Совсем по-другому мыслил поляк Адам. Он отличался особым самолюбием. Для него было очень важно, какими глазами смотрят на него окружающие. Как на второе лицо, или как на одно из первых. Георгий сознательно поддерживал в Адаме стремление быть первым. Он прекрасно понимал, что этот самовлюбленный чванливый гусак ему не соперник. Если понадобится, то он, Георгий, задвинет этого главаря в любой угол. Понимал ли это Адам, было неизвестно. По отношению к нижестоящим он был чрезвычайно суров и циничен. Именно его молва рисовала в ужасных красках беспредельщика. Во время же общения с Георгием он часто терялся и даже иногда заикался. Если же чувствовал за собой вину, то даже в глаза своему подельнику боялся смотреть. Гюнтер на эту тему никогда не задавал вопросов. Для него важным были только деньги. Он присоединился к группировке позднее, когда отношения между двумя главарями уже сложились. Он не сразу заметил эти странности. А когда понял, что злой и ужасный Адам до смерти боится тихого и спокойного Георгия, то тем более не стал проявлять любопытства.
Деньги зарабатывали по-разному. Начинали с перегонки ворованных машин из Европы в Союз. Именно этим занимался и руководил Гюнтер. В глазах соотечественников он оставался добропорядочным гражданином, что существенно помогало в работе. Затем обратили внимание на оптовиков, которых в Польше было больше чем предостаточно. Начинали действовать по наводкам, стараясь взять наличные деньги. Со временем, изучив рынки сбыта, перестали брезговать и товаром. А когда в Польшу хлынуло целое море челноков, тут уж и вообще стали себя чувствовать, как лиса в курятнике. Выходцами из Союза была заполнена не только Варшава, но и вся Польша. Все они были с деньгами. Правда, большинство с сущими копейками. Порой попадались и покрупнее рыбки. Такими рыбками были в том числе и торговцы антиквариатом.
Глава 11
Евгений с Николаем привозили иконы уже не в первый раз. Собирали их по деревням. По старым часовням и пустым церквям. Самый большой улов был, конечно же, в частных домах. Воровством они брезговали, более того, считали этот метод малоэффективным и рискованным. Им не надо было подставлять свою голову под неприятности. У них был свой способ. В шутку они называли его театральным. Они садились на какой-то из поездов. Выходили на определенной или даже на любой станции, которая им приглянулась. Чаще всего это были заброшенные и малолюдные населенные пункты. Туда они и шли. В деревне просились на постой. Поначалу недоверчивые жители не спешили приглашать их к себе. Слово за слово начинался разговор. На разговоры, неизбалованные развлечениями и новостями, селяне были всегда охочи. В разговоре становилось ясно, что «парнишки-то уж больно хорошие». Как же таких хороших на улице оставить. Да и помочь обещали в хозяйстве, дрова поколоть, навоз перекидать или починить что.
В деревнях, основными жителями которых были старики, работы крепким парням всегда хватало. Они останавливались у какой-нибудь старушки и приступали к выполнению обещаний. Работали и на себя и на бабулю. Хозяйке помогали в ее хозяйственных заботах. Особенно полюбили поработать в саду или на поле. Евгений даже научился косить траву, и это занятие ему нравилось.
– Попробуй. Плечевой пояс развивается, класс – говорил он Николаю.
Своя же работа начиналась вечером за чаем. Летом часто на улице или у открытого окна начинали они жалостливую историю о том, что недавно покрестились и теперь хотят быть ближе к истинной вере, но пока не получается. Хотели бы они верить сильнее, но не выходит.
– Сомнения гложут. Чувствую я, бабушка, что нет во мне истинной веры. А ведь это самое главное – говорил, бывало, Евгений. – А как хочется! Вот ведь, что в библии говорится – чистыми наивными глазами смотрел он на очередной объект обмана.
– Что, милок, там говорится? – шамкала беззубым ртом старушка.
– По вере тебе и воздастся – почти выдавливая слезу из красивых глаз, продолжал он.
– Так. Так – утвердительно кивала та.
– Вот Вам легче. Вы истинно верующая, праведница. Вы в рай попадете.
Старушка начинала ерзать, вспоминая, вероятно, свои грехи, и даже иногда перечить ему.
– Ох, уж и не знаю, попаду ли? Ведь за жизнь всякое бывало. Особенно по молодости. Уж простит ли меня всевышний, не знаю. Хотела бы, конечно, в рай-то – пускала слезинку растревоженная бабулька.
– Милая Евдокия Петровна – брал ее за руку Николай. – Неужели в Вашей жизни грехов было больше, чем праведных дел – с сомнением вопрошал он.
– Да нет, конечно! – спешила реабилитироваться та.
– Ну, вот и я так думаю. Ведь сразу же видно человека. Мы для Вас люди новые и Вы для нас тоже. А ведь что люди говорят?
– Что? Что, милок? – проникалась собеседница.
– Что первое впечатление самое правильное. Вот нам же Вы сразу глянулись. Сразу же видно, что человек Вы замечательный. А значит, и Бог это видит и знает – с горячностью и возвышенной убедительностью утверждал Николай.
Забытая родней и забитая жизнью старушка, давно не слышавшая в свой адрес не только обещаний рая и таких восторгов, а и просто доброго слова, проникалась к парням самыми теплыми чувствами. Желая как-то отблагодарить постояльцев за внимание и участие, начинала в свою очередь беспокоиться об их судьбе.
Теперь, когда вопрос с раем для нее был практически решен, она желала и им как-то помочь в их проблемах с религией.
– Молиться вам надо, ребятки. Молиться.
– Да мы молимся. Здесь тоже не очень получается. Икон-то у нас нет. Конечно, можно купить новые. Но вот молиться им как-то не выходит. Смотрю на них и понимаю, что рисовали их вчера, или, к примеру, на той неделе, или в том месяце. Художники – это же богема, а значит безбожники. Вряд ли рисовал их верующий. Небось, в одной руке кисточку держал, а в другой бутылку пива – разорялся Евгений. Выходило у него очень натурально и убедительно. – Как можно такой иконе верить и доверяться? Нет в ней святости.
Он тоскливо молчал, нагнетая обстановку. Старушке становилось даже стыдно. Она имеет столько икон, и, тем более, что ей они уже не так и нужны. Ведь скоро в рай. Бедные парни останутся здесь на грешной земле, да еще и без икон.
– Здесь маялся без веры, да и на том свете уж видно маяться придется – добавлял масла в огонь Николай.
– Погоди-ка. Я сейчас! – старушка вдруг резвой козочкой вскакивала со стула и убегала вглубь комнаты. Оттуда она возвращалась с какой-нибудь иконой. А иногда и не с одной. – Коленька! Сынонька, да что ж ты так горюешь? Да ведь это дело-то поправимое. Вот у меня иконки старинные, прежние, намоленные. Уж на них молиться-то одно удовольствие. Вот, попробуйте. Сами увидите, как вера ваша окрепнет. Уж я вам говорю.
– Милая, добрая Евдокия Петровна – Николай грустно улыбался. – Вы – святая женщина, и мы Вам очень благодарны за заботу, но у нас нет денег. Мы не можем их купить.
Евдокия Петровна за «милую» и «святую» не только иконы, но и дом в придачу отдала бы, наверное. Спеша обрадовать мучеников веры, в запале говорила:
– Да какие деньги? Не надо никаких денег. Я их так вам отдам. Да ведь иконы продавать грех. Вы что же, не знаете?
– Откуда нам знать, когда кругом одни атеисты, включая наших родственников.
– А бабушек у вас нет что ли?
– Нет – качали головами сироты.
– Ох, горемычные! Да не печальтесь. Иконы не продают. Их можно подарить или выменять. Конечно, это на самый худой конец. Вот эту – она показала на икону размером со средний плакат – моя мама выменяла на мешок картошки. Прежние хозяева голодали. Вот дело и дошло до икон. А эту мне свекровь на свадьбу подарила.
– А в каком году у Вас свадьба была? – пытался выяснить возраст иконы Николай.
– В двадцать первом – радостно поясняла бабулька.
– И тогда эта икона уже не новая была?
– Нет. Не новая – бесхитростно убеждала дарительница.
Парни многозначительно переглядывались. Через денек за следующим чаепитием заводился разговор о том, что не зря же раньше для каждого случая был свой святой. Ведь святых было очень много. И икон тоже большое разнообразие. А главное – надо бы лик Богородицы приобрести. Без Богородицы как же?
Хозяйка бегала по деревне. Рассказывала соседкам об их печали и просила поделиться иконами. К концу недели в деревне уже был целый религиозный клуб. Бабульки, каждая со своим подарком, шли на чай. Долго рассказывали разные истории, давали советы и наставления, вели воспоминания о том, как раньше проходила религиозная жизнь, и сколько натерпелись гонений от советов за свою веру.
Иконы вытаскивались из сундуков, снимались с чердаков, из шкафов. Одним словом, никакой вор не смог бы украсть столько, сколько отдавалось добровольно. К иконам добавлялись различные кресты, колокольчики, лампады и прочая утварь. К концу пребывания гостей все были довольны. У старушек, порой по всей деревне, были нарублены дрова и сложены поленницы, скошена трава и выкопана картошка, починены чайники и телевизоры, а заодно смазаны двери и подбиты табуреты. Парни, проведя время на свежем воздухе и занимаясь физическим трудом, чувствовали себя прекрасно. На душе у них был полный покой, а в сумках – аккуратно сложенная добыча.
Варианты спектаклей в разных деревнях были разные. Все зависело от контингента, с которым приходилось работать. Иногда, если слушатель был не религиозен, говорили прямо:
– Собираем иконы для продажи.
Молодые наследники старых домов, особенно мужчины, охотно продавали оставленное их бабушками за копейки, не понимая реальной стоимости того, что по воле судьбы попадало к ним в руки. Вот так святыни превращались в товар, а товар в деньги. Не малые по тем временам. Получив эти деньги, Евгений с Николаем становились мишенью для более наглых и напористых людей. Оказавшись в руках этих людей, парни понимали, что если это еще не наказание божье, то предупреждение точно.
Глава 12
Георгий Груздев был прямым потомком некогда известного грузинского рода. Его бабушка была настоящей грузинской княжной. Ей было тринадцать лет, когда случилась октябрьская революция. Родители за границу выехать не успели, и через какое-то время были убиты при ограблении имения. Девочка осталась жива и была пристроена у дальней по родству, но близкой по общению родственницы. Муж этой родственницы участвовал в революционном движении, имел авторитет у большевиков, а потому был неприкасаем.
Вскоре девочка подросла и вышла замуж за русского учителя музыки. Дом родственницы они оставили. Совместная жизнь молодых начиналась очень счастливо. Любовь и молодость – это та приправа, которая может исправить даже самое безнадежное блюдо. Так вышло и на этот раз. Молодые, увлеченные друг другом и новизной жизни, забыли о перенесенных несчастьях, не интересовались политикой и почти не замечали событий, происходящих в стране. Любовь, музыка и дочь, которая родилась у них вскоре – вот те киты, на которых покоилось их счастье. Так продолжалось до тех пор, пока в молодой стране Советов к власти не пришел их соотечественник. Вся Грузия радовалась этому обстоятельству, но только до тех пор, пока он не огляделся на своем троне. Чем семья русского учителя и грузинской княжны вызвала недовольство «отца народов», история не сообщает, но эту семью «недобитых буржуев» выслали на далекий русский север в заброшенную богом деревню. Жизнь в селе Кукушкино показалась им сущим адом. Ни о какой музыке не могло быть и речи. Здесь не только никому в голову не приходило учить детей музыке, но кроме гармони и инструментов невозможно было найти. Ему предложили работу на лесопилке. Ей – в местном сельпо, на пекарне.
Непривыкшие к холодному климату и не предполагавшие, что им когда-то придется жить в условиях суровых морозов, они никак не могли к ним приспособиться. Отсутствие добротной теплой одежды и достаточно теплого жилья стали причиной бесконечных болезней. В деревне к ним, как к «раскулаченным», относились с осторожностью и недоверием. Прошло немало времени, прежде чем люди оценили порядочность новых жильцов. Отец умер, когда его дочери не исполнилось еще и пятнадцати лет. Мать, внушившая себе, что не имеет права оставить девочку одну, держалась только усилиями силы воли. Только беспокойство за судьбу дочери помогало ей продлевать свои дни. Девочка переняла от родителей тягу к музицированию. По причине частого отсутствия музыкальных инструментов привыкла просто петь. Голос у нее был красивый и сильный. Со временем, когда в клубе появилось пианино, она научилась на нем играть, но пение так и осталось любимым увлечением. Внешностью девушка пошла в русского отца. Только глаза и волосы напоминали о родстве с грузинской княжной. Была она красавицей, и поэтому сватов ждать долго не пришлось. Замуж вышла за простого деревенского парня. Был он сильным и добрым. Мать рассудила, что этого достаточно и с облегчением, с мыслью об исполненном долге передала ему дочь. Молодые, довольные друг другом, жили дружно. Убедившись в правильности своего выбора, и свято верившая в скорую встречу с любимым супругом на том свете, она умерла, едва разменяв пятый десяток.
Похоронив тещу, молодой зять увез свою жену из Кукушкина на хутор, неподалеку от деревни. К этому времени он получил назначение на место егеря. Дом на хуторе полагался ему, как служебный. В нем они и прожили всю свою жизнь. Именно в этом доме появился на свет сначала Георгий, а затем и его сестра Ирина. Со временем все забыли, что их бабка была грузинкой и стали называть черноглазых детишек цыганятами. В русских деревнях испокон веку если черненький, то цыганенок. Время шло, и из маленького цыганенка вырос здоровенный парень со всеми присущими возрасту проблемами. Одной из вечных мужских проблем является самоутверждение и демонстрация силы.
Силы Георгию было не занимать. Было где ее и продемонстрировать. В то время во многих местах были популярны местечковые игровые войны подростов и молодых людей. Бились почти по старинке – стенка на стенку. Других вариантов было тоже предостаточно. Воевали между собой группы, деление которых происходило по месту жительства. В колхозе «Красный Флот», к которому относилась деревня Кукушкино, границей принадлежности к той или иной группе служила железная дорога. Называли ее линией. Одна группа молодых людей называлась «Залиненские», и все деревни колхоза, которые находились за железной дорогой от центральной усадьбы, относились к этой группе. Остальная часть колхоза находилась не доходя до дороги и называлась «Долиненская», то есть до линии. Войны между «Залиненскими» и «Долиненскими» длились не только годами, но и десятилетиями. Парни вырастали, взрослели и переставали воевать. Их места занимали младшие братья и племянники, а позднее и их дети. Война хоть вроде и считалась какой-то шутейной, но порой переходила все допустимые границы, и на игру уже была не похожа.
Одна из таких стычек стала для Георгия роковой и изменила его судьбу в худшую сторону. У него была привычка носить нож за голенищем сапога. Сапоги в то время в деревнях были зачастую единственной летней обувью. Однажды в очередной схватке «Залиненских» с «Долиненскими» нож вывалился из сапога и сыграл с его хозяином злую шутку. В тот раз драка началась в праздник. Многие были выпивши, а потому излишне задиристы. В драке кто-то увидел валяющийся на земле нож и сумел им воспользоваться. Был ранен молодой парень. Тот, кто сделал это, бросил нож назад на землю. В суматохе никто не понял, кто это был. Когда раненый с громким криком упал на землю, все разбежались. Милиция приехала быстро, и нож стал уликой номер один. Чей нож, гадать не пришлось. Все это знали. Георгий от ножа не отказывался, но и в использовании его не признавался. Он твердо утверждал, что никого не трогал. Подтверждали это и свидетели, но милиция никого не слушала. Власть, уже давно уставшая разбирать подобные приключения и желавшая прекращения этих опасных местечковых забав, решила устроить показательный суд. По их мнению, это должно было охладить пыл воюющих.
Георгия арестовали. Суд проходил в сельском клубе. Раненый парень уже благополучно выздоровел. На суде он заявлял, что не верит в виновность Георгия и по любому его прощает. Просил отпустить друга. Все было бесполезно. Суд был неумолим. Задача судьи состояла в том, чтобы показать другим, как будут наказывать за подобные вещи. Дали два года тюрьмы. Все были в шоке. Георгия жалели и не верили в справедливость приговора. Следствие и суд снова перегнули палку и оказались в немилости у народа. Каждый за глаза клеймил власть, как мог, но выступать, подставляя под удар свою шею, никто не решился.
Молчаливая поддержка населения для Георгия утешением не стала. Отсидел он почти полностью все присужденное время. Тюрьма изменила его до неузнаваемости. Как он провел эти два года, он не рассказывал никому. Иногда, очень сильно любопытствующих, награждал таким взглядом, что те едва не прикусив язык, прекращали всяческие расспросы. Он стал молчалив и угрюм. В те годы наличие судимости было позорным клеймом. В семье не верили в виновность сына и считали, что это происки каких-то сил, еще помнящих родословную матери. Еще одна крупная слеза упала в, итак переполненную, чашу обид.
Жили на особицу. Дружбу ни с кем не водили, а потому слыли в округе гордецами. Ирина выучилась и стала заведующей клубом в родном колхозе. Георгий же, гонимый душевным неспокойствием и задетым самолюбием, вскорости уехал из родного дома и, не находя своего места, гонялся по белу свету. Связи с ним практически не было. Он регулярно присылал открытки с поздравлениями, из которых было ясно, что он все знает про жизнь родных. Ясно было и то, что он о них думает и помнит. Они же ему не могли дать никакой весточки о себе. Мать тяжело переживала разлуку с любимым сыном. Сначала пеняла Богу за то, что так несправедливо обошелся с ее чадом, а потом, совсем обозлившись, переключалась на власти и государство. Проклиная их денно и нощно. Она все реже улыбалась и все чаще пела грустные песни. С некоторых пор кроме русских она стала петь и грузинские песни на грузинском языке, чем немало удивила не только односельчан, но и мужа с дочерью. Они не знали, что в детстве она со своей матерью говорила по-грузински и знала песни на родном языке предков. С тех пор, как умерла мать, она не сказала ни одного слова по-грузински, а вот теперь запела. Может быть, она не хотела, чтобы люди понимали, о чем она поет, а, может быть, просто проснулся зов крови. Люди, проходившие мимо хутора или находящиеся неподалеку в лесу, заворожено слушали эти песни. Они были похожи то на звуки скрипки, то на чтение молитвы, то на вой волчицы, потерявшей своего волчонка. Ирина пыталась угомонить мать. Говорила, что ничего плохого с ним не случилось, что побегает да и вернется жив и здоров. Мать тихо качала головой и утверждала, что видит, как зло кружит над ее сыном. Говорила, что надо за него молиться. Просила и дочь тоже молиться за брата.
Георгий, не имея никаких конкретных планов на жизнь, поначалу уехал из дома, чтобы просто не видеть любопытных глаз односельчан. Тем более, что и делать в селе ему было нечего. Работать трактористом или пастухом он не собирался, а на лучшие места его никто не ждал. Он понимал, что прежние, дотюремные планы на жизнь уже не осуществимы. Его старая мечта о военном училище и профессии офицера была перечеркнута, а, вернее, перерезана тем самым ножом, который вывалился у него из сапога. Да и любое другое высшее образование было несовместимо с его судимостью. Оставалось в город на завод. Так он и сделал.
Устроился в литейку. Получил место в общежитии. Привыкание на новом месте проходило тяжело. Живший на хуторе в царстве живой природы, он никак не мог привыкнуть к городу с его серыми убогими домами и толпой безликих людей, спешащих по своим делам. В общежитии было еще хуже. Комфорта и уюта не было и в помине. Зато были рядом люди, не очень ему понятные и совсем уж неприятные. Необходимость терпеть рядом с собой чужих людей угнетала его больше всего. Зато радовала зарплата. За тяжелый труд в литейке платили хорошо. На работе его ценили. Выписывали премии. Научившись в тюрьме многое терпеть и обходиться малым, он почти не тратил денег, и вскоре у него скопилась приличная сумма денег. Наличие денег давало надежду на возможность изменить жизнь.
Зная историю своей семьи и понимая, что он по происхождению почти князь, в тайне всегда желал побывать на родине своей бабушки и, быть может, найти кого-то из родственников. Уезжая из дома, он забрал бумажку, на которой ее рукой были выведены имена и адреса ее родни. Бумажка хранилась у него в надежном месте, хотя, по сути дела, она уже была не нужна. Он знал наизусть все, что там было написано. Его терпения хватило надолго. К середине второго года пребывания на заводе он решил, что больше оставаться здесь не может и что сумма денег уже достаточная для поездки. Он не стал заезжать домой, боясь, что родители смогут его задержать или как-то изменить его планы. Грузия представлялась ему, чуть ли, не землей обетованной, и встречу с ней он не желал откладывать ни на один день.
На родине предков, куда он добрался быстро и легко, его ждало очередное большое разочарование. Объехав все адреса из записки, он найти никого не сумел. Малая часть из родственников еще в те далекие года уехала за границу. Остальных же настигла та же участь, что и семью его бабушки. Кто-то был убит, кто-то выслан. Находились люди, которые что-то помнили и знали, но родней никто не назвался. Оставалась одна надежда, что какая-нибудь из ветвей генеалогического дерева жива за границей, и, может быть, когда-нибудь он найдет родню там. Он совершенно растерялся, не зная, что ему теперь делать. Еще одна надежда лопнула, как пузырь, и еще одна мечта оказалась неосуществимой. Жизнь никак не хотела складываться по его желанию. Прежде чем возвращаться домой, он решил задержаться, чтобы побывать на море. Оно же было совсем рядом. Приехав на побережье, он остановился в большом поселке. Снял комнату и целыми днями торчал на пляже. Был конец сезона.
Однажды он сидел на берегу, бесцельно глядя на волны и разглядывая окружающих его отдыхающих. Вдруг кто-то слегка ударил его по плечу. Георгий обернулся и увидел загорелого симпатичного парня, лет на пять постарше себя. Незнакомец широко улыбался и в непринужденной форме, как у старого знакомого, попросил закурить. На всей территории бывшего Союза это обычное дело. Попросить закурить можно у кого угодно, и это не считается ни попрошайничеством, ни хамством. Не поделиться сигаретой или папиросой с первым встречным считалось дурным тоном. Делились все. Это ужасно удивляло иностранцев, не привыкших к тому, что многое вокруг считается общим и в то же время ничьим конкретно. Георгий, молча, вынул пачку и протянул парню.
– Что такой скучный? Проблемы решаешь? – запросто поинтересовался незнакомец. Белозубая улыбка обескураживала, и Георгий, находившийся уже длительное время в одиночестве, обрадовался неожиданному собеседнику.
– Да. Ты в точку попал. Вот думаю, ехать домой или еще нет.
– Домой это куда?
– На север.
– Ой, ма! Да что ж сейчас на севере делать? Там лето уже кончилось, а здесь, как видишь, праздник жизни продолжается. Не так ли?
– А ты бывал на севере?
– А как же? Конечно, бывал. И прекрасно представляю, что там сейчас творится. Дожди, холод и слякоть. И, если есть возможность, то лучше здесь остаться. Или отпуск кончился? – он внимательно посмотрел на собеседника. – А! Понял! Деньги к концу! Так?
Георгию нравился этот с виду простой разговорчивый парень.
– Нет. Не угадал. Ни то, ни другое – он замялся, не зная, стоит ли что-то объяснять незнакомому человеку. Тот, тем временем, перебил его мысли предложением:
– Слушай, а пошли в шашлычную. Посидим. Есть ужасно хочется, а одному скучно как-то.
– А что? Пошли.
Решили посидеть тут же на пляже в легкой палатке. Взяли шашлык и пива. Во время еды окончательно познакомились. Нового знакомого звали Владимир. Был он родом из Архангельска. Свой. Северянин. Георгий, размягченный пивом и добрым участием собеседника, неожиданно для себя разговорился и поведал Владимиру все обстоятельства своего появления в Грузии.
– Да, интересная история. Только вот я не пойму, в чем загвоздка. Ты жизнь свою изменить хочешь или справедливости ищешь? – рассуждал Владимир.
– Да я и сам не знаю. Томит меня тоска какая-то. То я злюсь, то надеюсь на что-то. А на что и сам не знаю. Вот думал, это от того, что не на своем месте я живу. Не своею жизнью – отвечал Георгий.
– Я тебя лет на десять постарше буду – увидев удивленный взгляд собеседника, парень засмеялся. – Что? Хорошо выгляжу? Так я на море жил, пока ты на нарах чалился да в литейке потел. Людей не так возраст старит, как жизнь. Вернее, условия жизни – он засмеялся, а потом вдруг сказал. – Вот сравни свое настроение с моим. Сравнил? Разницу видишь? Я весел от души. А ты который день, как скала, посреди пляжа торчишь. Все кругом радуются, а ты не улыбнешься даже. Я за тобой уже третий день наблюдаю. Вот, не удержался, решил узнать, что же тебя так гнетет.
– Ну, узнал, любопытный? – разозлился Георгий.
– Да не злись ты. Не стоит. Хороший ты парень. У меня к тебе как-то сразу доверие проснулось. Я просто хочу тебя расшевелить. И про возраст я не просто так заговорил. У меня же все эти проблемы уже были и прошли. Вот, к чему я веду.
– И какой итог у тебя был? Как проблемы решал? – все еще резко переспросил младший.
– А итог таков, что справедливости на свете нет. Не ищи. Время потратишь зря. Годы уйдут, вот и весь результат. Время – это же наша жизнь. Злиться глупо. Мстить тоже бесполезно. Кому мстить? Судье, который тебя осудил? Ему было велено. Он сам не рад, может, был, но сделать ничего не мог. Системе? Местью одиночки ее не переломишь. Вот и выходит, что самое лучшее – это стать счастливым всем назло. Вот, как я.
Георгий пристально смотрел и внимательно слушал. Речь Владимира казалась ему умной, хотя тот и говорил все, как бы за между прочим.
– Искать родню – тоже дело неблагодарное и зряшное. Они же боятся огласки их дворянства. Может, по тем адресам, где ты был и остался кто-нибудь, но признаться боится.
– Я об этом не подумал.
– А ты вспомни. Разве твоя бабушка и твоя мать гордились своим происхождением.
Георгий, вспоминая, молчал. Затем заговорил:
– В тайне, конечно, гордились, но скрывали, это точно.
– Ну, вот, видишь. Их уже наказали дальше некуда, но они все еще боятся. А те люди, что здесь на своих местах остались, думаешь, не боятся? Вот, пришел какой-то дядя старое ворошить, а они все и высыпали. Так ты себе это представлял?
– Но теперь уже другие времена. Сейчас уж точно нечего бояться.
– Да что ты говоришь? Ты вот не боялся с ножом ходить. Наверное, на другие времена надеялся. И что?
Георгий молчал. На лице застыла маска тайных злобных мыслей. Владимир решил не трогать его пока и закурил. Через несколько минут они вышли из забегаловки и тихо пошли по пляжу. Был уже вечер. Отдыхающих уже почти не было. Они сели прямо на теплый еще песок, и Владимир, лукаво улыбнувшись и щуря глаза, вдруг тихо сказал:
– Я тебе сейчас один вопросик задам, но сразу же оговорюсь, что не смеха ради или любопытства спрашиваю, а просто проверяю, ты такой же сейчас, каким я в твои годы был или нет.
Георгий мало общался с посторонними людьми. Всю жизнь он боялся открыться кому-либо, даже собственным родителям. Теперь он был удивлен и даже обрадован, что нашел человека, который так его понимает и так правильно и просто говорит про его, да и про свою жизнь. Он, всегда будучи нелюдимым, вдруг сразу принял чужого случайного человека с таким доверием, каким не награждал и своих близких. Владимир очень хитро выстроил свой разговор с Георгием, сравнивая его с собой. Этим он отрезал путь к обидам и замкнутости, и наоборот, подтолкнул его к желанию больше общаться. Ведь каждому хочется узнать свое будущее даже в самых общих и мелких деталях. А тут как раз оказался человек, который сам говорит, что он такой же, только старше.
– Ну, спрашивай, чего уж там.
– Я так думаю, что ты и девок то не пробовал. Небось, на них у тебя в голове места не хватает. Так?
– Ну, так.
– А зря. Это от депрессии и лишнего умствования лучшая таблетка. Поверь заядлому бабнику.
Георгий, не желая продолжать эту тему, недовольно ответил:
– Я жениться не собираюсь. Это еще успею.
– Ха-ха-ха – не удержался Владимир. Да я смотрю, у вас там, на родине все еще домострой. Вечером проводил до дому – утром женись. Нет. Я не о женитьбе говорю, а о жизни. О полноценной жизни. Без женщин она не может быть хорошей. Конечно, надо уметь выбрать. Я не о каждой говорю. Женщина – это не только кровать, хотя и это очень нужно. Это еще и общение. Иной раз попадется такая хохотушка, так с ней целый день смеешься. Ей богу. Какая уж там скука. А иная так зацепит за живое, что ни о чем другом и думать не можешь. Правду говорят, что у них головы устроены по-другому. Такие выдумщицы попадаются, только рот от удивления открывай. Проведешь с такой недельку на пляже, и тебе уже до фени, князь ты или нет. А давай, вот, что сделаем. Пойдем в санаторий на танцы.
– Я танцевать не умею – категорически запротестовал Георгий.
– Ну, сейчас не умеешь, а к вечеру научишься.
– Что, правда?
– Слушай, философ! Ты жить собираешься или заморочки себе строить?
Они весело зашагали по пляжу в сторону поселка. Солнце садилось за горизонт, окрасив алым пламенем и небо и море.
После долгих дней тоски и душевных метаний радость вселилась в душу Георгия, заполняя собой все потаенные уголки. Предчувствия его не обманули. Жизнь заиграла всеми цветами радуги. Он не успевал отойти от одних развлечений и приключений, как на горизонте появлялись другие. Тут было все: бесконечные забавы на пляже в компании красивых девушек, первая влюбленность и первая разлука с любимой, охота в горах и рыбалка на море, и просто жизнь в веселой компании. Все это было второстепенным. Главным было другое – у него появился друг. Георгий теперь ясно представлял, как ему не хватало друга и как тяжело быть одному.
Друг появился, и это, конечно, был Владимир. По праву своего старшинства он верховодил всеми, кто входил в их компанию. Делал он это так деликатно и умно, что никого не ущемляло признание его первенства. Георгий видел, что, несмотря на большое количество знакомых и друзей, Владимир выделял его среди других, отдавая предпочтение ему. Однажды Георгий ему сказал:
– Володя, спасибо тебе, что не забываешь. У тебя и без меня столько друзей.