КАРЛ (смотрит несколько времени молча, на тяжело дышащую Герзуинду, потом медленно говорит:) Ты убедила и гнев рассеяла мой, Герзуинда! Довольно той смерти, которой умерла ты в доме Карла. Второй не нужно мне, чтобы с тобой покончить. Без зова смерть придет, как ты сама сказала – когда захочет. Ну, а теперь иди! (Герзуинда не двигается с места) Тебя вернут в твою отчизну, к богу твоему – к чудовищам, что за богов ты почитаешь. Валяйся там в грязи – и обо мне забудь навеки! (Он отвернулся от неё, она по-прежнему стоит неподвижно) Ты все еще стоишь? Так хлыст…
ГЕРЗУИНДА. Ударь меня!
КАРЛ. Я не палач. (Кричит в сад) Флакк, иди сюда! (Он хлопает в ладоши. Являются чернокожие слуги) Уберите скорее со стола. И выметите дом, чтоб было всюду чисто! Принесите нам лучшего вина и яства лучшие. (Алькуин выходит из сада) Флакк, друг мой, теперь с двойною радостью приветствую тебя! Иным стал воздух, грудь свободно дышит. Нет больше подле нас нечистых духов. Дыханье тлена не будет портит чистый аромат вина. Скорее, Рико! Коней и кречетов! Но раньше мы попируем и наполним здоровой пищей, как косари, желудки франков. Затем мы, с Божьей помощью, поедем на охоту.
АЛЬКУИН. Вот твое кольцо, король Давид: не мог я части в целое сложить.
КАРЛ (взяв кольцо). Тебе игрушка надоела? (Презрительно бросает кольцо, которое подкатывается к ногам Герзуинды) Мне тоже!
ГЕРЗУИНДА (быстро поднимает кольцо и прячет его) Пока жива, я не отдам его! (Быстро убегает)
Занавес.
Действие четвертое
(Монастырь на Плане: своды, лестницы, переходы, открытая галлерея. Прошло около недели после третьего действия. Около полудня. Герзуинда, полулежа в кресле, со следами тяжелой болезни на лице. Сестра управительница сидит подле неё и одевает куклу; больную поместили так, что на все падает теплый свет осеннего солнца из открытой галлереи)
СЕСТРА УПРАВ. От кого твое кольцо?
ГЕРЗУИНДА. Сказала я: от матери.
СЕСТРА УПРАВ. Хорошо, что им ты дорожишь.
ГЕРЗУИНДА. Да, я им дорожу.
СЕСТРА УПРАВ. Вижу, вижу!
ГЕРЗУИНДА. Вот здесь его я прячу – у сердца.
СЕСТРА УПРАВ. И все-ж ты говоришь, что матери своей не знала?
ГЕРЗУИНДА. А ты поверила, что мать кольцо дала мне?
СЕСТРА УПРАВ. Конечно. Ты сказала; как же мне не верить?
ГЕРЗУИНДА. Я и неправду порою говорю.
СЕСТРА УПРАВ. Так ты солгала?
ГЕРЗУИНДА. Да, сестра.
CECTPA УПРАВ. От кого же у тебя кольцо?
ГЕРЗУИНДА. Его мне он дал.
CECTPA УПРАВ. Кто?
ГЕРЗУИНДА. Король Карл.
СЕСТРА УПРАВ. Которому так дурно за доброту ты отплатила?
ГЕРЗУИНДА. А ты опять поверила?.. Какая ты легковерная, сестра!
СЕСТРА УПРАВ. Стыдно, Герзуинда!
ГЕРЗУИНДА. Ну, разве был бы дорог мне подарок короля? Не бросила б я разве его колечко?
СЕСТРА УПРАВ. Нет! Ценить подарок короля должна ты, и никогда не разлучаться с ним.
ГЕРЗУИНДА. Ишь ведь, что выдумала! Какая же ты умница! Дай куклу мне, сестра.
СЕСТРА УПРАВ. Нет, подожди. Скажи сначала, где и когда озноб и страх ты вдруг почувствовала? И по какой причине?
ГЕРЗУИНДА. Какое всем вам дело до меня?
СЕСТРА УПРАВ. Ну и строптивая ты, право! Сама подумай: зачем и настоятельница, и врач тебя распрашивают, желая знать, когда впервые от страха сердце сжалось у тебя, когда почувствовала ужас, о котором ты говорила нам? Для того, конечно, чтобы понять твою болезнь и тем скорее вылечить тебя.
ГЕРЗУИНДА. Я хочу… т. е. хотела…
СЕСТРА УПРАВ. Что хотела?
ГЕРЗУИНДА. Хотела зло вам причинить.
СЕСТРА УПРАВ. Приходится поверить – ежечасно об этом ты твердишь. Но кто тебе зло причинил? Вот что скажи мне. Кто дал в ту пагубную ночь тебе питье зловредное?
ГЕРЗУИНДА. Был он с длинными и белыми кудрями – совсем как король Карл. И выпила его питье я – потому, что был он как король.
СЕСТРА УПРАВ. Что-ж это было за питье?
ГЕРЗУИНДА. Кажется вино – наверное не знаю. Противно было мне оно!
СЕСТРА УПРАВ. Где же это было?
ГЕРЗУИНДА. Все ты спрашиваешь: где, когда и кто? Не знаю!
СЕСТРА УПРАВ. Я женщина как ты – и можешь говорить со мной открыто. Скажи: ты согласилась выпить противное питье лишь потому, что дал его тебе на короля похожий человек. Так почему ж ты оттолкнула кубок, тебе протянутый рукою Карла самого, наполненный любовью и благословением?
ГЕРЗУИНДА. Дай куклу мне, сестра! Не слышишь, что ли?
СЕСТРА УПРАВ. Ну, а когда ты проглотила, сжалившись над стариком, питье, которое тебе он дал?
ГЕРЗУИНДА. То лучшим от этого не сделалось оно. Такое же противное осталось.
СЕСТРА УПРАВ. Озноб почувствовала ты?
ГЕРЗУИНДА. Да, стало холодно.
СЕСТРА УПРАВ. А если встретила б ты старика того, узнала ли б его ты, Герзуинда?
ГЕРЗУИНДА (решительно). Нет!
СЕСТРА УПРАВ. Забыла ты его лицо?
ГЕРЗУИНДА. Я вижу его перед собою неустанно.
СЕСТРА УПРАВ. И все-ж не хочешь его назвать, признать не хочешь, когда он явится – хотя из-за него ты заболела и так слаба. Несчастья твоего ведь он причина.
ГЕРЗУИНДА. Я не несчастна! Будь я несчастна – повторяю, неправда это! – тогда, конечно, его назвала б я. Согрей мне руки! Согрей меня!
(Тревожно глядя ей в лицо, сестра закутывает ей руки толстым платком. Тихо входит настоятельница, за нею Рорико, не снявший верхнюю одежду, в которой пришел с улицы)
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Нельзя, граф Рорико. Сам на нее взгляни. Вот видишь – беспомощна она и, как младенец, нуждается в уходе. Не выдержит она и день в пути.
РОРИКО. И все же нужно увезти ее. Не терпит время, мать почтенная. Я слишком смело и самовольно поступил. В то утро злополучное, когда свершилась её судьба, когда великий Карл, прихотью пресытившись, хватившей на краткий день осенний, выбросил ее как мошку мертвую – в то утро, правда, иначе я поступить не мог, как поступил.
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. И ты был прав, граф Рорико, что вспомнил о королевском слове, на бумаге закрепленном, что мы храним в монастыре. Ты поступил, как рыцарь благородный, когда привел обратно заблудшую овечку к нам. Простится властелину, когда забудет свое он слово – слишком много забот великих у него. Может и ребенок забыть про обещанье, данное ему: забывчивы и пользы своей не знают дети. Но если тот, кому опека над ребенком вверена, забудет – достоин он Господней кары.
РОРИКО. Как гласит бумага, которую храните вы?
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. В ней обязует нас король кров и защиту ей предоставлять до самой смерти.
РОРИКО. Считал я тоже, что место ей в монастыре. Но Карл изгнал ее из Аахена.
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Кого тут изгонять? Смотрите на нее: страданий горсточка, едва заметная; метлой неумолимой ее сегодня-завтра правительница наша смерть за двери выметет. Останется лишь золотая прядь волос, которую, быть может, король снял с головы у ней – и больше ничего. (Плача) Ужель её страданий мало, чтоб искупить вину? Должна я тайну тебе вверить, граф Рорико. Ей дали выпить яду – нет сомненья. О, люди! О, мужчины! Вам мало похитить нежные плоды в саду, что открывает в неведеньи своем дитя. Породы волчьей вы и задушить потом хотите жертву. Мы безразсудны, и не узнаем в мужчине волка, не видим в улыбке лицемерной врага злорадный смех.
РОРИКО. Мать любвеобильная! О, если б Герзуинда не отстраняла никогда руки, которую благоговейно я подношу к устам. Но все же и Герзуинда не без вины, а главное, виновной считает ее Карл. Сегодня утром он вернулся в аахенский дворец. Он сильно изменился. На лбу его морщины пролегли – и без испуга на них взглянуть нельзя. Он мрачно хмурит брови и только вдруг их подымает, освобождая взор, чтоб с беспощадной угрозой поразить им. И если Карл узнает, что Герзуинда скрыта здесь, в монастыре, а не отправлена на родину далекую, то всем грозит опасность.
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Я исполняю свой долг и не страшусь.
РОРИКО. Страшитесь Карла! Послушайтесь совета моего. Сегодня к ночи я приготовлю лошадей и двух людей надежных, чтоб увезли они дитя к её родным. Но, может быть, уже мы пропустили время – и сейчас, при нас, ее больную схватят палачи, и тут же растерзают. В народе слух уже распространился, что в городе она, и рыщет чернь всюду, чтобы найти ее и забросать каменьями.
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Ей предстоит один лишь путь – последний, граф Рорико. Однажды ее уж взяли у меня – однажды отняли заложницу, которую Господь заботам нашим поручил. Какой ее вы увели? Какой она ко мне вернулась? Сегодня воля высшая зовет ее – и небу я сохраню ее. Колдуньей называет ее толпа – а друг детей, Спаситель, ребенком назовет ее. Но как, скажи, твой страх согласовать с тем, что сказал мне наш духовник: скорбит король, он говорит, и кротостью полна его душа. Поверить если словам духовника – то обливается король слезами.
РОРИКО. Господь помилуй франков, когда в слезах король! Когда льет слезы Карл, то дела его быстрее слов и раньше исполнен приговор, чем он произнесен. Без грома, немая молния все пожирает жадно. Однажды, при Вердене, заплакал Карл, и вздулись от крови человеческой ручьи. И снова плачет Карл теперь. Рыдает ночью Карл – а на площадке за церковью святой Марии, что строится – плоды видны горючих слез его. Замедлилась постройка храма в честь Господа, и много рабочих наилучших, справляя праздник в будни, свернувши шею и черный высунув язык, на воздухе качаются.
ГЕРЗУИНДА (просыпаясь). Сестра!
СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Что, дитя?
ГЕРЗУИНДА. Тут говорят, я слышу.
СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Да, граф Рорико и настоятельница тут.
ГЕРЗУИНДА. А защитит меня король от старика?
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Какого старика?
ГЕРЗУИНДА. Вот от того, который там стоить, меня колдуньей называет и дьяволицей злой.
СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Это она про канцлера почтенного, про Эркамбальда говорит. Терзает ее воспоминанье об утре злополучном, когда нас обвинил язычник Беннит, её дядя – и мы явились с нею к королю.
ГЕРЗУИНДА. А тот, кто говорил, – ведь это Рико, сестра, любимец короля?
СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Да, здесь граф Рорико. Открой глаза – и ты его увидишь.
ГЕРЗУИНДА (с закрытыми глазами). Его я вижу ясно пред собой. Красив он – но не так, как Карл – далеко не так. Карл – бог, а мы все – люди.
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (обращаясь к Рорико). Поверите-ль: короля так тяжко оскорбив, все ж почитает как святого она его.
РОРИКО. Творец один лишь может понять ее.
ГЕРЗУИНДА. Не хочу глотать противное питье! Брр!.. Гадко! Пусть он уйдет…
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Ей дали яд, поверьте. В ту ночь, в трущобе, куда влекла ее власть сатаны, какой-то неведомый старик ей дал в вине отраву выпить.
РОРИКО. Поверить трудно, что она, столь нежная и хрупкая, такое страшное проклятье с собою принесла на свет! Вот она лежит – такая слабая. О, слабость! Нет щита против неё. Все время была она одна и опиралась на собственную слабость; больше ни на что – как опирается на мощь свою король. И вот теперь она – как он – окружена врагами. Ненависть и злоба грозят ей отовсюду. (Быстро входит Эркамбальд)
ЭРКАМБАЛЬД. Ты здесь, граф Рорико?
ГЕРЗУИНДА (вздрагивает при звуке голоса Эркамбальда, открывает глаза и смотрит на него широко раскрытыми глазами). Опять!.. Ведь он… Чего еще ты хочешь?
ЭРКАМБАЛЬД (не обращая вникания на Герзуинду). Почему вернулся в Аахен так неожиданно король?
РОРИКО. Сегодня утром только велел он в путь собраться. Небо ведает, что он затеял.
ЭРКАМБАЛЬД. Спрячьте девушку, мать настоятельница. Король уж на пути сюда.
РОРИКО. Я так и знал, что донесут ему!
ЭРКАМБАЛЬД. Уведите ее, вам говорю я! Народ волнуется, и Карл в настроеньи дьявольском! Хотя и против короля теперь народ настроен, с тех пор как слишком горячие молодчики на воздухе болтаются, все ж в ненависти к этой потаскушке заодно они.
СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА (поднимая с кресла Герзуинду, которая продолжает глядеть с ужасом на Эркамбальда). Обойми мне шею, Герзуинда, и держись покрепче. Грешат в своей заносчивости сильные – но есть у нас оплот в Спасителе! (Она выносит Герзуинду на руках. Рорико ей помогает)
ЭРКАМВАЛЬД (оставшись наедине с настоятельницей). И смерть сама, как видно, не хочет ее взять! Как твердо в милости у короля стоите вы, что ваша жалость таким путем идти дерзает. Я бы иначе с него поступил, хоть и больна она – как кошку утопил бы я ее!
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (глядя на Эркамбальда в упор). Я знаю: ты бы это сделал. Но то, что сделал ты действительно – известно лишь тебе: я этого не знаю.
ЭРКАМБАЛЬД. Ну, так и говори о том, что знаешь!
(Эркамбальд быстро удаляется, с другой стороны входит обычным медлительным шагом Алькуин)
АЛЬКУИН. Кто это поспешно вышел? – канцлер Эркамбальд?
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Благословен Господь, тебя пославший к нам! Скажи, отец, скорее дочери твоей, которую со всех сторон пугают… Скажи, ужели Карл так бедную заложницу возненавидел, что смерть грозит тому, кто сжалится над ней?
АЛЬКУИН. Так значит это правда? Вы приютили ее? Так знайте: Карл, смутному предчувствию послушный, ее здесь ищет. Не в гневе – нет – терзает его мука. Страшен Карл – не только врагам своим, но и себе. И страшен, дважды страшен, когда он любит!
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Мне драгоценно слово каждое из уст твоих, отец. Но поспеши, прошу тебя, и многое еще скажи, чтоб знала я, как поступить, как встретить короля.
АЛЬКУИН. Предположи, что хочет ее он снова повидать. Предположи, что к ней он рвется дикою душой – наперекор всему, что говорит притворно. Вот чем ужасно его страданье… Будь эта девочка невивна, чиста и преданна – по опыту мы знаем, дочь моя, – случилось то же бы, что часто уж случалось: еще один сынок у короля – и больше ничего. А тут иное вышло. Чужой она ему осталась; не подчинил ее себе король. В то время, как страсть влекла его, как он томился от желаний – его удерживала гордость и непреклонным делала. Потом он оттолкнул ее – ее, которая с тех пор тем пагубнее воцарилась в его душе и вспыхнуло так долго сдержанное пламя, от гнева власти оскорбленной еще сильнее разгораясь, и все кругом зажгло… Хочу сказать я, что весь в огне король.
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Так, значит, правда, что он болен?
АЛЬКУИН. И тяжело.
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. А где же врач? Кто исцелить его?
АЛЬКУИН. Она – которую он ищет. Она – никто другой. Вот он идет сюда. Гремит уж в доме его голос.
(Быстро появляется первая сестра, за ней вторая)
ПЕРВАЯ СЕСТРА. Пойди к ней, помоги!..
ВТОРАЯ СЕСТРА. Король ступил в наш дом, мать настоятельница.
ПЕРВАЯ СЕСТРА. Герзуинда зовет тебя!
ВТОРАЯ СЕСТРА. Мать, спрашивает о тебе король.
ПЕРВАЯ СЕСТРА. Мать, Герзуинде тяжко… Умирает она!
ВТОРАЯ СЕСТРА. Что мне сказать, когда король о настоятельнице спросит?
ПЕРВАЯ СЕСТРА. Она должна сказать пред смертью тебе тайну, мать. Не может без исповеди умереть она.
НАСТОЯТЕЛЬЯИЦА. Что ж делать мне?
АЛЬКУИН. Твой путь начертав твердо. Иди, не озираясь, мать.
(Настоятельница идет на первой сестрой; несколько монахинь быстро вбегают и приводят все в порядок в комнате. Алькуин становится в выжидательной позе. Слышен громкий голос короля, который приближается со своей свитой, извне доходит гул толпы, которая собралась у дверей монастыря. Наконец входит Карл, с ним Рорико, Эркамбальд, несколько придворных и много мовахннь)
КАРЛ (монахиням). Дарую вам поле за прачешной. Будет оно вашим, с одним условием, чтоб кроме овощей, салата и капусты, вы мальвы там и розмарин растили. (Монахини выражают свою радость, некоторые целуют его руки) А где же мать настоятельница?
ТРЕТЬЯ МОНАХИНЯ. Где же мать?
ЧЕТВЕРТАЯ МОНАХИНЯ. Разве не здесь она?
ПЯТАЯ МОНАХИНЯ. О, Боже, где она? Пойти ее искать! (Большинство монахинь быстро убегают)
КАРЛ. Тут, кажется, магистр Алькуин, мы с школьницами занимались? (Обращаясь к одной монахине) Сколько теперь воспитанниц у вас в монастыре? Когда в последний раз я сам их сосчитал, их было тридцать.
ШЕСТАЯ МОНАХИНЯ. Да и теперь их ровно тридцать, государь.
КАРЛ. И все ж одной недостает, дитя мое.
(Слышна в коридорах тревожная беготня. Монахини, стоящие на сцене, тихо шепчутся. Многие бледнеют и выходят. Вбегают две ученицы монастырской школы, с зажженными восковыми свечами и хотят пройти мимо. Карл их останавливает)
КАРЛ. Куда спешите вы с свечами? (Оне с испугом отступают, идут дальше и исчезают за дверью) Вот как! Мы, кажется, здесь лишние. Тут холодно и сыро. Дует. Закройте двери. Почему вы так бледны? Что происходит здесь?
АЛЬКУИН. За минуту пред тем, как ты вошел, мать настоятельницу отозвали к постели умирающей.
КАРЛ. Не добрый знак, когда дорогу мне смерть переступает и входит первой! (Прислушиваясь к шуму толпы; Что привело в смятенье рой пчелиный?
ЭРКАМБАЛЬД (поспешно). Узнать ты должен все равно – так знай сейчас же: мост, который построил ты на Майне, созданье дивное рабочих чужеземных – погиб. Унесло его теченье. Об этом здесь с утра узнали.
КАРЛ. Довольно. Знаю. Споткнулся также мой конь и сбросил меня на землю сегодня у городских ворот. Что ж делать? Клонится к вечеру и самый длинный день.
АЛЬКУИН. И точно также за каждой ночью утро следует.
КАРЛ. Так будем терпеливо ждать (озираясь). Ждать терпеливо, приходится, как видно, также здесь. Пойдите и посмотрите, что происходит. (Эркамбальд, Рорико и остальные выходят исполнить приказ короля. Остается только Алькуин. Карл смотрит на него значительным взглядом и продолжает) Вот мы в монастыре. Теперь могу сказать тебе, что привлекло меня сюда. Я сам не знал еще, когда об этом ты спрашивал меня: я видел сон. Здесь, на скамейке, сидела Герзуинда, смеясь и говоря… Но что – забыл. Нет, вспомнил: дословно я не помню, но все же вот что было: я первый с ней заговорил. – Что сталось с моим кольцом? спросил ее. Кольцо меня терзает ночь каждую – с тех пор, как охватило безумие меня. – ты знаешь ведь. Зачем взяла кольцо ты? я спросил. Она ответила: – Приди и посмотри.
АЛЬКУИН. Мне ж представляется, о, государь, что среди тучи мы стоим, таящей сокрытую еще судьбу. Пошли, Господи, нам силы с достоинством не нести! (Входит настоятельница, плача)
КАРЛ (идя ей навстречу). Странно мне сегодня, о, мать почтенная, в стенах монастыря: так чуждо необычно и даже жутко – хотя при мне мой меч. Мне кажется, как будто я – лишь дух мой, сюда явившийся, в то время, как другой король здесь правит. Но жив я; ты узнаешь меня?
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (целует край его одежды и плачет). Храни, Господь, главу помазанника Твоего!
КАРЛ. Опять в слезах? Сегодня, как тогда, когда в последний раз мы виделись в дворце. Оставь меня наедине с почтенной матерью.
(Алькуин выходит. От двери отскакивают бледные монахини, подслушивавшие у дверей)
КАРЛ. От ложа смерти ты пришла. Что ж! Кто умер, – счеты тот покончил с жизнью. А над живыми тяготеет проклятье Божье за прародительницу нашу Еву. Все еще она порой нас навещает. Дабы не прекратилась мука нашей жизни – она приносит снова яблоко и снова грех вносит в мир. Как давно не виделись мы?
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Слишком долго и для слуги твоей и для твоих питомцев в стенах монастыря. Они сиротами становятся без своего отца.
КАРЛ. Отец? Питомцы? Уж если, женщины, отец вам нужен – ищите его на небе. К отцу земному не обращайтесь. Не отрицай – твоя печаль тебя в неправде обличит: язычник Беннит, тогда лишенный всех земель, теперь опять владеет своим поместием в Саксонии и снова приобретенной властью он гордится. Но если в споре он победу одержал, то все же, мать, тебя вторая Беннита победа более печалит. Горько, что отнял душу детскую он у тебя и у Христа.
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Бичем Господним стала заложница для всех нас…
КАРЛ. Хорошо!.. Пусть станет она бичем для всех. Будь я действительно отец, я б день и ночь, как ты, скорбел о том, что Герзуинда мы здесь, на попечении твоем благочестивом, а далеко, у очага язычника живет вонючего. Я исповедаться хочу тебе, мать настоятельница. Мать… я… сюда пришел… воспитанницей она была твоей. Ну, словом: Герзуинда… О том, что было с ней, конечно, знаешь ты; все проникает чрез стены моего палатината. Так вот весь мир клянет ее. С глаз моих я грешницу прогнал. И вот теперь раскаяньем терзаюсь горьким. Не думай, мать, что разума лишился я. Христофор, младенца Иисуса на берег пронося чрез поток бурливый, когда б на волю теченья бурного отдал святую ношу – как горько раскаялся бы он! Поверь мне, мать, страсть дикая и буря сладострастья – не похоть в ней распутницы, а иго сатаны и мрачное служенье тьме. Я часто видел, как её касался дух, покоривший тело нежное себе, как к исступленью страсти страшному ее он принуждал в служении ему. Когда же я рукой дотрагивался до неё – то мукой искажались черты лица, застывшего в бесчувствьи, в то время, как извивалось беспомощное тело. Ну, словом: невинна ли она иль нет – но соблазнила маской святости она меня – сиянием невинности. Если это обман, то помоги мне, мать, сияние разрушить, не то я божеством ее признаю франков. Разбей святыню, из которой кротко улыбается она!