Глава девятая
В десять утра Свету разбудили и отвели в туалет. Затем – на второй этаж, к следователю. Тот, сидя за столом, листал её паспорт. Когда конвоировавший сержант закрыл дверь снаружи, Света села напротив и очень строго сказала:
– Здравствуйте. Я подам на вас в суд по поводу незаконного задержания. Мне вчера не дали возможности позвонить адвокату.
– Не нужен вам адвокат, – поморщился следователь, кладя перед нею паспорт. Выдвинув верхний ящик стола, достал из него её телефон, ключи, зажигалку. Также отдал. Внимательно глядя поверх узеньких очков без оправы, полюбопытствовал:
– К Дмитрию Александровичу Елисееву имеете отношение?
– Разумеется. Прокурор Западного административного округа Дмитрий Александрович Елисеев – мой родной папа.
Морщины на лице следователя сделались ещё глубже, глаза – кислее. Скосив их на монитор старого компьютера с очень шумным системным блоком, он пробежался одной рукой по десятку клавиш, хлопнул по Энтеру и опять поглядел на Свету.
– Светлана Дмитриевна, вы странная! Что ж вам с папой-то не живётся?
– С папой-то?
– Да.
– А вы живёте с родителями?
– Я?
– Вы.
– Мне – сорок шесть лет. У меня – жена и двое детей.
– А мне двадцать один год. У меня – Джульетта, Наполеон и котёнок. У вас ещё ко мне есть вопросы?
Следователь тоскливенько покачал головой.
– Я вам приношу свои извинения за ошибку, из-за которой вы провели здесь ночь. Вопросов к вам нет. Есть просьба.
– Слушаю вас, – произнесла Света, запихивая в карманы четыре вещи, которые ей вернули, – что вы хотите?
– Я очень сильно хочу, чтоб вы переехали.
– Да?
– Ага. Я ведь вам желаю добра. Думаю, вы знаете, почему.
– Догадываюсь.
– Отлично. А вы догадываетесь о том, что ваши соседи вас ненавидят?
Света зевнула.
– Так уж и ненавидят?
– Да, мягко говоря. А знаете, почему?
– Понятия не имею. А это важно?
– Светлана Дмитриевна, вы задали очень странный вопрос. Подумайте и признайте, что он действительно странный.
– Закономерный. Ведь если я никому ничего плохого не делаю, а меня ненавидят, то шли бы они все в жопу! А что ещё я могу сказать?
– Зря вы так.
– Не зря.
– Проблем не боитесь?
– Каких проблем?
– Вроде той, которая возникла вчера. Вас оклеветали, сказав, что вы будто бы причастны к тяжёлому отравлению клофелином двух молодых людей в «Гелендвагене». Представляете?
– Это кто такое сказал?
– Да несколько человек видели из окон, как вас втащили в эту машину и как вы вскоре из неё вышли с бутылкой, которую зашвырнули в контейнер. Как вам всё это нравится?
– Да, история скверная, – согласилась Света, – и самое отвратительное в ней то, что те, кому померещилось моё грубое похищение, не пришли мне на помощь или хотя бы не позвонили в милицию. Они – суки. А молодые люди-то живы?
– Живы. Согласно их показаниям, они знать вас не знают и пальцем не прикасались к вам. Причину недомогания объяснить не могут.
– Не могут?
– Нет.
– Ну, и хорошо. Я могу идти? Или же у вас ещё ко мне дело?
Следователь с ответом не торопился. Он снял очки, как будто желая их протереть, но сразу опять напялил.
– Светлана Дмитриевна!
– Я слушаю вас.
– Вы – девушка умная. Моя дочь гораздо глупее вас, хоть и старше. Мне бы хотелось, чтоб вы меня сейчас поняли. Я с большим уважением отношусь к вашему отцу. И не только я.
– Да шёл бы он на …!
За окнами опять падал снег. Никому не нужный, весенний, быстро и грязно тающий снег. Он застилал город, делая его всё более мерзким. Небо напоминало спившуюся небритую рожу.
– Вы не боитесь, Светочка?
– Не боюсь.
– Вас могут отчислить из МГУ.
– За что?
– За то, что вы дружны с теми, о ком там читают лекции. Какой смысл вам их слушать?
– А вам известно, с кем я дружна?
– Так я с Маргаритой Викторовной общался по разным поводам! Повторяю, вас вполне могут отчислить из МГУ.
– Ну, это вас не касается. Позаботьтесь лучше о том, чтоб меня с работы не выгнали. Я уже целый час как должна там быть.
– Не волнуйтесь. Я позвоню директору театра и объясню, что произошло. Если вас на днях рассчитают, то исключительно по вашей вине, а не по моей.
Спускаясь по лестнице, Света улыбнулась майору, который шёл ей навстречу. Тот козырнул. На улице ждала Юлька. Ей было холодно. Она грела руки дыханием. За её плечами болтался чехол с гитарой.
– Ну, всё, – сказала ей Света, – можем идти. Ведь можем?
– Конечно. Почему нет?
Но зря Юлька хвасталась. Ей идти было трудно. Она хромала. Света с тревожно бьющимся сердцем поддерживала её и видела у неё в глазах звериную боль. Пришлось им зайти в аптеку, чтобы купить сильные таблетки от боли. Юлька их проглотила целую горсть. Лицо её было белым. Когда они в неположенном месте переходили улицу, все машины остановились. Не просигналила ни одна.
– Ты справишься? – усомнилась Света, втаскивая сестру на скользкий бордюр.
– Конечно. Я сконцентрирована.
Прохожие оборачивались. Собачница во дворе схватила ротвейлера за ошейник, мамы пронзительно подозвали к себе детишек. Вчерашний джип продолжал стоять на вчерашнем месте. Как только Света и Юлька с ним поравнялись, из него вышел пражский любовник. Выглядел он неважно. Но всё же лучше, чем Юлька – ей уже нужно было спешить. Света с ним приветливо поздоровалась. Он ударил её в лицо. Она покатилась кубарем. В глазах вспыхнул слепящий розовый свет, подобный закату над лесным озером. Вероятно, на этот свет пора было Юльке. Но он сразу же погас, и Света вскочила.
Тот, кто её ударил, стоял перед задним левым колесом джипа на четвереньках. Юлька его долбила лицом в забрызганный грязью бампер, держа за волосы. Текла кровь. Водитель следил за происходящим, приоткрыв дверь. Он был удивлён. Решив, что на бампере повреждений уже достаточно, Юлька ринулась к наблюдателю, и, схватив его за рукав дублёнки, выволокла наружу. Он попытался её ударить, но был легко впечатан носом в асфальт и избит ногами. Каждый удар давался Юльке с трудом. Она задыхалась. Теперь за происходящим следил сердечный друг Светы, которому удалось кое-как подняться. Он глотал кровь, но вся его куртка спереди в ней была всё равно. Выбившись из сил, Юлька громко крикнула:
– Убирайтесь! Если вы здесь ещё раз появитесь – уничтожу! Ясно?
Оба ответили утвердительно. Через две минуты ни их, ни джипа не было во дворе. И вот только тут Света обнаружила, что за ней следят десятки людей. Вокруг собралась толпа из её соседей, дворников и случайных прохожих. Юлька, не обращая на них внимания, поправляла ремни чехла на своих плечах. Подойдя к ней, Света уткнулась носом в её плечо и тихо заплакала. Юлька также хлюпала носом – впрочем, без слёз. У неё был насморк и ОРВИ.
– Ты должна остаться, – сказала Света, – я не хочу, чтоб ты уходила!
– Тебе так кажется. Все должны находиться на своём месте. Когда тебя опять начнут убивать, я к тебе приду.
– Если так, то пусть меня убивают как можно чаще!
– Это зависит не от меня.
Света провожала её мокрыми глазами – тоненькую, хромающую, ссутулившуюся так, будто бы в чехле была не гитара, а кирпичи. Наконец, она скрылась за углом. Света повернулась и побрела к подъезду. Все перед ней спешно расступались. Неудивительно – ведь она обнималась с трупом.
– Где ты была? – вскричала Тамара. Она стояла в прихожей, застёгивая пальто. Рядом надевал кожаную куртку Кирилл. Котёнок сверкал глазами из комнаты.
– У ментов.
Тамара с Кириллом переглянулись. Потом внимательно посмотрели на лицо Светы.
– Да у тебя под глазом синяк! – ахнула Тамара, – они там что, тебя били?
– Нет. На меня напал хулиган. Ему досталось сильнее.
Больше вопросов не было. Свете также было всё ясно. Она открыла Мюрату банку лосося и налила в мисочку кефира. Мюрат всё равно не вышел, но разбираться с ним было уже некогда. Пожелав ему хорошего дня, сотрудники театра торопливо отправились на работу.
Хоть был густой снегопад, да и гололёд, решили идти пешком. Кирилл каждым шагом отмахивал больше метра. Две его спутницы поспевали за ним с трудом. Света обратила внимание на усталый вид леди Капулетти, как ещё дома заметила некоторую припухлость её веронского рта. Но если и было Свете чуть-чуть обидно, то исключительно за Артура. А больше было смешно.
Кириллу с Тамарой крепко досталось за двухминутное опоздание на репетицию. Неспроста – Корней Митрофанович был взбешён отказом Карины осуществлять задуманный хореографом трюк: падение с высоты более трёх метров на руки парочки далеко не богатырей, Коли Атабекова и Марата Горина. Крики были слышны в фойе, которое Света мыла. Орали, как всегда, все. Судя по раскладу и принадлежности голосов, Карина имела более чем значительный перевес. Завершив работу, Света решила зайти в буфет. Ирина Владимировна – так звали буфетчицу, угостила её котлетой и гречкой. Света начала есть с большим аппетитом, однако вскоре он был испорчен, так как ввалились Анька и Соня.
– Светка, привет! – гаркнула Волненко, – что ты здесь делаешь? Опять жрёшь? Нормально! А кто тебе в рыло дал? Ирина Владимировна, есть суп?
– Да что же вы, сволочи, так орёте-то? – возмутилась буфетчица, оторвав глаза от журнала, – совсем уже разучились по-человечески разговаривать? В зале – ор, в фойе – ор, в костюмерной – ор, в бухгалтерии с утра до ночи уже просто вопли какие-то! Про гримёрки я вообще молчу! Это что, театр или дурдом?
– Дурдом, – рявкнула Волненко, садясь за стол, – Сонечка, возьми мне второе! Две штуки! Светка, откуда синяк под глазом? Что там ещё, компот? Возьми два компота.
– Вас опять выгнали с репетиции? – поинтересовалась Света.
– Ну, да, Кремнёв там опять погнал насчёт эротизма в сцене с монахом, и меня выпроводили, чтоб я не тушила этот пожар бензином! Сонька же отпросилась сменить прокладку, а заодно сообщить мне, что у Янушевского на неё стоял, когда они танцевали.
– Сука, заткнись! – разозлилась Соня, взяв у Ирины Владимировны поднос со вторыми блюдами и компотом, – зачем ты это сказала?
Волненко ела с дурашливым нарочитым чавканьем, Соня – с лютым презрением к сотрапезнице. Ирина Владимировна продолжала листать журнал. Света пила чай.
– Как там Рита? – вновь обратилась к ней Анька.
– Да ничего.
– Чем её там колют? Аминазинчиком?
Света мысленно поклялась, что убьёт Тамару.
– А она что, в психушке? – снова оторвалась буфетчица от журнала.
– А вы не знаете? – чуть не захлебнулась восторгом Анька, – об этом ведь сообщили по НТВ! А по интернету с подачи «Эха Москвы» ходит информация, что любовницу Хордаковского привезли в психушку всю в синяках!
– В синяках? Откуда?
– Из Генеральной прокуратуры! Тьфу, нет… из этого самого… Следственного отдела! Светка, а ты там тоже была?
Света, не ответив, мысленно извинилась перед Тамарой.
– А я всегда говорила, что эта Риточка – долбанутая на всю голову, – продолжала Анька, давясь котлетой, – Сонька, скажи! Я ведь говорила? И это правильно, что её поместили в дурку! Да, ей там – самое место.
– Сука, заткнись! – отозвалась Соня, косо взглянув на Свету, – зачем ты так говоришь?
– Так по НТВ объявили, что у него есть любовница? – удивилась буфетчица, – они что, совсем обалдели? Он ведь женат!
Волненко расхохоталась.
– Ой, не могу! Да кому же это мешало когда-нибудь, Ирина Владимировна?
Но эта подлая реплика обошлась ей дорого, потому что она от переусердия подавилась и долго кашляла. Из неё вылетали куски котлеты и гречка. Света, поднявшись, с очень большим удовольствием звезданула ей по спине ладонью, да притом так, что жертва своего собственного обжорства и хамства размазалась по столу. Это помогло.
– Карина, должно быть, умничает? – поинтересовалась Света, опять садясь.
– Это мягко сказано, – прохрипела Волненко, – Карина ссыт кипятком и мечет икру. Сколько ж в ней дерьма! Больше, чем во мне. Существенно больше.
– Светка, а ты её навещаешь? – спросила Соня. Света кивнула.
– Я и сегодня поеду к ней.
– Можно, я с тобой?
Волненко опять разразилась хохотом, на сей раз старательно проглотив всё то, чем был набит её рот. Потом заорала:
– Сонька! Ты что, больная? Зачем тебе это надо? Толку-то от неё?
– Нельзя во всём искать толк, – произнесла Соня, краснея, – я тут недавно встретила одного попа…
– Какого попа? Ты ведь протестантка!
– Да, я была протестанткой. И я осталась ею по убеждениям. Но недавно на улице ко мне подошёл православный поп, спросил, как меня зовут, и сказал: «Не иди по железному мосту, иди по бумажному! »
– Поп?
– Да, поп.
– А он тебя потом трахнул?
– Дура! Свинья!
Анька бы в долгу не осталась, но тут пришёл Коля Атабеков. Он сообщил Волненке с Козловой, что их зовут, и лучше им поспешить, так как репетиция не заладилась.
Света почти до пяти часов ожидала Соню в фойе, читая Шекспира. Соня вышла заплаканная, одна.
– В чём дело? – спросила Света, встав ей навстречу.
– Всё хорошо, – прозвучал ответ, – я скоро повешусь и обрету Царствие Небесное, потому что все круги ада мной уже пройдены! Едем к Рите.
– А репетиция-то закончилась?
– Нет, конечно. Но когда я попросила меня отпустить по важному делу, мне проорали, что я могу идти на …, а на обратном пути провалиться в задницу! Едем.
Погода была в точности как утром, то есть прескверная. И в метро, и в трамвае пришлось стоять. Соня всю дорогу молчала и отвечала грустными жестами, когда Света пыталась её утешить. Затем и у самой Светы сильно испортилось настроение, потому что и в магазин по пути зашли и, вообще, съездили зря. Риту из палаты не вывели, передачу в виде конфет, сигарет и фруктов не приняли. Игорь Карлович оказался занят. Когда спускались в метро, чтоб ехать обратно, Соня спросила:
– Можно у тебя переночевать?
– Ты тоже поссорилась со своим?
– Мне просто не хочется приезжать сегодня домой.
– Может быть, в кафе посидим?
– Нет, я хочу спать. Я очень устала.
Но дома Соня вместо того, чтоб лечь спать, начала реветь. Света и Мюрат никак не могли её успокоить, хотя последний очень старался. От водки Соня решительно отказалась. Она кричала, что проклята, и просила её убить.
– Зачем ты со мной поехала? – раздражённо спросила Света, борясь с желанием удовлетворить её просьбу или, как минимум, уйти в комнату и заняться там своими делами, оставив гостью с её потоками слёз на кухне. Соня утёрла ладонью нос.
– Я ведь объяснила: надо идти по бумажному мосту, а не по железному!
– Поясни, пожалуйста, свою мысль.
– Да что непонятного?
Оказалось, что Свете действительно не понятно в этой истории ничего, Мюрату – тем более. Выпив кружку воды, Соня закурила и объяснила:
– Железный мост – умение притворяться, врать, перегрызать глотки и делать подлости. А бумажный мост – благородство, честность, великодушие, бескорыстие. В глазах мира первое – это то, с чем не пропадёшь, а второе – то, с чем каши не сваришь. Да, щедрость – глупость, да, любовь – блажь, да, умение прощать – слабость. Но в глазах Бога первое – отвратительно, а второе – великолепно! Потому рухнет железный мост, а бумажный будет стоять и приведёт к Богу.
– Что ж ты расплакалась? – удивилась Света, – тебе всё ясно. Иди правильным путём и радуйся жизни!
– Но этот путь не даёт ни малейшей радости, потому что он не ведёт к успеху! А мне успех очень нужен, я ведь актриса! Зачем мне Бог дал талант, зачем дал амбиции? Для того, чтобы я их весело растоптала? Но не могу я так поступить, потому что они сильнее меня, сильнее!
– Поэтому тебе кажется, что ты проклята?
– Да, да, да! Иисус велел следовать за Ним, но где мне взять силы? Он ведь не дал мне их! Я уже измучилась! Я сломалась!
– Да ты сама себя мучаешь, – возразила Света, ставя на плиту чайник и зажигая газ, – могла бы, по крайней мере, не жрать дерьмо такой большой ложкой.
Соня задумалась. Слёзы из её глаз уже не текли. Раздавливая окурок, она сказала:
– Я как-то слышала проповедь про геенну огненную. Основная мысль этой проповеди заключалась в том, что любой попавший в геенну огненную имеет возможность её покинуть, но не имеет желания.
– Да что за чушь? Кто же не захочет уйти из ада?
– А ты представь человека, который спился, довёл себя до помоешного, свинячьего состояния и лежит, подыхает в своём дерьме! Ему надо просто перестать пить, чтоб снова почувствовать радость жизни и её смысл! Но ведь он не хочет. Ты понимаешь, Светка? Не хочет!
– Лучше сказать, не может. Это зависимость.
– Но зависимость вызывает любая мерзость! И у меня зависимость! Дальше что?
И Соня опять заплакала. Пока Света подыскивала ещё какие-нибудь слова для неё, Мюрат вдруг навострил ушки. Заметив это, Света велела гостье притихнуть и затаила дыхание. Соня с ужасом подняла на неё глаза. Увидела знак молчать. Была уже почти полночь.
– Кто-то стоит за дверью, – сказала Света, понаблюдав за Мюратом. Тот замер посреди кухни, встопорщив шерсть. Жалобно взглянув на него, а затем – на Свету, стоявшую у плиты, Соня покачнулась на стуле.
– За дверью? Кто?
– Кажется, она.
– Она? Кто – она?
Раздался звонок.
– Не хочешь открыть? – предложила Света. Голова Сони отчаянно замоталась.
– Не открывай! Зачем открывать?
– Она не уйдёт, пока не откроем.
Они вдвоём приблизились к двери. Мюрат, который иногда действовал очень быстро и незаметно, уже стоял около неё. Соня посмотрела в глазок и съёжилась так, будто ей за шиворот бросили паука. Пока она бормотала слова какой-то молитвы, Света открыла дверь.
На лестнице не было никого. К чёрному окошку между пролётами прилепил свою жёлтую шторку месяц. Он вёл себя, как Ромео у Капулетти, а потому все ручки дверей и лестничные перила отсвечивали лишь лампочку. Ломать пьесу было безнравственно. Закрыв дверь, Света поглядела на Соню.
– Кого ты видела?
– Женщину! И она, по-моему, ещё здесь! Она не ушла…
Мюрат побежал обратно на кухню. Света и Соня последовали за ним.
– Я думаю, надо выпить, – сказала первая.
– Да, давай! У тебя есть водка?
Водка не могла справиться со своей задачей до поздней ночи. Лишь во втором часу Соня улыбнулась, слушая, как её собутыльница наизусть читает Шекспира.
– Дура ты, дура! Ровнее можешь читать?
– Что значит ровнее?
– Под метроном. Читай сперва тихо, а то собьёшься.
И Соня стала отстукивать пальцем по столу ритм. Света сразу сбилась.
– Это какая-то ерунда! Так люди не разговаривают.
– Шекспир читается только под метроном и никак иначе.
– Да почему?
– Потому, что он – вне любых эмоциональных рамок. Если его подгонять под свои эмоции, выйдет жалко, нелепо, пошло. Не донесёшь. Читай его только под метроном.
– Откуда ты это знаешь?
– Глупый вопрос. Не спорь с профессионалом. Тебе сказать, кто из педагогов со мной работал? Писарев, Райкин, Покровская и Брусникина. Курс вёл Рома Козак. Читаем!
И Соня вновь начала отстукивать. Света стала читать, сбиваясь всё реже. Вскоре её это захватило. Когда опять раздался звонок и трезвый Мюрат вскочил, ни та, ни другая с ритма не сбились. Плевать им было на приход той, чей образ они старательно воплощали.
Глава десятая
– Светка, вставай! Риткину машину сожгли!
Это было сильно – не только по содержанию, но и по исполнению. Это даже не уступало тому, что леди Монтекки творила на репетициях. Света выпила ночью много, спала недолго, но она вмиг открыла глаза, увидела дневной свет, вскочила, проснулась. Все эти действия уместились в одну секунду. Неистовство за стеной, где были Мюрат и Соня, росло. Света побежала к окну – единственному вменяемому источнику информации. Стул, задетый ею, упал. Котёнок сидел со вздыбленной шерстью на подоконнике. Да, он был уже здесь. Его передислокация из одной комнаты в другую осуществилась вне рамок времени.
День был солнечный. Норовистой лошадки Наполеона, точно, уже не существовало. Прохожие останавливались взглянуть на её обугленные останки, но не задерживались, шли дальше. Стояли лишь два милиционера.
– Кто это сделал? – крикнула Света, открыв окно. Милиционеры взглянули на неё хмуро, даром что она высунулась по пояс в одном белье. Потом, правда, улыбнулись. Один спросил:
– Это была ваша машина?
– Нет, не моя! Подруги.
– А где подруга сейчас?
– В сумасшедшем доме… в больнице!
– Ну, пусть она заявление пишет, когда ей вправят мозги.
– Разве их поймают?
– Это уж вы у врачей спросите.
– Нет, я про тех, кто поджёг машину!
– Всё может быть. Сейчас дознаватель сюда приедет.
Света закрыла окно и пошла к дивану, сжимая виски ладонями. Она думала не про лошадь, а про коня, что, в сущности, было одним и тем же. Сев на диван, она зарыдала. Леди Монтекки, решив перед репетицией не сажать своё горло длительным воем, немедленно оказалась рядом и обняла её.
– Светочка, не плачь! Это железяка, а не животное! Ничего, Риточка себе получше машину купит!
Мюрат спрыгнул с подоконника и толкнул Свету лапкой: да, мол, животное – это я! Трясущимися руками она схватила его и прижала мордочкой к своему лицу, мокрому от слёз. Котёнок лизнул её и мяукнул. Сотовый заиграл. Света машинально вышла на связь.
– Алло!
– Здравствуй, Светочка, – нарочито строго сказала мама, – как у тебя дела?
– Нормально. А что?
– Ты мне ничего не хочешь сказать?
– По поводу?
– Ну, по поводу сегодняшнего числа.
Света опустила котёнка на пол.
– Сегодняшнего числа?
– Да. А ты что там, плачешь?
– Ой, мамочка! С Днём рождения!
Голос Светы пресёкся. Слёзы затекали ей в рот. Выключив мобильник, в котором загрохотала буря упрёков, она вскочила и побежала в ванную, потому что ей не нужны были ни объятья Сони, ни обезьяньи штуки Мюрата. Ей нужно было побыть одной. Хоть десять минут.
Завтрак проходил в тяжёлом молчании. А о чём можно говорить под второпях сваренную овсянку и кофе без молока, которого не было? Соня тихо вздыхала. Мюрат подпрыгивал, звонко приземляясь на когти. Ещё бы, он получил единственную сосиску! Когда его оставили одного в квартире, он вновь взобрался на подоконник, чтоб проводить двух подруг задумчивым взглядом.
После работы Света час поприсутствовала на репетиции. Ей понравилось, как Тибальд прикончил Меркуцио. Эта сцена, впрочем, и не могла не быть убедительной, потому что два исполнителя – Янушевский и Атабеков, с первого дня своего знакомства мечтали убить друг друга. Но остальные работали вполноги, особенно Соня, всё-таки переутомившая свою глотку перед открытым окном. Также отличились Артур в роли Бальтазара и Марат Горин в роли Бенволио. Их обоих ещё до прихода Светы чем-то взбесили Анька с Тамарой, но ни один нюанс этого конфликта при Свете не был озвучен. Устав орать на халтурщиков, а Волненко назвав свиньёй, Корней Митрофанович объявил перерыв. Сразу после этого Света, не без труда уклонившись от кофепития с девочками, опять поехала к Рите. Она решила добиться встречи с Игорем Карловичем. Однако, ей вместо этого разрешили встретиться с самой Ритой, сказав, что той стало лучше.
Комната для свиданий была уютно обставлена. В ней имелось даже и пианино «Лирика», явно найденное в руинах психопатической музыкальной школы после бомбёжки и перееханное бульдозером. Сыграв «К Элизе», Света расположилась на небольшом кожаном диванчике и ждала минут десять, прежде чем дверь открылась и вошла Рита. Она, действительно, выглядела неплохо. По крайней мере, ссадин и синяков на её лице слегка поубавилось.
– Как дела? – прошептала Света, вскочив и обняв её.
– Ничего. Как ты? Откуда фингал?
– Сейчас расскажу!
Крепко держась за руки, будто их могли разлучить в любое мгновение, они сели. И Света всё рассказала. Рита её ни разу не перебила, ни разу не отвела спокойного взгляда от её глаз, в которых блестели слёзы. Потом сказала, слабо поцеловав её в рот:
– Не переживай. Если бы угнали, было бы хуже. С вином просто шоколадно всё получилось!
– Почему хуже было бы? Почему?
– Потому, что смерть – лучше рабства. Смерть – это естественное событие, а вот рабство я бы не назвала естественным состоянием.
– Из смерти выхода нет, а из рабства – есть!
Рита улыбнулась.
– «Гестапо перекрыло все выходы, но Штирлиц ушёл через вход». «Для тех, кто попадает в Бастилию, не существует никаких «потом»!»
– Но ведь её смерть была неестественной!
– Почему? Машины ведь от болезней не умирают.
Света вздохнула.
– Ну, хорошо. А Юлька? Как тебе Юлька?
– Это вопрос, – нахмурила брови Рита, – знаешь, я не могу ответить на него прямо.
– Ну хорошо, ответь криво! Главное, объясни мне хоть что-нибудь!
– Как бы объяснить? Такое бывает. Ты сигарет мне не привезла?
У Светы глаза полезли на лоб.
– Что значит – бывает? У тебя всё в порядке с башкой? Сколько тебе галоперидола сегодня вкатили в жопу?
– Немного. Ну, как тебе объяснить? Попробую так. После смерти бабушки я увидела сон: она лежит мёртвая, а мы, родственники, сидим за столом, её поминаем. Вдруг она поднимается и глядит на нас мёртвыми глазами! Я испугалась, а тётя мне говорит: «Такое бывает!»
– Это не объяснение, твою мать!
– Согласна. Но иногда лучше жить с загадкой, чем с её разъяснением. Полагаю, что это – тот самый случай. Как там Мюрат?
– Мюрат как раз ничего, – проронила Света, задумавшись над словами Риты. Потом спросила:
– Чем сейчас тебя колют?
– Уже ничем особо не колют. Почти. В основном, обследуют.
– Когда выпишут?
– Да на днях! Потом я слетаю на три недели в Париж. Ты, может, со мной?
– Как – в Париж? Зачем?
– Вот странный вопрос! Он очень подходит к слову «Москва», а к слову «Париж» совсем не подходит. Я просто лечу в Париж. И этим всё сказано. Понимаешь?
– Нет. Но я тебе верю.
– Ты сигарет привезла? – ещё раз спросила Рита, заглядывая в пакет, принесённый Светой. Это была та самая передача, которую накануне не приняли – виноград, кондитерские изделия, хурма, груши и сигареты.
– Да, целый блок.
– Отлично! Джульетта больше не приходила?
– Сегодня ночью звонила в дверь, но я её не пустила. Я была с Сонькой.
– С Козловой?
– Да.
– Она не обосралась?
– Как ни странно, нет. Наверное, постеснялась Мюрата. Он вёл себя очень храбро.
– Он – дурачок, – улыбнулась Рита, – но это его нисколько не портит. Есть у него и более существенный недостаток.
– Какой?
– Готовность брать на себя ответственность. Абсолютно за всё. Премьера когда?
– Четвёртого ноль четвёртого. Представляешь, министр культуры будет!
– У вас? На этой самой премьере?
– Да.
Рита усмехнулась.
– Это мне нравится! Сам министр того, что здесь теперь называют словом «культура»? И что ему от вас надо?
– Хочет увидеть, на что идут бюджетные деньги.
– Это мне нравится, – повторила Рита и глубоко задумалась. Света стала рассказывать ей о своей учёбе. Потом они отправились покурить на лестницу. Там простились, поскольку им объявили, что время для посещений уже закончилось.
Ни автобуса, ни трамвая Света решила не ждать. Она быстро шла по вечерним улицам. Под её ногами хрустел снежок. Фонари и звёзды мерцали в её глазах загадочно, страшно. Она про себя читала стихотворение Риты:
Я иду сквозь морозную, звёздную ночь,
И под хруст серебристого крошева
Горько думаю: «Хоть я и чёртова дочь,
Ни черта во мне нету хорошего!»
А в метро на память пришли другие стихи, про подземных гномов.