Медуза

Глава 5

С детства её, как, впрочем, и многих девочек, преследовала сексуальная агрессия мужчин. Долгое время ей казалось, что никто, кроме неё, их не видит. Эдакие призраки, выходящие из кустов и оголяющие свои гениталии, завидев её, проходящую мимо парка, плотоядно улыбающиеся ей, подмигивающие и кивающие вниз, на мягкую бледную плоть, которую они зажимали и теребили двумя пальцами, и скрывающиеся в густой тени парков, когда мимо спешили по своим делам взрослые. Она не понимала, как этим мерзким, противным мужикам всё сходило с рук, как они могли остаться незамеченными.

Первый раз она увидела его лестничной клетке. Они вышли из лифта с мамой, вернувшись с прогулки. Пока мама вставляла ключ и открывала дверь, ведущую в тамбур, она почувствовала движение за спиной, как будто там встало большое тёмное животное, закрывающее свет, еле пробивающийся через матовое стекло балкона-сушилки. Этот балкон был её страшным кошмаром. Она предпочла бы отрезать свои длинные русые волосы, только не выходить на эти страшные балконы вечером.

Советские архитекторы-затейники предполагали, что на больших открытых общих балконах-лоджиях жильцы трёх стоящих в ряд четырнадцатиэтажек будут сушить свои вещи. Поэтому перила были редкие и низкие, в стены были щедро вбиты крюки для верёвок, а с потолка спускалась чёрная чугунная пожарная лестница, упирающаяся в железный люк в полу, впрочем, увенчанная таким же люком сверху. Эти балконы были идеальны для игры в казаки-разбойники с ребятами. Если все люки были открыты, то можно было быстро перемещаться между этажами, стена, соединяющая балкон с лестничной клеткой, была выложена стеклянными полупрозрачными кирпичами, похожими на бутылочные донышки, которые проводили свет, но были совершенно непроницаемыми, и позволяли на таких балконах устраивать секретные собрания игроков, а также прятаться часами. Но с наступлением ночи, балконы становились зловещими, старые деревянные двери страшно скрипели от сквозняков, кто-то где-то грозно хлопал люком, на некоторых собирались подростки, курили, громко смеялись, вызывая праведный гнев жильцов прилегающих квартир, а на следующее утро дети находили пошлые рисунки, нацарапанные ключами надписи на стенах, битое стекло, красные капли на полу и чёрные кляксы от зажжённых спичек на потолке. Эти сушилки привлекали не только детей и подростков, но также различных психов, поэтому периодически с них скидывали котят, проверяя эмпирическим методом, сможет ли кошка приземлиться на четыре лапы, упав с высоты четырнадцатого этажа, а иногда, несчастные взрослые девушки шагали с них в пустоту, и никто не мог сказать, сами ли они делали последний шаг, или с помощью невидимых рук.

Именно перед этим балконом сейчас стоял кто-то, обращая её внимание на себя. Спиной она почувствовала его ухмылку, она обернулась – в ней не было злости или угрозы, она увидела сочетания дикого торжества и призыв-приглашение. Что-то странное было в его одежде, в жаркий летний вечер этот мужчина был одет в тёмную дублёнку, он не застегнул её, а внутренняя стороны была настолько мохнатой, что снизу и в центре всё тонуло в рыжей шерсти. Он раздвинул подол дублёнки, и она увидела что-то настолько ужасное и плохое, что парализовало её. Она не могла кричать или двинуться, или просто отвести взгляд от него, и этот человек приложил палец к губам и сделал без того бесполезный знак – молчи.

Пытка длилась несколько секунд. Мама уже открыла замок и вошла, не оборачиваясь, в тамбур, подозвав её. Голос мамы, такой реальный, вывел её из оцепенения и она, подгоняемая, инъекциями адреналина, забежала внутрь, захлопнув за собой дверь.

В квартире у неё началась истерика. Она заламывала руки и не могла понять, что только что произошло. Это было настолько неправильно, грязно, нереально, стыдно, странно, дико странно. Какая-то грозная сила в тот вечер показала себя, как будто дьявол приоткрыл дверь в ад, и жар обжёг её душу. Она начала молиться, повторять про себя слова, которым научила её бабушка, и которые не несли в себе для ней никакого смысла, но удивительным образом успокаивали. Позже, придя в себя, она рассказала маме. Как ни странно, она поверила, и даже проверила этаж, но там уже никого не было. Дочь она успокоила, рассказав, что это был больной дядя, у него не всё в порядке с головой, но он абсолютно безобидный, и в следующий раз нужно немедленно говорить и показывать взрослым, чтобы они его отругали.

Позже она неоднократно замечала похожих на психов, прячущихся в кустах вдоль парков, мужчин, дёргающих свою безжизненную плоть. Но они были какими-то мелкими, не несли в себе зла, она отворачивалась от них и шла дальше. Но тот, плотоядный, хищный, держащий в руках не безжизненно бледный кусок кожи, а что-то большое и несущее реальную угрозу, приоткрывший ей окно в какую-то чёрную бездну, навсегда врезался в её память. Примерно такое же чувство прикосновения к чему-то очень грязному и злому она испытала, когда нашла на земле под большим кустом, растущим возле забора её школы, по периметру которой они бегали кроссы, белые девичьи трусы с пятнами цвета ржавчины.

****

Солнце начинало припекать голову, хотя холодный ветер заставлял поёживаться и прятать руки в карманы дутой безрукавки. Она улыбнулась от мысли, пришедшей за воспоминаниями. Действительно, мужчины порой, даже самые прогрессивные и современные, не понимают, почему мы их так боимся. А ведь все эти онанисты в кустах, это только часть той грязной сущности, преследующей нас всю жизнь. Это сложно назвать насилием, ведь тебя, по сути, не трогают, но всю свою жизнь ты должна быть готова к тому, что мужчина сильнее, что вот он так просто может расстегнуть ширинку и вывалить её содержимое, что от любого из них может исходить потенциальная опасность. Нас ощупывают в транспорте, в переполненных вагонах трамваев или метро о нас трутся эрегированными пенисами, на эскалаторах под юбки просовывают мобильные телефоны или зеркальца, и мы всегда должны быть готовы к этому. Садясь в транспорт вечером мы оцениваем обстановку в вагоне электричке или в автобусе. Мы не должны садиться в лифт с мужчинами, и она вспомнила, как в детстве выучила это правило, и долгими минутами ожидала, пока лифт, увёзший незнакомого мужчину на один из последних этажей, невыносимо медленно ползёт вниз, звеня цепями и расшатанными механизмами, время от времени замирая и не реагируя на нажатую чёрную кнопку с подпалёнными углами.

Мы также не можем пройти через тёмный осенний сквер или парк в одиночестве, нам приходится обходить любую плохо освещённую площадку, при этом оценивая каждого идущего навстречу мужчину, мы не можем даже просто сесть ночью в легальное такси, нам нужно сделать фото номера или скрин приложения с указанием контактов водителя и авто, и отправить их подруге, маме или мужу. Наша жизнь – это постоянное ожидание агрессии и нападения со стороны мужчин.

При этом каждый мужчина, подпущенный женщиной к близости с ней, искренне не понимает, почему она не визжит от восторга и не бросается с жадностью на его член. Ребят, да нам их показывают с раннего детства, при этом демонстрируют свои достоинства отнюдь не красавцы, а отвратительные существа с мерзкими перекошенными от удовольствия лицами, выглядывающие из кустов или тёмных подъездов. Представьте, что всё ваше детство перед вами мастурбируют женщины. При этом отнюдь не красотки из «Пентхауса», встающие в соблазнительные позы, а обычные такие тётки из очереди в районную поликлинику. И вот уже одна из них, расстегнув джинсы и засунув руку в трусы, начинает судорожно дергаться, обнажая белокожий, покрытый мелкими чёрными кудряшками лобок, а другая прижалась к вам в тесном вагоне трамвая, подперев грудью подбородок, не давая возможности ни закричать, ни вдохнуть нормально, незаметно ощупывает ваши яички. Думаю, мальчик, неоднократно испытавший на себе такое в детстве, навсегда останется травмированным психически, и мы услышим о нём либо в новостях о поимке очередного серийного маньяка, с ненавистью расчленяющего женщин, либо совершающим ещё один каминг-аут о своей ориентации. А вот представьте мир, который населяет хотя бы треть мужчин, переживших в детстве сексуальную агрессию женщин....

А затем нас учат нравиться мужчинам, которые нам неприятны. Если мы молоды и привлекательны, нам проще в жизни, говорят они. А ведь мы даже права поменять нормально не можем, не услышав колкостей или сальностей в свой адрес, нам скажут, что за наши красивые глаза у нас приняли декларацию в налоговой, что за ужин или номер телефона нам заверят нужную бумажку. А во многих офисах, чтобы получить подпись начальника, необходимо прийти к нему в кабинет, где придётся выложить весь свой арсенал женских «премудростей» – посмеяться, польстить, пофлиртовать, сделать комплимент упивающемуся своей властью царьку-самодуру. А ведь порой эти псевдоловеласы даже не представляют насколько они нам отвратительны со своими потными подмышками, толстыми пальчиками, обрюзгшими от долгого сидения и неумеренного возлияния подбородками и противными волосатыми бородавками, блуждающими по их итак неприятным лицам.

****

Однажды, перед началом школы, когда ей было лет семь, они играли с двумя друзьями мальчиками, Мишей и Петькой, на чёрных лестницах её четырнадцатиэтажки. То ли им было скучно, из-за того, что компания была слишком маленькая, и начать масштабную игру с догонялками, пленом и секретными паролями они не могли, то ли кружок подобрался слишком близкий и можно было доверить друг другу сокровенные тайны, зная, что никто больше о них не узнает. И они договорились показать друг другу самые интимные места, здесь и сейчас, на проходном балконе, на счёт «раз два три», все вместе одновременно. Действительно, на счёт «три» ребята стянули на секунду шорты и трусики, и их белоснежные, слегка сморщенные, похожие на причудливые лесные грибы «писюны» нисколько её не удивили, они практически ничем не отличались от такого же у её младшего брата, с которым они иногда принимали ванну. Разочарованно она даже отвернулась, сказав, что ничего не успела увидеть. Свои трусики она, естественно, не стянула, и рассказывать об их поступке она никому не стала, да и не о чем было рассказывать.

Глава 6

Иногда на пирс приходили школьники из ближайшей средней школы. На переменах они, обычные активные дети, носились по школьному двору, и тогда в бухте висел, как густое облако, стройный гул детских голосов. Иногда ей казалось, что дети совсем не сидят за партами, а бесконечно занимаются гимнастикой или гоняют во дворе мяч – то ли перемены длились так долго, то ли энергия из активных деревенских детей била ключом на уроках физкультуры, то ли этой физкультуры было больше, чем математики и родного языка вместе взятых.

Мальчишки, приходившие на пирс, обычно грызли семечки или кукурузные палочки, громко спорили, пинали пустые бутылки, выброшенные ночью морем, которое упорно избавлялось от пришлого мусора, кидали камни в воду или вставали за спиной одиноких рыбаков с удочками и перебрасывались парой слов.

Девочки приходили маленькими группками по три-четыре человека, вели друг-друга под руку и нашёптывали на ушко секретики. Они подходили к уходившей в море железной лестнице, вдумчиво смотрели на воду, опершись одной ногой о валуны или раскачивая стальные перила, которые уже начинали жалобно поскрипывать, ели конфеты и возвращались обратно в школу.

Деревенские дети были худыми, шустрыми, загорелыми и играли вместе, девчонки с мальчишками, их игры были невинны и наивны; однажды она видела, как соседская девочка лет семи накинула на мальчика-сверстника верёвку и водила его на привязи, как бычка, за собой в поисках крепкого дерева, к которому его можно было привязать. С возрастом дети всё больше отдалялись друг от друга; мальчишки вытягивались, но оставались такими же худыми и смуглыми, девочки же начинали набирать вес, некоторые наливались в бёдрах и груди, кто-то просто рос вширь, они избегали солнца и подвижных игр, отращивали длинные волосы и почти всегда носили их распущенными, с напускной печалью на лице они сидели на школьной изгороди, уткнувшись в телефон, или задумчиво ласкали котёнка на коленях. Мечтали ли они уехать из этой «дыры» в столицу, вздыхали ли по симпатичному мальчику постарше или просто старались примерять как можно быстрее маску девушки, отпустившей беззаботное детство с его весёлыми, шумными играми и проделками.

****

В школе она училась хорошо. С первого и до одиннадцатого класса она ни разу не приносила домой двойки, она и не знала, что такое быть наказанной за невыученные уроки или плохие оценки. Но и похвалы или поощрений она не видела. Быстро привыкнув к тому, что их дочь – беспроблемная ученица, родители практически перестали обращать на неё внимание, не проверяли уроки и не запрашивали публичный обзор дневника. Да и пороть её со временем перестали, не было повода, разве что, за потерянные ключи от квартиры. Она жила сама по себе. Приходила из школы, находила в холодильнике суп с разварившимися макаронами и синюшной картошкой, придирчиво нюхала его, иногда разогревала на плите, и тогда макароны ещё больше разваривались практически до состояния неопознаваемых ошмётков теста, а чаще выливала его в унитаз, тщательно смывая прилипшие к фаянсу макаронины и укроп. Родителям говорили в летнем лагере, что она одна из самых худых детей и ей нужно набирать вес, в ответ они жаловались, что дочь, кроме конфет, практически ничего не ест и с детства выбрасывает еду или отказывается. Ну да, попробуй не выброси, если тебя с детского сада пичкают либо манной кашей с комками, либо холодным какао с жирной, прилипающей к губам пенкой, либо молочными супами с лапшой. Родители хватали её за тонкие запястья с белой кожей и проступающими под ней синими венами и заставляли на них смотреть, называли синюшной, смеялись, что её когда-нибудь снесёт ветром. А она копила все карманные деньги и от голода её спасали появившиеся на улицах города в начале девяностых железные киоски, набитых всякими снеками. Она покупала дешёвые шоколадки с неведомым орехом – фундуком, который почему-то был намного вкуснее обычной огородной лещины, или приторно-сладкие, заполненные пенистой тягучей начинкой батончики «Натс».

Эти ларьки, которые появлялись, как грибы после обильного дождя, и которыми заправляли неведомые до того момента и неизвестно откуда появившиеся коммерсанты, были настоящим символом того времени. В витринах под стеклом выкладывали странный и совсем нелогичный набор товаров, в основном это был самый вкусный на свете, но безумно дорогой шоколад Schogetten, жвачки со вкладышами, которые коллекционировали всем двором и использовали в качестве нелегальной валюты, чипсы, леденцы и жевательные конфеты в тубах, пластиковые игрушки, сигареты, презервативы в маленьких коробочках с нарисованными довольными гусарами, ручки Bic, брелки с логотипами дорогих и недоступных иномарок, наклейки на тетрадки, щедро обсыпанные блёстками, игральные карты с напечатанными на них раздетыми дамами вместо привычных королей и валетов и прочая мелочь. Ассортимент был примерно одинаковый, киоски стояли в ряд на главной улице и привлекали внимание и детей, и взрослых.

В Москве в таких ларьках продавали видео– и аудиокассеты, капроновые колготки, украшения из дешёвого, быстро чернеющего на коже металла под серебро, а также матрёшек в виде Клинтона, Ельцина, Сталина и прочих популярных политиков, нарисованных будто рукой карикатуриста. В Москву они приезжали не чаще одного раза в год, проездом к бабушке на Урал. Поезд из их города прибывал рано утром, а состав на Урал под смешным названием «Москва-Караганда» уходил после обеда, и у них оставалось примерно восемь часов на прогулки по Москве. По музеям в те времена никто не ходил, да и музеи представляли из себя печальное зрелище – неуютные, холодные, скучные, с запылёнными экспонатами и скрипучими полами, пахнущие прелой бумагой. В те времена никому не было дела до искусства; туристов, сегодня праздно прогуливающихся по Красной площади и сидящих в летних кафе на бульварах, Москва начала девяностых не привлекала, а сами площади и бульвары были больше похожи на бетонные пустыри, поросшие полевой травой, с разбитыми обесточенными фонтанами в центре, облюбованные голодными голубями и многочисленными бомжами.

Все приезжали в Москву за покупками, только здесь возможно было найти хоть какую-то более-менее дешёвую фабричную одежду и обувь в универмаге «Москва», Гуме или Цуме, а в гастрономе на Лубянке можно было приобрести по связке бананов в одни руки и несколько колец краковской колбасы. А ещё в Москве можно было купить невиданную роскошь того времени – «Пепси-Колу». После «шоппинга» они обычно отправлялись на вокзал, садились в поезд и старались довезти все московские покупки до бабушки в целости, а бутылку «Пепси» обычно открывали уже отъехав от Казанского вокзала. Она никогда не любила сладкие газировки и квас, но их обожал отец, пил с удовольствием и причмокивал от наслаждения, постоянно спрашивая, вкусно ли ей. Она знала, что перечить ему нельзя, правда может нанести практически смертельную обиду, поэтому всегда приходилось делать вид, что она способна получить такое же удовольствие от напитка, как и он, хотя любая газировка больно щипала нос, от кислоты начинали скрипеть зубы, а в горле першило от невыносимой сладости. Но у импортной «Пепси» был свой, ни на что не похожий вкус жжёной карамели, такой заграничный и желанный, поэтому она растягивала удовольствие: сначала ждала, пока выветрится весь газ, потом пила маленькими глотками, морщась от почёсываний в горле, но это было чертовски вкусно. Напиток растягивался на всю долгую дорогу до пересадочной станции. Но однажды что-то пошло не так.

Они ехали к бабушке вдвоём с отцом. Наверное, это был тот раз, когда её выпороли хлыстом за грязные гольфы и тапочки. В Москве они, как обычно, доехали до Казанского вокзала, оставили вещи в камере хранения, располагавшейся в отвратительном, пахнувшем мочой и затхлой плесенью подвале, и поехали гулять в центр. Проходя мимо Гума, они заметили выставленных в витринах невиданных ранее роботов. Собранные из маленьких пластмассовых кирпичиков, фигурки напоминали героев компьютерных игр, их силуэты были такими же рубленными, но между пластиковыми деталями не было ни миллиметра зазора. Отец заинтересовался новыми игрушками и пообещал зайти и купить ей одну, маленькую, но когда они заметили ценник около одной из фигурок, он стремительно зашагал дальше, не заходя в универмаг. Она никогда не видела таких цен на игрушки, и это была сумма в у.е.. Где-то в центре, на площади около метро, они съели у палатки по чебуреку и отправились в знакомый гастроном. Через некоторое время они, счастливые обладатели пары килограммов сырокопчёной колбасы и двух бутылочек «Пепси», продолжили прогулки по Москве.

Они были где-то в районе метро «Баррикадная», когда ей нестерпимо захотелось в туалет. Позыв был очень резким, и она почувствовала, что, как обычно, отложить до приезда к бабушке, скорее всего, не получится, но нужно было пытаться. Сдерживаясь изо всех сил, они дошли до её любимой высотки, цепляющей острыми шпилями низкие облака, когда она почувствовала, что её тело больше не подчиняется ей и сдержать очередной спазм, прокатывающийся электрическим разрядом, она не сможет. Расслабившись, она ощутила, как по ногам потекло что-то горячее и густое, а разум тут же накрыло стыдливое потрясение. Она помнила, как через несколько минут слёзы заливали её лицо и капали с острых скул на красивое платье, а по ногам уже струилась тёплая, липкая, коричневая жидкость со сладковатым запахом. Это отец мыл её «Пепси» из стеклянных бутылочек. Ей было жалко всего – жалко отца, потому что тот оказался в Москве с обкаканной девочкой и мыл её в центре прекрасного большого города на глазах у прохожих, жалко себя, потому что теперь она пойдёт на поезд без трусиков с липкими ногами, но больше всего ей было жалко «Пепси», от которой остались только две пустые стеклянные бутылочки с сине-красными этикетками.

Глава 7

Где-то с младшей школы она сдружилась с девочкой Валей. Валя училась средне, не славилась прилежным поведением, но была очень активной, деловитой и боевой. Её всегда притягивали полные противоположности, поэтому к бойкой Вальке она тянулась, как мотылёк к садовому фонарю. Валя с семьёй жила в семейных общежитиях рядом со школой, называемых в народе «семейки». Три типовых здания стояли вдоль улицы Кирова, за ними начинался небольшой лесок с оврагом, разделявший два микрорайона. Лесок этот славился происходившими там под покровом ночи криминальными делами, а все три общежития в целом имели славу неблагоприятных мест. Дворовые мальчишки рассказывали много пугающих баек про этот овражек, она не знала, можно ли было им верить, но каждый раз, когда они ходили классом с учителем ОБЖ в краткосрочные походы в этот лес, где их учили ставить палатки и разжигать костёр, она пыталась найти в кустах и в укромных уголках свидетельства страшных историй. Говорили, что местный ненормальный собирал компанию из четырёх-пяти мальчиков, уводил их днём в лес, расстёгивал ширинку, показывая свой инструмент, молча «дрочил», а потом предлагал его потрогать, даже поцеловать там . Один из малышей был братом местного ученика техникума, Духа, страшного парня, бывшего второгодника, чьим именем были исписаны все стены в Валькином общежитии. Дух, узнав, что извращенец делает в лесу с малышами, повесил его на дереве и сжёг заживо. Валя не могла подтвердить эту историю – она была у бабушки в деревне на Украине, а доказательств в виде обожжённой верёвки на дереве так никто и не нашёл.

Люди, живущие в общежитиях, в основном простые работяги с заводов, годами ждущие бесплатных квартир, к середине девяностых так их и не дождались, поэтому продолжали жить в своих не знавших никакого ремонта помещениях, надеясь подкопить денег, продать свою комнату и купить что-то получше. Внутри это были типовые шараги коридорного типа с одной общей кухней на этаж, из которой вечно тянуло подгоревшим луком и сбежавшим молоком, катающимися на разбитых трёхколёсных велосипедах по длинному прокуренному коридору маленькими детьми, пьяной руганью за закрытыми дверями, уходивших в обе стороны отсеков на две комнаты и ванну с туалетом. Она приходила к Вале часто. Ей нравилось это место, в нём было столько безысходности и неприкрытой бедности, но в то же время какая-то порочность висела в воздухе, переплетаясь с табачным дымом, ей казалась, что за каждой из закрытых дверей творится что-то запрещённое и очень грязное. Он этих мыслей по загривку пробегал холодок, поднимающий даже самые тоненькие волоски на её теле, и она поёживалась, как от холода. Так, гонимые любопытством и желанием прикоснуться к низам человеческого общества, бывалые путешественники заезжают пощекотать нервы в самые ужасные трущобы Кении, Индии или Бангладеш, чтобы посмотреть на «настоящую», по их мнению, жизнь без прикрас.

Здесь тоже была настоящая жизнь. Валя с родителями и младшей сестрой ютились в маленькой комнате, где стоял старый лакированный шкаф, два дивана, холодильник, телевизор и стол. Из-за холодильника то и дело выглядывали усатые тараканы и лениво ползли по стене по своим очень важным делам. Валя на них не обращала внимания и периодически равнодушно давила, увидев ужас в её глазах. Всю жизнь она боялась тараканов до панического ужаса, не могла даже убить их, настолько омерзительны ей были эти насекомые, однако здесь, в двадцатиметровой комнате, под Валиной защитой она чувствовала себя спокойно. Они делали уроки после школы, ходили в гости к Валиным друзьям, живущим в этом же или соседнем общежитии. Валин папа работал по сменам, иногда они заставали его дома, он смотрел телевизор и курил сигареты одну за одной, отчего вся комната и всё предметы, находившиеся в ней, навсегда впитывали запах табачного дыма. Валины вещи всегда пахли табаком, её учебники пахли табаком, её ручки и пенал, танина одежда и волосы, казалось Валя сама курила как паровоз. После посещения общежитий её вещи также ненадолго приобретали запах табака, но он со временем улетучивался. Её родители, никогда не курившие, сразу же чувствовали, у кого она была в гостях, ругали её и запрещали приводить Валю к ним домой.

Валя с родителями до конца школы так и ютились в одной комнате в общежитии. Неудивительно, что сразу после выпускного Валя вышла замуж и уехала к мужу в соседний районный центр, и они навсегда потеряли связь. Хотя ещё в школе, где-то после седьмого класса они практически перестали общаться, когда у неё появились новые подруги.

****

У неё с раннего детства было мало подруг девочек. С ними было не так весело и увлекательно бегать по всем этажам трёх четырнадцатиэтажек, они нередко болели и постоянно хватались за живот или правый бок при любом движении, они плели интриги, сплетничали и шушукались за спиной, а мальчики – они были искренни, бесстрашны, изобретательны и бесхитростны. Девочки быстро взрослели и в какое-то время их начали интересовать одежда, косметика, новый цвет волос, дискотеки и взрослые мальчики из старших классов. Мальчишкам ровесникам это было неинтересно, они продолжали оставаться детьми и увлечённо играть. Они не боялись падать, прыгать с высоты, залезать на чердак или спускаться в пыльные подвалы. Получив ссадины или царапины, они, не обращая внимания на кровь и боль, вставали и бежали дальше. И даже она, сломав как-то ногу, пережив пару болезненных ночей, на третий день скакала с ними, разрабатывая план пленения вражеской команды и придумывая новый пароль вместо известного неприятелям «На горшке сидел король!».

В школе она очень долго дружила только с мальчиками. Отъявленные хулиганы и двоечники, прогульщики и второгодники, они сидели на одном ряду, около окна, она за второй партой с Васей Барановым, Валя за первой с Серёжей, из-за прогрессирующей близорукости обоих, а четвёрка двоечников сзади. Мальчишки не хотели учиться, они были далеко не глупы, им было сложно концентрироваться на скучных предметах, зато с ними было весело. Они постоянно шутили взрывались громким хохотом, придумывали и писали оскорбительные письма второму и третьему ряду, на переменках они вместе болтались в коридоре, а после школы катались с горки на плотных кусках линолеума. Надо отдать должное, отъявленные двоечники и хулиганы не были лишены чувства собственного достоинства и поэтому никогда у неё не списывали, честно признаваясь в невыученных уроках и получая заслуженные двойки. Иногда она помогала Васе по собственному желанию, и тот благодарно брал на себя тяжёлую работу, когда они дежурили после школы и мыли класс, он поднимал все стулья на парты, носил вёдра с водой и закрывал высокие окна.

Однажды классная вызвала маму в школу. Причина была никому не понятна, так как она продолжала исправно учиться на одни пятёрки, участвовала в городских олимпиадах по нескольким предметам одновременно и из года в год приносила школе первые места по литературе, русскому языку и географии. Они сидели в холодной классной комнате, по стеклам стекали струйки воды, по окнам трепетали в темноте чёрные голые мокрые ветки, была ранняя весна, зябкая и неуютная. Классная куталась в пуховый платок, накинутый на плечи, её пухлые губы были неаккуратно накрашены жирным слоем тёмной помады. Она не любила её, не смотрела на неё, и вообще не понимала, в чём она провинилась перед этой женщиной. Классная наклонилась к маме и заявила с истерическим надрывом: «Ваша дочь заженихалась. Она общается только с мальчиками!». «Чтооооо!» – чуть не вырвалось у неё. Но слово «заженихалась» было таким глупым и нелепым. Она чуть не брызнула от смеха прямо в перекошенное лицо классной. Какие женихи! Васька, Лёха, Саша – её женихи? Они, двоечники, прогульщики, второгодники и курильщики, никак не похожи на сказочных принцев, и, скорее всего, эти малолетние хулиганы с пьющими отцами и усталыми матерями окажутся уголовниками, но никак не её женихами. Она ожидала такой же реакции от мамы. Мама должна была рассмеяться в лицо классной и сказать: «Да пошли вы. Она учится, приносит вам первые места, занимается спортом, не красится и ходит в школу в колготках с начёсом! Не ваше дело, с кем она дружит!»

Но чуда не случилось, мама тихо ответила: «Понятно», и дальше разговор уже перетёк во взрослую стратегию разлучения друзей. Этого она не ожидала. Родителям никогда не было особо интересно, чем она занималась и с кем гуляла, главное, чтобы она не курила, не пила, приходила вовремя домой, мыла пол и делала уроки. Они не вмешивались в её жизнь, она не лезла в их, а здесь такое, предательство, они сговорились с классной и теперь некому вставать на её защиту. По дороге домой мама сказала, что ей не нужно, чтобы её малолетняя дочь «принесла в подоле», поэтому с дружбой надо завязывать, и хорошо, что со следующего года их поделят на 3 класса – гуманитарный, физико-математический и простой, и, скорее всего, все мальчишки перейдут в третий, а оттуда отправятся напрямую в ПТУ и техникумы после девятого класса, куда им и дорога. Она так и не поняла тогда, кого и как она могла бы принести в подоле, но к концу учебного года их действительно расформировали, она перешла в гуманитарный класс, мальчишки ушли в обычный, и они уже не виделись никогда после девятого.

****

Дружба с мальчиками заканчивается, когда у тебя вырастают сиськи. Сначала родители и все заинтересованные лица препятствуют вашей дружбе, ожидая и прогнозируя начало каких-то эротических отношений. Общаться с мальчиками отныне можно только на виду у взрослых. Затем, повзрослев и освободившись от опеки, ты принимаешь следующую попытку наладить утраченные в детстве связи и начинаешь дружить с мальчиками в институте. К сожалению, со временем те начинают романтические отношения с однокурсницами, и уже они, окружённые толпой подруг-амазонок, недвузначно намекают, что всё, дружбе конец. Пытаясь построить дружбу с ещё свободными юнцами, ты рано или поздно оказываешься вовлечённой в ненужные романтические отношения и нелепые ухаживания, а когда у тебя появляется постоянный партнёр или муж, то любым отношениям с посторонними мужчинами приходит конец. Возможно, поблажки сделают очень некрасивым и неуверенным в себе гикам, с которыми ты обсуждаешь проект по работе и оказывается, что он ещё и интересный собеседник, носящий в своей голове половину википедии. И, естественно, тебе позволят дружить с геем хотя и с долей сомнения – а не натурал ли он часом?