Read the book: «Заколдованное кресло»
Gaston Leroux
LE FAUTEUIL HANTÉ
Перевод с французского Л. Ефимова
© Перевод. Л. Ефимов, 2025
© ООО «Издательство АСТ», 2025
* * *
Глава 1. Смерть героя
– Поскорей бы все кончилось…
– Да уж. Но говорят, он вообще ничего не боится!..
– Дети у него есть?
– Нет! И он вдовец к тому же!..
– Тем лучше!
– Все-таки будем надеяться, что он не погибнет. И давайте поспешим!
Услышав эти мрачноватые речи, г-н Гаспар Лалуэт, почтенный человек, торговец картинами и антиквариатом, вот уже десять лет проживавший на улице Лаффит, а сегодня вышедший прогуляться по набережной Вольтер, чтобы порыться на лотках продавцов старинных гравюр и прочей древней рухляди, поднял голову…
И в тот же миг столкнулся с кучкой молодых людей в студенческих беретах, выскочивших из-за угла улицы Бонапарт. Молодые люди, не переставая болтать, слегка оттеснили его в сторону на узком тротуаре и продолжили свой путь, даже не дав себе труда мало-мальски извиниться.
Опасаясь быть втянутым в неприятную ссору, г-н Гаспар Лалуэт подавил в себе досаду, вызванную подобной невежливостью, и рассудил, что студенты, вероятно, торопились на какую-то дуэль, роковой исход которой и обсуждали во всеуслышанье.
И он продолжил внимательно изучать некий выставленный в витрине ларчик с геральдическими лилиями, выглядевший так, будто относился ко временам Людовика Святого1, и, быть может, некогда заключал в себе молитвенник или четки самой Бланки Кастильской2. Но тут сзади него опять раздался голос:
– Что бы там ни говорили, а он действительно храбрец!
Другой голос ответил:
– Я слышал, он три раза обошел вокруг света! Но все же, честно говоря, не хотел бы я оказаться на его месте! Только бы не опоздать!
Г-н Лалуэт обернулся. Два старичка проследовали мимо него в сторону Академии, ускоряя шаг.
«Однако! – подумал г-н Лалуэт. – Неужто и старики вдруг так же очумели, как и те молодчики? – (самому-то г-ну Лалуэту было около сорока пяти лет – возраст не молодой, но и не старый). – Эти двое, похоже, бегут на то же злополучное свидание, что и давешние студенты».
Рассуждая таким образом, он приблизился к повороту на улицу Мазарини, и, возможно, двинулся бы по этому извилистому пути, но тут четверо солидных господ, в которых по долгополым сюртукам, цилиндрам и сафьяновым портфелям подмышкой за версту можно было распознать профессоров, внезапно выскочили перед ним, вовсю крича и размахивая руками.
– Все равно вы не заставите меня поверить, что он не написал завещание!
– Если он этого не сделал, то зря!
– Говорят, он не раз смотрел смерти в лицо!
– А когда друзья пришли его отговаривать, выставил их за дверь!
– Но, может, он все-таки одумается в последний момент?
– Вы что, считаете его трусом?
– Смотрите! Вон он! Вон он!
И четыре профессора припустили бегом через улицу, потом свернули на набережную, направо, к мосту Искусств.
Г-н Гаспар Лалуэт более не колебался. Он напрочь забыл о старом хламе в витринах. Теперь им двигало одно лишь любопытство – поскорее выяснить, что же за человек собирался рискнуть жизнью при обстоятельствах и по причинам ему, Гаспару Лалуэту, еще неведомым, но которые он уже готов был счесть чрезвычайно героическими.
Он устремился напрямик под арки Академии, пытаясь догнать профессоров, и вскоре очутился на маленькой площади, украшенной одним-единственным монументальным зданием, покрытым сверху чем-то вроде колпачка, который все называли попросту «куполом». Сейчас площадь кишмя кишела народом. Теснились экипажи, кричали, переругиваясь, кучера и разносчики. Под аркой, ведущей в первый двор Академии, шумная толпа окружала какого-то человека, который, казалось, с трудом вырывался из ее восторженных объятий. Четверо профессоров были уже там и вместе со всеми воодушевленно вопили: «Браво!»
Г-н Гаспар Лалуэт со шляпой в руке протолкался к одному из этих господ и весьма застенчиво спросил, не соблаговолит ли тот объяснить ему, что тут, собственно, происходит?
– Э? Да вы что, сами не видите? Это же капитан первого ранга Максим д’Ольнэ!
– Он собирается драться на дуэли? – осведомился г-н Лалуэт с самой подобострастной почтительностью.
– Да нет же! С какой стати? Он сейчас будет произносить речь по поводу своего избрания во Французскую Академию! – ответил профессор крайне раздраженно.
Тут по толпе прокатилась волна и г-на Лалуэта отрезало от профессоров. Оказалось, что друзья Максима д’Ольнэ, проводив его до самых дверей, пытаются теперь напористо, но безуспешно прорваться в зал публичных заседаний. Образовался затор, поскольку входные билеты при такой давке потеряли всякое значение. В убытке оказались даже самые предусмотрительные, заранее нанявшие кого-нибудь, чтобы им «держали» места. Нанятые, придя ради других, остались ради самих себя, пригвожденные к чужому месту любопытством, которое сумело превозмочь даже собственную выгоду. Меж тем к г-ну Лалуэту, загнанному толпой в когтистые лапы смирного каменного льва, охраняющего врата Бессмертия, обратил свою речь некий перекупщик. Он сказал:
– Сударь, ежели хотите войти, то с вас двадцать франков.
Г-н Гаспар Лалуэт, хоть и будучи всего лишь торговцем картинами и старой рухлядью, питал глубочайшее почтение к изящной словесности. Он и сам не чуждался литературных трудов и даже опубликовал в свое время парочку своих работ, ставших гордостью всей его жизни. Одна была посвящена изучению подписей знаменитых художников и способам установления подлинности их полотен, другая – об искусстве обрамления картин. Вследствие этого он был официально уведомлен, что Французская Академия «отмечает» его заслуги. Но, тем не менее, в самой Академии он никогда не бывал и, тем более, никогда и помыслить не мог, что публичное заседание этой самой Академии может превратиться в свалку, которую наблюдал вот уже более четверти часа. Равным же образом в его голове не укладывалось: почему для приема в Академию желательно быть вдовцом, не иметь детей и заранее составить завещание? Короче, он отдал свои двадцать франков и, получив по пути тысячу тумаков, добрался до некоего возвышения, которое было битком набито людьми, пристально глядящими в зал.
И тут под своды вступил Максим д’Ольнэ.
Он шел чуть бледный, прикрытый с боков своими воспреемниками, графом де Брэ и профессором Палезо, еще более бледными, чем он сам.
Долгая судорога всколыхнула ряды собравшихся. Женщины, присутствовавшие здесь во множестве, и принадлежавшие по большей части к самому изысканному обществу, не смогли удержать бурных проявлений восхищения и жалости. Какая-то богобоязненная вдовица истово перекрестилась. Все повскакали с мест, всех охватило чувство бесконечного благоговения, словно сама Смерть витала над ними.
Прибыв на свое место, новообращенный уселся меж двумя своими телохранителями, потом вскинул голову и твердым взором обвел всех собравшихся – коллег, публику, президиум, пока, наконец, не остановился на удрученном лице того из членов знаменитого Братства, которому выпала обязанность приветствовать его.
Обычно этот последний являлся на заседание с самым зверским лицом, предвещавшим всевозможные литературные каверзы, затаенные в недрах его приветственной речи. Но сегодня у него была сочувственная физиономия исповедника, пришедшего напутствовать осужденного в его последние минуты.
Г-н Лалуэт, не переставая изучать повадки этого странного племени, облаченного в дубовые листья3, старался не упустить ни словечка из того, что говорилось вокруг. А говорилось вот что:
– Ах! Жан Мортимар, бедняга, был так же молод и красив, как и этот!
– И так счастлив, что его избрали!
– А помните, как он встал, чтобы произнести свою речь?
– Казалось, будто сияет! Он был так полон жизни…
– Что бы там ни говорили, но естественной такую смерть не назовешь!
– Нет, нет, ни в коем случае!
Г-н Гаспар Лалуэт не мог более сдерживаться, чтобы не спросить, о какой смерти твердят все вокруг. Он повернулся к своему соседу и неожиданно узнал в нем профессора, от которого недавно получил суровую отповедь. Впрочем, и в этот раз профессор не слишком церемонился:
– Вы что, милейший, газет не читаете?
Увы, нет! Г-н Гаспар Лалуэт газет действительно не читал. И имел для этого вполне вескую причину, о чем нам еще представится случай поговорить, и о которой сам он вовсе не собирался кричать на каждом углу. Однако из-за того, что газет он все-таки не читал, тайна, к которой ему довелось приобщиться за двадцать франков под аркой Академии, с каждым мгновением сгущалась все больше. Вследствие этого он не понял причин поднявшегося ропота, когда некая дама благородного облика вошла в заранее приготовленную для нее ложу. Все зашушукались, что это «та самая красотка, г-жа де Битини». И все решили, что это настоящая наглость. Г-н Лалуэт опять не смог понять почему. Дама с холодной надменностью обвела взором публику, обратила несколько кратких слов сопровождавшим ее молодым людям и направила свой лорнет прямо на Максима д’Ольнэ.
– Она же его сглазит! – вскрикнул кто-то.
И многоголосое эхо принялось повторять:
– Да, да, она его сглазит! Сглазит!
Г-н Лалуэт спросил: «Почему она должна его сглазить?», но не получил ответа. Единственное, что он смог выяснить более-менее определенно, было следующее: человека, готовившегося произнести речь, звали Максим д’Ольнэ, он был капитаном первого ранга и написал книгу, озаглавленную «Путешествие вокруг собственной каюты». Он был недавно избран в Академию, и ему предстояло занять в ней кресло, ранее принадлежавшее монсеньору д’Абвилю4. Но тут опять начались всякие загадки с воплями и неистовыми жестами. Публика, повскакав со своих мест, кричала что-то в таком духе:
– …Как тот, другой!! Ах, письмо!.. Не вскрывайте! Как тот, другой!..
Г-н Лалуэт наклонился и увидел служителя, подающего письмо Максиму д’Ольнэ. Появление этого служителя с письмом сослужило весьма дурную службу: публика пришла в совершенное неистовство. Одни лишь члены президиума пытались сохранить некоторое хладнокровие. Однако видно было, как г-н Ипполит Патар, непременный секретарь Академии, трепещет всеми своими дубовыми листьями.
Что касается Максима д’Ольнэ, то он встал, принял письмо из рук служителя и вскрыл его. Он улыбался, слушая все эти вопли. А поскольку церемония еще не началась по причине ожидания отсутствующего г-на канцлера, то он прочел письмо и опять улыбнулся. И тогда на трибунах все повторили:
– Улыбается! Он улыбается! Тот, другой, тоже улыбался!..
Максим д’Ольнэ передал письмо своим воспреемникам, и уж они-то точно не улыбались. Вскоре текст письма был у всех на устах, а поскольку, передаваясь из уст в уста, он облетел весь зал, то и г-н Лалуэт смог ознакомиться с его содержанием: «Бывают путешествия и более опасные, чем вокруг собственной каюты!»
Казалось, содержание письма доведет возбуждение публики до крайности, но тут ледяной голос председателя, сопровождаемый звоном колокольчика, объявил, что заседание открыто. И трагическая тишина повисла в зале.
Максим д’Ольнэ уже вскочил на ноги – не просто храбро, а даже дерзко.
И вот он принимается читать свою речь.
Он читает ее глубоким, звучным голосом. Сначала благодарит, без тени угодливости, достославное Братство за честь, оказанную ему своим выбором. Потом, после краткого упоминания о горе, которое недавно потрясло Академию до самых ее основ, начинает говорить о монсеньоре д’Абвиле…
И говорит… говорит…
Рядом с г-ном Лалуэтом профессор бормочет фразу, которую г-н Лалуэт относит (ошибочно, впрочем) на счет чрезмерной долготы самой речи: «Этот протянул дольше, чем тот…»
А этот все говорит, и кажется, что публика начинает дышать свободнее. Слышны вздохи облегчения, женщины улыбаются так, словно только что избежали большой опасности…
А он все говорит, и ни единое непредвиденное происшествие не прерывает его.
Он приближается к концу своего похвального слова монсеньору д’Абвилю и тут оживляется. Он даже горячится, когда по поводу дарований выдающегося прелата излагает несколько общих идей о священном красноречии. Ораторствуя, он напоминает собравшимся о нескольких нашумевших проповедях монсеньора д’Абвиля, навлекших на него мирские громы и молнии за отсутствие якобы должного почтения к человеческой науке…
Тут движения новоиспеченного академика приобретают непривычную размашистость, словно и сам он вознамерился бичевать эту жалкую науку, дщерь нечестия и гордыни.
И в восхитительном порыве, который (конечно же!) вовсе не академичен, но от этого еще более прекрасен, ибо выдает моряка старого закала, Максим д’Ольнэ восклицает:
– Уже шесть тысячелетий томится Прометей, пригвожденный божественной карой к скале! Вот почему я не из тех, кого страшат людские громы и молнии! Я боюсь лишь грозы Божией!
Едва успел несчастный произнести эти слова, как все вдруг увидели, что он покачнулся, отчаянным жестом вскинул руку к лицу и… рухнул с трибуны во весь рост.
Стон ужаса взметнулся под купол… Академики всей гурьбой бросились к павшему… Склонились над недвижным телом…
Г-н д’Ольнэ был мертв!
И понадобились нечеловеческие усилия, чтобы заставить толпу очистить помещение.
Итак, он умер, как и за два месяца до него посреди торжественной церемонии приема в академики скончался Жан Мортимар, поэт, автор «Трагических ароматов», первый претендент на кресло монсеньора д’Абвиля. Он тоже получил письмо с угрозой, принесенное в Академию рассыльным, которого потом безуспешно пытались найти. Письмо гласило: «Ароматы порой бывают трагичнее, чем об этом думают!» А Мортимар, прочитав его, спустя несколько минут кувыркнулся с трибуны. Все это с сомнительной точностью выяснил г-н Гаспар Лалуэт, слушая жадным ухом безумные речи, которые велись в толпе, только что переполнявшей зал публичных заседаний Академии, а теперь выплеснувшейся на набережные в неописуемом смятении. Г-н Лалуэт был бы не прочь разузнать поподробнее, почему после кончины Жана Мортимара все так опасались несчастья с Максимом д’Ольнэ. Он отчетливо расслышал, как говорили о чьем-то мщении, но в выражениях столь нелепых, что он не придал этому никакого значения. Тем не менее, он счел своим долгом, хотя бы ради очистки совести, спросить имя того, кто решился на месть в столь необычных обстоятельствах. И получил в ответ такой странный набор созвучий, что всерьез решил, уж не смеются ли над ним. А поскольку уже вовсю близилась ночь (дело было в середине зимы), то он рассудил за лучшее вернуться домой, пройдя через мост Искусств, где несколько припозднившихся академиков и их приглашенных, все глубоко взволнованные ужасным совпадением, унесшим жизнь двоих собратьев, тоже торопились поскорее добраться до дому.
Однако, прежде чем нырнуть в тень, которая уже сгустилась над площадью Карузель, он спохватился и, остановив одного из этих господ, сходивших с моста Искусств, чья нервная походка все еще выдавала недавнее потрясение, спросил его:
– В конце концов, сударь! От чего он все-таки умер?
– Врачи говорят, от сердечного приступа.
– А тот, другой, от чего умер?
– Врачи говорят, от кровоизлияния в мозг.
Но тут между собеседниками легла некая тень и чей-то голос произнес:
– Враки! Оба умерли, потому что захотели сесть в Заколдованное кресло!
Г-н Лалуэт попытался было удержать эту тень за тень ее рукава, но она уже исчезла…
И он вернулся домой в глубокой задумчивости.
The free sample has ended.
