Глава одиннадцатая
Через несколько дней на ограде театра и по всему району были расклеены неплохие афиши с изображением полуголой Карины. Невероятно лохматая, без чулок, в узком пеньюаре, она сидела на пятках, обиженно глядя в камеру. Вероника два дня орала, что порнографию можно было бы сделать поинтереснее. Но с Кариной её это не поссорило. С двадцать пятого марта пошли прогоны. Света присутствовала на всех. Она становилась свидетельницей того, как всходили и расцветали ростки глубокой, непримиримой ненависти между людьми, которые прежде могли считаться приятелями. Корней Митрофанович виртуозно играл амбициями, без видимых оснований хваля одних, упорно не замечая других, унижая третьих, Затем внезапно меняя их всех местами. На фоне общей нервозности и усталости эти штуки воспринимались остро. Актрисам, как более податливому материалу для обработки всякими-разными сволочизмами, уделялось особенное внимание. Были слёзы. Были истерики. Были клятвы повеситься, утопиться и взорвать театр. Но дело шло. Спектакль обретал целостность и своё особенное лицо. Это удивляло и возмущало Свету. Она была абсолютно согласна со Станиславским в том, что каждый актёр должен иметь цель не впечатлить зал, а дать своему партнёру эту возможность, говоря проще: взаимное уважение есть залог успеха спектакля, и – вот, пожалуйста! Очевидный уже успех достигался с помощью нагнетания прямо противоположного чувства. Не находя объяснения этому парадоксу, Света была вынуждена признать, что Корней Митрофанович – уникальный мастер своего дела.
А вот директор не был в таком восторге. Он также наведывался почти на каждый прогон, глотал валидол, часто выходил покурить. Корней Митрофанович иногда следовал за ним в коридор и что-то ему втолковывал. Бухгалтерия и технический персонал тоже выбегали, желая знать, зачем леди Капулетти целуется взасос с дочерью, а кормилица задирает юбку перед пажом Меркуцио. Вероника, сидя среди художников на центральном месте первого ряда, закатывала глаза. Однажды, после прогона, Тамара предупредила, что если ещё хоть раз увидит её у сцены – набьёт ей морду. Карина сразу вмешалась. Она сказала, что Вероника её морально поддерживает, и это крайне важно сейчас, поскольку она – на позднем сроке беременности. Тамара заметила, что Карина всех уже задолбала своей беременностью. Карина с грустью промолвила, что вполне понимает чувства Тамары: в тридцать семь лет бездетность, действительно, угнетает, но ситуация поправимая – настоящий мужик поможет. Артур в долгу не остался. Он возразил, что, мол, ещё неизвестно, кто у самой Карины родится от настоящего мужика, переспать с которым даже Волненко не соглашается, хотя он её уже задарил и по кабакам затаскал. Карина заистерила. Мнения разделились. Хоть две заслуженные актрисы – Ольга Сергеевна и Светлана Петровна, сделали всё возможное для того, чтоб не было драки, драка великолепным образом состоялась. Вера Салей и Света следили за ней с галёрки и говорили про Станиславского.
Три последних прогона были публичными и имели некоторый успех, а самый последний вызвал бурю восторга школьников, которых привела на спектакль учительница. После первого акта – точнее, первого отделения, она сделала попытку их увести, да не тут-то было! Им очень хотелось знать, трахнет свою дочку отец Джульетты или не трахнет, и если это случится, то в какой позе. Свету подпрягли раздавать програмки, так как администраторы почти все были на больничном. Она этим занималась вместе с дочкой директора, восемнадцатилетней Настей.
И вот настал день премьеры. Целые сутки, предшествовавшие ему, Светка с Сонькой, как называл двух этих особ Корней Митрофанович, помогали выставлять свет на сцене. Им выпала эта честь, так как остальные восемьдесят сотрудников театра до тошноты опостылели режиссёру, а свет он выставлял лично. Это было занятие кропотливое, но для Сони и Светы сутки прошли легко, поскольку в их полном распоряжении был буфет с рыбными котлетами, тремя марками коньяка и четырьмя – водки. Домой девушки вернулись уже четвёртого, почти утром. Для экономии времени Соня снова заночевала у Светы. Выспавшись кое-как, они под лучами яркого солнца опять побежали в театр.
Там всё изменилось. В девять часов утра штатные охранники были заменены офицерами Федеральной службы охраны. Двое из них обошли весь театр с собаками. У входящих сотрудников проверяли не только их пропуска, но и паспорта, сумочки, пакеты. Света вызвала очень сильное подозрение.
– Вы уборщица? – недоумевающе оглядел её офицер.
– Совершенно верно.
– Откройте сумочку.
В это время другой, раскрыв паспорт Светы, связался по телефону с администрацией. Там ему подтвердили – да, мол, работает. Третий попросил вынуть из карманов все металлические предметы и подошёл с металлодетектором. После этого Света была пропущена. Торопливо переодевшись, она взялась за работу. К ней подошла завхоз, Галина Григорьевна.
– Светочка, будь любезна, после обеда зайди ко мне за туалетной бумагой. И туалеты вымой как следует, чтоб блестели.
– Но ведь бумага висит!
– Она не годится.
– Да, если министерской жопе что-нибудь не понравится – жопа будет нам всем! – предостерегла мчавшаяся мимо Маринка, – старайся, Светка, старайся! Вылизывай все углы!
Света очень сильно старалась. Она надраила туалеты, лестницы, коридоры, фойе, административные помещения и буфет. Внизу ей мешались всюду сновавшие монтировщики и дизайнеры. На втором этаже главная бухгалтерша с кадровичкой следовали за ней по пятам, устраивая истерику из-за каждой пылинки, ею пропущенной. У директора было проще, так как он сам, финдиректор Букин и Вероника спорили про какой-то отчёт или договор, причём секретарша трясла бумагами и стучала по полу каблучком.
К половине третьего Света выдохлась. Сделав маленький перерыв, она занялась гримёрками. Начала с мужской. Народный артист Никитин, который исполнял роль сеньора Монтекки, и Олег Журов весело предложили ей коньячку. Она отказалась.
– Свадьба когда? – густым барским голосом поинтересовался Никитин, следя, как она работает шваброй.
– Свадьба? – переспросила Света, – какая?
– Да как, какая? Твоя! С Малютиным.
И народный артист зашёлся пафосным хохотом. Свете стало понятно, что он и не только он знает о ней нечто такое, чего не знает она.
– Ах, Виктор Сергеевич! Я скорее выйду за вас.
– Это будет правильный выбор, – одобрил Журов, – чем всеми дырами ублажать дурака Малютина, лучше мудрого человека гладить по лысине! Слышала поговорку, что старый конь борозды не испортит? Есть у неё продолжение. Но наш Виктор Сергеевич безусловно глубоко вспашет, он ведь у нас ещё ого-го какой жеребец! Если же он вдруг откинет копыта от передоза Виагры – четырёхкомнатная квартира, считай, твоя, а похороны – за счёт государства, согласно статусу! Выгодно.
– Ты, Олежик, молча завидуй, – спокойно бросил Никитин, налив себе коньяку из плоской бутылки. Выпив, он закусил – точнее сказать, засосал кружочком лимона.
– Так вы на сцену выйдете подшофе? – удивилась Света, – на вас ведь будет смотреть министр культуры!
– Дура! – хохотнул Журов, – Да неужели ты думаешь, что министру культуры будет здесь не на что посмотреть, кроме как на нашего знаменосца? На сцене будут семь полуголых девок сходить с ума! Кстати, зря Волненке подсунули Капитонова. На спектакле она этого озабоченного уделает до конца. Потом всё на него спишет.
– Да ладно вам! Вы чего? Корней Митрофанович ей уделает!
– Вот посмотришь.
Тут дверь открылась, и вошли трое – Кремнёв, Янушевский и Капитонов. Они ходили курить.
– Ах, какая задница! – восхитился Кремнёв, и, присев на корточки перед задранной попой Светы, поцеловал обе половинки. Выпрямившись, прибавил:
– Чёртов Малютин! Слишком хорош для него товар.
– А где он, Малютин-то? – поинтересовался Никитин.
– А у него сегодня какая-то тренировка! Будет к пяти. Светочка! Может, ты нам стриптиз станцуешь?
Света решительно отказалась и поспешила ретироваться, чтобы не искушать Капитонова. Этот милый блондинчик мог прицепиться к ней не по-детски, если бы у Кремнёва возникла блажь его провоцировать. Было очень похоже, что как раз к этому и шло дело.
В женской гримёрке её все встретили также весьма приветливо. Анька предложила ей кофе. Света сказала, что с удовольствием, но сначала вымоет пол, чем и занялась. Чтобы не мешать ей, Карина переместилась со стула в кресло и подогнула ноги. Эльвира, делая маникюр печальной и сонной Дашке, спросила:
– Ритка во Франции?
– Да. Откуда ты знаешь?
– Во-первых, Сонька сказала. А во-вторых, когда ты последний раз была в интернете?
– Очень давно, – ответила Света, полоща тряпку в ведре, – дня два я там не была.
Актрисы развеселились и рассказали ей о существовании в интернете видеоролика под названием «Любовница Хордаковского в ресторане отеля «Риц»», который собрал пару сотен тысяч просмотров. На этом ролике очень пьяная Рита бесится на столе, срывая с себя одежду, и ей восторженно аплодируют.
– Это просто позор! – вскричала Карина, – до такой степени не уметь танцевать! Я на её месте сгорела бы от стыда.
– Да ладно, нормально, – не согласилась Волненко, – она ведь в конце блюёт. Судя по объёму блевотины, она выжрала литра три какого-то пойла, притом практически без закуски! Для такой степени опьянения это был очень даже приличный танец.
– Сука, заткнись! – возмутилась Соня, выплёвывая кусок бутерброда, – Зачем ты это сказала?
Свете стало понятно, из-за чего Кремнёв привязался к ней со стриптизом. Она не знала, что говорить по поводу Риты. К счастью, в эту минуту вошла Тамара – на шпильках, в очень короткой юбке, кожаной курточке и очочках с тёмными стёклами. Бросив сумку на стол и присоединив к ней очки, она улыбнулась.
– Здравствуйте, девочки. Там такая погода, прелесть! Солнышко светит почти как летом, и небо – чистое-чистое!
– А попа у тебя – грязная-грязная! – ужаснулась Света, поглядев сзади на её юбку, – ты в лужу, что ли, упала?
– Да, подскользнулась. Ничего страшного. Всё бывает. И всё меняется. Нет, сегодня ничто не сможет испортить мне настроение!
Так ответив, прима сняла верхнюю одежду, включая грязную юбку, и, сев на стул, закурила. Света, тем временем, завершила работу. Сполоснув руки, она включила электрочайник, который давно остыл, и также присела передохнуть. Остальные девушки, кроме Эли, занятой делом, уставились на Тамару с язвительным холодком.
– У тебя хорошее настроение? – обратилась к ней Соня, – ты, вообще, трезвая?
– Я пьяна, но не от вина. О, стих получился! Нет, погода, действительно, очень классная. И сегодня – премьера. Асенька, как дела?
– Отлично, – сказала Ася, после чего повисла глубокая тишина. Её прервала Волненко. Она разразилась визгливым смехом. Когда он стих, Тамара продолжила прежним голосом и по-прежнему улыбаясь:
– А какой стол накрыли в репетиционном зале! Я поднялась туда посмотреть. Ой, девочки! Это блеск! Стол на сто персон.
– Как, уже накрыли? – спросила Даша.
– Да, скатертью. И бокалы уже стоят. Приборы лежат.
– И они блестят?
– Ну, конечно. Их чисто вымыли. Вы представляете, что случится, если министр возьмёт нож, испачканный маслом с влипшими в него крошками? Будет просто скандал.
К этому моменту чайник вскипел. Света поднялась и сделала себе кофе, после чего вернулась с бокалом на табуретку. Слова Тамары ей показались вполне логичными. Но одной только ей.
– Да, она действительно насвинячилась, – заявила Волненко, – только не водки. От водки она обычно сперва молчит, а потом орёт. Тамара, что ты пила?
– Я пила свободу!
Все иронично переглянулись.
– В смысле? – спросила Света, – вы что, опять расстались с Артуром?
– Нет, не расстались. Артур мою свободу не ограничивает. Посмел бы он это сделать!
– Тогда о чём ты?
– О чём я, Светочка? Я сегодня узнала, когда умру. Ведь что такое свобода? Свобода – это возможность не делать то, что делать необязательно. Знание даты смерти даёт свободу практически абсолютную.
– Соглашусь, – кивнула Волненко, – но кто назвал тебе дату смерти?
– Ах, Анечка, Анечка! Дату смерти никто не может назвать. Эту дату каждый определяет для себя сам. Человек умирает только тогда, когда ему это надо.
– Но как же так? – не поняла Эля, – ведь человека могут убить, он может попасть в аварию, заболеть тяжёлой болезнью!
– Да, да, конечно. Но свою жизнь каждый строит сам. События жизни – не более чем детали этой постройки.
– Но большинство людей умирает совсем не по своей воле! – вскричала Анька.
– Ты ошибаешься. Безусловно, не каждый знает, чего он хочет. Но все хотят одного: успеть умереть. Да, это не ощущается, потому что это выше физиологии. Знаете, что это такое? Инстинкт творца.
– Нет, это шизофрения, – вздохнула Соня, – она опять начиталась какой-то белиберды, которую ей подогнал Юрий Серафимович. Мне ужасно от этой темы! Давайте сменим её. Пожалуйста! Умоляю!
Тамара не возражала, однако девочки пожелали знать, когда она сдохнет и каким образом ей вдруг удалось это выяснить.
– Я могу удовлетворить ваше любопытство только отчасти, – произнесла Тамара, гася окурок, – Вычислить дату смерти совсем нетрудно. Для этого надо всего лишь расставить приоритеты и обозначить пути.
– Иными словами, составить план? – перебила Анька, – вот это бред. Я не спорю, можно составить план игры с чемпионом мира по шахматам, но тебе в любом случае будет мат на втором ходу! А жизнь посложнее шахмат.
– Согласна. Жизнь посложнее шахмат. Но между ними есть существенное различие. В жизни ты стремишься не к выигрышу, а к проигрышу. Теперь вы поняли всё?
Никто ничего не понял. Но все молчали, не отрывая глаз от Тамары. Она таинственно улыбалась, согнув под стул красивые ноги, обтянутые колготками. Луч апрельского солнца падал ей на лицо, заставляя щуриться.
– И когда ты умрёшь? – поинтересовалась Даша, опять начав разглядывать свои ногти, труд над которыми Эля только что завершила.
– Скоро, Дашенька, скоро.
– Ну, это каждый может сказать! Ты день назови.
– Ты думаешь, назвать дату может не каждый?
– Так назови!
– Сегодня, … вашу мать! – дала за Тамару ответ Карина, – все мы подохнем сегодня вечером, потому что в таких спектаклях нельзя участвовать! Нас всех ждёт профессиональная смерть, а для людей творческих это хуже смерти физической. Да, на каждой из нас поставят сегодня крестик как на актрисе. И никто в этом не виноват, кроме нас самих! Сами себе вырыли яму, сами в неё насрали и сами прыгнули. Митрофанович нам только посодействовал.
– Бред, – фыркнула Волненко, – впрочем, не знаю, что будет со всеми вами, а я сегодня как раз начну свою жизнь!
– Это в каком смысле? – не поняла Карина.
– Будто не знаешь, – вздохнула Эля, – она попросит министра, чтобы он ей подписал свою книгу, которая в её сумке сейчас лежит, и будет потом этой порнографией возбуждать семидесятилетних продюсеров.
Все немножко развеселились, не исключая Аньку. Потом она обратилась опять к Карине:
– Что за депрессия? Ну, поганый спектакль! Шекспира вообще мало кто может ставить на должном уровне. Ну, погано выставлен свет. Ну, музыка – дрянь. Ну, сраный министр! Переживём. Ещё и напьёмся!
– Дура! Тебе плевать, под кого ложиться и в чём участвовать, А мне – нет! Я принадлежу к актёрской династии!
Это был уже перебор. Карине прощали многое, но такое спустить было невозможно. Хохот поднялся дружный, безжалостный, оглушительный. Хохотали даже Тамара, Света, Соня и Ася. Волненко каталась по полу. То, что извергалось из её рта, нельзя было назвать смехом. Это был ор во всю здоровенную сучью глотку. Открылась дверь. Вбежала Маринка.
– Вы что, с ума посходили? Что происходит?
Ей объяснили, и она также захохотала. Карина медленно, очень медленно опустила ноги и поднялась. Взглянув на её лицо, все мгновенно смолкли. Анька, вскочив, попятилась, потому что Карина шла на неё со сжатыми кулаками. Шла хорошо, прямо как к Малютину после смерти Тибальда. Но вдруг застыла на месте. Её лицо за одну секунду стало белее простыни, и она как стояла без звука и без движения, так и грохнулась во весь рост, закатив глаза. Все бросились к ней, мешая одна другой. Но вскоре наметился некоторый порядок и смысл. Маринка расстёгивала Карине слишком тугой воротник, Волненко зачем-то приподнимала ей голову, Ася щупала пульс. Остальные молча толпились рядом.
– Это обычный обморок, – проронила Ася, мама которой была врачом, – во время беременности такое бывает. Нашатырь есть?
– Да, есть! – завопила Анька, крепко держа голову Карины, как будто та могла отвалиться, – он в её столике!
Света была к столику ближе всех. В замке торчал ключ. Она его повернула, открыла дверцу, выдвинула один за другим три ящика. Третий был наполнен медикаментами. Света стала перебирать коробочки и флакончики. Вдруг она замерла. У неё в руках была упаковка чудо-таблеток, которые доставал в секретной военной лаборатории за большие деньги её сосед, бывший врач-реаниматолог, Андрей Ильич.
Глава двенадцатая
Карина очнулась. Все перед ней извинились, и Света стала рассказывать про Верону эпохи Раннего Возрождения. Через час принесли костюмы. Сама художница помогла актрисам переодеться. После того, как они в течение следующего часа были загримированы, их позвали на сцену для повторения некоторых проблемных моментов. Директор вместе со своей верной спутницей Вероникой сидел во втором ряду, за спинами режиссёра и хореографа.
– Две последние мизансцены очень сырые, – произнёс он, когда Корней Митрофанович объявил конец репетиции, – та, где парни Дашку подкидывают, потом начинают с ней танцевать, совсем неуклюжая. Как вы думаете, Виктор Эмильевич?
Хореограф пожал плечами.
– Премьера, что вы хотите? Спектакль делается не только автором, постановщиком и актёрами, но и публикой.
– А мне очень понравилось, – промурлыкала Вероника, – афиши – дрянь, да и декорации так себе, а спектакль – супер! Я в первый раз увижу спектакль, который будет лучше афиши. Позавчера у меня было впечатление, что актёры несколько не дотягивают до замысла режиссёра, а вот сегодня всё изменилось волшебным образом!
– Значит, что-то произошло либо с замыслом, либо с нами, либо с тобой, – заметил Кремнёв, – третий вариант, впрочем, отметаю, так как с тобой никогда ничего хорошего не случается.
– Иногда случается, Пашка, – обиделась секретарша, – почаще, чем с твоей стриженой истеричкой! Ольга Сергеевна, дайте ему немножко по голове! Это что за хамство в адрес начальства?
Поднялся всеобщий хохот. Ольга Сергеевна, исполнявшая роль последнего плана, стукнула шутника веером по лбу.
– Андрей Александрович, а мы будем тряпку стелить министру? – спросила Анька директора, когда шум немного улёгся. Директор был удивлён.
– Зачем ему тряпка? Он будет в кресле сидеть.
– Полагаю, что речь идёт о красной ковровой дорожке, – дал разъяснение офицер ФСО, стоявший около сцены, – Нет, это не предусмотрено.
– То есть как? – вознегодовал Никитин, – Андрюшка, ты что, рехнулся? Стели дорожку! Ведь телевидение будет!
– А мой папа считает, что это лишнее, – впервые подала голос против Виктора Сергеевича Карина, – Я с ним советовалась. Ещё он сказал, что можно, на крайняк, Путина повесить в фойе, а стелить дорожку – это холуйство!
Немедленно разгорелся спор. К нему подключились все, включая администраторов, звукорежиссёра и двух отчаянных скандалисток из бухгалтерии. Вероника, сорвавшаяся с резьбы по вине Кремнёва, влезла на сцену. Света сидела в заднем ряду, пытаясь вчитаться в текст, который давно знала наизусть. Вялый перевод Пастернака не нравился ей совсем. Но выбора не было.
Переубедить директора оказалось Никитину не под силу, ибо Карина и Вероника работали сообща. Стоя за спиной Виктора Сергеевича, который брызгал слюной на тему антипатриотических настроений в труппе, они кривлялись, как обезьяны. Тамара в синем атласном платье, пав на колени, пыталась сделать минет финдиректору Букину, который имел большую неосторожность сказать, что деньги надо высасывать. Ольга Сергеевна обратилась к Павлу с вопросом, нет ли у него денег. Кремнёв ответил, что деньги у него есть, но он их отдаст ей так, ибо она – прелесть, а Дашка, Элька и Сонька пускай сосут, ибо они – сучки. Волненко страстно осведомилась, не прелесть ли и она. Ей был дан ответ, что она – даже и не сучка, а сука.
Света вышла в фойе. Дизайнеры украшали его цветами, российскими триколорами и портретами соответствующих персон. Телевизионщики выставляли свет. Скрипачка Вера Салей настраивалась под рояль. Маринка, которая была по образованию пианисткой, но абсолютного слуха, в отличие от Салей, не имела, листала ноты. Они готовили музыкальный номер. Некоторое время около них ошивался заслуженный композитор, который написал музыку для спектакля, но они начали над ним ржать, и он пошёл ябедничать начальству. Обе овчарки болтались без поводков, глядя на людей умными глазами. Сев на диванчик, Света раскрыла книгу. Одна овчарка к ней подошла и ткнулась ей в руку холодным носом.
– Не бойтесь, – сказал, приблизившись, очень статный, с ранней сединой офицер. Света подняла на него глаза.
– Да я не боюсь.
Он присел с ней рядом.
– Скажите, а почему вы работаете уборщицей?
– Для того, чтоб в один прекрасный момент именно такой мужчина, как вы, её об этом спросил! – крикнула Маринка и засмеялась. Света смущённо проговорила:
– Я ничего больше не умею. Стипендия небольшая, а комната стоит дорого.
– Вы снимаете?
– Да, снимаю.
Он, казалось, не знал, о чём ещё спрашивать. И она спросила сама:
– А вы почему работаете в спецслужбах?
– Это наследственная болезнь, – вздохнул офицер.
– Хотите сказать, ваш дед служил в ГПУ?
Офицер кивнул.
– Совершенно точно. А прадед – в царской охранке.
Света с недоумением проводила взглядом трёх монтировщиков, волочивших в зал какие-то декорации. Ей казалось, что их на сцене уже достаточно.
– Вы, я вижу, не очень любите нас? – спросил офицер.
– Это очень сложный вопрос. Скажите, пожалуйста, а большая свита будет с министром?
– Человек тридцать, кроме охраны.
– Тридцать?
– Ну, да. А в зале – сто кресел, плюс ещё несколько на балконах. Немного вы заработаете на этой премьере!
– Да мы на ней абсолютно не заработаем! Семьдесят человек из восьмидесяти пройдут без билетов.
– Друзья и родственники?
– Не только. Ваших коллег будет очень много. Всё руководство ГАИ Восточного округа, человека три из прокуратуры…
Мобильник подал сигнал. Извинившись, Света вскочила и отошла в сторонку.
– Алло!
– Привет, это я, – произнёс Малютин, – слушай, мне очень нужно поговорить с Митрофановичем, а он недоступен. Ты можешь дать ему телефон?
– Что произошло? Ты задерживаешься?
– Да, типа того.
Света побежала обратно в зал. Корней Митрофанович был на сцене. Он отдавал указания монтировщикам, которые устанавливали дополнительные декорации – очень лишние, на взгляд Светы. Завпост Наталья Георгиевна, стоявшая рядом с ним, была, судя по всему, такого же мнения. Остальные сотрудники и артисты что-то перетирали между собой, разбредясь по залу. Директор продолжал спорить с Никитиным, но уже вполголоса, по-приятельски.
Света подошла к Корнею Митрофановичу, вручила ему мобильник.
– Кто? – спросил режиссёр.
– Малютин.
Разговор длился меньше минуты. За этот отрезок времени круглое, с небольшим румянцем лицо Корнея Митрофановича успело не только побагроветь, но и кое-где поверх красноты покрыться синими пятнами. Выронив телефон, режиссёр рванул узел галстука, повалился. Удерживая его, Света и завпост закричали. На помощь бросились осветитель и монтировщики, а потом – и все остальные. Заслуженного деятеля искусств усадили в кресло. Он был в сознании, но оно висело на волоске.