Книга трипов. Странствия и перемены

Вечером мы поехали на гору Кассиун, чтобы перед отъездом взглянуть на Дамаск с высоты. Нам попался таксист, хорошо говорящий по-английски (учился в дамасском университете). Он долго уверял меня, что цена, на которую мы сговорились, – обычная плата для сирийцев. Именно столько они платят, чтобы добраться до смотровой площадки на Кассиуне. И я, разумеется, ему не верил, потому что знал от хозяйки нашего отеля, что добраться до смотровой площадки стоит в два раза меньше. Однако мне совсем не хотелось спорить, и мы стали говорить о литературе. Таксист (чернобородый араб со взглядом террориста) пересказывал какой-то неопознанный рассказ Гоголя и утверждал, что его любимый русский писатель – Чингиз Айтматов. «Я нахожу его похожим на Маркеса», – убежденно заявил он.

Мы въехали на Кассиун, и он пообещал вернуться за нами. «Но за обратную дорогу нужно будет заплатить в два раза больше. Бензин!» Я хотел было отказаться, но заметил, что на горе совсем нет машин…

16.30. Над сумеречным Дамаском висит смог. Дамаск постепенно начинает гудеть протяжным нестройным молитвенным гулом «Аааам-м-м-м-м-м» – на разные голоса поют муэдзины из десятков мечетей в разных концах города. Молитва заканчивается, и Дамаск растворяется в сумерках, чтобы через пару минут вспыхнуть тысячью переливающихся огней. Мы высоко, и здесь очень холодно. У меня вновь начинает болеть горло. Я абсолютно простужен.

По пути в отель мы с таксистом снова говорим о литературе. Чернобородый араб сообщает, что его мечта – поехать в Россию и посетить Большой театр. «ОК», – думаю я. Когда мы подъехали к отелю, я на всякий случай записал его телефон и достал деньги. «Не нужно денег! Я не возьму с вас». Трудно объяснить, что это было. В тот самый момент, когда таксист отказался от денег, в моей голове вдруг как бы что-то щелкнуло и я за одно мгновение увидел сразу всех людей, с которыми имел в Дамаске товарно-денежные отношения: продавца зонтов, таксиста, еще одного таксиста, дервиша, «менеджера» дервиша, торговца бижутерией с Сук Аль-Хамидии, какого-то нищего калеку, которому вчера подал милостыню, каких-то служащих отеля, еще кого-то… Все эти люди промелькнули во мне так быстро, что я не успел даже осознать, зачем и что это было. Как будто дернуло током и мгновенно отпустило. Я только понимал, что Дамаск дал мне какой-то очень важный урок. И еще я чувствовал, что мое горло больше совершенно не болит и не заболит теперь очень долго. Я был совершенно здоров.

Осень 2004 г.

Фото: Антон Чурочкин

ИРАН. ОСТРОВ КИШ Аленький цветочек

Когда тебе заказывают привезти из Ирана браслет с красными камешками, первое время просто невозможно не думать об этом. Постепенно, теряясь среди впечатлений, забываешь обо всем, в том числе и о данном обещании привезти браслет или что-то еще… Но внутри все равно что-то не дает покоя, как будто остается какое-то незаконченное дело. На берегу мирного Персидского залива. На острове Киш, среди сказочных пальм и кальянов.

Песок, штукатурка, ночной зной и ничего больше. Уже глубоко за полночь, а я все еще плутаю среди строящихся зданий. Отель куда-то просто исчез. Я уже часа два не могу его найти. Вселившись, мы сразу пошли прогуляться. А потом как-то разбрелись в разные стороны… Исчезновение отеля выглядит тем таинственнее, что ушел я от него, кажется, совсем недалеко.

Внезапно позади одного из темных зданий вспыхивает и гаснет очень яркий свет. Я обхожу здание и вижу перед собой сверкающий дворец – весь в брильянтах, золоте и серебре… Окна распахнуты, и из них несется музыка.

Я вхожу в ворота. Передо мной широкий двор и дорога из белого камня, обрамленная высокими фонтанами. Открываю дверь. Огромная зала. Кругом – ни голоса, ни стука, только музыка – красивая и печальная. Поднимаюсь вверх по лестнице, устланной красной ковровой дорожкой. Под светом светильников, развешанных по стенам, сверкают позолоченные перила… Золото, серебро, хрусталь, слоновая кость. Мне навстречу спускается человек – весь в белом. У него сверкающие карие глаза, черная бородка и, кажется, нет одной руки.

Персидский залив. Остров Киш. Два часа лёта из Тегерана местными авиалиниями. Цена билета – 50 долларов. Во время поездки в Иран нам хотелось побывать на море. Вариант – новейший модный курорт, остров Киш, формально относящийся к Ирану, но по сути ближе к ОАЭ. Мы узнали об этом острове, когда искали возможность путешествовать по Ирану не с въездной, а с транзитной визой. Потом нам вроде удалось достать въездную, но название Киш осталось в сознании как яркая манящая оранжевая точка. «Это свободная экономическая зона, так что виза там не нужна. Можете получить транзитную на два дня, купить из Тегерана билет на Киш и сидеть там всю неделю». Совет этот, полученный от сотрудника иранского посольства, был, как в итоге выяснилось, не очень. Но это мы поняли уже потом, когда пытались улететь с острова Киш в город Шираз. Неожиданно стало понятно, что визы у нас и в самом деле транзитные и давно уже истекли. И что уехать с Киша без визы – проблема…

Чтобы бежать от иранского правосудия, я даже чуть было не перебрался в Эмираты. Но в итоге нас все-таки выслали в Тегеран – под честное слово (это, правда, уже другая история – там нас потом судили, заставили заплатить небольшой штраф и отпустили на четыре стороны с продленными визами). Ну а пока, в полной уверенности, что у нас обычные визы на двадцать дней, мы приземлились на острове Киш…

Жаркий пар вместо воздуха, капли влаги на деревьях и коже. Психоделическое марево африканского зноя накрывает нас уже в аэропорту. Всего два часа назад мы были упакованы в теплые куртки, пробираясь в аэропорт под ледяным тегеранским дождем, а тут вдруг такое парево! Экзистенциальный скачок в другое измерение…

Влажная коричневая жара била наотмашь, и мы постарались подольше задержаться в хорошо кондиционируемом зале прилета. Спасительным поводом послужила карта острова, висящая на стене, и мы принялись вдумчиво ее изучать. На карте обозначены: с десяток отелей и пара пляжей (мужской и женский) и огромная территория, судя по всему еще не освоенная.

На улице – рой таксистов. «Куда, к морю? 300 риалов». ОК, поехали.

Прохладный салон такси. В тонированных стеклах, как на жкл-мониторе, мельтешат темно-зеленые пальмы, стройки и редкие прохожие. Стройки, свежевыстроенные отели, недостроенные отели, строящиеся отели, пальмы, пальмы, песок, голубое небо, снова отели, пальмы, отели, песок. Через четыре года здесь будет город-рай. Наподобие кубинского Варадеро.

Вселившись в один из мотельчиков, мы выдвинулись на осмотр острова. На улицах уже темно. На фонарных столбах – репродукторы. Играет радио. То ли арабская, то ли персидская передача. Вдоль освещенной желтыми фонарями аллеи стоят позолоченные бюсты иранских поэтов и политических деятелей. Навстречу, с недовольством поглядывая в нашу сторону, идут восточные люди в рабочей одежде. В воздухе висит запах моря и яблочного табака.

Футуристические торговые центры, многоэтажные пятизвездочные отели, модные неоновые вывески кокетливых мотелей. И ни одного европейца на много километров вокруг! Только наемные строители из Пакистана и персы. Персы и арабы.

Туристическое место без туристов. Странное потустороннее чувство.

За время поездки мы так и не поняли, почему там совсем не было белых. Варианты ответа один нелепее другого. Европейцы боятся ездить сюда, поскольку это Персидский залив и здесь якобы часто воюют? Нет. Киш ничуть не опаснее Арабских Эмиратов. Осень – не сезон? Нет, мне ни разу не приходилось бывать в таком мягком «июньском» климате, в плане погоды все было просто идеально! (Первое впечатление на контрасте – не в счет.) Самым вероятным объяснением может служить то, что это место еще не раскручено турфирмами. Здесь просто не всё еще построили и обустроили для приема туристов…

Прозрачная зелено-голубая вода Персидского залива. Множество маленьких клещиков стрекочут кожу. Это не больно, но настораживает. Как первое предупреждение, вызывающее тень тревоги.

Пустынные пляжи. Километры песка – белого, как снег, и мелкого, будто сахарная пудра. И ни одного традиционного лежака. Они тут просто не нужны – их тут некому использовать. На пляже – ни-ко-го. Легендарный залив тих и спокоен. Во всех отношениях.

Ближе к двум часам солнце становится агрессивным, и у моря появляются местные – два, три, самое большое – семь человек. Они устраиваются на деревянных лавках, за деревянными столиками, раскиданными по пляжу на расстоянии ста метров друг от друга. Раздеваются и ныряют. Проведя в воде полчаса, они одеваются и сразу же уходят – идут работать, строить будущее жилье для тех, кто когда-нибудь изгадит этот рай.

Вечером, лежа на диване в гостиничном номере и глядя на черные с золотыми стрелками квадратные настенные часы, я вспомнил сказку про аленький цветочек. Купец поехал по торговым делам за море, за тридевять земель, в тридевятое царство в тридесятое государство. И при довольно загадочных обстоятельствах попал в странный невероятный дворец, где все происходило само собой. Владел этим дворцом зверь лесной, чудище морское, и, как выяснилось в конце, – заколдованный принц. Точно! Вот именно такое ощущение производил на меня Киш – заколдованный остров, в котором только потусторонние арабы, заставляющие все вокруг двигаться и жить, и ни одного обычного (белого) человека в пределах видимости.

Не имея никакой возможности позвонить и услышать родной голос (наши операторы не работают там), уставший, в каком-то забытом богом отеле на берегу Персидского залива, осенью при сорокаградусной жаре, – я чувствовал себя купцом, которого судьба забросила в дальние страны и который попал в место, где как бы нет никого, но при этом все таинственным образом происходит: еда в нужное время оказывается на столе, ухоженные сады цветут, и невидимый хозяин следит за тем, чтобы все было вовремя и как надо. Я чувствовал, что легенда продолжается… Глядя на настенные часы с золотыми стрелками, я вспоминал, как завистливые сестры остановили все часы в доме, чтобы только не дать младшей дочери купца вовремя вернуться к своему морскому чудищу… И еще раньше – как купец разыскал аленький цветочек… Я думал о том, что со мной наверняка случится здесь нечто похожее. Красивая и невероятная сказка. И в этой сказке, среди мистических событий, где-то в параллельном мире я должен найти, наконец, тот браслет, который просила привезти меня моя московская подруга.

Тогда-то я и стал придумывать красивую историю о том, как заблудился среди недостроенных отелей и наткнулся на выросший откуда ни возьмись сияющий прекрасный дворец, исполненный красоты и чудесных созвучий, но… я понимал, что этой сказке не суждено сбыться. Для того чтобы попасть в сказку, нужно быть, как минимум, сказочником. И эту сказку придумать. А меня окружал хотя и совершенно необычный, но все же очень простой и объяснимый мир. И я был слишком увлечен жизнью в этом мире – визами, деньгами, торгашеством, условностями, их созданием и их объяснениями… Даже в мире, лишенном повседневной однообразности, я оставался собой прежним. Я все никак не мог просто взять и очнуться где-то в другом, теперь уже точно параллельном мире.

Почему? Все просто: если вы хотите оторваться от своих корней (то есть в некотором смысле сойти с ума, сдвинуть точку сборки необратимо), в этом вам может помешать любая, даже самая маленькая зацепка из прежнего вашего мира. Даже заказанная родственниками или друзьями какая-нибудь мелочь – уже может стать той пуповиной, которая будет соединять вас с корнями – с условностями мира, откуда вы прибыли. Начать жить где-то там, в сказке, можно только тогда, когда ты оборвешь все связи с обыденностью. Там, на острове Киш, у меня, казалось бы, не было никакой возможности держать связь с моим прежним миром – ни интернета, ни телефона, ни даже представителей привычной мне цивилизации – белых людей. Даже Чурочкин, с которым мы поругались, взял напрокат велосипед и куда-то исчез на три дня. Я уже почти почувствовал, что такое это «там». Но осталась одна связка – заказанный браслет.

Я сидел на берегу в пластмассовом кресле в летнем открытом кафе. За соседними столиками раздавалось тихое бульканье кальянов, дым доносил до меня обрывки персидских фраз, детские голоса перемешивались с шумом моря. Освещенный желтыми прожекторами желтый песок, две потупившиеся пони на пляже – серая и пегая – все так тихо, буднично и естественно. Точки-звездочки маяков вдалеке на континенте. Темное вечернее море и разноцветный ярко освещенный пирс. Все на своих местах. Мимо проплывает ароматный дым, а я записываю что-то в своем блокноте.

И иранские женщины в чадрах, гуляющие по пирсу со своими мужьями, постоянно звонят кому-то по мобильному телефону.

И я понимаю, что мне не нужно никаких уже сказок. Я просто очень, очень соскучился по ней. И только я об этом подумал, как заблестели молнии со всех сторон, затряслась земля от грома великого, все вокруг стало красным, оранжевым, фиолетовым, черным, и… Да нет, просто я встал, пошел на базар и очень быстро, почти не раздумывая и не торгуясь, купил браслет – серебряный браслет с красными камешками. Специально для нее. И вот тогда-то и началась настоящая сказка.

Осень 2004 г.

Фото: Антон Чурочкин

ИРАН. Поезд в Язд

Глиняный город Язд возник посреди пустыни несколько тысяч лет назад. По одной из версий, это самый древний город мира (первые упоминания – 3000 г. до н.э.). Он сильно отличается от остального Ирана. Таких глинобитных лабиринтов больше нет нигде. Говорят, они столь же древние, как и сам город. Кроме того, в Язде в первозданном виде сохранился Зороастризм, или «Благая вера»: одна из самых древних религий в мире.

Окна нашего номера выходят в ресторан, поэтому весь вечер мы обречены слушать, как персы стучат вилками по тарелкам. Поужинав, персы курят кальян. Дым поднимается вверх и наполняет нашу комнату. Глуповатая и страстная иранская эстрада, голоса ужинающих персов, журчание ресторанного фонтана, стук вилок о ножи – все это сливается в единый ориентальный щебет-фон под нами, – и я тщетно пытаюсь уснуть на скользких шелковых простынях.

В смерче восточных ощущений, в дымной полудреме дорожной усталости наши древние покои покачиваются и, превращаясь в трансцендентальный поезд дальнего следования, уезжают куда-то вдаль…

Сквозь дымную занавеску из песка и солнца я вижу колонну верблюдов. Караванщики гонят их по пустыне, по великому шелковому пути. И на том самом месте, где сейчас стоит город Язд, у них стоянка. Я видел, как они устраивались на ночлег. И как утомленные торговцы спали и видели сны-миражи о родных местах. Оставшись в этих снах навсегда, караванщики забывали, что нужно идти дальше. Так постепенно возникал город. Один из самых древних городов мира. Гигантский глинобитный комплекс-лабиринт, минотавр, чьи темные узкие улицы-коридоры прячутся от солнца под бесконечной крышей. Минотавр, сканирующий человека и извлекающий на поверхность давно позабытые тайны. Город-мираж. Даже солнце здесь играет роль декорации некой бесконечной мистерии. И в эту мистерию оказывается вовлеченным каждый, кто попадает в Язд, – кто-то в роли жреца, а кто-то в роли жертвы. А кто-то становится богом.

Звуконепроницаемый стеклянный колпак… Среди развалин древнего города тихо. В двух шагах – оживленная улица с автомобилями и мотоциклами. Но здесь, в этом полуразрушенном дворе – вековая тишина. Слышно даже, как ручка шуршит по бумаге блокнота. В такой тишине можно услышать гораздо больше, чем обычно. Я выхожу на узкую улицу, иду, сворачиваю в темный извилистый коридор. В конце коридора – тупик.

До тупика остается каких-то три метра, когда слева в стене я вижу приоткрытую маленькую калитку. Там, за этой дверцей, в солнечном дворе сидит пожилой перс на потертом ковре. Он смотрит мне прямо в глаза – будто знал, что я сейчас загляну. Седая щетина, серый пиджак, смуглое морщинистое лицо, черные усы, блестящие глаза… Перс что-то говорит мне на фарси, делает рукой подзывающий жест (на Востоке ладонь при таком жесте смотрит вниз, а не вверх, как у нас). Вокруг – осыпавшиеся неровные стены и пустые обрушившиеся комнаты с кучами камней и глины. Двор давно уже необитаем.

Перс встает и приподнимает ковер, на котором только что сидел. Под ковром – крышка люка. Он жестом просит меня помочь поднять крышку. Что я вообще тут делаю? Такое впечатление, что меня загипнотизировали. Может быть, это действует тишина. Или в персе какая-то очень располагающая сила. Чувствую себя так, будто все, что здесь происходит, – очень естественно и необходимо.

Мы поднимаем люк. Под ним – лестница вниз. Перс начинает спускаться, жестами приглашая идти следом. Темнота. Минуты две идем вниз по крутой лестнице. В конце – тоннель, совершенно темный подземный ход – узкий настолько, что я физически ощущаю холодные стены и потолок. Вспоминаю что-то неправдоподобное про древнейшие канализационные системы Язда, которые ведут в тюрьмы Александра Македонского.

Старик открывает дверцу. Желтый свет бьет в глаза. Через пару секунд понимаю, что мы в маленькой хорошо освещенной квадратной прихожей. Старик снимает ботинки, я тоже. Входим в просторную яркую залу. Посреди залы – большая терраса. Витражи в деревянных дверях-окнах с медными узорчатыми рамами, древние двери, зеркально-серебряная роспись на потолке. На одной из стен – большая картина маслом: пылающий дворец, вокруг которого стенают обезумевшие люди. Над дворцом в небе парит большой знак зороастрийцев – крылья и старик между ними…

Женщина в синем платке и болотного цвета бесформенной одежде впускает нас в небольшое полутемное помещение. На высокой одноногой подставке в большой железной чаше горит огонь. Не замечая нас, в зал входит высокий старик, весь в белом. Он подкладывает в чашу дрова. Совсем рядом говорят по-русски, я оборачиваюсь и падаю. Мимо с ворчанием прошла какая-то старуха. Меня разбудили.

Старуха, тихо и недовольно бормоча, прошла куда-то вверх. Я поднял выпавший из моих рук блокнот и быстро пошел вслед за старухой. Через пару минут она пропала, а я обнаружил себя на крыше города Язд.

Кое-где возвышаясь, где-то обрываясь пустотами дворов, где-то упруго вздымаясь полукруглыми башнями, крыши переходили одна в другую, объединяясь в одну… Сверху палило белое солнце, превращая крыши из темно-бежевых в красно-коричневые. Солнце, ослепительная голубизна неба и далеко на горизонте – похожие на декорации полукруги рваных гор.

Я иду, перелезая с крыши одного дома на крышу другого – невысокая стенка, крыша выше, крыша ниже, узкий выступ стены, кое-где приходится прыгать, где-то – подтягиваться, иногда балансировать, переходя по краю стены на следующую крышу. Я хочу дойти до центра старого города и там выбраться обратно в город – возможно, через такой же заброшенный двор, как тот, что вывел меня сюда, на городские крыши. Сухой ветер пустыни въедается в губы, трескает их и забивает нос невидимым песком.

Каждый следующий дом оказывается выше, и уже довольно нелегко становится перелезать с крыши на крышу. Иногда между крышами мелькают узкие коридоры и прямоугольные дворы с маленьким бассейном посередине и деревьями, на которых чернеют гранаты, изъеденные птицами. Через дворы между стенами протянуты нити, на которых висит стираное белье, двери в комнаты открыты (у дверей ботинки, а внутри – ковры). Иногда показываются люди. Замеченным быть очень не хочется…

Откуда-то сверху раздается голос муллы. Он призывает жителей Язда молиться. Солнце все ниже, а на небе, кажется, кто-то варит манную кашу. Голос муллы означает для меня в первую очередь, что сейчас уже около пяти вечера. В шесть надо быть в отеле.

Мои прыжки спугивают стаи белых голубей. Голуби взлетают и прячутся во дворах. Покрасневшее солнце висит на уровне неровных, как бы вырезанных ножницами и наклеенных на аппликации краев гор. Надо мной пролетает гигантская стая маленьких крикливых птиц. На минуту они отделяют меня от неба, и в этот миг пение муллы и крик птичьей стаи сливаются в какой-то общий ориентальный щебет-фон надо мной. Всё кажется каким-то чересчур кинематографичным. Или похожим на сон. Кому бы пришло в голову, что я сейчас бреду где-то посреди пустыни по каким-то глиняным крышам, разглядывая космические пейзажи и подглядывая за мирным бытом честных иранцев? …Да еще вдобавок меня чуть было не убили…

Я уже довольно долго шел, не понимая уже, как мне теперь отсюда спуститься. Чем ближе к центру, тем меньше было заброшенных дворов – шансов осуществить мой прежний план уже почти не осталось. При этом прошел я уже столько, что идти назад мне не хотелось совсем.

Над очередным улицей-коридором я свесился, опираясь на глиняный край крыши. Сухая желто-красная глина тихо шурша посыпалась вниз с большой-большой высоты. Можно зацепиться вот за эту железную водопроводную трубу и по стенке сползти вниз. Но эта глина… мои ладони от соприкосновения с ней уже стали оранжевыми, пачкать одежду не хотелось.

Я перелез на соседнюю крышу и заглянул в жилой двор. Там в саду копалась девушка. Без чадры, в обычной одежде.

Дальше все быстро. Случайно подняв голову, она испускает испуганный выкрик и стремительно убегает. В поисках выхода из положения оглядываюсь по сторонам. Вот дверца в крыше. Сейчас из нее, наверняка, кто-нибудь выйдет. Тот, кого она побежала звать. К примеру, разъяренный ревнивый муж…

Подхожу к другому краю крыши. Свешиваюсь: высоко, но не очень. Прыгать? Последний раз оборачиваюсь. И вижу, что ко мне уже стремительно направляется перс. Прыгать поздно. Надо разговаривать.

Что-то начинаю говорить ему по-английски – мол, я здесь просто гуляю… Жестами показываю направление, откуда пришел, объясняю, что хочу спуститься на улицу, туда, где сидят пилигримки. Перс вроде понимает, о чем я, и готов меня вывести, но тут следом за ним на крышу вылетает другой – более молодой, в спортивном костюме и с огромным кирпичом, наготове зажатом в руке. Между ними завязывается небольшая потасовка. Один отталкивает другого, что-то ему втолковывает, они кричат друг на друга, речь явно идет обо мне. Наконец, первый делает мне знак спуститься. Кирпич с увесистым разочарованно-гулким грохотом ударяется о крышу.

Я спустился и беспрепятственно вышел на улицу… Мне снова повезло.

Осень 2004 г.

Фото: Антон Чурочкин