Ближайший месяц вберет в себя пантомиму плотских ритуалов, предваряющих соитие, сами утехи, циклы сна урывками и редкие беседы, мало отличимые от монологов, авторства вестимо какого…
От взрыва либидо, несообразного возрасту, Алекс постройнел, притом что напрашивалось наоборот. Ведь из соображений безопасности с ежеутренними пробежками пришлось завязать.
Между тем постигшее Алекса затмение ополовинило его как личность: роман заброшен, новости – одни заголовки, все чаще – мины скуки и безучастности на лице. Их редкие беседы через раз кончались размолвками – следствие еще одной одержимости Кати – привязанности к телевизионному трэшу версии росгостелевидения. Если одна половина суток в той или иной мере вбирала в себя воздыхания, ритуалы и практику дел альковных, то вторая принадлежала собирательному «Пусть говорят/Давай поженимся», вгонявшему Алекса в тихое безумие. При этом Катя, особь чувствительная, а временами смышленая (хоть и типаж Эллочки-людоедки), гасила звук до минимума и даже звала Алекса к просмотру, переключаясь на иной контент.
В какой-то момент, разговорив Катю, Алекс испытал прилив любопытства – контрастом возобладавшему в нем образу праздного, а то и жвачного существа. Оказалось, что, подсев на российскую телекартинку, Катя записалась в Общество финско-российской дружбы и даже стала в нем активисткой. Псевдопатриотической трескотней ее поначалу зомбируют, после чего втянут в сотрудничество. Будет оно не обременительным, стремясь к функциональной простоте: время от времени, но не чаще трех-четырех раз в год к ней по звонку связника станут заезжать некие личности, причем обеих полов, как правило, со странностями, помесь криминала и хиппи. При этом встречались и постояльцы нормативные – нередко этнические финны, прочие скандинавы.
В ее рассказе Алекса взбудоражат несколько деталей, на его взгляд, аттракция не только для сочинителя, но и в общепознавательном смысле. Переварить их было непросто, без советской школы абсурда, Алекса «воспитавшей», едва ли.
Речь шла о следующем. Катя эмигрировала с матерью в возрасте девяти лет, ныне с трудом вспоминая свою школу, да и саму жизнь в Петрозаводске. Спустя восемь лет мать скоропостижно скончается, что выбьет Катю из традиционной для эмигранта колеи. Невзирая на свободный финский и бесплатное муниципальное жилье, некогда ее матери выделенное, врастать в местные реалии Катя (Катти по-местному) не станет. Ощутив смутный зов непонятно чего, найдет себя в культуре, которую едва ли могла знать. Как итог, собственность финских властей – ее квартира – станет перевалочной базой российской разведки. Причем без малейших затрат с ее (разведки) стороны, ибо источник доходов Кати – пособие национального страхования и алименты на сына.
Но это еще не все. Сын Кати, двадцати одного года, урожденный Финляндии, по-русски говорящий с трудом (по отцу финн, по матери карел), в своем вызове местным ценностям пошел дальше матери: в девятнадцать, списавшись с центром вербовки из Санкт-Петербурга, переедет из лоснящегося от благополучия Хельсинки в страну распятого здравого смысла Лугандонию, где вступит в ряды сепаратистов. Ему не только не пришлось уламывать мать – нашел в ее лице верную союзницу его за гранью риска предприятия; не раздумывая, та благословит сына на крестовый поход русского мира; уже два года они общались исключительно эсэмэсками, понятное дело, по-фински…
Откровение сослужит Алексу хорошую службу: торчок помрачения Катей резко пойдет на убыль, возвращая в рамки нормальности – к работе над романом и чтению. Но в целом то открытие их микроклимат не омрачит.
Тем временем приближался момент истины. Связник Кати сообщит Алексу, что паспорт на подходе, два-три дня не более, но паспорт российский, естественно, под другой фамилией. Алекс задумается и, взвесив все за и против, откажется. Попасться на границе по поддельному паспорту, то есть за преднамеренное, в составе преступного сообщества, преступление, означало, ко всему прочему, загреметь в списки пожизненного запрета на въезд в ЕС. При этом, не исключено, такой запрет уже наложили шведы, выловившие его со Степановым в прибрежной зоне Мальмё точно пескарей. Но ту санкцию с хорошим адвокатом можно было переиграть, напялив на себя обноски беженца, особенно, в контексте похищения, которое последовало за его задержанием. Российский же фальшивый паспорт, засветись он на финском погранконтроле, при объединении с эпизодом Мальмё, ставил на карьере Почетного туриста, одном из смыслов существования Алекса, жирный крест. При этом ломившейся за оное срок он в расчет не принимал, скорее всего, потому, что свой нынешний цикл – комбинация домашнего ареста и заложничества (без малого два года) – от казенного дома он не отличал.
Возможно, реакция Алекса была бы иной, не знай он, каким оглушительным провалом для Кремля закончился кейс Скрипалей. У их отравителей – Чепиги и Мишкина – оказались паспорта одинаковой серии, а адрес из учетной каточки – штаб-квартира ГРУ. Кроме того, в мире разведки принято пользоваться чужими, наименее токсичными паспортами (США, ЕС, Канада, Австралия), в чем немало преуспел Израиль, бесстрастно подделывающий проездные документы ближайших союзников.
Ничего этого разъяснять связнику Алекс стал, но заверил: он готов перейти финско-российскую границу нелегально. Скорее всего, подустав от слалома злоключений, он понял: его выбор – даже не меньшее из зол, а самое оптимальное из них. И, не исключено, посчитал свою связь с Катей гранатой с выдернутой чекой. В комнате, где вот-вот заложат выход.
Алекса перевезли через границу в рефрижераторе со свежей говядиной 30.04.2020 г., прежде снабдив ватными штанами, телогрейкой и респиратором. Контрастом предприятию заоблачного риска он был спокоен и даже, обосновавшись в схроне, заснул. В немалой степени потому, что минувшей ночью почти не спал, мысленно прощаясь с Катей и силясь скрыть от нее отъезд, следовательно, захлопываемый навсегда роман. Накануне связник подыграл ему в этом, неким образом вникнув, какая между постояльцем и хозяйкой квартиры клокочет страсть. Оттого о деталях отъезда – один на одни.
Алекс проснулся уже по ту, российскую сторону границы – разбудили команды и объявления громкоговорителя. Он раздвинул туши в полной уверенности, что дверь вот-вот отворится и «свобода… примет радостно у входа».
Приняли, но только в Выборге, а точнее, в его промышленной зоне, в полузаброшенном ангаре и спустя два часа. Алекса вновь удивит военная форма прибывших по его душу – сержанта и капитана; прямая параллель с подполковником, доставшем его на военном борту в Приднестровье. Да и на ночлег они станут в воинской части, будто в офицерском общежитии. Но непринужденность действий эскорта, без намека на заговорщицкий подтекст, подсказывала, что к подполью они ни с какого боку – регулярная армия. Как назавтра Алексу показалось, его новые кураторы вместо Николая Бондарева. Ибо капитан, переодевшись в гражданское, сопроводит его по маршруту: в/ч – Пулково – Аэропорт Сочи – Бочаров ручей. При посадке на сочинский рейс он предъявит некую цидулку с фото подопечного, смотревшуюся справкой об освобождении или предписанием для этапирования. В «Бочаров ручей» он его передаст охране дачи, присовокупив к «описи» объемный чемодан, дожидавшийся капитана в камере хранения сочинского аэропорта. Содержимое чемодана – скарб Алекса Куршина из «Башни Федерации», включая куртку шпионской почты, подброшенную ему Мариной у ступенек берлинского суда, и, не верилось Алексу, его лэптоп с тем самым единственным и, казалось ему, дороже всей его недвижимости файлом «Текст». Претенциозного титула, но таким уж вышел.
Очумев от удачи, Алекс сольется со строками, в тот день игнорируя обед и ужин. Освоив последнюю, начнет перекладывать свою «таежную» тетрадь, письменное продолжение «Текста», на «ноты» компьютера, но уже без прежнего фанатизма. Спустя неделю порыв оборвет звонок коменданта резиденции, который протрубит полную готовность. Сообщит: девятого ожидается Первый и не один – со свитой. Ничего подобного (последний визит – всего месяц назад) прежде наблюдалось. Так что марафет по всему периметру, в особенности, на участке дебютанта, конечно, командированного на дачу не зря. Ведь спорт у президента после супружницы России – его все.
На тот момент Алекс уже знал, что назначенный на девятое мая грандиозный парад, детище ВВП, из-за карантина отменен. Стало быть, приезд президента на дачу для отдыха или банкета в праздничный день вполне предсказуем. Но и от ремарки коменданта не отмахнуться: два визита за месяц президента в «Бочаров ручей» – слом шаблона. Следовательно, не столь уж невероятна цель пообщаться с конфидентом тет-а-тет. Не зря же, презрев все риски и издержки, его, Алекса Куршина, столь лихо из темных подвалов закулисья дернули.
То был стык гипотезы и домысла, но при дефиците знаний, как устроен президентский уклад, ничего иного Алекса не посетило. Так что все, что ему оставалось, это запастись энергией позитива. В общении с человеком, чьи возможности шире пандемии, не лишнее.
Алекса дважды обыскали, между делом заменив его маску и измерив температуру. Анализ на коронавирус он сдал еще в день прибытия, к его удивлению, оказавшийся отрицательным (дно Приднестровья, автопробег по Украине и Польше, изолятор Мальмё, ж/д Швеции и Финляндии, финско-чеченская сборная криминала – все это за несколько недель).
Под опекой охранников президента, менявшихся местами, как игроки голландской сборной семидесятых, он ерзал. Подустав от организационной суеты, подумал: «Неужели за двадцать лет ему это не надоело – круглосуточные, включая сортир, бычки».
Рации всех четырех бодигардов затрещали, наполняя спортзал какофонией неприятных звуков, напоминавших, скорее, хаос сигналов, нежели человеческую речь. Строй дозора вновь претерпел перемену – двое сдвинулись к входу.
Дверь распахнулась, впуская президента со старшим Ротенбергом, оба в спортивной униформе. По два охранника впереди и сзади. Алекс неуклюже дернулся, но продолжил греть скамейку; то ли пиетет обездвижил его, то ли тотальный дефицит оного. Тут десять пар глаз вклеились в сидящего. Он неуверенно встал и буднично двинулся к теннисному столу – туда, куда следовал президент.
– Как поживает товарищ тренер? К сожалению, без рукопожатий – мне даже сжатым кулаком запрещено… – произнес ВВП, остановившись в пяти метрах от Алекса Куршина, наверное, самого парадоксального в мире популяризатора спорта, по меньшей мере, на тот момент.
– Спасибо, хорошо, – кротко откликнулся Алекс.
– Восстановились? – последовал очередной вопрос вежливости, похоже, Алексу таковым не показавшийся. Он неопределенно пожал плечами. Все же после краткой паузы откликнулся:
– Не дождутся.
Аркадий Ротенберг нахмурился, передавая недоумение: дескать, о ком это он? Если о покаянной России перед МОК, прочими институтами спорта, то ладно. Непохоже, однако… Президент между тем хмыкнул, будто удовлетворенный ответом, заключавшим такой же подтекст, как и сам вопрос, для третьих лиц не предназначавшийся. Впрочем, на этом ритуал приветствий себя исчерпал – ВВП решительно двинулся к столу, тем самым объявляя тренировку открытой.
Обретя направление цели, Алекс не медля заступил на должность и, к своему удивлению, почти сразу подобрал ключик к Ротенбергу, в считанные минуты влившемуся в процесс.
На волне энтузиазма, подхватившего видавших виды стажеров, Алекс увлекся и сам. Казалось бы, случайный спортивный опыт – источник конфузов и недоразумений, но, наблюдая за согласованностью реакций президента и его стародавнего приятеля, Алекс невольно любовался. Они, казалось, являли единый организм, у которого все звенья максимально синхронизованы; общались преимущественно мимикой и энергией зрения, из вербального, в основном, междометия и, довлело чувство, что эта взаимность – вне границ необъятной власти, которой один из них облачен, феномен, возникший задолго до того, как один угодил на обложку «Тайм», а второй – в реестры «Форбс». Именно этим – дивным чувством локтя и взаимного притяжения они не с некоторых пор, а, похоже, с младых лет дорожат. Объяв это, Алекс искренне им позавидовал; сам он за свою разудалую, многих превращений жизнь не только друзьями, но и приятелями не обзавелся.
Микросреда, спаянная десятилетиями, за неполный час вобрала в себя и хваткого инструктора, не возникало сомнений, пришедшегося ей ко двору. Для ВВП открытием это не было, не более чем новый штрих в пользу некогда сделанного выбора, Ротенберг же, струя приязнь к незнакомцу, казалось, все чаще озадачивался: собственно, кто этот тренер такой, и почему праздничный расслабон берет начало не с бассейна с парилкой, а будто с нового хобби монарха, о котором он, его наперсник, ни сном, ни духом? Пусть затейник и сотворил из пляжной развлекухи настоящее спортивно-развлекательное представление…
– Товарищ тренер, на перерыв мы заработали? – схватив мяч рукой, сама игривость поинтересовался президент.
– Да, конечно. Более того, тороплюсь отметить: прогресс налицо. Пусть для спортсменов-профессионалов быстрое ориентирование в новом виде предсказуемо, – предельно серьезно, словно не восприняв шутливый тон ВВП, откликнулся Алекс.
Аркадий Ротенберг, заслуженный тренер, доктор педагогических (спортивный профиль) наук, озадачился: так люди спорта не изъясняются, за исключением узкого сегмента людей науки, как он. Как следствие, с недоверием уставился на затейника, чья персона с каждой минутой его все больше интриговала.
На лице президента обозначилась некая дилемма, впрочем, просуществовавшая несколько мгновений, не больше. Будто определившись, он взял за локоть приятеля, доверительно говоря:
– Аркаша, иди-ка ты в бассейн пока без меня. Мне с нашим чудо-тренером и заодно экспертом по спортивному арбитражу, переговорить нужно.
Ротенберг пожал плечами, после чего, обмотав вокруг горла полотенце, удалился без слов.
Выразительным жестом президент распустил дозор, который, следуя некому правилу, умалился из восьми в одного молодца, отдалившегося от монарха на максимально возможное расстояние – противоположный конец зала. ВВП еще раз призвал язык знаков, кругообразным движением зазвав Алекса усаживаться – у ближайшей к ним стены два стула.
– На «ты», может? – сказал президент, усаживаясь. Адресат при этом был неочевиден, будто мысль, случайно соскочившая с языка.
Алекс едва заметно развел руками, казалось, передавая: хочешь так, пожалуйста. Почему-то мелькнуло чувство, что условности этикета – их последняя забота.
– Хотелось бы услышать: что вас подтолкнуло уже дважды пойти на связь с теми, кого вы нещадно критикуете, – огорошил, взяв варяга за рога, президент.
– На «ты» так на «ты», – то ли попенял, то и уточнил многопрофильный консультант.
Президент застыл, похоже, восприняв ремарку как выпад, неподобающее амикошонство. Но все же совладал с собой, должно быть, сообразив, что инициатор «на ты» он сам.
– Вам лучше у себя самого спросить, перевернув проблему с ног на голову, – вторым заходом принялся изъясняться Алекс. – Какая разница, почему я здесь? Куда важнее, зачем понадобился и отвечаю ли ожиданиям. Закрывая не очень щепетильный ракурс, замечу: свою жизнь, висевшую как флажок на шахматных часах, я благодаря переезду в Россию на полтора года продлил, избавившись от пристрастия к спиртному. И, думаете, я не представлял, сколькими партерами эта экспедиция аукнется?
– Я не об этом, – мягко заметил чемпион Ленинграда по дзюдо, прежде улыбнувшись от слова «партер». – Насколько тебе наша жизнь не в жилу? Никуда не деться, ты русофоб, пусть с претензией на объективность. Судя по твоим произведениям, тебя коробит от России…
– Не знаю, вам, мастеру спорта, лишнее объяснять, что дерзновения высшего порядка нередко малообъяснимы, – покачав головой, пустился в размышления Алекс. – Ради чего спортсмены многие годы себя истязают? Если взглянуть трезво, то во имя пропуска в клуб одержимых, откуда их выбрасывают в определенный день, причем безвозвратно. Зачастую цена членства в клубе – набор травм, порой невосполнимых. При всем том желающих «поломаться» пруд пруди. Теперь Эрнест Хемингуэй. Написал ли он большую часть своих произведений, не заглядывая регулярно в глаза смерти? В восемнадцать из него извлекли двести осколков, воплотившихся, в конце концов, в десятки рассказов. Не думаю, чтобы он когда-либо о том опыте жалел, – Алекс запнулся, чуть подумав, продолжил: – Такие вот дела… Признаться, для меня самого мой ответ стал сюрпризом, но он, кажется, настоящий, истине побратим… Да, маленькое уточнение: термин «русофобия» эксплуатируется российскими СМИ по большей мере не к месту, в девяносто процентов случаях – ни к селу, ни к городу. Ненависть – слишком сильное и глубоко нерациональное чувство, нынешней европейской поведенческой традиции неприсущее. Фобии – это не про сегодняшний Запад. Русские от Европы демографически далеко, их там просто не знают. Туристы не в счет. Даже радикальный ислам, с его кровавой жатвой, пока не удостоился у европейцев фобии…
– Уж позволь мне судить, кто кого ненавидит и насколько! – скорее шипел, нежели произносил президент. – Откуда тебе, знакомому с Европой через стекло автомобиля, знать?
– Я и не спорю, Владимир Владимирович! Мой и ваш опыт несопоставимы. Масштабом и качеством, – невозмутимо, само спокойствие ответствовал Алекс Куршин. Как бы спохватился: – А что, если не секрет, произошло?
– В смысле? – вскинулся президент.
– Зачем меня, перебежчика, пусть поневоле, немало потратившись, из скандинавской мышеловки вытащили? – искренне озадачился Алекс. – Почему-то кажется, возникла особая, не поддающаяся прогнозированию причина.
– Причина… – задумался президент. – Конкретной быть не могло, если закрыть глаза на столь забавное обстоятельство – попытку шантажировать главу ядерной державы. Всегда считал, безбашенные только у нас… – президент расплылся в широкой улыбке. – А хотя вру! Была причина: в настольный теннис захотелось поиграть – зудело аж! А в таком тонком деле как досуг, как и с дантистом, держишься проверенной стороны.
Алекс и президент рассмеялись, Алекс – заразительно, ВВП – ехидно. Оживление в монаршем углу имело последствия. Охранник, ошивавшийся у противоположной стены, прищурился, озаботившись переменой: мол, не кроится ли за новым фасадом подвох? Заглянул в спортзал и старший дозора, но, запечатлев веселый нрав у обоих объектов, аккуратно прикрыл дверь.
– Из Белоруссии тревожные новости… – внезапно посерьезнев, задал повестку встречи президент, подтверждая закономерность чудодейственного вызволения конфидента.
– Какие там могут быть новости, Владимир Владимирович? Лукашенко разводится?– ступил на скользкую дорожку пикировок Алекс, впрочем, в который раз…
– Он что, женат? – дался диву президент.
– Лукашенко – динозавр, унаследовавший парткомовские предрассудки, – рядился то ли в биографы, то ли в пресс-секретари белорусского батьки Алекс. – Оттого разводиться не стал. Не уверен, помнит ли свою супругу в лицо. Четверть века как от нее дернул, но целый взвод охраны за ней по пятам…
– Да бог с ней! – властно оборвал конфидента монарх. – В Беларуси предкризисная ситуация. Негласные электоральные замеры предсказывают Лукашенко разгром. Отрыв – сенсационный: двадцать на восемьдесят. А он в ус не дует…
– Ах, вот оно что… – после выразительной паузы откликнулся Алекс. – Да, новость из ряда вон. Это – настоящий грузовик с гексогеном под фундамент союзного государства. Ведь оное – сочленение персоналистских режимов, взаимосвязанных, общего вектора развития. При соотношении сил 80х20 социальный взрыв в Беларуси неизбежен, независимо от конфигурации кризиса. При этом Лукашенко отступать некуда, кресло президента – его единственный оберег не угодить под белорусскую вышку, которую он, идиот, до сих пор не отменил. Когда же Минск займется, славянская весна – вопрос времени. Согласен, проблема та еще, не отмахнуться. Есть, правда, у российского трона и козырь, недоступный Лукашенко.
– Какой? – торопливо спросил президент, следивший за пассажем конфидента, точно вратарь за игроком, бьющим пенальти. При этом успевал то выказать согласие, то протест.
– Да я все о том же, – вздохнув, принялся излагать свой рецепт Алекс. – Когда припечет, Лукашенко, естественно, рванет на восток, больше некуда. Как представляется, президент РФ убежище ему предоставит. Но, сделав это, вольно или невольно импортирует зерна мятежа. Ибо низверженный автократ – это не только те или иные юридические тяжбы с его родиной, но и живой пример судеб тираний. Взбаламуть массовый протест и Россию, последний шанс Луки – ловить попутку до Пекина. Боюсь, на первом же китайском пограничном переходе ее развернут обратно. Мораль проста: что Москве, что иному авторитарному режиму Лукашенко, словно бензин в брандспойте пожарника. А все потому, что в шкале глобального соотношения сил он – голь перекатная. Ему нечего ни Пекину, ни тем более Западу для обеспечения своего убежища предложить. Чего не скажешь о президенте России, держателе одного из мировых системообразующих активов – ядерного чемоданчика. Передача его даже не прозападному, а умеренному, центристских воззрений политику – платформа переговоров не только личной неприкосновенности его самого, но и ближайших родственников…
– Товарищ тренер! – злобно прервал президент. – Одно дело, когда ваши фантазии испытывают бумагу на прочность, другое – нервы главы суверенного государства! Хапнуть или даже взять в долг наш суверенитет персонам разы вас круче не удавалось!
Алекс принял вид человека, которому указали на ошибку, которую совершить зазорно, и он готов хоть сквозь землю провалиться. По движению его глаз могло даже показаться, что он ищет сумку, намыливаясь на выход.
Президент вскинул голову, казалось, в позыве добить смутьяна-полемиста, но застыл с полуоткрытым ртом. Его опередил конфидент, как представлялось, минутой ранее разжалованный.
– Господин президент, вы, вообще, уловили, о чем я? Я о том, что белорусский кризис неминуемой развязки – тектонический сдвиг с потенцией снести две диктатуры сразу. Даже если эффект домино для Москвы не наступит, то сам пример последнего фермера-рабовладельца на Земле, пустившегося в бега, ополовинивает твои, Владимир Владимирович, шансы сторговаться с Первым миром об убежище. Ведь, куда ни смотри, Минск и Москва, при всей нестыковке масштабов, некий монолит, оппонирующий в Европе западному порядку вещей. Да, Лука всего лишь приставка к комплексу устрашения, но элемент задающий масштаб, стало быть, важный психологический бонус в склонении Европейского Содружества пойти на сделку о юридической неприкосновенности президента РФ…
– Стоп! Наш разговор о Беларуси, с какого бодуна «неприкосновенность»? – недоумевал ВВП.
– Да с такого! – повысил голос конфидент. – Не подскочи в том краю, Беларуси, сейсмоактивность, гнил бы я в финской тайге с прошлой недели как сакральная жертва очередной гениальной, но тупиковой в своей умозрительности операции…
– Тебе откуда знать, кто, о чем и как думает? – возразил в полголоса, но более чем веско президент.
Алекс замолчал, как бы прицениваясь к реплике, и продолжил как ни в чем не бывало:
– Ну, потому что у автократа феноменальные рефлексы выживания, нутряное распознание опасности. Это отнюдь не метафизика, а материальный, точнейших измерений механизм. Этот механизм, не подвел тебя, Владимир, и на сей раз, прорисовав реальную, склонную к экспонентному росту опасность. С кем ее обсудить? С аппаратом, деградировавшим до того, что отождествляет средней руки дзюдоиста, хоть и небесталанного как личность, с Россией, ее вековой историей? Разумеется, нет! Привлечь местных либералов? Не пойдет: гонор душит. Но куда больше – соображения безопасности трона и сакральность скипетра! Иностранец же, варящейся в соку попоек, но ориентирующийся в психологии автократа, самое то!
– Стоп, повторяю еще раз: неприкосновенность здесь при чем?! – возмутился, казалось, искренне президент.
– А я не знаю, – с детской непосредственностью откликнулся конфидент. В той же тональности, недоумения, продолжил: – Не понимаю, что я здесь делаю. Мне невдомек, почему более полутора лет назад я был вначале в правительственной резиденции, а затем в «Башне Федерации» поселен, с предварительными расходами на вскидку миллион евро. Если причина не в моей статье трехлетней давности о категорической невозможности оставаться президенту по выходе в отставку в России, аналогов не имевшей, то я решительно не понимаю, каким ветром меня в «Бочаров ручей» задуло. Партию в пинг-понг ценою в миллион евро поиграть?
– Чего ты мне мозги компостируешь? – взъерепенился президент. – У тебя мысль скачет похлеще теннисного мяча! Ответь мне: какого хрена президенту России бояться сложения полномочий? В стране, где власть, в отличие от Запада, это власть, где у главы государства зашкаливает рейтинг, где действует указ о юридической неприкосновенности, кстати, мною подписанный?
– Самого президента и надо спросить, – сбросив октаву, таинственно проговорил конфидент. – Надеюсь, он ответит, почему российские суды – реплика советского телефонного права, являя собой тотализатор беззакония? Почему рейдерство – даже не экономическая реальность, а отдельная отрасль экономики? Почему в России политику или миллиардеру легче сесть, чем наемному убийце? Заодно не забыть разъяснить: откуда у школьного друга президента, виолончелиста третьего ряда, несколько миллиардов долларов, прокрутившихся в офшоре за пару лет. Почему у прочих приятелей по советскому детству, людей неглупых, но далеких от предпринимательства, миллиардные активы. В том числе пролить свет на элитную недвижимость, предоставленную ими одной олимпийской чемпионке, близость к которой приписывается хозяину Кремля. В итоге внести ясность, каким образом гарантии неприкосновенности приживутся в правовой пустыне по имени Россия. И хоть как-то вывести их, гарантий, номинал, будь он больше нуля, разумеется. При этом держим за скобками гипотетическую проблему президента-отставника: его возможные теневые активы, злыми языками оцениваемые в сотню-вторую миллиардов американских талонов. Разом представляем, какая схватка, аналогичная «притиркам» хуту и тутси вокруг них разгорится. Конечно, имейся такие…
Подводим итог. Пока г-н Лукашенко не закопал нескольких своих конкурентов, а его московский коллега не построил коммунизм для отдельно взятого клана, именуемый crony capitalism, никакие отставки им были не страшны. Тут вполне уместен вопрос: вас, президентов, кто-либо вынуждал цинично и безоглядно забить на заповеди, измазавшись с ног до головы кровью и коррупционным дерьмом? Вследствие чего загнать себя во внесезонную берлогу без права на золотой возраст, прелесть перемены мест, семейный уют! При этом выбрать себе в единственные компаньоны, не выговорить даже, оплывший от праздности, склеротичный нуль. Неужели тогда, в дебюте карьеры, ничего не ойкнуло, предостерегая: сколько бы безнаказанность не пьянит, закон остается законом; жги его не жги, втаптывай его в землю не втаптывай, он дивным образом воскресает во всей исполинской мощи, воздавая по максимуму глумящимся над собой. Так вот, достигни мы здесь просветления, ты перестанешь включать «я не я и хата не моя», приняв за аксиому: Россия, страна правового нигилизма, быть убежищем для увязших в коррупции, прочем надругательстве над нормой монархов быть не может. Поскольку Первый мир общепризнанный проводник права, а российский президент держатель одной из закладных человечества, то его юридическая уязвимость этим векселем уравновешивается, что выстраивает перспективу полноценного обмена. Каким образом? Путем досрочного сложения президентом полномочий с передачей пульта Апокалипсиса здравомыслящему устраивающего российские элиты и Запад политику, – Алекс сглотнул, должно быть, от переизбытка «смазки» вдохновения. Продолжил: – Далее. Поскольку ЦРУ так молниеносно среагировало на попытку моего похищения полгода назад, то имеются основания полагать, что моя идея о европейской гавани президента РФ по выходе в отставку у той стороны отторжения не вызвала. Следовательно, они видят в моей персоне связника, их устраивающего и соответствующего уровню такого рода переговорам…
Алекс запнулся, почувствовав на себе тяжелый взгляд. Когда он поднял голову (вещал-то он в пол), то оказался в поле необычных, прежде неизведанных ощущений. Визави словно растворился, его физическое пространство заняла пара глаз, налитых, нет, не треснувшими капиллярами ненависти, а запредельными нагрузками схватки, знакомой лишь роженицам, спортсменам, ну и сошедшимся в смертельном бою. Сей момент рождается новая реальность, прежде воспринимавшаяся ВВП интуитивно, как нечто действенное, но внутренним законом отторгаемое, но, оказалось, не навсегда. В том сгустке замечалось и презрение – не размытое, к превратностям мироздания, а адресное, к соседу, не столько сотворившему низость, сколько к гонцу дурных вестей.
Президент встал и, не произнеся ни слова, отрешенно потопал на выход, чуть прихрамывая. Его сумка осталась под стулом, в то время как при предыдущих встречах с конфидентом он всегда уносил ее с собой.
Алекс обуяло чувство одиночества, которое по мере удаления президента вытеснялось страхом неизвестности. Ведь свою гипотезу, пусть основательного замеса, он впервые обрушил на ее адресат, реальное действующее лицо, какого-либо приглашения и даже намека – поделиться ею – от него не дождавшись; человек этот знаменит не только своей непредсказуемостью, но и опаснейшим пороком – злопамятством.
Алексу захотелось догнать ВВП и извиниться за бестактность, но некая сила тому помешала. Он откинулся на спинку стула в полном опустошении, словно всецело отдал себя некоему делу. Готов был запрокинуть голову, когда президент остановился у двери, распахнутой охранником, и на треть оборота к Алексу повернулся. Ракурс мог быть прочитан как приглашение присоединиться к президенту, хоть и в той же мере – как сигнал охране разобраться с бывшим конфидентом.
Вскоре Алекс обнаружил себя стоящим в центре огромного зала, обретшем, ему казалось, космический объем. Президент убыл, смазав последние мгновения своего присутствия; Алекс не мог вспомнить, прощался ли ВВП, психанувший аки девица, как и говорил что-либо президенту при расставании он сам. Прочих мыслей и чувств не проявлялось, за исключением холодного осознания того, что его роман будет обязательно дописан. Необязательно им самим.