Между тем с момента его «заезда» в бункер-гостиницу на литературный труд времени у Алекса не оставалось. Засосала разработка и огранка политтехнологий, которые он прежде только комментировал. Оказалось, его подход к прикладной политике идеально вписывался в тактико-стратегические устремления подполья. В какой-то момент своего сотрудничества с заговором он сообразил: его идеологическая близость к их политической программе – одно из главных соображений, стоявших за его похищением. Крючок манипулирования президентом, кем он в какой-то мере был, – соображение факультативного свойства.
Инструментарий политического закулисья, в который он погрузился с головой, удачно сочетался с функцией арбитра подполья – весьма затратное по времени, но невероятно увлекательное занятие. Особенно с учетом анонимного «судопроизводства», когда фабула конфликта подается в полутонах и обезличена, при этом суть события как на ладони.
Подполье нахваливало Алекса Куршина, не столько пришедшегося ему ко двору, сколько привнесшего в их ряды особого засола радикализм, который базировался на взаимодействии двух начал – выверенного анализа и беспримерной дерзости.
Между тем за минувшие сутки Алекс перевоплотился – из сухого аналитика и политтехнолога в одухотворенного, преданного призванию литератора. Того, кто пройдя все мыслимы университеты, испытал озарение, приоткрывшее перед ним: настоящее счастье – это не оглядываться на писанные и неписанные законы, тщась их приспособить, а скользить по склону воображения, расцвечивая по большей мере черно-белый мир. Стало быть, ради этого волшебного переворота стоило испить чашу Одиссеи до дна. Чтобы раз и навсегда определиться: гладкоствольных истин не бывает, самореализация мужчины – это коррида, не знающая сезонности и пауз. Такова цена просветления.
На гребне порыва ему захотелось невероятного: заиметь обратно свой компьютер, оставшийся в «Башне Федерации» и, должно быть, инвентаризованный в рамках расследования неудавшейся попытки его похищения. А вместе с ним и первую часть романа, который ему сей момент до скрежета зубов захотелось дописать.
Он понимал, что успех такого предприятия равносилен снятию грифа секретности с убийства Джона Кеннеди, но нечто ему подсказывало: шансы есть, хоть и небольшие.
Тут ему вспомнился Николай Бондарев. Скорее всего, потому, что он, младший чин АП, сулил шансы установления с ним телефонного контакта, правда, неизвестно какие. Прежде, однако, предстояло выкарабкаться из очередной в судьбе клетки…
Алексу казалось, что неким образом включился телевизор, привнесший новые звуки в округу. До недавних пор таежную тишину нарушал только собачий лай, хоть и спорадический. Он непроизвольно взглянул на экран, но ничего там не увидел. Не проживи он на ферме двое суток, то на шумы, ему казалось, двигателя, скорее всего, внимания не обратил. Мало ли какие в хозяйстве механизмы.
Двигатель затих, и вскоре зазвучали голоса, отсвечивавшие напряг, коллизию. Язык Алекс не определил, впрочем, нечто отдаленное, будто ассоциировавшееся с его воинской службой, промелькнуло.
Алекс похолодел, с некоторой задержкой сообразив, что его похищение, хоть и взяло вчера отгул, но безболезненно рассосаться не могло. Пехоту похищения он вчера с панталыку сбил, но чудодейственная вольная – откуда той взяться?. Не для того несколько звеньев киднеппинга собой рисковали. Да и рывок охранников бегством не назовешь, по факту, он по-прежнему изолирован – без спецтранспорта отсюда не выехать. Только, как объяснить волнение речи пришельцев, взбудоражившее атмосферу?
Заложник приоткрыл входную дверь и сразу соприкоснулся с переменой демографии: у входа на ферму – квинтет явно нетривиальных личностей, взявших хозяина фермы в кольцо. Четверо – ярко выраженные иранцы, замыкающий пятерку – скандинав. Все гости умеющие и, казалось, любящие за себя постоять. Скандинав, похоже, за переводчика – иранцы то и дело посматривают на него, ведущего с хозяином фермы диалог. Иранец лет пятидесяти, будто старший по статусу, озадачивает скандинава вопросами, которые тот переводит допрашиваемому, отталкиваясь от растерянного, если не потерянного вида последнего.
Тут собачник живо жестикулирует в сторону гостевого домика, обители Алекса. Взгляды визитеров (некоторые, развернувшись) устремляются туда же и… натыкаются, должно быть, на объект их интереса, выглядывающего в приоткрытую дверь.
Опешив, Алекс дверь захлопнул, но спустя считаные секунды предпринял нечто вразрез ожидаемому – объявился на крыльце в одних носках, похоже, в намерении выказать почтение посланцам то ли Дьявола, то ли Госпожи Удачи, на тот момент на полпути к домику.
Алекс дожидался визитеров в некоем отречении, казалось, человека, который, выполнив свою миссию на Земле, бесстрастно принимает вердикт неизбежности. Трое иранцев даже вопросительно взглянули на предводителя, который по мере движения изучал какое-то фото, сверяясь, как представлялось, с оригиналом, стоявшим на крыльце. За метров пятьдесят до домика предводитель остановился, приказывая своей свите сделать то же самое.
– Ты Алекс Куршин? – по-русски обратился предводитель, вогнав адресат в волнение. Не дождавшись ответа, стал наводить справки: – В доме есть кто? Те, кто были, где?
Алекс промолчал и на сей раз, бросив все силы на решение ребуса: как соотносится безупречный русский предводителя при едва заметном акценте с его иранской внешностью; да и по лицам свиты, будто той же крови, угадывалось, что с русским они тоже на короткой ноге.
Так и не открыв рот, Алекс с глупейшей миной в духе «Простите дурака!» распахнул входную дверь и точно швейцар пригласил депутацию внутрь. Обрел отклик: двое иранцев в мгновение ока оказались на крыльце, откуда, достав пушки, осторожно проникли внутрь. Когда же основной контингент поравнялся с крыльцом, то разведка уже докладывала звеньевому на все еще не идентифицированном Алексом языке. Надо полагать, об успешном прочесывании тридцати квадратных метров.
– Тебя что, пытали, раз ты язык проглотил? – разбирался с предысторией события предводитель. – Обувь и верхняя одежда твоя, где?
Алекс застенчиво кивнул на потупившегося собачника, стоявшего рядом со звеньевым. Установив виноватого, звеньевой прошипел скандинаву, требуя собачнику перевести: «Одежду и обувь – сюда!» Услышав претензию, собачник добрую минуту нудил, что верхней одежды не брал, более того, куртка гостя – его собственность, а обувь уже несет обратно, парни плохие попутали. Он здесь ни при чем. На «Заткнись!», озвученное звеньевым по-русски, перевода не потребовалось.
Вскоре иранцы, обступив предводителя, начали держать совет, возбужденно общаясь на своем языке, который, понял Алекс, ничего общего с фарси не имел. Казалось, перед ними дилемма, а может, несколько. Тут Алекс стал возвращаться в норму, сбрасывая корсет опупения, в который раз его сковавший на путях-дорожках Одиссеи. Озадачился: собственно, что за хрень перекатная с ним происходит? Кто эти очередные охотники за скальпами, будто озабоченные его перспективой подхватить пневмонию? Не пора ли эту навязчивую публику чем-то многоэтажным обложить, в некие каналы плоти зазывая? Хотя бы так облегчить душу, изгоняя муть, застилающую разум.
Алекс хотел было крикнуть «Эй, вы там!» и т.д., когда увидел, что, распределившись по двое, иранцы вяжут руки скандинаву и собачнику. Последний дернулся, но, получив тычок под дых, согнулся в три погибели, и в его обездвиживании отпала необходимость. Все же перед посадкой в вездеход, транспорт, на котором прибыли иранцы, собачника связали.
Алекс словно сомнамбула поплелся вслед за звеньевым, пригласившим его взмахом руки в вездеход, но, не проделав и трети пути, остановился как вкопанный. Анемичное лицо вспыхнуло, зрачки расширились – жизнь застучала в нем вновь; он рванул к гостевому домику аки спринтер мимо иранца, замыкавшего квинтет на пути к вездеходу. Тот явно не ожидал такой прыти и лишь успел вытащить руки из карманов куртки и то постфактум. Но, пробежав метров тридцать, Алекс остановился и, найдя глазами звеньевого, помахал ему со словами: «Минута, я забыл!» Почему-то по-английски.
Понятное дело, в невинность мотива охотники за скальпами не поверили, и ближний иранец, а за ним еще один бросились за Алексом вслед. Нагнали они его, однако, только у крыльца, когда Алекс, заскочив в гостевой домик, уже вернулся обратно, размахивая тетрадью перед собой.
Звеньевой придирчиво изучал каракули Алекса, перелистывая туда-сюда-обратно четверть сотни листов, которых тот выдал на гора за сутки. При этом с неким изуверством во взоре и облике посматривал на него, казалось, в попытке вникнуть, что от этого фрукта можно ожидать. Алекс же внятных мотивов не испытывал, мысленно капитулировав перед неподъемностью задачи, кто его новые опекуны-похитители, следовательно, какая фантасмагория его в очередной раз «приютила».
Звеньевой перевернул тетрадь и, распушив листы, проверил, не припрятано ли внутри что-либо материальное. «Второго дна» не найдя, он вернул тетрадь Алексу. Тот торопливо засунул предмет во внутренний карман меховой куртки – «сувенир», доставшийся ему от путешествия на собачьем ходу. И опешил: сосед протянул ему руку для знакомства, чего никто из его предшественников не практиковал. Алекс хоть и не сразу, но откликнулся, трусливо сунув руку в клешню звеньевого.
Шум двигателя заглушил произнесенное соседом слово. Алекс потащил руку обратно, но сосед, буравя его взглядом, ее не выпускал. Рот соседа вновь открылся, но на сей раз Алекс разобрал: «Казбек». Алекс заморгал, передавая растерянность, но представляться не стал, должно быть, помня, что Казбеку его имя известно. При этом стал угодливо кивать, то ли вымаливая свою руку обратно, то ли так завершая процедуру знакомства.
В этот момент один из бойцов Казбека, болтавший со своим коллегой, вдруг перешел на русский: «Да я его маму…». Тем самым, сам того не ведая, замкнул смысловую ось, прорисовавшую Алексу: четверка – самые что ни на есть чеченцы, с собратьями которых он как-то пересекся в армейской командировке более сорока лет назад. Оттого за давностью лет воспоминания о чеченском языке выветрились.
Алекс про себя чертыхнулся за оптико-этнический обман, с ним сотворившийся. Ведь вероятность перемещения по Финляндии граждан РФ выше, чем граждан страны-изгоя Ирана. Более того, неплохо зная Большой Стокгольм, Алекс не раз сталкивался с целыми кварталам чеченцев, населявших пригороды мегаполиса. Неудивительно: Швеция – крупнейший хаб беженцев. А кому, как не чеченцам – многовековой нации-мученице – не предоставлять убежище.
Поскольку ноги его кейса росли из Швеции, то СВР было достаточно одной эсэмэски, чтобы активировать нужную ячейку, внедренную по чеченской линии. Что и произошло с весьма впечатляющей сноровкой и продуктивностью (несложно было соотнести расстояния Скандинавии с задачей выследить партизанский схрон в гуще финской тайги, в который его заключили, и изумиться).
Но вот незадача. К работодателю этих сорвиголов, как-то просочившихся в Скандинавию сквозь фильтры шведской контрразведки, Алексу совершенно не хотелось. Не соблазняла даже перспектива вернуть себе фрагмент романа, застрявший где-то в Москве, который подмывало дописать. Не потому, что на новый круг ада, который ассоциировался у него с современной Россией, не было сил, потому, что восстановление кремлевского ангажемента с нравственных позиций не оправдывалось, притом что перебежчиком к оппонентам Кремля он стал поневоле. Как-то в подпитии он в ближнем круге сказанул: «Останься я последним на Земле мужчиной, а вдова брата – последней женщиной, ни при каких условиях спать бы с ней не стал». Кроме того, страна, где с недавних пор ректораты обязывали докладывать об антипатриотических настроениях студентов, а директоров школ – о школьниках-экстремистах (а разве есть другие?), не могла восприниматься иначе, как государство, захваченное группировкой попаданцев из деспотичного прошлого. Стало быть, совершенно непригодное для жилья.
При этом за скобками события оставалась версия возможной мести монарха, которого не могла не возмутить статья Алекса, раскрывшего тайну из тайн президента – план обнуления каденций. Так что, следуя этой гипотезе, вполне вероятно, что квартет – спецгруппа, которая этапирует его в российскую психушку, где за год-второй до кондиции овоща доведут.
«Стоп!» – приказал себе Алекс, пресытившись шабашем предположений и домыслов. Повинуясь мимолетному порыву, озвучил:
– Если ваша цель подбросить меня до ближайшей остановки, то премного благодарен. Случись, одолжите мне пятьдесят евро, и вовсе хорошо. Надеюсь, мы в Финляндии, и этой суммы до Хельсинки хватит… Как только до дому доберусь, верну. Адрес только оставьте…
Казбек окатил Алекса затяжным липким взглядом, словно открыл у соседа неведомую прежде черту. Взгляд – иезуитский, глубоко порочного социопата. Алекс невольно вздрогнул. Ему вспомнился сокамерник в пятигорском КПЗ в году эдак восьмидесятом, показавшийся завсегдатаем точек социального презрения. Попал Алекс туда из-за ресторанной драки, как это водится в том формате, случайно. Но, окунувшись в совковое дно, дал зарок: никогда больше! любой ценой!
В совке получилось, в прочих координатах – не вполне. Но ныне, казалось ему, совок свой пробел не только восполнил, но и воспроизвелся в лице чеченцев, напомнивших урода из пятигорского КПЗ. Того, кого Алекс всю жизнь старался из памяти выскоблить.
– Это юмор у тебя такой, Алекс? – наконец откликнулся после «обзорной» церемонии Казбек, залапав Алекса нездоровым вниманием. Почесав за ухом, принялся расставлять метки события: – Ты хоть понимаешь, в чьи руки попал?
– Не мешало бы узнать, – сама искренность признался Алекс. – Умираю от любопытства, кто вы такие.
– Ты глухой или дурака строишь? – сквозь зубы уточнял Казбек. – Мы-то тебе зачем? Похищали тебя?
– Если ты о тех, кто меня притаранил сюда, они мне без надобности, – вносил коррективы Алекс. – Были да сплыли. Разобрался с ними сам…
– Интересно, как? – насторожился Казбек.
– Как бы это проще… – принялся изъясняться Алекс. – Понимаешь, у меня профессия такая – лапшу на уши вешать. Иными словами, дурить людям голову, подбирая нужную дозировку вранья и правды. Так что вся проблема была – чтобы те парни английским нормально владели…
– Ясно, – после выразительной паузы откликнулся, оказалось, совершенно седой предводитель, снявший на миг лыжную шапку. Обмозговав нечто, заключил: – Правильно люди говорят: все, что западнее Карелии – одни лохи.
– Все же, чьих вы будете и я вам зачем? – требовал предъявить командировочное удостоверение у охотников за головами подопытный заложник.
– Знаешь, ты не похож на догадливого человека, как о тебе отзывались, – выдвинул свои претензии заложнику Казбек.
Алекс хмыкнул, то ли так фиксируя новизну мысли, то ли в ознаменование своей капитуляции. И длительное время хранил полное молчание. В немалой степени потому, что прочувствовал пружину интриги, которая вот-вот разразится откровениями; как бы не встрять против течения! Да и очередной «примерки» удавки не хотелось. К тому же, у самого шоссе Казбек его жестко схватил за плечо, сигнализируя: ему – не оборачиваться, своей пехоте – исполнить какую-то команду.
Алекс расслышал звуки сопротивления на задних сиденьях вездехода, длившегося, однако, несколько секунд, причем из двух источников, Венчали их краткие стоны и некая возня, будто валится некто, а его подхватывают.
Он оцепенел, кляня свой главный порок – легкомыслие. Ведь за налоговые прегрешения (один из его мотивов принять ангажемент Кремля), он мог уже отсидеть половину, а то и две трети срока, ныне претендуя на условно-досрочное. Освободившись, вести жизнь рантье-бонвивана, поплевывая на мир условностей и предрассудков, а не проживать, как ныне, жизнь своих литературных героев, персонажей смоделированной под запредельные лишения судьбы. Не потому что это физически и морально преодолевалось с трудом, а потому что жизнь сподобилась в сплошную карикатуру, кафкианскую абракадабру.
В какой-то момент Алексу захотелось перенестись в транзитную зону фильма «Терминал», заделавшись Виктором Наворски. Надо полагать, изгойство последнего – некая позитивный ориентир, ступенька вверх в сопоставлении с той воронкой, всосавшую Алекса по подбородок.
***
(Те же сутки) 1 апреля 2020 г. Медицинский центр Соткамо, Финляндия
Для Соткамо, финской глубинки, два пациента без сознания с признаками тяжелого отравления неизвестной этиологии, да еще без удостоверений личности – событие из ряда вон. Необычна и предыстория события: обнаружены на автобусной остановке гостиничной зоны Вуокатти. Стало быть, подброшены зряче, с прицелом вызова амбуланса прохожими. Район-то многолюдный.
Не возникни проблема их идентификации, а, следовательно, страхового полиса, больных переправили бы в региональный центр Каяани, как тяжелый случай. А так, придержали расходы и без того зашкаливавшие из-за космических цен на процедуры реанимации. Как и сократили бумажную волокиту – спутник задействования муниципальной сметы для бездомных.
Интенсивна терапия с атропином кризис погасили, но поражение центральной нервной системы оказалось необратимым; после выхода из коммы основные когнитивные функции, включая речь, у обоих пациентов не восстановились. Нарушена была и координация движений.
Спустя месяц больных, признанных стопроцентными инвалидами, определяли в специализированный хоспис в качестве лиц, нуждающихся в круглосуточном уходе. Но тут вышла заминка: с небольшим интервалом их личности были, наконец, идентифицированы.
Оказалось, старший из них – Ларс Альсер, владелец, стокгольмского бюро частного сыска с репутацией зубра деликатных дел в весьма влиятельных кругах. Его хватился сын, корифей IT, спустя три недели спустившийся с изыскательских небес на бренную землю: родовое имение взломано, овчарка умерщвлена, телефон отца на прикроватной тумбочке, сам он как под землю провалился. Местоположение отца неизвестно и его секретаршам, утверждавших, что внезапное погружение с концами – повседневность шефа, обретающегося в стратосфере тайн мира сего. Потому они и не забили тревогу.
На прогон фото Ларса Альсера по всем базам данных полуострова ушла неделя. Высветилось: совпадение есть, Ларс Альсер – пациент Медицинского центра Каяани, Финляндия, до сих пор не идентифицированный.
Не менее любопытен эпизод чудодейственного воскрешения из безвестности второй жертвы – Раймо Ярвинена, владельца фермы по разведению собак. Впрочем, куда более предсказуемый, нежели установление личности Ларса Альсера. Ведь на теле Раймо врачи зафиксировали пару десятков собачьих укусов, в основном многолетней давности.
В рамках доследственной проверки отделение полиции запросило региональный департамент, но не общий отдел, а точечно – сектор служебных собак. Командиру подразделения человек на фото знаком не был, но он на всякий случай вывесил изображение на доске объявлений. Спустя неделю на него обратил внимание штатный дрессировщик. Присмотревшись к чертам больного, он узнал в нем Раймо Ярвинена. Виделся он с ним считанные разы, заезжая на ферму посоветоваться о проблемах дрессуры; некогда даже склонял начальство купить у Раймо собак, но, узнав, что у того отсутствует банковский счет, оставил затею.
Обзаведясь у дрессировщика координатами фермы, оперативники обнаружат в жилище Раймо около двухсот тысяч евро наличными, надо полагать, многолетняя выручка за проданных для упряжек, прочих нужд собак. Но главный сюрприз будет впереди: бывалых служак изумит отсутствие у Раймо не только базового школьного образования, но и удостоверения личности. Несколько преклонного возраста свидетелей, откликнувшись на радио-объявление, покажут: отец Раймо, потеряв безвременно ушедшую жену, запил в горькую, мало-помалу взваливая заботы о ферме на плечи подростка. Вскоре тот бросит школу, а похоронив спустя несколько лет и отца, сделается дремучим отшельником.
Оперативников удивят пустые вольеры с распахнутыми настежь дверцами, похоже, освобождавшиеся от животных впопыхах. Их озадачит и гостевой домик со следами постояльцев, но – из-за открытой двери – загаженный птицами, стало быть, не суливший отпечатков пальцев. При этом в какие-либо умозаключения эта информация не облечется.
Для оживления расследования закажут экспертизу анализа крови, взятого у жертв по поступлении в Медицинский центр. Та, однако, как и сам анализ, отравляющих веществ не обнаружит. Таким образом, факт отравления, как и его источник – инъекция в шею – сомнений не вызывали, больные – неизлечимые калеки, но событие преступления, получалось, отсутствовало.
Во второй половине действа Ларса заберет из больницы сын, прежде покрыв расходы на госпитализацию через многопрофильный страховой полис, и поселит его в одном из гериатрических центров Стокгольма; Раймо Ярвинена, никем не востребованного, по ходатайству социальной службы поместят в местный хоспис, где спустя два месяца от коронавируса он умрет, что, впрочем, не остановит иск больницы по изъятию его двухсот тысяч в качестве (внимание!) частичной компенсации медицинских услуг.
В какой-то момент, просветлившись энтузиазмом, оперативники примутся отрабатывать следы вездехода, на котором предполагаемые злоумышленники, как оказалось, дважды добирались до фермы, но ни у одного транспортного средства на гусеничном ходу, зарегистрированного в округе, с имевшимся образцом совпадений не выявят. Выходило, что вездеход доставил и увез тягач, а видеокамер на единственном обслуживавшем район шоссе не было.
Еще одно и на сей раз последнее оживление в расследовании вызвала телефонная кляуза, поданная поздним вечером 01.04.2020 г. в отделение полиции Вуокатти местным аптекарем на неких подозрительных личностей. С его слов, в аптеке отоваривался криминального вида, восточных черт мужчина, приобретавший йод и пластырь, как показалось аптекарю, для врачевания пореза над правой бровью, по внешним признакам – от ногтя и совсем свежего. В джипе покупателя дожидались аналогичной, не конвенциональной внешности трое друзей и якобы один преклонных лет европеец, как казалось аптекарю, подавленный.
На чем в своих оценках основывался аптекарь, неизвестно, поскольку, с его слов, лица всей пятерки, как и полагалось, укрывали противоэпидемические маски, но, так или иначе, его донос зарегистрировали. При этом, установив, что номер джипа шведский, полиция даже не стала проверять, кому он принадлежит. Когда же спустя полтора месяца оперативники в поиске любой зацепки наткнулись на упомянутый эпизод, то от слова «шведский» возбудились – Ларс Альсер-то швед. Не долго, однако, ибо джип, оказалось, уже списан, его владелец – старуха из Афганистана, беженец из волны пятнадцатого.
На этом глава оперотдела поставил в полицейском расследовании точку, оперативное дело закрыв. Интересантов, как и доказательной базы ноль. Висяки же пенсии не помеха.
Глава 16
Бочаров ручей, Сочи, 9 мая 2020 г.
Реши некто Алексу насолить, то поселить его в субтропиках – стопроцентное попадание. Переев за три десятилетия Средиземноморья, повышенную влажность он на дух не переносил. Более того, в последние годы при всяком удобном случае менял свой приморский город на континентальные координаты, заделавшись фанатом европейских озер. Но именно это – перебазирование Алекса Куршина из не давшейся ему Скандинавии в регион Сочи, дачу ВВП «Бочаров ручей» – и произошло. В райский уголок, предмет зависти очень многих, но в июле-сентябре удушающе неприветливый, как и все влажные субтропики.
Понятное дело, никто счетов с Куршиным не сводил (надо же наказание – королевские палаты посреди райских кущей), как и о почестях, речь не шла. Задачей предприятия было другое – припрятать ходячий компромат подальше от столицы, гадюшника околовластных интриг. В полутора тысячах от Москвы шансы на то были выше.
Да и обставили все основательно – ввели в штатное расписание дачи синекуру – инструктор по спорту, закрепив ее за вновь прибывшим. Староват для проповедника здорового образа жизни, конечно, но былая спортивная удаль и сквозь жирок проглядывает. Вдобавок пример для подражания коллективу – ежеутренние пробежки по периметру, прежде никем не практиковавшиеся.
Май – идеальный месяц для акклиматизации в субтропиках – тепло, но до отупляющей парилки еще несколько месяцев. Все же встроиться в местную экосреду – сосновый бор – Алексу даже недели не хватило. От повышенного содержания озона не мог разомкнуть ни утром, ни после сиесты глаз. Не меньшая проблема – очередная «эмиграция» со всем набором интеграционных прелестей «можно/нельзя/не принято». Поди запомни…
Новый «заезд» в Россию, как и предыдущий полуторагодичной давности, предварял «лист ожидания», на сей раз, правда, полосы препятствий на лояльность не включавший; весь апрель ушел на преодоление парада самоизоляций, во что сподобилась Европа без комплексов и границ образца двадцатого года. Мало того, что Алекс без паспорта, проездные документы обесценены пандемией, в считаные дни разбившей Содружество на феодальные княжества, практиковавшие единственно внятную политику – территориальный остракизм. Впрочем, окна для репатриации функционировали, имейся, разумеется, паспорт и тройной тариф на билет.
Между тем проблема трансграничных перемещений обозначится для Алекса не сразу. Ведь прежде следовало определиться, какой лыжни Одиссеи держаться. К его удивлению, чеченцы его не только никуда не упекли, но и дали понять: отказ взять курс на Москву, будет понят. Хотя, конечно, разумнее держаться отчего дома с прицелом на бонусы, обещанными ему прежде и в стадии планирования…
Не очень-то доверяя их слову, облекаемому в блатную семантику и, не исключено, перевирающему намерения кремлевских, Алекс крепко задумался. К утру второго апреля определился: куда ни смотри, именно Москва вытащила его из таежного мешка, хоть и невольно в него и засадила (на тот момент Казбек вкратце обрисовал, в какие игрища закулисья его, Алекса, угораздило). Между тем российский вектор, если и таил интригу, то такую: какой коэффициент облома/летальности поджидает его миссию на сей раз? Былое оправдание переезда в Россию – экранизация одного из его сюжетов, СВР ему обещанная, с течением времени скукожилось до немого укора его репутации трезвого аналитика. Проблема здесь не в трех-пяти миллионах долларов, очень серьезной сумме по любым меркам, а в том, что имена бенефициара и его могущественного покровителя скрыть бы не удалось. Пусть к коррупционному перетягиваю каната кинематографу не привыкать, но в том гадюшнике президент, протаскивающий иностранца-русофоба, засветиться не мог. Так что, выходило, единственный задел его первой вылазки в Россию (не считая изданных книг) – это сюжет нового романа, который по большому счету, он мог, ничем не рискуя, выдумать сам. Ясное дело, в том или ином эквиваленте.
При этом полноценных альтернатив новой оферте президента не выстраивалось – недоступность паспорта, пылившегося на Большой Ордынке 56, минимизировало перспективу Алекса прибиться к родному берегу. Ибо, заяви он в ближайшем диппредставительстве Израиля о его утере, как в течение суток, сомнений у него не было, попал бы в оборот очередного эмиссара шпионского интернационала, который кинулся бы его заталкивать в обнуленную Россию обратно.
Ссылаясь на пандемию, консульство заволокитело бы просьбу о восстановлении паспорта до полного истощения налички, случись сыну удалось бы ее, вопреки всем барьерам, передать. Ко всему прочему, страна его подданства сделала все возможное, чтобы Алекс Куршин, ярый антиэтатист, задрав воротник, от нее подспудно отмежевался. Именно от Израиля пошла взрывная волна панической атаки глобального института государства, который при небольшом дуновении стихии – как не знающий письменности дикарь – заметался, круша свою основу – частную инициативу, реализуемую посредством матрицы свобод.
Так, буквально в течение первого же на свободе дня он определился: на повторный флирт Кремля отвечает взаимностью, вновь сдавая в аренду свою руку и сердце. Сыграло свою роль и обещание Казбека снабдить его проездным документом, почему-то воспринятое им как договоренность с консульством передать его израильский паспорт.
Засим охотники за головами с ним расстались, сдав на поруки (что в прямом, что в переносном) прелюбопытному персонажу – аппетитной, полной соков дамочке слегка за сорок. Этнической карелке из Петрозаводска, простой как ситец, но своей непосредственностью вгонявшей Алекса в благоговейный трепет.
С Катей у него срослось с первого взгляда, едва чеченцы его доставили по предписанному Центром адресу в Хельсинки, бывшим ее, спящего агента, квартирой. Причем именно срослось, а не вспыхнула искра божья. Визуально соприкоснувшись, они казались двумя частями разорванной надвое ассигнации, соединение которых скрепило одноразовый контакт, но платежным инструментом длительного пользования оная быть не может.
С физиономии Алекса не сходила едва различимая улыбка, передававшая то снисходительность неясного смысла, то налет снобизма. Тем временем, Катя струила неотрывное внимание к визитеру, выглядывая из-за корпусов чеченцев, заполонивших прихожую. Пресытившись назойливыми разъяснениями, стала их вежливо спроваживать, кивая в одобрении, должно быть, озвучиваемых Казбеком инструкций.
Когда чеченцы ушли, испепелив прихожую дурными взглядами, Алекс сменил имидж человека-всезнайки на лик тихого страдальца, попавшего в ловушку женских прелестей. Уставился на Катю в восхищении, казалось, аборигена колонизатором, и, возникло ощущение, готов так стоять до утра, забив на все на свете. Но не вышло. Преодолев провис, Катя задвигалась по квартире. Бессловесно помогла Алексу пристроить верхнюю одежду и заговорщицки пригласила проследовать за ней на кухню.
Между тем ни завтрака, ни приготовлений к нему не последовало, а продолжились погляделки. Похоже, истосковавшись по гендерному теплу, оба запали на первый телесно привлекательный образ. Вполне вероятно, стимулом тому был типаж Кати – женщины-нетто, отталкивающейся только от очевидного и вдобавок не отягощенной образованием, кругозором.
Скоро Катя неуловимым движением позовет за собой, что отзовется совместным перемещением в спальню с заходом в ванную комнату на полпути. В ванной она исполнит роль не только гида, но и банщицы. Похожим образом распределятся их ролевые функции и в спальне.