Так поговорили, раззадорили, уломали мишку нашего, Михал Иваныча. Акций шэр малиновых десять тысяч штук отвалили. Компьютер ему новый выдали – быстрый, многопамятный. Стол большой, полированный. Телефон чёрный, кнопочный. Кресло раскладное, удобное прикатили – чтоб спина не болела, чтоб на мелочи всякие не отвлекаться, да по докторам не шляться. Сиди да работай – хороша жизнь.

И работал наш Михал Иваныч тяжело и долго. С утра и до позднего вечера. Домой за полночь приходил. Уж забыл, как детки-медвежатки выглядят. С женой своей, красавицей румяной, не успевал словом перемолвиться. Друзей своих верных уж месяцами не видывал, да и не слышал боле.

Но однажды встретил случайно Михал Иваныч где-то на лужайке, на площадке детской, старую свою знакомую по компании бывшей, Медведицу разумную, большеголовую. Ну там в разговоры пустились, воспоминания. Что да как. Где да почём.

– Как народ в компании моей старой поживает? – Михал Иваныч интересуется.

И залилась тут подруга-медведица слезами горькими.

– Плохо! – отвечает. – Житья совсем не стало. Денег в компании нет вовсе. Уж зарплату задерживают. А менеджмент креативный, что ни месяц, то себе бонус-премию отписывает. По мильёну на рыло поганое.

– Да не плачь, не кручинься, – отвечает Михал Иваныч. ‒ Бросай-ка ты компанию эту поганую. Да переходи к нам. Я за тебя слово замолвлю. И Мишутку, друга нашего, старого, верного, тоже прихватывай. Нечего ему в компании этой паршивой среди злодеев-иродов оставаться.

Сказано – сделано. Перебралась медведица большеголовая в новую компанию к Михал Иванычу. Зарплату ей хорошую выдали – сколь заслуживала. На шэры малиновые не поскупились. Поменьше дали, чем Михал Иванычу, но тоже немало. Аж пять тысяч штук.

А Мишутка – друг их верный ‒ переходить в новую компанию не стал. Уж слишком маленьким он был и пугливым. От жизни своей несчастной ему сильно досталось. Привык к какому-никакому да спокойствию. К маленькой птичке-синичке, да в руках. Но недолго пришлось Мишутке нашему птичкой-синичкой в руках тешиться. В один погожий денёк менеджмент креативный деньги компанейские по карманам своим глубоким рассовал, а на доллар последний замок пудовый купил да на дверь стеклянную повесил. Так что пришлось Мишутке нашему лить слёзы горькие, искать Михал Иваныча да медведицу большеголовую да на работу к ним в компанию проситься, да на любую зарплату, да на любых условиях. Зла, конечно, Михал Иваныч да медведица большеголовая на Мишутку нашего не держали. Помогли Мишутке, упросили начальство свое. На работу его взяли, зарплату добрую подкинули и даже шэр малиновых тысячу штук отвалили.

Ну вот стали они втроём в компании новой трудиться. Всё, как водится в стартапах – не покладая рук, с утра и до позднего вечера. Ну, время шло себе потихоньку. Конечно, не как в сказках. Никто там тридцать лет и три года на печи не лежал. Просто ударно трудились. Делали, что должны и умели. Каждый занимался своим делом. Сапоги тачал сапожник, а пироги пёк пирожник. Компьютерщики занимались делами компьютерными, а президент компании делами президентскими. И вроде как весьма успешно, потому как зачастили в компанию какие-то люди, вида весьма непростого. Заходили они в кабинет начальника-президента и долго, долго с ним о чём-то беседовали. Беседами этими президент, естественно, ни с кем не делился, но чувствовали работники компанейские, что варится что-то такое важное, необычное в кабинете с зашторенными окнами. И вот в один погожий денёк случилось то, о чём простые работники даже в снах не мечтали. Собрал президент всех-всех на собрание-митинг и объявил, что завтра компания выходит, что говорится, в "public" и акции – шэры её малиновые будут теперь торговаться на Уолл-стрите. Заодно он и людей каких-то представил, как выяснилось Уолл-стритовских вилер-дилеров. В компании их часто видели, но кто они такие, никто не догадывался.

День завтрашний выдался дождливым, на что президент компании заметил, что это к удаче. И действительно, цена акций – шэр малиновых ‒ покачалась вверх-вниз и к концу дня замерла на цене доллар за штучку шэру.

Хоть сейчас, Михал Иваныч, иди продавай да клади в карман десять тысяч хрустящих долларов.

На работе был скромненький банкет. Дома Михал Иваныч жену свою обрадовал и повел её в китайский ресторан дешёвенький, с салфетками на столах бумажными, событие это приятное отметить.

Ничего особенного в жизни Михал Иваныча, да медведицы большеголовой, да Мишутки не изменилось. Всё так же ходили они на работу, всё так же просиживали они там до позднего вечера и лишь изредка на цену шэров поглядывали.

А шэры жили своей жизнью Уолл-стритовской. Прыг-скок вверх. Скок-прыг вниз. Но чаще скакали они таки вверх. И так вот, потихоньку, полегоньку доскакали они до десяти долларов за штучку. Сто тысяч долларов в понимании Михал Иваныча. По этому случаю сделал Михал Иваныч подарок супруге своей красавице посерьёзней. Сам надел пиджак с бабочкой. Супругу свою любезную в платье длинное облачил, да и повёл её в ресторан примечательный, где салфетки уж на столах не бумажные, на столах скатерти белые, а ножей-вилок официанты приносят немерено. Поели, попили, повеселились, отдохнули славненько и домой в хорошем расположении духа прибыли. Но не успел Михал Иваныч даже разуться, а жена его любезная с шеи своей ожерелье драгоценное снять с каменьями стеклянными, как стук в дверь. Подивился Михал Иваныч такому визиту позднему. Да делать нечего. Пошёл дверь отпирать. Открыл он двери настежь, а на пороге подруга его – медведица большеголовая. Смотреть на неё страшно. Глаза на выкате. Шерсть дыбом. Рычит. Изо рта слюна брызжет, а в лапе бумажку белую держит. Взял Михал Иваныч эту бумажку. Надел очки и начал читать.

Бумажка эта – была статья какого-то известного финансиста-аналитика с Уолл-стрита об их медвежьей компании. Даже не статья вовсе, а небольшая заметка строчек на десять.

И пишет этот финансист-аналитик примерно следующее. Как джентльмен старой закалки, прошедший университеты, бизнес-школы, наученный читать-писать, а также складывать и вычитать, он не может взять в толк, каким это образом какая-то микроскопическая компания из двух десятков дремучих медведей, не имеющая ни значимого продукта, ни дохода, ни клиентов, ни какого-либо логичного бизнес-плана, оказывается так дорого оцененной и так высоко котирующейся на Уолл-стрите.

Прочёл эту статейку Михал Иваныч. Порвал её на мелкие клочки, затоптал ногами, потом сел на стул и за сердце схватился. Жена Михал Иваныча уж как перепугалась. Забегала, заохала. Водой, валерьянкой его отпаивает и причитает:

– Да не печалься, не волнуйся ты, мой ненаглядный. Как пришли эти тысячи, так и ушли. Без них раньше жили, так и без них теперь проживём.

А Михал Иваныч всё никак успокоиться не может.

– Ну и дурак же я был! – жалуется. – И чего ж это я свои шэры малиновые вчера не продал? Каково бы сегодня было б радостно – листики зелёные, доллары хрустящие пересчитывать.

С трудом огромным жена-медведица оттащила Михал Иваныча на кровать. Одеялом пуховым укрыла, свет потушила, спать велела. Но не спится Михал Иванычу. С боку на бок ворочается. Думы тяжкие уснуть не дают. Заснул Михал Иваныч лишь на рассвете. Будильник проспал. С трудом поднялся. Умылся, оделся кое-как и тихонько на работу поехал. Настроение траурное. Идёт он на работу сам не свой. Ноги ватные еле волочит. Доходит наконец до знакомой двери. За ручку дёргает, в комнату заглядывает и глазам своим поверить не может. Точно Новый Год по телевизору. Конфетти летает, шампанское брызжет, народ уж на столах танцует. Видно, что-то крепко празднуют. Михал Иваныч так бочком, бочком в комнату пролез незаметно.

Стоит тихо он и думу думает: "Что ж тут такого празднуют. Неужто команда ихняя там в футбол-бейсбол выиграла?»

Подкрадывается он к одному работнику хорошему и на ушко спрашивает:

– Что за пир горой, чего празднуем?

А ему друг-работник-то отвечает:

– Так ты ещё ничего не знаешь, дурило? После статейки той мерзкой о нашей компании шэры наши малиновые с утра в цене в пять раз вверх прыгнули.

Тут уж и наш Михал Иваныч возрадовался. Силушка былая в мгновенье ока в ноги ватные возвратилася. Налил он себе чарку шампанского игристого, на стол свой полированный запрыгнул и тоже в пляс пустился.

"А в чём суть-то? – вы, читатель, наверное, спросите. – Откуда такой маразм взялся?"

Да всё потому, что, как водится, плохая известность, так называемая паблисити, лучше, чем никакая. Как только народ простой статейку эту мерзкую прочёл, то тут же задумался. О финансисте-аналитике этом уже давно в народе слухи ходили, что он не чист на руку.

Пишет враньё всякое. Сведения хорошие утаивает, а информацию достойную своим друзьям-товарищам за деньги сливает. Посему народ-то простой решил, ежели этот финансист-аналитик кого-то ругает, то значит это совсем обратное. И вот с утра пораньше народ скупать шэры-то малиновые и кинулся.

А на другой день сбежались корреспонденты газет местных да Уолл-стритовских. У дверей компании выстроились. Вовнутрь зайти хотят, вопросы задать.

– Что у вас там за дверьми чудо дивное. Покажите, будьте ласковы. Расскажите-то народу любопытному.

Но президент компании ‒ парень не промах. Работникам своим велел рот на замке держать и на все вопросы только глаза закатывать. А сам завёл корреспондентов всяких к себе в комнату и просветил их всех.

– Чудо дивное, – говорит, – мы у себя за пазухой держим, раньше времени не показываем. Но народу вашему объявить можете, что как только чудо это изладится, то весь крещёный мир перевернётся с ног на голову.

На том и разошлись корреспонденты газет всяческих и писать стали про компанию нашу статьи хвалебные. И даже финансист-аналитик подлый тоже статейку тиснул, где он горько каялся да покупать шэры малиновые советовал.

Ну, а дальше пошло-поехало. Цена шэр малиновых вверх идёт-летит безостановочно. Ну, заодно и благосостояние всех работников компанейских улучшается. Каждодневно Михал Иваныч обогащается. Причём не просто так, копеечно, а по-серьёзному. Что ни день, то сто тысяч на его душу дописывается, а иногда и все двести. Радуется Михал Иваныч, веселится. Ходит гоголем. И только жена его послушная покою не даёт. Зудит и зудит она каждым вечером. Михал Иваныча словами разными уламывает.

– Ой ты свет ты мой, муж талантливый. У тебя ведь шэр малиновых и так видимо-невидимо. Отними ж ты от них горсточку малую. И давай купим-то на них избушку махонькую. Да хоть на курьих ножках, чтоб голову где притулить можно было на старости.

Достала, короче, Михал Иваныча жена своими причитаниями, и купили они избушку маленькую.

Хотел, было, я сказать, что зажили они там душа в душу, да врать не могу. Потому как по любому поводу доводить теперь до белого каления Михал Иваныч жену свою принялся. Это потому, как кажется ему, что с продажей той самой горсточки шэр малиновых он поспешил.

Едут, бывало, они в выходные всей семьёй на отдых, на пикник компанейский по дороге такой красивой, частной, приватной. Останавливается Михал Иваныч возле ворот резных, незнакомых. Указывает жене своей на сад, цветущий за воротами, на палаты белокаменные и начинает, к жене обратясь, речь держать.

– Вовсе ты не Василиса Премудрая, а дура набитая. Послушался я тебя, уродину глупую. Продал шэр горсточку задёшево, купил избушку махонькую да корыто разбитое. А вот придержи я эту горсточку да на недельку-другую, то могли б сами мы в таких палатах белокаменных поселиться.

Ну, дальше жена его, естественно, в слёзы, в истерику. Детки тоже галдят, за мамку хватаются. Короче, когда приезжают они на пикник, то и свет им уж не мил, и настроение испорченное, и уже хочется друг друга никогда больше не видеть.

Ну а медведица большеголовая что поделывает?

Тоже продала она шэр малиновых горсточку по своему хотению. И купила она «Мерседес»-колесницу красивую. Длинную-предлинную. Это чтоб удобней было по полям да долам рассекать. Едет, бывало, днём воскресным медведица большеголовая по дороге просёлочной, меж полей да садов. Видит она, как мексиканцы-работники яблочки наливные собирают. Останавливает она колесницу. Выходит и у работников спрашивает:

– Чьи поля да сады эти бескрайние?

Ну, конечно, мексиканские работники танцуют и поют хором всем нам знакомую песню: "Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса".

– Ничего, – отвечает медведица большеголовая, – всё это скоро моим будет!

Потом садится в колесницу и дальше едет.

Ну, всё это в выходные дни делается. А другие дни, как бы рабочие, по-другому проходят.

На работу уж приходит Михал Иваныч, да и иные работнички компании уж не раненько. Часам к одиннадцати. Уж забыли они, как трудилися с утра и до позднего вечера. Потом часок-другой дела свои всякие поделают и на обед в ресторан хороший. В ресторане беседуют, обсуждают всяко-разное. И все разговоры обычно вокруг трёх тем крутятся.

Начинаются разговоры обычно с того, что поются дифирамбы Америке – стране возможностей, которая даёт возможность талантам всяким раскрыться. Это работнички, конечно, себя в виду имеют. Потом слегка поругают Америку за то, что правительство тут сильно мягкотелое и потому содержит на шее талантливых работников всяких там нищебродов. И хорошо было бы нищебродам этим ничего не давать, а денежки, собранные в виде налогов, вернуть законным владельцам – то бишь им, талантливым работникам. Ну, а под конец обеда беседы всякие перетекают в споры об автомобилях. Вы-то, читатель, небось, не знаете, в чём достоинства «Бентли» перед «Роллс-Ройсом». А о недостатках «Феррари» перед «Ламборгини» даже и не догадываетесь. А работнички-то наши всё это уж от корки до корки изучили. А после обеда можно заехать на работу, проверить, как там шэры малиновые поживают, как там благосостояние растёт. А потом домой, или ещё куда. Так, собственно, и проходят дни, как бы рабочие.

Ну, я вам всё, читатель, о Михал Иваныче да Медведице большеголовой вещаю. А про Мишутку-то совсем забыл. А вам, наверное, узнать хочется, а что ж Мишутка наш поделывает? Как растёт его благосостояние.

А вот никак не растёт Мишуткино благосостояние! Потому как продал Мишутка все свои шэры малиновые. Как тикнула там на Уолл-стрите цена хорошая, так и продал Мишутка все свои шэры аж за сто тысяч хрустящих долларов. Целый вечер он доллары пересчитывал, удаче своей радовался. А потом загрустил, потому как выяснилось – Мишутка-то прогадал. На другой день шэры малиновые в цене выросли, и мог бы продать он шэры свои вдвое дороже. И вот сидит Мишутка за столом своим полированным сам не свой. И ничего ему не в радость теперь. Настроение вечно отвратное.

"А почему ж это? – вы, читатель, спросите, – вроде ж повезло человеку. Богатство огромное за просто так на голову свалилось. Считай, в лотерею выиграл".

А я отвечу вам коротко: "Всё это потому, что у медведя-то бывше-советского настроение плохое вовсе не тогда, когда ему самому плохо, а тогда – когда у соседа хорошо".

Ну вот слышит Мишутка крики радостные Михал Иваныча да медведицы большеголовой, и у самого его сердце кровью обливается. Грусть-тоска его съедает. Да так сильно, что худеть стал Мишутка не по дням, а по часам. Цельных 50 паундов просто так сбросил. И стал он выглядеть ну просто красавцем. Ну прямо спортсмен-олимпиец. Секретарша ему уже глазки строит, а люди всякие посторонние у стола его останавливаются да интересуются. Какую ж диету замечательную Мишутка пользует, да каким спортом занимается. А Мишутка-то отвечает уклончиво:

– Жизнь я просто веду здоровую.

Ну так вот жили они всей компанией и, как поняли вы, – не тужили. И вот добралось Михал Иваныча благосостояние аж до двадцати мильёнов долларов. Медведицы большеголовой поменьше, правда, – только вот до десяти мильёнов. Но тоже не плохо. И устроили они по этому случаю пир горой для друзей преданных. Мишутка, понятно, на пир этот не пошёл. А жену свою Михал Иваныч звать не стал. Потому как что ж с неё возьмёшь, с дуры набитой. Домой, в избушку свою махонькую, вернулся Михал Иваныч уж за полночь. На кушетку лёг и заснул сном крепким, праведным. На другой день проснулся он позднёхонько. Солнце уж в зените было. Умылся, оделся и побежал скоренько на работу, так называемую. Толкает знакомую дверь. В зал заскакивает и чувствует, что произошло что-то очень неприятное. Гудит компания как рассерженный улей. Стоны, крики кругом. Да слёзы у друзей его товарищей из глаз брызжут. Подкрадывается Михал Иваныч к товарищу своему хорошему и на ушко спрашивает:

– Что ж за горе такое вот приключилось? Уж никак команда ваша любимая в футбол-бейсбол проиграла?

А товарищ его уж как закричит:

– Какой ещё футбол-бейсбол! Ты что, дурило, ещё не знаешь, что шэры-то наши малиновые за одно утро вдвое попадали!

Теперь Михал Иваныч прикидывает, что благосостояние его за одно только утро сильно уменьшилось. На целых десять мильёнов зелёных долларов.

Бегают, галдят, с ума сходят работнички компании. Гадают, что же произошло, и решают на общем совете, что делать ничего не надо. Что, наверное, инвесторы чего-то недопоняли, или глюк какой с компьютером на Уолл-стрите, и завтра непременно всё исправится. На утро другое приезжают все работнички на работу к 6 утра. Никогда такого в жизни не бывало. Ждут, когда Уолл-стрит откроется. Смотрят на цену шэр малиновых и в обморок едва все не падают, потому как цена шэров опять уполовинилась. То бишь состояние Михал Иваныча уменьшилось теперь на 15 мильёнов зелёных долларов. Крик, вопли, стоны, плач кругом, и вопрос летает: "Что делать?"

Конечно, вы, читатель, тут же скажете: "Как – что делать? Продавать, что осталось. Пять мильёнов долларов – деньги хорошие. Я, мол, таких деньжищ в руках ввек не держал. Беги, продавай, уноси с Уолл-стрита, что осталося!"

Но это вы такое говорите, потому что на месте Михал Иваныча никогда не были и, уверен я, никогда не будете.

Как говорят в Америке, в ботинках Михал Иванычевских никогда не топтались. А у Михал Иваныча после годов работы в той самой компании мозги уж совсем набекрень съехали. Думает он не о том, что у него сейчас есть, а о том, чего у него теперь нету. Что потерял он, якобы, 15 мильёнов долларов и надеется, что авось когда-нибудь всё это обратно отыграется. Так что решает Михал Иваныч ждать дальше и шэры свои малиновые придержать до лучших времен.

Ну вы, читатель, уж, конечно, догадались, что на следующий день произошло. Правильно. Шэры опять упали. И тогда уж взбешённые, разозлённые работнички кличут общее собрание и президента компании на трибуну затаскивают. «Объясни-ка ты нам, народу простому, что ж это такое с шэрами нашими делается».

Взошёл президент компании на трибуну и попытался поговорить с народом по-хорошему. Мол, не только вам плохо, но и мне тоже. Мы ж с вами в одной лодке плаваем. Вы-то по мильёну теряете, а я-то куда больше. Но его причитания, конечно, никто не слушает. Народ свистит, кричит, улюлюкает. Тогда президент компании рассвирепел. Грохнул кулаком по столу и говорит жестким голосом:

– А вы на себя сами взгляните, да со стороны. На кого вы похожи. До одиннадцати на работе никого нет, а после пяти и подавно. Работать совсем перестали. Компьютер вам дан не для того, чтоб на нём шэры пересчитывать да девок голых разглядывать. А на паркинг наш выйдешь. Сплошь «Мерседесы» да «Ягуары».

В Голливуде такого не увидишь. Уж компании туристические к нам туристов любопытных возят. На паркинг наш компанейский, на автомобили дорогущие полюбоваться. Значит так. С поведением таким я всем приказываю завязывать. Завтра я приведу сюда инвесторов. Чтоб они своими глазами посмотрели, как мы хорошо работаем, и мнение своё о компании исправили. Так, чтоб завтра с утра в девять ноль-ноль, чтоб все у компьютеров сидели и работали. А машины – авто дивные – чтоб дома оставили и приехали сюда да на разбитых корытах, чтоб не моложе десяти лет отроду. И главное, чтоб шэрами нашими малиновыми торговать не вздумали. Чтоб все вокруг видели, как все мы в компанию нашу-то верим. А теперь все свободны.

На следующее утро, точно в былые времена, народ сидит у компьютеров. Кто пытается вспомнить, чем же он таким раньше занимался. Кто другой просто окошки всякие по компьютерному экрану перетаскивает – делает вид, что работает, да украдкой на шэры, на Уолл-стрит поглядывает. И точно. С утра цена шэр-то остановилась на месте, замерла. Даже слегка вверх поползла. Ну, люди, конечно, обрадовались, стали ещё лучше работать. Ещё быстрее окошки всякие по экрану компьютерному таскать. Все ждут прихода президента с инвесторами, всё утро прождали. На обед в ресторан не ходили. Время уж к вечеру движется. А президента с инвесторами всё нет да нет.

"Ладно уж, – народ думает. – Не успел сегодня ‒ придёт завтра".

И полезли все смотреть, чем же это сегодня Уолл-стрит закроется. И вдруг за минутку до закрытия – хлоп – и шэры-то малиновые в десять раз вниз попадали.

Как потом выяснилось, это президент компании все шэры свои разом продал, никого не предупредивши. Ну, конечно, кругом крик, визг, плач. Трубки телефонные обрывают, президенту названивают, объясниться хотят. А президент, конечно, не отвечает. Тогда кто-то вспомнил, что знает, где президент компании живёт-обитает. Бегом на паркинг, в машины повскакивали и домой к президенту на всех парах летят. Ну, по адресу приехали.

Ходят вокруг да около. В окна да замочную скважину заглядывают. Пусто. Нет никого. Тогда народ начинает интересоваться у соседей.

"А не видели ли вы сегодня вот такого-растакого, президента нашего? Приметы у него такие вот особые. Волосы редкие, в чёрный цвет крашенные. Зубы вставные, белые, фарфоровые. Улыбка мерзкая, пакостная. Голос елейный, слащаво-приторный".

"Как же, как же! – соседи отвечают. – Видели такого. Совсем недавно в такси жёлтое садился с чемоданами. И девица-то при нём была. Красавица писаная. Прямо с обложки журнала всемирного. Видно, он уж обо всём позаботился. Надолго уехал".

Так вот, не солоно хлебавши, вернулись ребятушки к себе в компанию. С горя водки выпили, да о том о сём побалагурили. Поняли они наконец-то, что это в старые добрые времена первыми с тонущего корабля бежали крысы. А нынче-то первыми с корабля валят капитаны дальнего плаванья. Потому что стоят они высоко на мостике, и им всё виднее, чем матросам, в трюмах обитающим.

Ну, а на следующий день торговлю шэрами малиновыми вообще остановили. Уолл-стрит перевёл их в разряд копеечно-мусорных.

Ну народ ещё по инерции продолжал в компанию приходить. Настроение, конечно, у всех траурное. Лица серые, землистые. Руки дрожат как у алкоголиков. И лишь только Мишутка наш один цветёт. Ну, это уж мы знаем почему. Медведю-то бывше-советскому хорошо и радостно вовсе не когда ему самому хорошо, а когда соседу плохо.

Ну, так вот медведи-то наши на как бы работу в компанию ещё ходили, ходили. А потом и они ходить туда перестали. Потому как воду от компании отключили и свет вырубили.

Ну вот, собственно, и сказке конец. Могу закончить известной присказкой:

"Сказка – ложь, да в ней намёк. Добрым молодцам урок".

Хотя, честно сказать, лжи-вранья в моей сказке было совсем немного.