… Ладно, ладно, не прыгал – упал, не сломал даже ничего себе, просто ударился больно. Тут злопыхатели и подхватят: «Ага, упал-ударился, понятно теперь, откуда такие ебанутые тексты…» О, Deus Pater! Я упал, но ударился не головой, а совсем даже наоборот – другим местом.
Ну вот, мы, наконец-то и в Аду. Здравствуйте
А теперь… Когда мы все умерли, давайте по-честному. Не надо кричать о своей боли. Аня! У тебя же, один хрен, ничего не болит.
– Ты посмотри на эту железяку!
– Это штык времен первой мировой, ничего страшного.
– Он во мне насквозь – ничего страшного?
Я сложил два пальца, средний и указательный и воткнул их ей в живот. Ну, как воткнул? Сделал вид, что втыкаю. Не помогло – не поверила, я «распорол» её пальцами от живота до горла, до того места, где у мужчины кадык.
– Разве больно?
– Я совсем ничего и не почувствовала…
– Дура! Ты не можешь чувствовать ни физически, ни морально. Идиотка, ты – труп.
– Врёшь!
– Вообще-то, я сказал бы тебе, оставь эти словечки (и понятия, что мы в них с серьёзным видом вкладывали) там, наверху. Для живых, наивных, глупых, они, может быть, и поверили бы, если услышали. Тебе-то это зачем? Ты – проклятая душа, бедная бледная тень…, и я такой же. Это просто так, чтобы тебе в вечной скорби не скучно было. И, да, в Аду я не сумею соврать, даже если очень захочу. А потому что наши мысли не скрывает даже паутина вербального общения. Я фигню сморозил? Зато заумный термин во фразу впихнул.
– Ты просто мудак.
– Если в изначальном смысле этого слова, это, как раз, не имеет здесь никакого значения.
– Здесь – где?
– Просто здесь, и всё остальное, что можно было раньше себе вообразить, теперь для нас не существует.
Бесконечный багровый закат. На небе, изнанке Земли, разбухшая, пропитавшаяся умирающей кровью вата. Мегатонны красно-чёрной, скрученной влажными клубами, зловонной дряни. Как дым из трубы. Трубы крематория. Мы – всего лишь пепел. Серый безымянный порошок. Пирокластическая масса, и много-много кальция. Того, что не был вымыт из организма при жизни спиртом. И ещё: я как был дураком, так и остался. Смерть не делает человека умней, просто слегка подретушировывает внешность. Не люблю длинные слова, я в них путаюсь, но иногда они просто навязываются.
– Так, куда же мы идём?
– Да, никуда мы не идём. И никогда уже не сможем производить со своим телом эти нелепые движения, приводящие к падению и выставляя перед собой в последний момент, предотвращая падение и тем самым перемещая себя на убийственный миг в пространстве, одну из своих нижних конечностей. Тела-то нет больше.
– Смерть на тебя нехорошо влияет.
– Ну, познакомь меня хотя бы с одним, на кого она повлияла хорошо. Хотя… недовольных я здесь ещё не встречал что-то. Ответ очевиден – мы все никакие.
Демон разрушения
Я уже и не вспомню точно, когда впервые встретился с ним лицом к лицу. Я, конечно, не узнал его. Не знал, кто он есть на самом деле. А он улыбнулся и протянул мне руку:
– Я теперь всегда буду рядом, – сказал.
Семь лет назад солнце уж слишком щедро заливало дни моей жизни. Слишком – так не могло продолжаться долго. Так не бывает. Наверное, стоило задуматься, насколько плохо всё это может кончится. Но я был опьянён счастьем. До слепоты, до полного отрешения от мира. И влюблён. Тогда Ангел вытащил меня из ямы серой зимы и увёл в бесконечное лето.
Ну да, это мне оно казалось бесконечным. Как в Раю. На самом деле, это был не Рай, откуда ему взяться на Земле? Тогда мне было всё равно. Радостно всё равно.
А что же Демон? Я думаю, он уже тогда подглядывал за мной. И вот он наносит удар за ударом. Я падаю, встаю, снова падаю.
В конце концов, он убил моего Ангела и поселился в его теле.
Он долго обманывал меня, а я вёл бой с невидимкой. С оборотнем злым, весёлым и коварным. Бой? Ой ли! Отбивался и пытался выжить. Пока ещё пытаюсь.
Но почему я? Почему ты, исчадие ада, выбрал именно меня? За какие такие сверхсмертные грехи или, напротив, незаурядную святость? Не свят я и не грешен более других, я – человек толпы, такой же, как и все…
Я понял вдруг. Демон разрушения у каждого есть свой. Просто не все говорят об этом. Не признаются даже себе, что демон этот – часть их самих.
Когда я был маленьким
Когда я был маленьким (это – правда, это было), я и представить себе не мог, что ёлка на Новый год может быть ненастоящей, не живой (и боже упаси, не думал я, что мы их убиваем!). То есть, я, конечно, подозревал о существовании искусственных ёлок, более того, встречал их в виде украшений в витринах разных магазинов, этаких манекенов-деревьев рядом с манекенами-людьми, но…
… Однажды, после спектакля…
Отец мой в молодости своей какое-то время работал техником в одном небольшом, но вполне художественном театре, а я, шпингалет, частенько ошивался за кулисами в свободное от школы время. Там было интересно, особенно зимой, когда на улице мне холодно и скучно: я не любил ни санки, ни коньки, ни лыжи, хотя родился и всё детство, и всю юность, да и всю жизнь, наверное, проживу у огромного городского парка, меня в нём, может быть, и похоронят (ни фига себе – как многа букафф в одном предложении). Вот летом – то другое дело. Но я отвлёкся.
И вот, в какой-то вечер мир Мельпомены мне открыл ту жизни грань, где фальшь, обман – её привычная и гармонично вписанная часть… И вот: Блять! Яблоки бывают восковыми!!! Это я о реквизите. Не все. Но восковые – тоже. Не помню точно материал, из которого они были сделаны, тогда их называли так. И боль – не в хрустнувших зубах, а в розовых очках, линзы которых вдруг покрылись паутиной трещин. Мне показалось, что я слишком рано повзрослел, и успокоило лишь то, что стал мудрее, вкусил (в обоих смыслах) жизненного опыта.
Вот, думал я, также и с ёлками: пластмассовые – не для домашнего праздника, лишь бутафория холодных витрин, вместе с такими же снежинками и звёздами. Недоразвитая 3D-реальность. Но не мешает никому, напротив, тщится разыграть какую-никакую радость. Наивно и в подражании своём – искренне. Театр – может быть, и не весь мир, но часть его уж точно.
Нет, даже то время, в преимуществе своём: со вполне ещё нормальными людьми и для нормальных же людей, не было идеальным. Не сказка, но и не ложь. Но, главное, то время позволяло мне верить, если я этого хочу. То Время не было Прошедшим, заканчивающимся Настоящим, оно имело Будущее. Не только в обещаниях, это Будущее реально наступало с каждым новым днём. Без обмана. И свет был виден впереди, да и не в темноте брели мы…
Но что-то Злому Богу стало скучно.
Но, бог с ним, с богом (прости, Господи, меня за каламбур). Вообще-то, я о ёлках. Теперь Синтетика – Царица и Богиня. Она – во всём почти, и всё – из неё: цветы, деревья, жрачка, ханка… Фи! Как грубо и не вкусно… Свой новогодний стол, чтобы украсить оливье, я приглашаю фуд-стилиста. Я караоке буду петь и ну её в …пип… гитару. К тому ж, нейлоновые струны давно уж не искрятся серебром. Их можно поменять, конечно, но кто заменит мне мою истерзанную душу?
Во, блин, понесло-о…
Ну да, ну да, всё в наших руках, даже тогда, когда они в карманах. «Хочешь изменить мир – начни с себя». Скромненько так и со вкусом. Так дело в том, что я-то не хочу меняться! К себе претензий не имею. Мне кто бы подсказал, где он, тот самый, волшебный рычажок, с помощью которого переворачивают мир? Ведь где-то он торчит, раз мир уже однажды перевернулся.
Да… всё-таки о ёлках! Теперь вот, эту вот поставил (там наверху картинка). Сберёг живое насаждение где-нибудь на хвойной ферме. И Гринпипис здесь не при чём! Уж как о Химках изгалялись… А чёрту лысому – «всё по лысу».
P.S. смайлики не расставляю. Пожалуйста, понимайте правильно.