Глава двенадцатая
Они шептались, сидя на перевёрнутом гробе. Матвей сказал, что продавец Игоря, сходив с ним, с Матвеем, в кафе, там проговорился, у кого Игорь берёт наждачку, и он, Матвей, пришёл скупить её всю. Юлька рассказала про туалет в Коломне, про Соньку с её подругами, про Лоховскую и про Мишку с его гробами.
– Вот это да! – произнёс Матвей, достав сигареты, – вот это встреча! Слушай, а почему ты плакала?
– Да нога разболелась после гробов. Пятнадцать часов вверх-вниз их таскала по этой лестнице! Они – мокрые, неподъёмные.
– Да, с ногой у тебя, конечно, беда какая-то.
Помолчали. Матвей закуривал.
– Как Маринка в больнице-то оказалась? – спросила Юлька, всосав через хлюпающий нос дым.
– У неё началась депрессия с осложнениями. Дали направление к психиатру. Тот порекомендовал госпитализацию.
– Ты к ней ездил?
– К ней не пускают. Но передачу отвёз.
У наружной двери было далеко не так жарко, как на втором этаже. Поглядев на Юльку, Матвей увидел, что губы у неё синие.
– Ты пошла бы, оделась!
– Свой полушубок мне дай. Под ним у тебя – два свитера.
Матвей дал. Полушубок, который был ему чуть повыше колен, Юльке оказался пониже. Она мгновенно согрелась в нём. Ей очень понравилось, как он пахнет. Но это не был запах Матвея. Это был запах овечьей шерсти.
– Так что, продаст мне Мишка наждачку? – спросил Матвей. Юлька разозлилась.
– Вот уж не знаю! Да и плевать мне на это. Правда, плевать! Ты лучше подумай, как нам быть дальше.
– Ладно, – сказал Матвей и стал думать. Через минуту спросил:
– Сколько, интересно, гробов влезает в машину?
– В машину? Тридцать четыре.
– А тридцать шесть нельзя всунуть?
– Думаю, можно. Только зачем?
– Их в морг возят?
– В морг. Он, кажется, где-то на Профсоюзной.
– А Генка – что, идиот?
– Вроде, нет. А что?
– Да, так. Ничего.
– Нет, говори! Что?
– Твою мать! Накладная выписывается на тридцать четыре гроба. В машину грузится тридцать шесть. Ну, или, например, сорок. Гаишники при проверке едва ли будут их пересчитывать, ты сама понимаешь! За тридцать четыре гроба директор морга платит Мишкиному начальнику, как обычно, по документам. За остальные – Мишке и Генке, но, разумеется, подешевле процентов на двадцать пять. Таким образом и ему получается хорошо, и им охренительно. А тебе – процент за идею.
– Так ты об этом думал всё это время? – оторопела Юлька. Матвей кивнул.
– Классная мысль, правда?
– Иди ты в жопу! – вскричала Юлька, поднявшись. Сняв с себя полушубок, она швырнула его Матвею, – ты просто тварь какая-то! Идиот, а не человек! Пошёл вон отсюда!
– Ладно, пойду.
Сказав так, Матвей погасил окурок и встал. Начал надевать полушубок. Юлька заплакала.
– Что ты плачешь, дура? – вспылил Матвей, – тебе в любом случае нужны деньги! Я их нашёл! Какие ко мне претензии?
– Никаких, – ответила Юлька, не прекращая реветь, – я просто устала. Матвей, я очень устала! Всю ночь таскала эти гробы. Извини, пожалуйста.
– Хорошо. Иди, отдыхай. Потом позвони мне. Завтра я, кстати, буду целый день дома. Менты просили завтра не выставляться. Сказали, мэр будет проезжать по Большой Семёновской.
Оглядевшись по сторонам, Матвей вынул из кармана коротенький карандаш, поднял валявшийся на полу обрывок чайной коробки и написал на нём телефон. Утирая нос, Юлька запихнула клочок под бинт на больной ноге. Потом обняла Матвея, крепко прижавшись к его груди.
– Спасибо! Пока.
Он провёл рукой по её спине. Почувствовав под футболкой, насколько она худая и как ей холодно, сказал:
– Ужас! Беги, что-нибудь надень.
Закрыв за Матвеем дверь, Юлька поднялась на второй этаж. Сонька с Мишкой спали. Хотела Юлька втиснуться между ними, но её взгляд упал на гитару. Она взяла её, перешла в рабочую комнату и уселась на подоконнике, свесив ноги. Она играла четыре часа подряд, заглушая боль. И боль отступала. Юльке было неловко из-за того, что она окрысилась на Матвея. Он ведь не виноват, думала она, что его характер сформировался в нынешнюю эпоху, когда практически всё продаётся и покупается. Но он при этом не оставляет Маринку с её проблемами и психозами.
От последней мысли Юльке стало ужасно. Её саму никогда никто не любил как женщину, хоть она была хороша собой, не в пример Маринке, и во всех смыслах более развита. Никогда. Никто. Гитара стонала блюз. Форточка была приоткрыта. Люди, шагавшие мимо особняка, поднимали головы.
За обедом, который происходил поздним вечером, Сонька не отрывала от Юльки глаз. Наконец, спросила:
– Что у тебя с лицом?
– А что у меня с лицом?
– У моей столетней прабабки такое было, когда она траванулась газом, высунулась в окно подышать да вывалилась с десятого этажа прямо под колёса автобуса.
– А потом пьяный врач забыл в ней пинцет и сказал: «Фигня, ещё поживёт!» – предположил Мишка.
– Устала я, – объяснила Юлька. С трудом доев макароны с жареной колбасой, она поднялась, дошла до стола, и, вытянувшись на нём, сложила на груди руки, как отпеваемая. Ей необходимо было сосредоточиться. Но она увязла в воспоминаниях, словно лошадь в степной грязи – по самые стремена.
Она – вновь на мраморной лестнице, по которой так звонко цокают каблучки. Её каблучки. Она идёт по ней вниз – совсем ещё юная, при погонах, в синем мундире. Сотни людей встречают её улыбками, что-то ей говорят. Она отвечает. А вот опять шестьдесят восьмая, с её длиннющими коридорами и орущим медперсоналом. А вот уже другая больница. В ней медработники не орут, но иногда бьют, пристегнув к кровати ремнями. А вот – барак…
– Сыграй что-нибудь, – попросила Сонька. Она пила с Мишкой кофе.
– Нет, не могу. У меня нога ужасно болит.
– Ну, тогда лежи. Действительно, у тебя снизу на бинте что-то проступило. Может, мне в аптеку сходить за антибиотиками?
– Не нужно. Такое уже бывало. Откуда здесь можно позвонить?
– Да из ателье, – сказал Мишка.
– А где оно?
– Справа, через дом, за детской площадкой.
Была уж ночь. Кончив трапезу, Мишка с Сонькой укрыли Юльку старенькой телогрейкой и начали играть в карты. А лошадь всё продолжала месить копытами грязь, пока, наконец, не выбралась на утоптанную дорогу. Бледное лицо Юльки вмиг зарумянилось. Сказать лучше, оно покрылось красными пятнами.
– Сонька!
– Да?
– Ты можешь орать немножко потише? Я буду спать.
– Тебе ничего не нужно?
– Нет.
– Хорошо.
И Юлька уснула. На другой день она встала первой. Было десять утра. Поспешно одевшись, она разбудила Мишку, чтоб он закрыл за ней дверь, спустилась с ним вниз, и, прополоскав рот, отправилась в ателье. Ногу ей пришлось приволакивать, чтобы не содрогаться от боли при каждом шаге. Светило солнышко. Ателье, действительно, было рядом. Тётка, листавшая за столом глянцевый журнал, сразу поняла, что тощая хромоножка с ввалившимися глазами явилась не для того, чтоб сделать заказ.
– Вам что?
– Можно позвонить?
Телефон стоял на столе. Но тётка, ещё раз пройдясь по Юльке рашпильным взглядом, сухо ответила:
– Таксофон – на улице.
И опять уткнулась в журнал.
– Я – из гробовой, – промямлила Юлька, хлюпая носом, – с Мишей работаю.
– А! Звоните.
Одной рукой опираясь о край стола, Юлька дотянулась до телефона, подняла трубку. И – положила её на место. Она вдруг с ужасом вспомнила, что обрывок бумаги с номером – под бинтом на больной ноге. Пришлось ей сесть в кресло и снять ботинки, брюки, колготки. Приёмщица наблюдала за нею молча. И без эмоций. Видимо, с Мишкой кто только не работал. Достав бумажку, Юлька оделась, вновь подошла к столу и набрала номер. Матвей взял трубку не сразу.
– Да, – сказал он.
– Привет. Это я.
– Ты где?
– В ателье. Ну, здесь, на Ухтомской.
– Знаю. Ты хочешь встретиться?
– Да, есть план.
– Хорошо. Я буду около гробовой часа через полтора.
– Угу.
Поблагодарив тётку, Юлька вышла на улицу. Небо стало ещё яснее. Мороз был градусов пять. Увидев детей, резвившихся на площадке, Юлька заплакала. Дети взглянули на неё с удивлением. Мамы подошли ближе к ним. Пришлось ускорить шаги. Это было больно, но того стоило.
Не успела Юлька выйти на тротуар, как к ней подрулил с Ухтомской синий «УАЗик». Правая дверь его распахнулась. На асфальт спрыгнул сержант с монгольским лицом.
– Ваши документы, – пробубнил он, обращаясь к Юльке. Та растерялась. Слёзы из её глаз продолжали течь.
– Я дома оставила документы!
– Тогда поедете с нами. В машину, быстренько!
И сержант схватил Юльку за руку выше локтя. Одной секунды Юльке хватило, чтоб оценить ситуацию. Если бы её опознали, к ней подошли бы вдвоём. Она – особо опасная. Но водитель остался в автомобиле. Значит – лучше не дёргаться, лучше как-нибудь отбрехаться.
– Я только что из инфекционки сбежала, – сказала Юлька. Почти насквозь прокусив язык, она хорошенько кашлянула и плюнула на снег кровью.
– Ничего страшного, я с тобой целоваться не собираюсь!
Крыть было нечем. И драться было бессмысленно, потому что водитель, как и сержант, имел при себе оружие. Грубо подтащив Юльку к задней дверце «УАЗика», на которой была решётка, милиционер её отпер.
– Что вам от меня нужно? – вскричала Юлька. Сержант ответа не дал. Втолкнув Юльку в камеру на колёсах, он запер дверцу, после чего вернулся в кабину. «УАЗик» тронулся. Набирая скорость, поехал мимо детской площадки к Госпитальному валу.
Юлька оказалась в заднем отсеке «УАЗика» не одна. На узкой скамейке сидела темноволосая женщина – чуть постарше её, повыше и покрасивее. Одета она была хорошо, но что-то в ней всё-таки выдавало провинциалку. Сев с нею рядом, Юлька стиснула кулаки и заскрежетала зубами. Слёзы не останавливались.
– Да хватит тебе реветь, – сказала ей женщина с украинским акцентиком, – не убьют. Максимум – отдрючат.
Юлька молчала. По Госпитальному валу «УАЗик» двинулся в сторону Соколиной горы.
– Из их разговора я поняла, что где-то неподалёку произошло ограбление, – продолжала соседка Юльки.
– И что?
– Я так понимаю, у них приметы есть. Смотри, мы обе – брюнетки и обе тощие.
Юлька крепко задумалась. Если у неё возьмут отпечатки пальцев, то это будет конец. Нельзя было этого допустить.
– Как тебя зовут? – спросила она соседку.
– Елизавета.
– Ты с Украины?
– Да, но я – русская.
– Чем ты здесь занимаешься?
– В магазине работаю. Отпахала смену, иду домой, и вдруг – эти сволочи! Прицепились, что регистрации нету.
– Ясно.
«УАЗик» был тихоходен, но, поскольку водитель правила игнорировал, до Восьмой Соколиной доехали весьма скоро. Дольше петляли по закоулкам дворов. Прямая дорога была раскопана по причине ремонта подземных коммуникаций. Увидев здание райотдела, перед которым «УАЗик» затормозил, Юлька поняла, что именно здесь Матвей беседовал с Мальцевым. Открыв дверцу, сержант велел двум узницам выйти. Их повели на второй этаж, причём Юльку два милиционера тащили под руки, так как было понятно, что она не способна одолеть лестницу.
– На хрен вы её взяли? – спросила женщина-лейтенант, курившая возле дежурной части. Сержант с монгольским лицом стал что-то ей объяснять, но Юлька была уже на втором пролёте и ничего не услышала.
Перед дверью с табличкой «Следователь» стояли четыре стула. Приказав Юльке и её новой знакомой сидеть и ждать, милиционеры ушли на первый этаж. За дверью с табличкой слышались голоса, мужские и женские.
– Твою мать! Допрашивать будут, – сказала Лиза, достав из сумочки сигареты и закурив, – а может быть, и обыскивать, если пьяные. Как мне это всё надоело!
Юлька молчала. Она пыталась что-то придумать.
– Что у тебя с ногой? – поинтересовалась Лиза.
– Долго рассказывать.
– Расскажи, я – врач.
Юлька удивилась.
– Ты врач?
– Если честно, бывший. Плюнь в рожу тем, кто будет тебе втирать, что бывших врачей, дескать, не бывает. Я уже шестой год не работаю по специальности. Но, насколько я понимаю, у тебя нет возможности обратиться к практикующему специалисту.
– А ты хирург?
– Нет, эндокринолог. Но я работала в хирургическом отделении, если что.
– Мне нужен хирург, – заявила Юлька, – но только не для того, чтоб меня лечить.
– Тогда для чего?
– Чтоб изменить уши. У меня уши слишком прижатые. Я хочу, чтобы они были оттопыренные.
– Тебе психиатр нужен, а не хирург, – заметила доктор Лиза, гася окурок о стул. Юлька промолчала. Потом спросила:
– Так значит, ты – с Украины?
– Да.
– Из какого города?
– Из Житомирской области.
– Из деревни?
– Да, из деревни.
Юлька заговорила быстрее, слыша по интонациям голосов за дверью, что допрос близится к завершению:
– Слушай, вот я недавно читала «Вия». Книга – потрясная! Сдохнуть можно! Но в предисловии Гоголь пишет, что это, дескать, предание. Ты его когда-нибудь слышала?
– Да, конечно. Гоголь его красиво пересказал, нисколько не изменив. Это очень старая сказка.
– Ужасно жаль, что Гоголь не написал, как панночка выглядела! – с досадой вскричала Юлька, – ресницы – длинные, ножки – полные, и на этом конкретика прекращается. Так обидно! Мне бы очень хотелось быть на неё похожей.
– Знаешь, едва ли она была лопоухая, – равнодушно пожала плечами Лиза, – по крайней мере, я ничего об этом не слышала. Говорят, что у неё были ярко-рыжие волосы и большая родинка на щеке. Так гласит предание.
Дверь открылась. Вышли две девушки с тёмными волосами – крайне смущённые, но довольные тем, что вышли. Одеты были они серо и неряшливо, как подъездные поломойщицы. Таковыми, видимо, и являлись. Проводив их глазами до самой лестницы, Юлька с Лизой встали. Одновременно вздохнув, вошли в кабинет.
За столом с тремя телефонами деловито сидел мужчина лет сорока – в приличном костюме, но с неприличным лицом. Это был, как поняла Юлька, следователь районного отделения. Во вращающемся кожаном кресле сидел старлей. От обоих пахло. Оба курили.
– Ну что, гражданочки, по какой причине без документов шляемся? – пробубнил старлей, взглянув сначала на Юльку, потом на Лизу, – здесь вам что – столица или проходной двор?
– Я выписку из инфекционной больницы и паспорт дома оставила, – произнесла Юлька, – имею право.
Лиза молчала.
– Имеешь полное право, – скучно и предсказуемо согласился старлей, поглядев на следователя, – а дом-то у тебя есть?
– Да, я живу в Люберцах. И всю жизнь я там прожила.
Объявив себя Мариной Лазуткиной, Юлька продиктовала дату её рождения, затем – адрес. Следователь, взяв ручку, всё записал. Потом он связался с кем-то по телефону и велел выяснить, прописана ли такая-то по такому-то адресу. А когда он положил трубку, старлей сказал, погасив окурок:
– Ну, раздевайтесь, мадам Лазуткина! Поглядим, куда вы засунули бриллиантовое колье, которое час назад украли из ювелирного магазина на Щербаковской.
– У неё – жар! – воскликнула доктор Лиза, – и она на ногу наступать не может! Вы что, с ума сошли? Она бы от магазина не отбежала дальше, чем на три шага!
– Организованная преступная группировка, – хмыкнул старлей, опять поглядев на следователя, – отлично! Под Новый год будет премия!
Ничего у него не вышло. Как только Юлька стянула с правой ноги ботинок, по кабинету расползся удушливый запах гноя. Увидев, какой эффект им произведён, Юлька прокусила язык насквозь и начала кашлять. Весь кабинет был заплёван кровью.
– Туберкулез! Открытая форма! – весело крикнула доктор Лиза, – я вас предупреждала! А вы не слушали.
Тут как раз сообщили, что Марина Лазуткина по такому-то адресу проживает. Юлька была пинком отправлена в коридор. За ней полетел ботинок. Надеть его оказалось непростым делом, так как нога серьёзно распухла.
Выйдя на улицу, Юлька обследовала карманы, и, обнаружив сорок рублей, взяла за углом такси до Княжекозловского.
– Где ты шлялась? – вскричала Сонька, открыв ей дверь, – я тут чуть с ума не сошла!
– Ходила звонить.
– Кому?
Юлька объяснила. Сонька чуть не упала. Заперев дверь, Юлька примостилась на перевёрнутый гроб и коротко изложила план. Тут спустился Мишка. Вид у него был сонный.
– О чём это вы тут шепчетесь?
– Пошёл вон! – заорала Сонька. Мишка умылся, и, взяв затем заготовку гроба, поднялся с ней на второй этаж, откуда вскоре донёсся стук молотка. Юлька, морщась, сняла ботинок с больной ноги.
– Ого! Гной сочится, – сказала Сонька. Юлька молчала. Ей было страшно.
– Твой план неплох, – продолжала Сонька, подняв глаза, – но есть один проблемный нюанс. Если у неё имеется хоть грамм мозга, мы тоже сядем.
– Да, – согласилась Юлька, – притом надолго.
– А мы никак без Матвея не обойдёмся?
– Конечно, нет. Где мы ещё деньги возьмём?
– Угу, – задумалась Сонька. Ещё раз внимательно поглядев на Юлькину ногу, она ушла на второй этаж, откуда вскоре вернулась уже одетая и с бинтом. Была осуществлена перевязка.
Через пятнадцать минут приехал Матвей. Именно приехал. На «Форде» – большом, красивом, но, впрочем, не первой свежести. С прибалтийскими номерами. За рулём иномарки Матвей казался взрослее. На нём был синий клубный пиджак.
– Ты где эту тачку взял? – поинтересовалась Юлька, представив Матвею Соньку и разместившись с ней на заднем сидении.
– Да у дружка купил подешёвке. Она ведь не растаможенная.
– Так менты её у тебя отнимут!
– А у меня – декларация на полгода.
– Липовая?
– Конечно. Но двух ментов я уже развёл.
– А куда поедем? – спросила Сонька, когда Матвей, высоко взметнув задними колёсами пласты снега, вырулил на Ухтомскую.
– Да к этому моему дружку. Он на полтора месяца за границу уехал, мне дал ключи от своей квартиры.
– А где она?
– На Новокузнецкой.
Из Юльки воплем вырвалось восхищение.
– Сколько комнат?
– Пять.
– Отлично! Мне – три, – железобетонным голосом заявила Сонька.
– А почему это тебе – три? – не поняла Юлька.
– А у меня вещей больше на одну кофту.
Юлька продолжать спор не стала. Ей было не до того. Она напряжённо о чём-то думала. С Госпитального вала Матвей свернул на Большую Семёновскую. С неё, через Электрозаводский мост – на набережную Яузы. Разогнался.
– Какая у неё максимальная скорость? – задала вопрос Сонька с ехидно-умным лицом.
– Двести шестьдесят.
– Двести шестьдесят – на спидометре! – разозлилась Сонька, – а я тебя про реальную скорость спрашиваю! Какой у него движок? Сколько литров?
Юлька не дала Матвею ответить.
– Ты, может быть, и водить умеешь? – спросила она у Соньки.
– Сейчас, наверное, вряд ли. Раньше умела. Но был большой перерыв.
– Очень жаль.
– Кого тебе жаль?
– Матвея. Придётся ему стать девочкой.
Сонька всё поняла, поскольку план Юльки был уже ей известен. Новая деталь плана ей пришлась по душе. Матвей потребовал объяснений, и, получив их, сказал:
– Ерунда какая-то.
– А ты сам-то что предлагаешь? – спросила у него Юлька.
– Надо подумать.
– Ты ни черта ещё не придумал за все те дни, пока я была в Коломне! Пока ты будешь продолжать думать, Ленке и Таньке впаяют срок! А Маринку реально сделают дурой. Её ведь наверняка там колют транквилизаторами!
– Вот-вот, – поддакнула Сонька, – так что – молчи, дурак! То есть, дура.
В центре проблем с движением не было. Но внутри кольца Матвей заблудился. Разволновавшись, он пару раз заглушил мотор при старте на светофорах.
– Вот что такое третий день за рулём! – усмехнулась Сонька, – права-то у тебя есть?
Юлька, неплохо знавшая центр, помогла Матвею найти дорогу до Пятницкой. Он поставил машину перед одним из подъездов старого четырёхэтажного дома, прямо напротив Новокузнецкой. Квартира его дружка, располагавшаяся на втором этаже, действительно состояла из пяти комнат, обставленных палисандровой и дубовой мебелью. Посреди гостиной стоял рояль из чёрного дерева. Сев к нему, Сонька с парой ошибок сыграла пару этюдов. Юлька, тем временем, улеглась в самой дальней комнате на диван, чтоб дать отдохнуть ноге. Через полчаса её позвали пить чай на кухню. Сонька уже была в шёлковом халате и мягких тапках.
– Сколько посуды! – взвизгивала она, копаясь в шкафу, – на два ресторана хватит! Даже на три! А вот эти ложечки – золотые?
– Наверняка, – ответил Матвей, – но если хотя бы одна из них вдруг исчезнет, я сделаю отбивную из твоей жопы. Точнее – две отбивные.
– Ой, испугал! Силёнок не хватит. Скажи, пожалуйста, а картины на стенах очень старинные?
– Нет, не очень.
– Зато рояль – офигенный! Ему лет двести! Его поднять на полтона, и можно хоть в Большом зале Консерватории выступать!
– Сонечка, уймись, – попросила Юлька, – у меня страшно болит нога.
После чая Сонька опять играла и пела. Юлька приняла душ и улеглась спать. Матвей, получив от неё письменные инструкции в три листа, отправился по бутикам, благо что их поблизости было много.
Соньке после двух арий сделалось скучно. Подвинув Юльку, она легла рядом с ней.
– Иди на другой диван, – предложила Юлька.
– Другого нет.
– Как так – нет? Их тут в каждой комнате по две штуки!
– Я тебе что, мешаю?
– После последней встречи с Серёжкой ты стала дурой.
– И что?
– Тебя это не тревожит?
Сонька подумала и сказала:
– Нет.
– Тогда тебе надо идти к нему.
– Для чего?
– Ведь ты его любишь. А он – тебя. Он – вор, ты – воровка. И оба вы полоумные.
– Как-то слишком всё хорошо, – заметила Сонька, – ни одного изъяна. Когда всё так идеально и абсолютно не к чему прицепиться, хочется вымещать всю злость на тарелках. Нет, не пойду к нему. Не пойду.
– Тогда замолчи. Мне необходимо поспать.
Сонька замолчала, недружелюбно глядя на свои ноги. Лак с ногтей уже кое-где облез. Это был лак Ленки. Вспомнив о ней, а также о Таньке, Сонька с глубокой грустью вздохнула. Через двадцать минут донёсся хлопок наружной двери квартиры. Сонька с Юлькой подумали, что вернулся Матвей, и потому в страхе приподнялись, когда ещё минут через двадцать в комнату вошла девушка.
– Это я! – вскричала она голосом Матвея, заметив полубезумно-звериное выражение в глазах Юльки.
– Ах ты, дурак! – рассмеялась Сонька, опять откинувшись на подушку, – мы антикварный диван чуть не обосрали!
Юлька, щуря глаза, разглядывала Матвея. Он стал блондинкой с пышными, длинными волосами, спортивным складом фигуры и очень милым лицом под слоем тонального крема, румян и пудры. На нём была средней длины юбка, колготки, кофточка и ботиночки на платформе.
– Что это за ботинки? – с крайней досадой спросила Юлька, – я ведь тебе велела туфли купить!
– Да не было там приличных туфлей моего размера!
– Да много ты понимаешь! Вот чёрт возьми! Неужели мне надо было с тобой тащиться?
– А мне шузы эти нравятся, – поддержала Матвея Сонька, – Юлька, всё хорошо! Ему унисекс идёт.
Юлька успокоилась, но не полностью. Продолжая щуриться на Матвея, она сказала:
– Снимай ботинки с колготками.
Щёки рослой блондинки вспыхнули под тональным кремом.
– Это ещё зачем?
– Так надо. Снимай.
Матвей подчинился. Юлька и Сонька стали рассматривать его ноги.
– Да можно их и не брить, – заметила Сонька, – он ведь будет в колготках.
– Его из них могут выдернуть в один миг, – возразила Юлька, – надо побрить. И ногти отпидорасить. Ты маникюрный набор купил?
– Тогда уж давай отбреем у него всё, что болтается, – предложила Сонька, – я сомневаюсь, что с него снимут колготки только затем, чтоб удостовериться, что он бреет ноги и педикюрит ногти.
Юлька смолчала. Довод подруги, казалось, опять её убедил.
– А впрочем, ногти я бы всё же покрыла лаком, – задумчиво продолжала Сонька, сопя, чтобы не заржать,– хотя бы бесцветным.
– Нет! – заорал Матвей, и, схватив колготки, начал их надевать, – хватит из меня трансвестита делать!
– Да ты уже трансвестит, – заверила его Сонька. Юлька спросила:
– Ты какой фирмы купил косметику?
– Разных фирм. Я список им дал, и они всё самое лучшее подобрали.
Снова пошли на кухню, пить чай. Матвей снял парик.
– Ты зря его снял, – огорчилась Сонька, – тебе в нём гораздо лучше. Знаешь, я тебя даже чуть-чуть хотела, когда ты без колготок стоял! Мальчик из тебя никакой, а девочка – очень даже.
– Это не твоя девочка, – с неожиданной злобой сказала Юлька.
– А чья? Твоя?
– Конечно, моя! Ведь я же её придумала.
– А он что тебе – кукла, что ли? Он – человек. Живой человек. Такой же, как ты и я. Захочет – будет с тобой, захочет – со мной.
У Юльки к глазам подступили слёзы. Допив свой чай, она ушла в комнату и легла. Ей было так же ужасно, как в ту минуту, когда она поняла, что Анька работает на панели. Тогда было ощущение дикой зависти, отчуждённости и измены. Теперь измена была двойной. Ведь Матвей молчал во время её перепалки с Сонькой. Молчал, как глухонемой. Как рыба. Как камень.
Всё-таки Юлька смогла уснуть. Ей приснился сон. Она пробиралась сквозь густой лес к какому-то озеру. До него было рукой подать. Но она шла-шла, не могла дойти. Зачем это озеро ей сдалось, легко было догадаться. Но она не догадывалась. Её растолкала Сонька.
– Юлька, сегодня?
– Да, – отозвалась Юлька, не открывая глаз, – но только сначала надо будет съездить в Княжекозловский.
– Ну, так давай, вставай! Я уже Матвея накрасила.
Юлька встала. Опять легла.
– Нет, я не могу. Давай всё же завтра.