По выходе из лицея Пушкин посреди шумных развлечений столицы не переставал читать и учиться: развитие его души и таланта шло с усиленной быстротой, и в конце 1819 года, 20 лет от роду, он уже сам сознавал в себе нового человека. Это прекрасно выразил он в пьесе «Возрождение», где сравнивает себя с картиной мастера, над которой какой-то бездарный живописец намалевал было новое изображение.

Художник-варвар кистью сонной
Картину гения чернит
И свой рисунок беззаконный
Над ней бессмысленно чертит.

Но краски чуждые, с летами,
Спадают ветхой чешуей;
Созданье гения пред нами
Выходит с прежней красотой.

Так исчезают заблужденья
С измученной души моей,
И возникают в ней виденья
Первоначальных, чистых дней.

Известный собиратель «Материалов для биографии А. С. Пушкина», П. В. Анненков говорит: Друзья поэта единогласно свидетельствуют, что, за исключением двух первых годов его жизни в свете, никто так не трудился над дальнейшим своим образованием, как Пушкин. Он сам, несколько позднее, с упреком говорил о современных ему литераторах: «Мало у нас писателей, которые бы учились; большая часть только разучиваются». Если бы нам не передали люди, коротко знавшие Пушкина, его обычной деятельности мысли, его многоразличных чтений и всегдашних умственных занятий, то черновые тетради поэта открыли бы нам тайну и по-мимо их свидетельства. Исполненные заметок, мыслей, выписок из иностранных писателей, они представляют самую верную картину его уединенного, кабинетного труда. Рядом с строками для памяти и будущих соображений, стоят в них начатые стихотворения, конченные в другом месте, перерванные отрывками из поэм и черновыми письмами к друзьям С первого раза останавливают тут внимание сильные помарки в стихах, даже таких, которые, в окончательном своем виде, походят на живую импровизацию поэта. Почти на каждой странице их присутствуешь, так сказать, в середине самого процесса творчества, и видишь, как долго, неослабно держалось поэтическое вдохновение, однажды возбужденное в душе художника; оно нисколько не охладевало, не рассеявалось и не слабело в частом осмотре и поправке произведения. Прибавьте к этому еще рисунки пером, которые обыкновенно повторяют содержание написанной пьесы, воспроизводя ее, таким образом, вдвойне.

Невольное удаление Пушкина из Петербурга в 1820 г. было весьма плодотворно и для поэзии его и для нравственного перерождения. В промежуток времени от 1820 по 1826 г. проведенный им на Кавказе, в Крыму, Кишиневе, Одессе и наконец в псковской деревне, он понял и размеры своего таланта и важность своего призвания. А наглядное знакомство с живописной природой юга России, с разнохарактерными племенами её и с провинциальным обществом должно было дать новый сильный толчок и так уже далеко опередившему годы развитию Пушкина. Увлекшись гением Байрона, он серьезно принялся за изучение английского языка. В Кишиневе, не смотря на множество случаев к рассеянной жизни, он находил время для серьезных занятий. Товарищ его Липранди свидетельствует, что Пушкин в Кишиневе постоянно искал случаев обогатить себя познаниями. Запальчивый и резкий, особенно в спорах, «он смирялся, когда шел разговор о каких либо науках, в особенности географии и истории, и легким, ловким спором как бы вызывал противника на обогащение себя сведениями… Смеющийся в избытке непринужденной веселости и вдруг неожиданно переходящий к думе, возбуждающей участие, – такое впечатление производил Пушкин на современников, близко его знавших». Военный кружок, в котором вращался Пушкин в Бессарабии, был весьма разнообразен: кроме товарищей кутежа и игроков в карты, поэт находил между офицерами и людей дельных, просвещенных, с которыми вел серьезные беседы и споры. Такими людьми были, напр. Раевский, Вельтман, Охотников, Липранди. У последнего часто собирались названные лица и другие его знакомые; на этих вечерних собраниях не было ни карт, ни танцев, а шли беседы и споры, и обыкновенно о серьезных предметах; Пушкин принимал в них очень деятельное участие. Липранди рассказывает, что Пушкин неоднократно, после таких споров, на другой или третий день брал у него книги, касавшиеся до предмета, о котором шла речь.