Пятый сон Веры Павловны

Листая бумажки, злясь на Валентина, Сергей чувствовал, что спасти положение можно только неожиданным вопросом.

Он лихорадочно искал этот вопрос.

Выписывая в блокнот фамилии учредителей, оставаясь внешне спокойным, он лихорадочно искал вопрос. Ежу понятно, что в папочке лежат документы, за которые никак не зацепишься. Лучше всех это понимала главбухша, потому что поглядывала на гостей все более настырно, даже высокомерно.

Но нужный вопрос Сергей нашел.

«Перечислите, пожалуйста, с кем из граждан других государств вы поддерживаете деловые контакты?» – спросил он.

«По поводу намечающихся поставок?»

«Вот именно».

«Но это же целый список!»

«Вот и покажите его нам весь».

«Зачем?» – насторожилась главбухша.

«А вы разве не понимаете, что такое национальная безопасность?»

Этого Елена Ивановна не выдержала и повернулась к управляющему.

Глядя куда-то в пространство, он сунул руку в стол и вытащил несколько распечатанных на принтере листков.

«Джеймс Саттерс Шипман, Великобритания… Рудольф Свиммерс, Германия… Лео Шаули, Венгрия… – Сергей специально произносил фамилии вслух и негромко. При этом он делал короткие паузы и многозначительно поглядывал на Валентина, мгновенно поймавшего игру. – Иштван Хедери, Венгрия… Донат Кадари, Венгрия… Похоже, с венграми у вас особенные отношения?… Золтан Валенштейн, Великобритания… Джеймс Хаттаби…»

Что за черт?

Сергей почувствовал легкий укол.

Он хорошо помнил недавний разговор с Верой Павловной Суворовой в кафе «У Клауса» и имя Джеймса Хаттаби сразу всплыло в памяти. Хитрый иорданец, похоже, не совсем раскрылся перед исследовательницей Чернышевского: он рассказал ей о скупаемых искусственных спутниках Земли, но ни словом не обмолвился о своих нефтяных интересах.

«Джеймс Хаттаби, Иордания… – медленно повторил Сергей и поднял глаза на управляющего. – Вы хорошо знаете господина Хаттаби?»

«Что значит хорошо? Я с ним работаю».

«Давно?»

«Примерно полгода», – управляющий явно врал.

«Хотите сказать, что за эти полгода между вами и господином Хаттаби уже установились особенно доверительные отношения?»

Господин Арефьев вновь растерялся. Он чувствовал, что ему готовят ловушку, но никак не мог понять, какую. «При чем тут доверительные отношения? – нервно заявил он. – Речь идет просто о доверии. В большом бизнесе без этого нельзя».

«Понимаю, – кивнул Сергей, внимательно просматривая приложения. – Я вижу, вы пользуетесь чистыми бланками, уже подписанными господином Хаттаби. Его доверие простирается так далеко, что он…»

Но управляющий не дал Сергею договорить:

«Существуют особые обстоятельства…»

«Поясните».

«Ну, иногда действительно существуют особые обстоятельства… Я же говорю, это бизнес…»

«А вы знаете, с кем еще сотрудничает господин Джеймс Хаттаби?»

«Ну, далеко не все… В меру наших возможностей… У нас ведь тоже есть некоторые информационные каналы… – начал пробовать варианты господин Арефьев. – Мы знаем, например, что у господина Хаттаби заключены интересные контракты с норвежцами…»

«Я спрашиваю вас о другом сотрудничестве».

«О чем это вы? – господин Арефьев посмотрел на Сергея с ужасом. Вряд ли при своей отчаянной близорукости он отчетливо различал лицо Сергея, просто в данный момент оно олицетворял для него все худшее. – Не понимаю вас».

«Хотите сказать, что не знаете о связях господина Хаттаби с некоторыми специальными службами?»

«Да откуда ж мне знать такое? – по-настоящему испугался управляющий, переводя взгляд на Валентина, в чьих руках он совсем недавно видел удостоверение сотрудника ФСБ. – При чем тут наша фирма?»

«Но ведь вы представляете Россию, господин Арефьев, – многозначительно заметил Сергей. – Разве не так?»

«Но…»

«Регистрируя фирму, имеющую выходы на зарубежных партнеров, вы, несомненно, знакомились с некоторыми рекомендациями?»

«Но…»

Сергей поджал губы.

Густое молчание, воцарившееся в кабинете, подействовало на управляющего и на его главбухшу сильнее всяких слов.

Они были сломлены.

И тогда Сергей задал главный вопрос:

«А заемные средства? Вы работаете с заемными средствами?»

«Да… Нет… Может, раньше… – пытался угадать нужное господин Арефьев. – Кажется, работали… Но недолго… сейчас у нас нет необходимости влезать в долги…»

«Вы уверены?»

«Но почему же мне не быть уверенным?»

«Ну, хорошо».

Сергей неторопливо поднялся.

Он очень хотел, чтобы до господина Арефьева дошел скрытый в его словах тайный смысл. «Будем считать, – сказал он, – что вы понимаете серьезность обязательств перед некоторыми вашими партнерами. Особенно таких, как заемные средства… – подчеркнул он. – Такие вещи иногда мешают нормальной работе…»

«Это все?»

Господин Арефьев, кажется, не верил, что ужасная гроза прокатилась над его головой, не извергнув убийственных громов и молний. Впрочем, и далекие ее отсветы перепугали его до смерти.

«Пока все, – сухо кивнул Сергей. – Мы изымаем из документов бланк, подписанный господином Хаттаби. Он понадобится нам для экспертизы. – И добавил, нажимая на скрытый подтекст: – Советуем вам внимательнее относиться к выбору партнеров… Как можно внимательнее…»

Спускаясь по лестнице, зло Сергей радовался, что нанятую Валентином «Тойоту» они оставили за углом. Ездить на такой битой машине было, по меньшей мере, легкомысленно. И уж ни в коем случае такая машина не могло сыграть на авторитет столь пестрой комиссии.

Это Сергей и высказал Валентину.

Однако обиделся не Валентин, а водила. «Ишь, машина не нравится! – обиделся он. – Да я на ней японцев возил!»

«Ну да, – сплюнул Сергей. – Слепых».

И кивнул Валентину:

«Гони его к черту, возьмем такси!»

И проводив злым взглядом рванувшую с места битую «Тойоту», взорвался:

«Кто так работает? Водила без прав, по документам фирмы никакой серьезной проработки! Липа на липе! – Он негодующе сплюнул. – Плакали денежки Бычков».

«С чего ты это взял?»

«Да с того, что близорукий господин Арефьев хоть и выглядит дураком, но все равно допрет, что мы пришли ниоткуда».

«Не допрет, – уверенно возразил Валентин. – Он может и трусоват, но взгляд на вещи у него наметан. Он человек трезвый. Твой намек на заемные средства достал его прямо в сердце. Ему теперь проще отдать долг, чем впутываться в непонятную историю. Бычки сегодня же позвонят ему и справятся, не возникло ли у него каких-либо проблем? И если господин Арефьев пожалуется им на такие проблемы, ну, скажем, на неожиданный интерес к его посреднической фирме со стороны сразу трех крупнейших спецслужб, а господин Арефьев непременно на это пожалуется, – подчеркнул Валентин, – то Бычки с большой готовностью предложат свою посильную помощь. И сдается мне, – ухмыльнулся Валентин, – что Бычки сумеют уговорить страшные спецслужбы не лезть больше в загадочные дела господина Арефьева».

На другой день Сергей заглянул в МАП.

– Что это у тебя? – заинтересовался Карпицкий, увидев в его руках потрепанную книжку. – «Взорваль». Алексей Крученых… Ну, конечно, нет ни марки издательства, ни выходных данных… Двадцатые годы… «Взорваль огня печаль коня рубли ив в волосах див». – Он удивился: – Ты увлекся русскими футуристами? Или кто-то из друзей коллекционирует такие книжки? Это дорогое занятие.

– Для Суворова в самый раз.

– Понимаю, – кивнул Карпицкий. – «Из подлого презрения к женщине и к детям в нашем языке будет лишь мужской род». Почему-то футуристы считали это стихами. Так же, как и это, – ухмыльнулся он: – «17 апреля в 3 часа пополудни я мгновенно овладел в совершенстве всеми языками. Таков поэт современности. Помещаю свои стихи на японском испанском и еврейском языках. Икэ мига ни. Сину кеи. Ямах алик. Зел». – Он вернул книжку Сергею. – Каждому свое… Я знал человека, коллекционировавшего синонимические ряды алкогольных понятий. Тоже поэзия. Он создал целый словарь. – Карпицкий с удовольствием перечислил: – Бормотуха, бухло, вакса, газолин, это ты наверняка слышал. А вот гектопаскаль? Или культамицин? Или муцифаль? Или, например, самодуринское. Или ундбляхер, – неожиданно вспомнил он. – Ты не поверишь, но определение ундбляхер я однажды слышал в Германии в нашем консульстве!

Они посмеялись.

– В России подобные ряды возникают сами. Алкаш, алая роза, бельмондо. Как тебе? Или стакановец. Звучит празднично и торжественно. Открою секрет, эту коллекцию собрал Зотов. О нем я тебе рассказывал о нем. Зотов одним из первых сколотил капитал на водке, а потом ушел в монастырь. Впрочем, Бог с ним, – покачал головой Карпицкий. – С тобой и с твоим приятелем за эстонскую эпопею я полностью рассчитался. Только не впадайте в экономическую эйфорию, в капитализм мы еще не впрыгнули.

И посмотрел на Сергея странно:

– Ты как сидишь в Томске? Уверенно?

– В каком смысле?

– А во всех.

Сергей пожал плечами:

– Ну, скажем так, цены на хлеб меня пока не пугают.

– И то дай Бог. Не каждый такое скажет. Но я не об этом. Пришлось мне тут встретиться с человеком от Лео. Помнишь эстонского медного короля? Так вот, этот человек рассказал мне про журналиста, работавшего в Эстонии. Он печатался под псевдонимом Валдис. Помнишь такого? Так вот, – кивнул Карпицкий, – вычеркни Валдиса из адресной книжки. После грандиозного скандала, который он устроил одному влиятельного члену правительства, случилась тяжелая автокатастрофа. Не с членом правительства, конечно, – усмехнулся Карпицкий. – Вообще протянулась из Эстонии цепочка каких-то странных убийств и случайностей. В некоем странном контексте упоминалось даже твое имя…

– Но я жив, – усмехнулся и Сергей.

– Все временно, – задумчиво ответил Карпицкий. – К сожалению, все временно.

– Но с чего вдруг всплыло мое имя?

– Наверное в Эстонии тебя запомнили. Скажем, известные тебе господа Тоом и Коблаков, которым ты немало насолил. Вот тебе мой телефон, – протянул он визитку. – Не удивляйся, это мюнхенский номер. У меня в Мюнхене теперь домик. И послезавтра я лечу в Мюнхен. Если у тебя возникнут какие-то сложности, позвони. В конце концов, это я втянул тебя в историю с противогазами. Мне этот разговор с человеком из Эстонии очень не понравился. Честно говоря, – улыбнулся он, – до сегодняшнего дня я не считал, что ты можешь интересовать очень крупных акул, но, похоже, в Эстонии у кого-то вырос на тебя большой зуб. Так что поостерегись. Особенно находясь в Москве. Сам знаешь, время сейчас смутное. Да и в Томске поостерегись.

И в это время затренькал телефон.

– Сергея Третьякова? – удивленно сдвинул брови Карпицкий. И протянул трубку: – Пожалуйста.

«Сережка, – услышал Сергей мрачный голос Коли Игнатова. – Бросай все к чертям и лети домой».

– Что случилось?

«Веру убили».

Реальная грязь

Вера Суворова возвращалась с благотворительной вечеринки.

Рядом курила Соня Хахлова, давняя подружка, главный редактор литературной газеты «Сибирские Афины», поддерживаемой Суворовым. Метрах в ста от пересечения улицы Ленина с переулком Нахановича Соня услышала хлопок, похожий на выстрел, а потом громкие крики. Потом побежал через улицу какой-то человек. Бежал он прихрамывая, и часто оглядывался. Первое, что пришло в голову Хахловой: прихрамывающего человека преследуют и он отстреливается.

Она не ошиблась.

В тот вечер сотрудники полковника Каляева проводили плановую зачистку центра. Неожиданностей никто не ждал, поэтому активное сопротивление уголовника Коляна, случайно опознанного дежурным милиционером в сквере, оказалось для оперативников именно неожиданностью. Выхватив из сумки пистолет Макарова, Колян дважды выстрелил в воздух, вызвав панику среди прохожих, а затем, отбросив в сторону синюю спортивную сумку, кинулся от погони через улицу.

– Конечно, случайность. Всего лишь случайность. Зачем было уголовнику стрелять в Веру? Он увидел «мерседес» и выстрелил просто так, для острастки, – в десятый раз повторил Сергей. – Все свидетели утверждают, что Колян стрелял вслепую, не глядя. Он хотел только напугать преследователей. – В сущности, Сергей повторял то, что Суворов уже и сам слышал от полковника Каляева. – На месте Веры мог оказаться, кто угодно.

– Но оказалась Вера…

Сергей хмуро кивнул.

Они сидели в кабинете Суворова.

Без устали кружил по экрану не выключенного компьютера голубой самолетик, потрескивал озонатор на подоконнике. Все как всегда, все было, как неделю, как месяц, как год назад, лишь горьковатая печаль, какой-то особенный горьковатый привкус печали и непонимания были разлиты в чистом, как после только что пронесшейся грозы, воздухе.

– Ты же знаешь, – повторил Сергей. – Лучшие люди Управления брошены на поиск этого Коляна. Зачем тебе вмешиваться в поиск?

– Я хочу, чтобы преступника схватили. Хватит Каляеву отделываться статистикой.

– Но стоит ли начинать собственные поиски?

– Я прошу тебя не о многом, – устало потер лоб Суворов. – В отличие от меня, ты бываешь в самых разных компаниях, даже в подозрительных. Вот я и подумал, что вдруг кто-то из твоих приятелей выйдет на Коляна?

– Да он, наверное, уже свалил из Томска.

– Я чувствую, что он неподалеку, – покачал головой Суворов. – Куда ему сваливать? На какие шиши? Все выходы из города под контролем, а почти вся украденная валюта осталась в брошенной сумке.

– А что слышно про Морица и несовершеннолетнего инвалида? Они-то куда делись? Считай, пошла третья неделя, как они куда-то исчезли.

– Каляев говорит, что нужен, как минимум, месяц, чтобы объявить их во всероссийский поиск, – Суворов, конечно, понимал, что Сергей только пытается сменить тему. – Каляев уверен, что никуда они не исчезли, просто выпали в осадок в каком-нибудь притоне. Уверяет, что неделю назад инвалид звонил матери. Бессвязный получился разговор. Мать пьяна, и инвалид под кайфом. Но его ищут, он может знать что-нибудь о Коляне… «Здесь переводят в цифры буквы, здесь в пачки переводят строчки, – без всякой связи сумрачно вспомнил он. – Цветут развесистые клюквы и запоздалые цветочки. Под сенью этого цветенья свободный лавр не приживется. Не продается вдохновенье, никак – увы – не продается».

Что-то не нравилось Сергею в Суворове.

Может, усталость, с какой он говорил об исчезновении Морица, вполне возможно, как-то связанного с Коляном. Может, надломленность, с какой он просил искать Коляна.

– Помнишь, я рассказывал о последней встрече с Верой? В кафе «У Клауса». Как ты думаешь, что мог означать ее сон?

Сергей не ждал ответа.

Проще заглянуть в сонник.

Даже близкие люди самой природой обречены на тайны друг от друга, подумал он. Возможно, у Суворова и у Веры этих тайн было меньше, чем у других людей из их окружения, но они все равно были. Существование подобных тайн гарантируется различием полов. Разве не остался тайной для Суворова некий господин Хаттаби?

– Веру испугал сон, – повторил он. – Но что страшного увидела она в нем?

– Не знаю, – покачал головой Суворов. – Мы с Верой собирались встретить миллениум на одном из островков Тихого океана. Она этого очень хотела… Она вообще хотела многого… Она ведь только-только раскрепостилась, только-только начала жить… Не все у нее получалось, но она старалась… – Суворов сумрачно взглянул на Сергея: – «Ваши средства были дурны, но ваша обстановка не дала вам других средств. Ваши средства принадлежат вашей обстановке, а не вашей личности».

– Это цитата?

Суворов кивнул.

– Последние два года Вера не сидела на месте, – объяснил он. – Но такая ее жизнь казалась праздником только снаружи. Вера открывала мир не как турист, а как равноправный обитатель этого мира. А это нелегко, потому что в глаза всегда лезет масса ужасных отличий. Вера увидела, наконец, как сильно различаются в различных уголках земли самые, казалось бы, устоявшиеся понятия. Например, честность. Она увидела, наконец, что чем богаче или бедней человек, тем сильней размываются в его сознании самые простые этические понятия. Отсюда, думаю, ее непреходящий интерес к Чернышевскому. К нему ведь часто относились предвзято, а сейчас, кажется, вообще никак не относятся. Как человек, он был противоречив, было в нем нечто отталкивающее. Этот протертый халат, беспрерывное курение, рассеянность. Для многих и книги Чернышевского – нестерпимо скучное чтение. Но кто и когда утверждал, что серьезные вещи обязательно должны читаться как детектив? – Суворов, казалось, забыл о Сергее, он сумрачно рассуждал сам с собой. – Философия становится детективом только тогда, когда судьба начинает наотмашь бить тебя кулаком. Вот тогда ты действительно начинаешь с жадностью пожирать все, что может подтолкнуть тебя к истине. Короче, по-настоящему истина интересует нас только в экстремальных ситуациях.

Он взглянул на Сергея:

– Догадываешься, почему?

– Объясни.

– Да потому, что мы все время стараемся забыть о том, что живем среди грязи, среди вечной неизбывной грязи, – судя по сумрачному, даже мрачному взгляду, Суворов в этот момент думал о Коляне. – Больше того, мы сами являемся частью этой грязи. Мы сами являемся частью наших проблем. Не стоит даже думать, что мы не имеем никакого отношения к этой грязи. Вот мне и кажется, что Вера вплотную подошла, наконец, к осознанию этого факта. По крайней мере она заговаривала со мной о реальной грязи.

– О реальной? – не понял Сергей.

Суворов странно улыбнулся.

– «Вы интересуетесь, почему из одной грязи родится пшеница такая белая, чистая и нежная, а из другой грязи не родится? – произнес он каким-то не своим, каким-то неживым голосом. – Посмотрите корень этого прекрасного колоса: около корня грязь, но это грязь свежая, можно сказать, чистая грязь; слышите запах сырой, неприятный, но не затхлый, не скиснувшийся?» Вот это и есть реальная грязь. В варианте Чернышевского. То есть, не грязь в обывательском понимании, а, скорее, реальная почва, вскармливающая все живое. Ну, а вот все остальное… Все остальное действительно можно отнести к грязи мертвой, которая ничего не рожает и ничего не может вскормить…

Ну, хорошо, грязь, подумал Сергей.

Ну, хорошо, реальная грязь. Можно сказать и так.

Вера Суворова активно постигала мир, она получила для этого возможности, какие ей раньше не снились. Понятно, что когда-то она могла сравнивать лишь то, что сама видела в Томске или, скажем, в Москве, с тем, о чем могла прочесть в книгах. (Кстати, не так уж мало для думающего человека, отметил про себя Сергей.) Но в последнее время Вера видела мир со всех возможных и даже невозможных точек. Я свободна, потому что во мне нет обмана, нет притворства. Я не скажу слова, которому не сочувствую, не дам поцелуя, в котором нет симпатии. Много лет назад такие слова произнесла Вера Павловна, героиня, созданная странными тюремными фантазиями Чернышевского. Сергей книжную Веру Павловну не любил, ее мысли школа вколачивала в него палками. А вот Веру Суворову он любил. Она была понятна Сергею. Она никогда не наводила тень на плетень. В отличие от книжных героинь, она с легким сердцем могла отдать поцелуй без любви. Почему бы и нет? Губы господина Хаттаби тоже чего-то стоят…

К черту, решил Сергей.

Его сбивала с толку просьба Суворова: найти Коляна!

Он чувствовал какое-то беспокойство, тревогу даже. Суворов упрям, думал он. Этот Колян свел вокруг Суворова все тайны. Казалось, они жили в абсолютно разных мирах, в абсолютно непересекающихся мирах, казалось, они никогда не могли и услышать-то друг про друга, но Колян сделал невозможное. Если раньше Суворов хотел только вернуть записную книжку, то теперь вдруг захотел заполучить в свои руки самого Коляна…

Зачем?

Он незаметно взглянул на Суворова.

Бывший доцент сидел в кресле чуть наклонившись вперед, левой рукой упершись в подлокотник. Сергей почему-то вспомнил гладкий лоб Веры Павловны, покрытый южным загаром. Почему Вера испугалась, увидев Морица? Ты будешь спать, но я тебя не трону. Во сне она видела Морица похожим на обезьяну. Но он таким был и в жизни. И вполне мог пить из чаши полведра объемом. Разумеется, красный портвешок.

Ты будешь спать, но я тебя не трону, любовь моя к отечеству заразна…

В кафе «У Клауса» Вера Павловна сказала, что обыкновенных алкашей не бывает. И объяснила, что алкаши, они всегда как судьба. И все равно Ирина, хозяйка кафе, удивилась: «Почему она никогда за себя не платит?»

А потому и не платит, что она – осознавшая себя живая грязь, реальная грязь.

А Мориц? А несовершеннолетний инвалид? А господин Джеймс Хаттаби, имя которого так странно всплыло в Москве в тощей папочке с банковскими документами? Они тоже осознали себя, как реальная грязь?

Он вдруг вспомнил, с каким ужасным негодованием полковник Каляев встретил однажды заявление Суворова о том, что Мориц – поэт. Они только расселись в чайной комнате, распаренные, горячие. «Поэт? Как Пушкин, что ли? – изумился полковник. Наверное, ему показалось, что Суворов шутит. – Ты, Алексей Дмитрич оговорился. Ты хотел сказать, что Мориц – типичный городской сумасшедший!»

«Он поэт», – возразил Суворов.

«У него есть высшее образование?»

«Есть», – разочаровал полковника Суворов.

«Да врет он! Купил диплом за бутылку! Или украл! – взорвался Каляев. – А если и правда что-то закончил, то это тоже воровство. Он украл у другого человека возможность заниматься полезным для общества трудом! Я вам так скажу, – заорал полковник. – Большинство людей с высшим образованием придурки. Много о себе думают! Я не просто так говорю, я чистую правду говорю: чем проще человек, чем он неграмотней, тем легче с ним работать! Возьмите простого урку из народа. Если ты нацепил на него наручники, он с тобой без споров, как с братом, будет работать. А почему? Да потому, что он знает, за что борется! Он знает, что борется за волюшку, за кусок хлеба, за крышу над головой, а не за какие-то там идеи. То есть, он функционирует в одной системе с нормальными людьми. А все эти придурки с высшим образованием сразу начинают врать. Не успеешь на них надавить, как они уже врут. Сажал я всяких интеллигентов, – возмущенно взмахнул руками Каляев. – У них вранье от большого ума. Им в голову не приходит, что все мы живем с одного огорода, что всех нас кормит одно государство. Им даже в голову не приходит, что с одного огорода можно взять всего лишь столько, сколько этот огород может дать. И ни на килограмм больше! Сажал я всяких придурков! – гремел полковник. – Сами ничего государству не дают, зато считают, что имеют право на всё. Забыли слова товарища Ленина. Товарищ Ленин говорил: прежде всего учёт! Вот, скажем, у тебя лично сколько соток на даче? – грозно воззрился полковник на Суворова, будто тот был помещиком. – Десять? Вот видишь! С десяти соток хорошо можно жить. А эти придурки с высшим образованием, они всех сбивают с толку. И сами ничего не сажают, и других зовут на баррикады: дескать, силою все возьмем! А потом, после разговора с милицией, требуют бесплатных лекарств. Где, мол, наши бесплатные лекарства?»