Погрузившись в глубину голубых одеял, он мгновенно растворился во сне. Комната медленно пропала из его сознания. И появилась снова. Он раскрыл глаза от громкого шума за окном. Странные возгласы, истошные крики ворон, запах гари – все смешалось в его гремящей голове. Вскочив с кровати, он начал медленно двигаться к окну, чтобы понять, что происходит, однако его остановил резкий слепящий свет, ворвавшийся через покрытое морозными узорами стекло. Он закрылся от этого удара рукой, а затем начал медленно проглядывать через нее, постепенно привыкая к этой рези. Когда глаза худо-бедно привыкли, он все-таки выглянул: весь лес словно ожил, окутанный белым заревом. Что-то носилось за соснами, закручивая причудливые вихри, а кроны деревьев окутывал красный, как солнце, огонь. Вдруг перед окном кто-то пробежал. Филин не успел понять, кто это, однако фигура выглядела очень знакомой. Еще через минуту действие повторилось, и в этот раз Филин сумел узнать в фигуре дряхлого, голого старика. Это был Отец. Он бегал вокруг дома, держа в руках огарок свечи, каким-то образом еще едва горевшей. В этот момент Филин, окончательно потеряв суть происходящего, отступил, сделав неуверенный шаг назад, а после развернулся и начал дергать ручку двери. Она оказалась закрытой, а из щелей ее валил густой дым. Как бы ни пытался он, ни открыть, ни выломать ее у него не вышло, однако, он не сдавался.

– Откройте, твари! Вы какого хера там делаете? – кричал он, плечом ударяясь о деревянную твердь, но ответа не получал.

Со стороны окна раздался стук. Тихий, ненавязчивый. Филин решил на него не реагировать, продолжая долбиться в дверь. Стук стал громче, вскоре кульминировав в треск и звон разбитого стекла. В комнату проник холодный воздух, сковав белыми цепями филиновы ноги, и тот вынужден был повернуться. Отец смотрел на него через разбитое стекло, казалось, совершенно не моргая. Красные его, налитые кровью глаза съедали Филина живьем.

– Земля твой дом. Земля твой дом. Здесь твой дом, – заговорил он монотонным голосом, просовывая в оконную раму затухшую свечу. – Куда ты уйдешь? Куда ты собрался?

– Сгинь, мразь! Захочу и уйду, сука!

– А гостинцы ты его пошто пнул? Я же просил, не трогай его гостинцев. Это не твое.

– Изыди, бес! Чур меня!

И тут свет стал ярче. Он поглотил сперва улицу, потом старика, а после и всю комнату, жадным звоном наполнив кровоточившие уши, и вскоре сменился непроглядной тьмой.

II

Под утро, когда белый солнечный свет едва начал разгонять лесную темноту, Филин уже топтал своим тяжелым шагом скрипящие половицы большой комнаты. Расхаживая из стороны в сторону, словно от одной решетки к другой, он пытался самому себе объяснить ту потустороннюю тревогу в груди. Панические атаки у него случались и прежде: образ жизни и возраст давали о себе знать. Однако, заглядывая в прошлое, он делал вывод, что такое с ним происходило впервые. Руки его тряслись, а голова раскалывалась. Ему казалось, что на черепную коробку изнутри давит его собственный мозг, и иногда он чувствовал, будто что-то течет из его ушей. Естественно, когда он проводил подушками пальцев по ушному отверстию, они оказывались абсолютно чистыми, за исключением накопившейся за последние несколько дней ушной серы. Сделав пару вдохов-выдохов, досчитывая до пяти, он, на мгновение успокоившись, все же пришел к выводу, что виновата недостаточность сна: он практически не спал этой ночью. Теперь, когда он успокоил наконец стук своих пульсирующих височных вен, он смог услышать, как на своем месте звонко стучит, уже спицами, Мара.

– Ни свет ни заря, а уже вся в труде, посмотрите-ка на нее, – сказал Филин, начав медленно приближаться к ней. – Спят же еще все.

Мара почти никак не отреагировала на слова Филина, а лишь немного потупила взгляд. Она все стучала и стучала своими спицами, словно сводящие с ума часы, и Филину сквозь сонный плен, от которого он все никак не мог избавиться, казалось, словно этими иглами она протыкает его кожу в своем глухом безразличии. Он нервно сглотнул, стиснув до боли зубы, и пьяной хромой походкой подошел к ней уже вплотную.

– Ну и что ты молчишь? Ты же, вроде, не немая. Я даже пару раз слышал, как ты что-то себе под нос бормочешь. Скажи что-нибудь, – и после этих слов резко отбросил спицы из ее рук. – И язык у тебя, вроде, на месте. Можно даже проверить, – продолжил он и тут же впился в ее губы своими губами. Он начал медленно поднимать ее за ворот сорочки, после чего резко ударил лопатками о стену. Отпрянув от ее губ, он посмотрел на нее: все то же безмолвное безразличие. – Стерва, – прошипел он, залезая своей рукой под сорочку. – Скажи что-нибудь. Скажи, – рвалось с его губ, но ответа не следовало. Когда он понял, что никакой отдачи не дождется, то резко вцепился обеими руками в ее лебединую шею. Все сильнее сжимая ее, он чувствовал, как перекрывает ей текущее внутри тепло. Он вдруг что-то ощутил. Что-то знакомое. С ужасом от этой мысли он отскочил, чуть не споткнувшись на торчащей половице. И снова дыхание его участилось, а кровь в висках забарабанила боевой марш, разрывая его больную голову. – Меня не возбуждают молчуньи, – бросил все-таки он, немного взяв себя в руки, и с разочарованием заметил, что Мара уже собрала с пола спицы и спокойно продолжала вязать.

***

– Скоро придем.

– А? – опомнился вдруг Филин посреди леса. Все это время он слепо хромал за Батраком и тащил на плече увесистый мешок. Вокруг пахло свежестью, легкий ветер обдувал открытую шею, а доброе, теплое солнце грело уставшую, покрытую коркой кожу.

– Почти пришли, говорю, – повторил погромче Батрак, переступая ручей, прорезавшийся сквозь грязный, потемневший снег. – Уснул там что ль?

– Задумался… слушай, а могу я тебе вопрос задать?

– А отчего ж нельзя, задавай, – добродушно прозвенел Батрак, чуть запинаясь сквозь сбитое дыхание.

– Вы ж сожрать меня хотите… людоеды поганые! – импульсивно бросил Филин, после чего слегка осекся. – Заставляете херню всякую таскать. Туда иди, сюда иди. Я вам не раб персональный!

– Ты должен нам. Не забывай: пока у нас живешь – по нашим порядкам и будешь жить. Таким же батраком, как я.

– Ну а на кой хер мы к этому дубу вдвоем тащимся? Ты бы и один дошел, раз уж на то пошло.

– Лес, брат, уважать надо. Не будешь вместе с нами уважать лес… ну, там сам увидишь. Лес тоже кушать хочет.

– Ну и психи, – еле слышно прошипел Филин. – А чего, оленя тоже лесу несем?

– А, нет, – Батрак рассмеялся, – это дубу.

– И что это за дуб такой? Волшебный какой-то?

– А то не знаешь ты что за дуб и кто в нем живет, – продолжал посмеиваться Батрак.

– Не поверишь.

– Конечно, не поверю. Это все знают. – отрезал Батрак, после чего замедлил ход. – А вот и он, кстати.

Перед ними внезапно возникла достаточно большая поляна, покрытая коротким слоем едва прорезавшейся травы. Посреди этой рощи расположился громадный исполин, раскинувший свои только начавшие цвести ветви. На ветвях же его свисало множество подвешенных веревкой божков, оберегов и давно подгнившей еды и плесневелого хлеба. Между этой едой бегала маленькая, едва заметная издали белка, избравшая высокое дупло старого дуба своим домом.