Посланник МИД. Книга третья

Дело, оказывается, было в том, что они пожелали последовать примеру национал-социалистской партии и решили объединить здесь, в Германии, всех «национально мыслящих» русских людей, создать что‑то вроде союза или «русского отдела» этой партии.

– Правительство с поддержкой отнеслось к этой идее и уже отвело нам целый дом на какой‑то «Лейпцигштрассе», – добавил другой барон.

– Обещает в дальнейшем хорошо субсидировать нашу организацию, – вставил свои пять копеек один из графьёв.

– Дом шестиэтажный, с чудными будуарами и видами!, – не выдержав воскликнула одна из прелестных баронесс.

– Уже утверждён даже проект формы от Хьюго Босс!, – добавила другая, с ударением на фамилию модного тут сейчас молодого нациствующего кутюрье..

– Мы будем иметь казачьи фуражки, – перебила её другая дама, кажется графиня и зарделась, как гимназистка.

– Но только общего коричневого цвета, и такие же, как у всех наци, рубашки, – строго уточнила самая старшая из дам… тоном гувернантки или «классной дамы».

– И повязку со знаком свастики на левой руке!, – с энтузиазмом воскликнул, вскочив со своего стула, самый молодой безусый «корнет».

Я ничего не понимал.

– Но, простите, чем я могу быть вам полезен?, – спросил я с недоумением.

Снова слово взял самый холёный барон:

– Немного терпения!, герр фон Козырёфф…

А я подумал весело: «Ого… Серёжа… да тебя уже тоже в бароны записали»

Тот, увидев моё удивление, довольно продолжил:

– Сейчас вам всё станет ясно…

Затем он торжественно обвёл всех взглядом… те все вскочили, как по команде, я тоже встал, а он громко сообщил мне:

– Уважаемый наш соотечественник герр фон Козырёфф, имею честь и удовольствие вам сообщить… что с этого момента вы обладатель наследного дворянского титула «барон ниеншанский»…

При этих словах он, как заправский фокусник, достал откуда-то древний пергамент и ловко вписал, также не понятно откуда взявшимся, гусиным пером в него мою фамилию и имя… и передал мне…

Вот так я неожиданно для себя и стал обладателем старинной фамильной грамоты, титула «барон» и судя по записям… ещё и какого-то клочка земли… – Кажется это право зовётся «ленн», – мелькнула у меня мысль из моих познаний в баронских правах на землю.

Видя мою полную растерянность… другой высокий худой барон предложил всем снова присесть.

Затем он закурил сигарету и, пододвинув к себе пепельницу, чуть-чуть улыбаясь, медленно и терпеливо стал объяснять мне:

– У нас, герр фон Козырёфф, понимаете ли, есть некоторые препятствия… то есть… вернее… затруднения… в этом направлении… эээ… в создании нашего общества…

– Нам нужно имя…, – снова не выдержал, воскликнул пылкий юнец.

Худой спокойно продолжил:

– То есть, я хочу сказать, нам нужен человек с именем, который был бы известен всей нашей русской немецкой публике и в то же время репутация которого была бы, так сказать, не запятнана. Ну… нейтральный, что ли, – пояснил он.

Я начал понимать.

– И что же, у вас в Берлине не нашлось ни одного человека с «незапятнанной» репутацией?, – не выдержав, спросил я.

Барон неопределённо развёл руками.

– Очень трудно найти подходящее лицо, – уклончиво ответил за него другой… кажется граф.

– Различие взглядов… Политическое прошлое… Возникают возражения!, – добавил с сожалением третий собеседник.

– Но я же советский дипломат, – попытался я возразить.

Этим своим очевидным заявлением я всего лишь вызвал улыбки и реплику: «…на службе у фюрера».

– Ваше имя нас устраивает… Вы, так сказать, достаточно лояльны и из другого мира! – поддержал «важный» барон.

– Чего же вы от меня хотите конкретно?, – спросил я.

Бароны и графья переглянулись. Баронессы и графини смотрели с мольбой на меня.

– Мы предлагаем вам возглавить наш союз, – твёрдо сказал один из баронов.

Тут наперебой заговорили дамы.

– У вас там будет чудная квартирка, – промурлыкала самая молодая, стреляя в меня глазками.

– Чушь говоришь, Жаннет… Мы отведём вам весь бельэтаж!, – с пылом сказала строгая «классная дама».

– Весь этот дом наш!, – добавила другая.

– Работы особенно никакой не будет!, – выложил «веский» аргумент молодой граф с видом повесы.

– Просто подписывать несколько бумаг в день, и все!.., – с лукавством мурлыкнул «кот Базиллио» графского чина.

– Ну, и официальное представительство, так сказать!, – добавил «главный» из баронов.

Я уже все понял.

Это была гнусная провокация Розенберга…

Они искали дурака – это было ясно.

Вот эту «честь» они и решили предложить или «подложить» мне.

Едва сдерживаясь, чтоб не рассмеяться, я поблагодарил их и встал.

Бароны тоже поднялись.

– Я советую вам подумать над этим. Это будет для вас и полезно, и приятно в одно и то же время!, – сказал один из них.

Нотка угрозы едва уловимо прозвучала в этих словах.

– И это нисколько не помешает вашей дипломатической деятельности, – добавил другой.

– Напротив… укрепит связи русских немцев в Германии с Советской Россией, – с жаром выдохнула перезрелая графиня-фройляйн на выданье.

– Разрешите мне дать вам ответ в четверг, – попросил я.

Бароны молча поклонились.

После их ухода я упал в кресло и стал хохотать, обдумывая, какой анекдот я сделаю из этого разговора и как я буду его пересказывать моим приятелям тут. И как будут хохотать в Центре и в нашем полпредстве…

Но к моему недоумению из Москвы пришёл категорический приказ: «Возглавить Союз русских немцев в Германии».

В четверг, как я и обещал… посыльным я направил остзейским баронам своё согласие, одновременно с извинением, пояснив, что срочно выезжаю в командировку, а полномочия подписывать бумаги могу передать любому доверенному лицу.

Потом я взял телефонную книгу, позвонил в бюро и заказал себе билет на парижский экспресс.

В ту же ночь я покинул Берлин.

На вокзале правда меня перехватил один усач и представившись знакомой фамилией, что говорило о его принадлежности к группе лиц, меня недавно посетившей, и попросил подписать два документа.

Первым документом было моё согласие возглавить их Союз, а вторым я уполномочивал этого господина вести дела их сборища… ха-ха.

Я их с лёгким сердцем подписал и шагнул в неизвестность… то есть сел в свой вагон…

***

Сталин читал сводную докладную по Франции от Артузова…

Агрессивные действия этого негодяя Гитлера подстегивали всех в Европе искать союзников…

На заседание совета министров Франции министр иностранных дел Лаваль сделал сообщение о дипломатической обстановке. По его словам, «именно Италия является в данный момент той страной, которая наиболее полна решимости применить в случае надобности силу. Муссолини согласен на содействие России только при условии одновременного участия Польши».

Был зачитан проект меморандума Лиге наций, в котором упоминается «непрерывная и очевидная ложь» Геринга и Нейрата (министр иностранных дел Германии – справка Артузова). «Однако в связи с создавшейся обстановкой и итальянским предложением возник чрезвычайно серьезный вопрос о возможном применении силы, то есть о войне». Этот вопрос поставил Фланден – премьер.

Пространные объяснения Лаваля показались Сталину отвлеченными и туманными.

Затем Лаваль перешел к франко-русскому вопросу. Лаваль заявил, что «он задумал многосторонний пакт о ненападении и консультациях наряду с двусторонними договорами о взаимопомощи». Он зачитал проект двустороннего договора, «который намерен представить Потемкину» – Наш полпред в Париже – отметил про себя Сталин.

В договоре содержится ссылка на Устав Лиги наций. Лаваль хочет, как он выразился «вести переговоры с Советами лишь для того, чтобы поддержать Малую Антанту и помешать германо-русскому соглашению. Но в глубине души – и он признает это – он опасается возможного воздействия большевистской армии на французскую армию. Он пока еще не согласен, чтобы союзные обязательства вступали в силу автоматически».

Тут Сталин хитро ухмыльнулся и продолжил чтение.

Премьер Фланден изложил решения верховного командования:

«Правительство постановило временно оставить в армии контингент, который подлежал демобилизации 13 апреля. Однако на призывников этого контингента, которые принадлежат к предыдущим призывным возрастам, но ранее получали отсрочку и были временно освобождены от военной службы, распространяются обязательства только их призывного возраста, и, следовательно, они будут демобилизованы согласно условиям, установленным ранее. Этот контингент останется в армии до тех пор, пока новобранцы, подлежащие призыву в апреле, не пройдут необходимой подготовки. Он будет использован для пограничной службы и для возведения защитных укреплений и будет демобилизован не позднее 1 августа. Военнослужащие, задержанные в рядах армии, будут пользоваться особым режимом отпусков, и в частности отпуском на время сельскохозяйственных работ, сверх того им будет сокращен срок последующего пребывания в запасе».

Далее Сталин перешёл к чтению ноты об отношении Германии к проекту Восточного пакта которую фон Нейрат вручил сэру Джону Саймону (министр иностранных дел Англии – справка Артузова) во время их берлинских переговоров 25-26 марта этого 1935 года.

Германия предлагала следующие:

«1. Договаривающиеся державы обязуются не нападать друг на друга и не прибегать к силе в какой бы то ни было форме.

2. Договаривающиеся державы обязуются заключить между собой в случае если они еще не сделали этого, – договоры об арбитраже и согласительной процедуре, предусматривающие процедуру обязательного арбитража в случае спора юридического порядка и согласительную процедуру в целях мирного урегулирования политического конфликта.

3. Если тем не менее одна из договаривающихся держав считает, что ей угрожает агрессия или применение силы со стороны какой-либо другой договаривающейся державы, то по требованию вышеупомянутой державы должна быть немедленно созвана конференция представителей правительств всех договаривающихся государств с целью обсуждения создавшегося положения и в случае необходимости мер, которые следует принять для поддержания мира.

4. Если вопреки этому соглашению между двумя договаривающимися державами возникнут все же военные действия, другие договаривающиеся державы обязуются не оказывать агрессору никакой поддержки ни в области экономики, ни в области финансов, ни в военной области.

5. Пакт заключается на десятилетний срок, который может быть продлен на дальнейший период».

Сталин знал, что это совершенно секретная информация была добыта Козыревым перед самым его отъездом из Берлина.

– А не поторопились ли мы его от туда выдернуть?, – мелькнула у Сталина мысль.

Но тут же он сам себе ответил:

– Нет… Он нужнее сейчас в Париже… Нам нужен этот договор с Францией, чтобы вбить клин между ними и Германией…

Глава 2.

И вот я приехал в Париж.

Была чудесная весна. На бульварах города зацветали каштаны, на Пляс-де-ля-Конкорд били серебряными струями фонтаны.

Цветочницы … все как одна – молодые, бойкие и весёлые… предлагали букетики лионских фиалок.

Огромные толпы парижан вышли на променад и собою заполняли тротуары и террасы кафе. Только что вспыхнули бледновато-голубым светом гирлянды уличных фонарей. Острый запах духов всевозможных ароматов смешался с бензиновым угаром и их сиреневатое облако стояло в воздухе.

Тут мне подумалось, что наряду с образом, каждая страна имеет свой особый запах, который ты ощущаешь сразу при въезде в неё.

Англия, например, для меня запомнилась запахом дыма, каменным углём и лавандой, Америка – бензином и жжёной резиной, Германия – сигарами и пивом, Испания – чесноком и розами, Япония – копчёной рыбой.

Этот запах мне кажется ты запоминаешь навсегда, и, когда хочешь вспомнить страну, то вспоминаешь сперва её запах.

Тысячи ароматов лугов, полей, лесов и степей я увёз в своей памяти из России… необъятная и далёкая, она остаётся в памяти каждого на всю жизнь…

Итак, Париж пах духами… как пишут в бульварных романах… ха-ха.

После хлопот по размещению и представлению в нашем полпредстве в Париже я сидел на террасе парижского кафе Парнас и любовался городом.

В эти предвечерние часы, когда электричество ещё не победило свет уходящего дня, он был потрясающе красив.

Люди разноголосо шумели за своими столиками. Но вот… неожиданно все повернули свои головы влево.

Там, куда все восторженно смотрели… из огромной… скорее всего американской машины вышел неспеша высокий человек в светло-сером костюме.

Он шёл не торопясь по тротуару, величественно помахивая при этом тростью, направляясь к одному из многочисленных кафе. Толпа сразу узнала его.

– Шаляпин! Шаляпин! – все разом загалдели.

Я тоже оглянулся. Известный оперный русский певец остановился и как бы позировал всем… Он просто стоял на фоне заката – огромный, великолепный, ни на кого не похожий, на две головы выше всех.

Кто-то к нему подошёл и он, улыбаясь, разговаривал с ним.

Затем все осмелели и его обступили – всем хотелось пожать ему руку. Меня охватило чувство гордости за него.

– Только в России мог появиться такой талантище, – подумал я. – Сразу видно, что идёт наш, русский артист! У французов – таких нет. «Он – точно памятник самому себе…, – как сказал как-то мне о нём мой друг Александр Вертинский.

Мои мысли вернулись к Франции…

Я полюбил Францию искренне, как почти всякий, кто в ней бывал…

Собственно говоря, пока «моя Франция» – это только один Париж, но зато один Париж – это вся Франция!, – как тут любят восклицать.

Так могу сказать и я, неоднократно бывая в этой прекрасной стране …

Париж покорял всех, покорил и меня.

Этот город нельзя было не полюбить, так же как нельзя забыть его или предпочесть ему другой город.

Я, объездив многие города Европы, бывал в Америке и других частях света, могу с уверенностью сказать, что не знаю равного ему на земле.

Ещё одно «открытие» я совершил… Мне кажется, что русские не чувствуют себя так легко и свободно нигде за границей, как именно в Париже.

Как рассказывали мои местные знакомые и тот же Вертинский, что тут нетрудно никому быстро освоиться, найти работу.

В этом мегаполисе никому нет никакого дела до вашей личной жизни. Это город, где человеческая личность и её свобода чтится и уважается.

Франция, обессиленная продолжительной войной, нуждается в мужском труде, ибо война унесла многих её отцов и сынов в могилу. Мужские руки тут ценятся. Десятки тысяч моих соотечественников – русских эмигрантов работали на заводах Рено, Ситроена, Пежо и других. Много из них жили в сельской местности, как говорится: «сели на землю» и занимались сельским хозяйством – и собственным, если были средства, и чужим, если приходилось наниматься.

Всего русских сейчас во Франции, как писали в газетах, было тысяч двести-триста…

В Париже «наших» было тысяч восемьдесят. Но они как‑то умудрялись не попадаться на глаза. В этом огромном городе все растворялись как капля воды в океане.

Любой, приехав сюда, через какой‑нибудь год уже считал себя настоящим парижанином.

«Наши» тут говорили по-французски, знали всё, что творится вокруг

Оно повсюду работали с французами бок о бок и старались подражать им во многом. У них была и своя ниша и быт: свои церкви, рестораны, клубы, библиотеки, театры.

Это я знал как из своего опыта, так и от своих парижских друзей, прежде всего от своего друга и неподражаемого русского певца – Александра Вертинского.

Он осторожно вводил меня в круг русских эмигрантов… Так как среди них были и озлобленные, оголтелые личности… Но вот молодёжь, выросшие дети русских эмигрантов, тянулась ко мне… как сверстнику и с жаждой поглощали мои рассказы о послереволюционной России.

Есть у «наших» тут в Париже и свои фирмы, магазины, дела, делишки.

Но это для общения, для взаимной поддержки, чтобы не потеряться в этой стране.

В душе же каждый из них считает себя европейцем и парижанином.

Приглашают друг друга – уже не к себе в дом, как на родине, а обязательно в ресторан или в кабачки на Сене.

Ежедневно они совершают прогулки в Булонском лесу с собачками и без собак, пьют до двенадцати дня различные аперитивы.

Кишит русскими и весь Монмартр. Группируются они около ресторанов и ночных дансингов.

Как просветил меня Вертинский, одни из «наших» служат гарсонами, другие метрдотелями, третьи на кухне моют посуду.

Есть среди них и танцоры – «дансэр де ля мэзон», или «жиголо» по-французски, молодые люди, красивые, элегантно одетые, для танцев и развлечения старых американок.

Имеются среди «наших» и артисты, певцы, музыканты, балетные танцоры, исполнители лезгинки – молодые красавцы грузины в черкесках, затянутые в рюмочку.

И конечно же цыгане и цыганки…

Много «наших» девушек и среди цветочниц.

Бывшие военные в основном работают зазывалами-вышибалами, швейцарами и шофёрами.

Вся эта русская эмиграция живёт главным образом за счёт иностранцев.

Последние, разменяв свои фунты и доллары, получают тут за них кучу франков, и поэтому им всё кажется тут дёшево.

Отвыкшие у себя на родине от алкоголя, американцы напиваются быстро, счета оплачивают не глядя.

А иногда и по два раза один и тот же счёт, – как смеясь рассказывал про это мне Вертинский. – На чай они дают щедро, и за ними охотятся, как за настоящей дичью, – рассказывал он удивительные истории…

– Их передают из рук в руки. Облапошив гостя в своём ресторане, метрдотель посылает его со своим шофёром в другой, предварительно условившись по телефону, сколько он будет за это иметь процентов со счета.

– Их заманивают, переманивают при помощи женщин, перепродают, и просто грабят…

Правда, по словам Вертинского, который тут жил с 25-го года, любопытные американские туристы ездят иногда осматривать и поля битв.

Там… на месте сражений… сотни тысяч рабочих до сих пор выкапывают медь, свинец и железо из земли, вспаханной германскими снарядами.

Раз в год, в день перемирия, по Елисейским Полям Парижа проходит страшная и зловещая процессия уродов и калек…

Тех, кто отдал Франции свои силы, здоровье и даже свой человеческий облик. Вереницы инвалидов идут по улицам поклониться праху Неизвестного солдата, похороненного под Триумфальной аркой.

Раз в год в пользу этих несчастных устраивают бал в «Гранд Опера». Бал считается одним из самых шикарных. Я по роду своей службы… да просто любопытства ради специально на него приезжал по приглашению ещё прежнего нашего полпреда в Париже, моего друга – товарища Довгалевского.

Дамы высшего света и «полусвета» Парижа появляются там в сногсшибательных туалетах. Это поистине настоящие дуэли женщин – состязание в роскоши, красоте, богатстве, элегантности.

И не только между обладательницами этих платьев, мехов и бриллиантов и их кавалерами, но и между их ювелирами, меховщиками, салонами.

Сумма сбора со всей этой выставки богатства бывает меньше, чем любой камень на любой из её посетительниц.

Но… приличия были соблюдены, и тени прошлого ужаса снова отодвинуты в небытие…

После утомительной и долгой войны, потребовавшей сильного и длительного напряжения всех сил страны, люди французы устали.

Войну тут забыли моментально, как дурной сон. Как будто никогда и не было сражений на Марне, у Вердена, Лувена, разрушенных городов, миллионов убитых.

Сейчас передо мною Париж веселился, кипел, бурлил, жил полной жизнью мировой столицы.

Шикарные лимузины один за другим летят, как осы, сплошными роями и вереницами по брусчатке парижских улиц.

Гигантские вывески сверкают миллионами огней рекламы… Почти как в Нью-Йорке…

Громадные кафе и кафешечки… разметались по широким парижским тротуарам… Они сплошь переполненные посетителями…

В этом огромном мировом мегаполисе находится место всем.

В элегантных авто, рассекающих Елисейские Поля, сидят изнеженные, избалованные и взбалмошные женщины, пахнущие острыми ароматами и томными, возбуждающими воображение, духами.

Они… гдядят из окон своих лимузинов вместе со своими холёными благополучными собаками каких‑то особых, экзотических пород… И те и другие при этом презрительно щурятся на людей и … собак, идущих пешком.

Над Булонским лесом вспыхивают и потухают зарницы… он необычайно нежен весной, светло-голубой, с бледно-розовыми оттенками – точно нарисованный пастелью холст.

Как всегда… с утра и до двенадцати дня… в ресторанах на Порт Дофин в саду нарядные дамы пьют красочные аперитивы, флиртуют, сплетничают.

Обсуждают новые фасоны платьев и встречаются со своими «жиголо».

По широким утоптанным аллеям бегут бесконечные вереницы женщин и мужчин в самых немыслимых спортивных костюмах.

По дорожкам гуляют пешком те, у кого нет авто, и они просто любуются этой выставкой тщеславия, роскоши и богатства.

Специальные таблички тем не менее не рекомендуют особенно углубляться в лес, в особенности женщинам.

Так как из‑за кустов вдруг неожиданно может выскочить… Нет, не заяц или волк… А гораздо хуже… Какой‑нибудь маньяк, помешанный на сексуальной почве.

В Париже… судя по газетам и слухам… таких много.

Но тем не менее… в больших кафе на верандах, прямо на улице, с утра до ночи тут сидят одинокие женщины и ждут своих клиентов.

У «Вербера» на Мадлен, у «Фуркеца» и в «Куполе» на Монпарнасе, в бистро на Клиши, на плас Пигале – повсюду дежурят сотни и сотни женщин, предлагающих свои услуги мужчинам.

Целые кварталы, такие как Бульвар Севастополь, знаменитая улица Шебане и другие, заполнены домами свиданий, где за разные цены – от десяти до тысячи франков – оказываются всевозможные услуги.

Их посещают те любопытные туристы, которым хочется узнать Париж до самых глубин.

Как недавно написал один корреспондент «Известий»: «Над Парижем носился удушливо-сладковатый запах тления. Странная смесь духов, бензина и падали».

Я не знаю, бывал ли он лично тут, но статья написана довольно красочно…

Витрины парижских огромных магазинов, таких, как «О Прентан» или «Галери Лафайет» уставлены новой мебелью стиля модерн…

А чуть в стороне… на улице Муфтар в подвале на задворках, среди мусорных ям и развалин, помещается кабак, особенно любимый туристами, желающими узнать «дно» Парижа.

Их приводят туда «кукины дети» – гиды турфирмы Кука.

Часто их туда доставляют сразу после спектаклей в «Гранд Опера», во фраках и вечерних туалетах.

В этом кабаке собираются апаши, воры, проститутки.

Хозяйка – старая, седая бывшая светская львица, опустившаяся до самого «дна», с манерами хозяйки публичного дома и хриплым голосом.

Там танцуют под гармошку «жава», поют, хохочут и конечно же пьют.

Полуголые, растрёпанные женщины извиваются в непристойных телодвижениях, танцуя с сутенёрами и ворами.

Тусклые керосиновые лампы освещают грязные потолки, столы и грубые скамьи.

Внезапно в разгар веселья начинается скандал: бутылки, стаканы, столы – всё летит в воздух… В руках у апашей сверкали ножи. Кто‑то разбил бутылкой лампу. Наступила темнота, раздались стоны и крики:

– Убили! Убили женщину!.. Полиция! Полиция!

Резкий свисток оглашает воздух.

Испуганных англичан и американцев выводят тайком через задние дворы. Они в восторге и ужасе. Они видели настоящее «дно».

Когда они ушли, зажигся свет, и все эти «апаши», «воры» и «убийцы» спокойно разгримировываются, затем подходят к «львице», тоже разгримировавшейся, и получают свой разовый гонорар.

Это всё актёры из маленьких театров, а сама «львица» – актриса из «Одеона».

Вся эта комедия разыгрывалась для переживаний доверчивых иностранцев.

Я там был по протекции Вертинского… Очень правдоподобно! Ха-ха-ха.

Так живёт и веселится Париж.

Конечно, во Франции на заводах, шахтах и фабриках рабочие поднимают голос, требуя защиты труда и социальных реформ. Газета «Юманите» – орган коммунистов Франции – постоянно увеличивает свой тираж.

С блестящими речами выступают лидеры коммунистов Марсель Кашен, громит буржуазию Торез. На многотысячных демонстрациях поют «Марсельезу» схожую с нашим гимном «Интернационалом».

Но все это … к сожалению… тонет в общем благодушии… как муха в мёде.

А на окраинах Парижа тоже живут люди. Собственно говоря, не живут, а существуют каким‑то непонятным образом.

Если ехать по дороге в Нейи или Венсен, то там с обеих сторон тянутся целые кварталы жалких лачуг, сколоченных из каких‑то ящиков, кусков ржавой жести, соломы, с дырками окон, заткнутыми тряпками, обклеенными старыми афишами и газетами.

На верёвках сушится грязное тряпьё… Полуголые чёрные дети копаются в мусорных кучах.

А дорогие авто равнодушно проносятся мимо.

Сидящие в них буржуа и их кокотки брезгливо морщатся и недоумевают – как это можно было допустить в Париже, в самом центре страны, «деревни нищих»?.. Ну так пишут тут в местной прессе, когда нет сенсаций…

В газетных киосках на бульварах Парижа можно свободно купить советские газеты – «Правду» или «Известия». Шрифт их мелкий, убористый – деловой.

Сплошь одни резолюции, отчёты, постановления, решения, указы…

Отдельно идут цифры достижений, рекордов, планов пятилетки и их выполнения…

Конечно же чествуют героев… полярников, лётчиков, рекордсменов, ударников, энтузиастов, передовиков…

Читать местному обывателю это …. откровенно говоря – скучно. Сенсаций никаких нет! Люди в СССР просто строят новый Мир, хлопочут, работа кипит – пишут только самое важное, деловое, необходимое.

Хотя в последнее время советские газеты подробно освещают ход расследования убийства Кирова и процессы над его убийцами и их подстрекателями из оппозиции – Каменева и Зиновьева.

А парижскую газету развернёшь – сенсация за сенсацией.

«Президента выкинули из окна вагона!»

«Вивьен Оршан отравила мать, чтобы получить страховку».

«Шестнадцатилетняя убийца содержала своего жиголо!..»

«Миллионер – бумажный король Турман Бриль выбросился с аэроплана».

«Разложение», «Гнилой Запад» – справедливо пишут об этом советские газеты.

Я был свидетелем гнусности… Мне в лицо хохотали… смеялись, как они выражались: «над этими «отсталыми» советскими взглядами.

Бросая чванливо мне: «Сами там жрут одну воблу, а ещё нас учат!» – «Ха-ха-ха! Это мы‑то гнилые?.. Как вам нравится?» «Мы – европейцы, парижане, соль мира!», – кричали они.

Александр Вертинский, схватив меня крепко за руку, решительно увёл меня тогда из того паганого общества, по дороге извиняясь и скороговоркой поясняя:

– Всё это дно русской эмиграции, Серж! Они ещё сберегли в себе что-то. Тянутся из последнего. Покупают на распродажах шикарные платья жёнам, обзаводятся смокингами, засовывают гвоздички в петлички. О родине тоскуют, но как‑то «платонически». Вспоминают берёзки… Белые ночи… Былой блеск, богатство… Кто что… Говорят нескончаемо, но… точно о покойнике. – Было, мол, и умерло!, – добавил он тогда в конце с сожалением. А я был ему благодарен, что не наделал глупостей в итоге этой явной белогвардейской провокации.

Правда во Франции в эмигрантской прессе пишется о России – СССР много.

Газеты «Последние новости» и «Возрождение» ежедневно закатывают всякие бредни-сенсации о расстрелах, голоде, бунтах в армии и прочем. Тьфу на них!..

И вот… снова окунувшись в этот парижский сладковатый угар и узнав последние новости и сплетни, я решил встретиться с некоторыми людьми…

Первым в моём списке был некто Эдуар Эррио.

Мне его рекомендовал, как друга Советского Союза, здешний полпред товарищ Потёмкин, напутствовав словами:

– Товарищ Козырев… я не знаю Ваших способностей… но… как говорится… и за соломинку схватишься… Договор под угрозой…

Только здесь я узнал от него, что Договор о взаимной помощи между Союзом Советских Социалистических Республик и Французской Республикой близок к подписанию…

Хотя я что-то такое подозревал ещё в Берлине. Там это вызывало нервозность.

Все попытки Гитлера этому помешать провалились. Даже убийство в прошлом году министра иностранных дел Франции Барту не привело охлаждению отношений с СССР… напротив… Приемник Барту, – Лаваль клятвенно пообещал продолжить курс на сближение с СССР.

Правда сразу стали возникать различные мелкие трения, которые в итоги завели всё в тупик. Да в такой, что Литвинов уехал в Москву «на консультации» буквально перед моим приездом.

– Ну что же… Не впервой мне спасать ситуацию…, – решил я про себя и поехал на встречу с Эррио.

Из информации, любезно предоставленной мне товарищем Потёмкиным, я узнал, что Эдуар Эррио родился в офицерской семье, имевшей крестьянские корни. Окончил Высшую Нормальную школу, с 1900 года занимает должность профессора филологии. В 1905 года избирается мэром Лиона и остаётся им бессменно до сего времени. Одновременно с этим Эррио является председателем партии радикалов. С 1916 года неоднократно входил в правительство Франции и занимал ответственные посты.

Будучи премьером, Эррио установил в 1924 году дипломатические отношения СССР!

Он также отказался от дальнейшей оккупации Рура, накалявшей обстановку в Германии.

Второе правительство Эррио в 1926 году провело школьную реформу, издав закон о создании единой и бесплатной школы.

Третье правительство Эррио заключило с СССР в 1932 году договор о ненападении.

Радикальная партия, во главе которой стоит Эдуар Эррио, принимает в данный момент активное участие в создании Народного фронта, вместе с коммунистами и социалистами.

По всему выходило, что товарищ Эррио таки настоящий друг СССР…

Встретились мы с ним в Булонском лесу… подальше от зевак и лишних ушей и глаз.

Я, после приветствия, тут же вручил ему фото Сталина с дарственной надписью, подчеркнув этим свой статус спецпосланника.

Он подарку очень обрадовался и пообещал передать свою фотографию…

Господин Эррио был в хорошем настроении и начал наш разговор с интересующей его темы…

– Я, господин Козырев пару дней назад присутствовал на открытии памятника Ришелье в Люсоне, затем вернулся в родной Лион на съезд нашей партии, – начал он.

– И как прошёл съезд?, – задал я вежливый вопрос.

– О… он протекал спокойно, – сказал Эррио. – В духе пожеланий, выраженных нашими провинциальными организациями, был пересмотрен устав. Два дня ушли на обсуждение вопросов торговли. Затем последовал доклад сенатора Серлэна и обсуждение муниципальной программы. Затем вечером, на банкете я выступил с речью, которая была хорошо встречена. Мне перед этим сообщили, что нынешний наш премьер-министр Фланден будто бы склонен впасть в уныние. Я решительно высказался в его поддержку…

– А Прибыв в Париж 2 апреля, я нашел его успокоившимся. Политическое положение значительно улучшилось. Вопреки пессимистическим прогнозам парламентская сессия завершилась весьма благоприятным вотумом доверия 401 голос против 125, – рассказал он мне последние детали политической жизни Франции.

– Тем лучше, так как международная обстановка действительно скверная, – бросил я пробный шар.

– Даааа… Господин Козыреф… Германия сорвалась с цепи, – поддержал меня мой собеседник. – Сэр Джон Саймон, глава британского форин-офиса, говорят вернулся из Берлина очень встревоженный, под сильным впечатлением опасной личности Гитлера, – сказал Эррио мне тихо и продолжил: