Всю обратную дорогу г-н де Сенгальт и его раба резались в карты. Дорога никогда не была для кавалера потерянным временем, а тут еще Заира пылко увлеклась игрой и сама заставляла его не выпускать карт из рук. Она была просто чудо, эта малютка; ни одна женщина так не ублажала его в постели, так не развлекала в другое время. Впрочем, он не преминул задержаться в Твери и Валдае, ссылаясь при этом на утомление своей крошки. Заира не перечила: ласковый обман, к которому он прибег, оказался действенней трости. Возможно, и она открыла, что покорность выгоднее швыряния бутылок. Долгому миру между любовниками немало способствовал Акиндин, расторопный и услужливый малый, склонявший хозяев ко взаимным уступкам.

В дороге у кавалера созрело окончательное решение, что делать дальше. Едва над унылыми болотами сверкнуло тонкой золотой иглой Адмиралтейство, он велел ехать поскорее, так ему не терпелось начать сборы в новое путешествие: раз в России ему не сыскать дела, он вознамерился посетить Швецию. Возможно, шведской короне пригодятся его многочисленные таланты, столь нерасчетливо отвергнутые другими монархами.

Пока ехали по предместьям столицы, застроенным жалкими лачугами, перемежавшимися громадными пустырями, заваленными всяким хламом – вещь, невозможная в Европе,– настал вечер, о чем они узнали по хлопку пушки, так как темнеть и не думало: в середине июня ночи в Петербурге не полагалось. Кавалер вздохнул: опять придется спать с повязкой на глазах.

В «Золотом якоре» все очень обрадовались возвращению знатного иностранца, начиная с хозяина, который беспокоился о неоплаченном счете, до кухонной девчонки, выносившей помои, с которой кавалер однажды перемигивался, и она мечтала занять место Заиры. Целый ворох приглашений ждал его, и среди прочих записка от герцога Карла Курляндского: его светлость недавно прибыл на берега Невы, о чем извещал своего друга Казанову. Намерения кавалера мгновенно изменились: герцог был особой высшего круга, он мог ввести в свет, представить ко двору; кроме того, там, где пребывал герцог, всегда шла игра. Швеция была отложена.

На следующий день он отправился к Баумбаху разузнать городские новости, однако дом того оказался наглухо заперт и будто вымер. Недоумевая, он надумал пойти к генералу Мелиссимо, уже вернувшемуся от турецких границ, но по дороге встретил Зиновьева. Облобызав венецианца – обычай, не вызывавший у кавалера восторга,– бравый гвардеец со смехом поведал ему, что Баумбах, вдрызг проигравшись, сбежал и уже арестован в Митаве: он был офицером, и бегство его рассматривалось как дезертирство. Кавалер поморщился, невольно припомнив собственное свое недавнее бегство из Лондона от долгов и тюрьмы.

– У нас в России строго,– похохатывая, добавил Зиновьев,– о военных и речи нет. Даже штатские под наблюдением. Никто из знатных особ не имеет права надолго покинуть столицу, не дав о том оповещения в газетах. Якобы для кредиторов, а на самом деле для полиции.

Уж не намекал ли он на то, что кавалер, уехав почти на месяц, никого не предупредил?

– Я всенепременно сделаю это, когда буду навсегда покидать Петербург,– холодно отозвался он, давая тем самым понять нахалу, что не собирается здесь навсегда задерживаться, а заимодавцев не опасается.

Вскоре стало известно, что над Баумбахом состоялся суд; чин ему, правда, сохранили, но отправили навечно в камчатский гарнизон. Что до Кревкера и его бойкой подружки, то они исчезли, едва поняли, что от Баумбаха больше не поживишься. Раздумывая над событиями, кавалер пришел к выводу, что ему сильно повезло: окажись он тут, он был бы замешан в некрасивую историю. Во всяком случае, репутации его нанесен значительный урон: ведь чуть ли не каждый вечер он играл у Баумбаха, и это известно всем.

ПОЕЗДКА К ГЕРЦОГУ КАРЛУ

Герцог Карл Курляндский остановился в доме богача Демидова, владельца сказочных уральских рудников. Говорили, будто свой дом этот счастливец велел построить из одного железа: все, от фундамента до крыши, было выковано из железа. Дом мог не опасаться пожара, однако в сыром Петербургском климате очень скоро его должна была съесть ржавчина. Кавалеру объяснили, что добираться по суше к дому Демидова придется полдня, а лучше нанять лодку и спуститься вниз по Неве: тут тебе и Демидов дом у самой воды. Венецианцу не привыкать к воде и лодкам: кавалеру это пришлось по душе, и он велел Акиндину договориться с гребцами.

Для визита к Его Высочеству кавалер облачился в костюм из зеленой тафты, вышитый стеклярусом, и зеленую шляпу с желтыми перьями. Величественный и яркий, как подсолнух, он расположился в лодке, озирая гребцов: ребята крепкие, молодые, домчат быстро. Нева кишела всевозможными посудинами, как большая дорога. Сначала плыли вдоль царского Зимнего дворца превеликой пышности; набережную перед ним украшала нарядная балюстрада из точеных деревянных балясин; возле причала стояли богатые лодки. Императрица Елизавета построила дворец для себя, но пожить в нем не успела, а поселилась здесь волею судеб захудалая Ангальт-Цербтская принцесса, которую нынче все величают императрицей Екатериной и аудиенцию у которой никак не получить. Кавалер принял гордую позу, краем глаза посматривая на дворцовые окна, уж не выглядывает ли кто-нибудь оттуда. Сразу за дворцом, отделенное каналом, развернулось Адмиралтейство. Будучи помешанным на флоте, император Петр расположил верфь, помещаемую в других странах на окраинах, в центре столицы. Кавалер бросил ястребиный взгляд на эллинги и строящиеся на стапелях большие корабли: кому продать секреты беспечных московитов? Однажды во Франции он неплохо заработал, собрав в Дюнкерке информацию о военных кораблях. Будет ли шведский король так же щедр?

За Адмиралтейством возле самого берега высилась обнесенная забором Исаакиевская церковь: ее разбирали. Ринальди показывал кавалеру свои чертежи и изображения нового собора во имя Исаакия Далматского. Впрочем, внимание кавалера отвлекло другое: реку тут перегораживал мост. Разглядев, что мост этот наплавной и уложен на баркасах, между которыми были просветы, кавалер с негодованием осведомился у гребцов, как они собираются поступить. Гребцы бодро заверили, что проплыть под мостом – дело плевое (Акиндин так и перевел), и смело направили лодку между баркасами. Они плыли так неосторожно, что их почти прижало к осклизлому боку баркаса, и пришлось отталкиваться руками. Кавалер невольно поежился, услыхав, как над головой прогрохотала телега.

Отряхивая брызги с рукава, он ворчливо упрекнул гайдука, почему тот не предупредил его об опасностях плавания. Миновали здание сената; далее по берегу сплошной стеной потянулись дворцы и особняки; перед каждым был устроен причал. Берег везде был укреплен бревнами, но деревянные перила были разной формы, а перед некоторыми домами и вовсе отсутствовали. На противоположном берегу, еле видном из-за ширины реки, на Васильевском острове, набережных вообще не было, вода плескалась у самых стен зданий.

– Когда же спадет вода? – осведомился кавалер.

Ему пояснили, что Нева всегда такова. Не сразу поверив, однако уяснив, наконец, странное сие обстоятельство, кавалер негодующе воскликнул:

– В таком случае это вовсе не река, а озеро! Если вода никогда не спадает, почему так близко к реке расположены постройки? Ведь берег очень низок.

– Так захотел царь Петр,– был ответ. Кавалеру ничего не оставалось, как предположить:

– Видно, здесь никогда не бывает ветровых нагонов и наводнений.

Переглянувшись, гребцы заверили иностранца, что не бывает. Самый молодой заколебался, но старшина показал ему кулак.

Кавалер задумался. Какое обилие чистой и вкусной воды, и до чего же противную воду он пил, добираясь до Петербурга! Московиты не догадываются, что наряду с лесом и мехами могли бы торговать водой. Говорят, Нева вытекает из огромного озера, бездонной каменной чаши, иссеченной рукой божества, так что у местных жителей огромное богатство в запасе. Невская вода – клад для будущих поколений, неиссякаемый и неуничтожимый, ибо трудно представить, что могло бы испортить ее. Он был невысокого мнения об уме московитов, но вполне допускал, что в будущем они могут стать народом достаточно цивилизованным, и, уж конечно, не допустят никакой порчи своего сокровища.

Особняк Демидова, крайний в линии, отделял от Галерной верфи канал; таким образом, дом с двух сторон омывала вода. Лодка пристала к весьма нарядному причалу, и кавалер спрыгнул на берег; тонкие подошвы его щегольских башмаков погрузились в сырой песок. Белесая девчонка с грязными босыми ногами, пришедшая за водой, испугалась было громадного, раззолоченного, похожего на мавра барина, но потом, вразумленная гайдуком, согласилась довести знатного иностранца до входа в господский дом, для чего следовало обогнуть его и зайти с тыла.

Герцог Карл встретил гостя весьма странно: попросил говорить вполголоса и то и дело оглядывался.

– Видите ли, милейший Казанова, я тут на птичьих правах,– сообщил он.– Скандал с этим Баумбахом так некстати. Надеюсь, вы никому не говорили, что обобравший его Кревкер прибыл в Петербург с рекомендательным письмом от меня? Подумать только, каков обманщик! Как он ловко обвел меня.

Отвесив изысканный поклон, кавалер заверил Его Высочество в своей скромности. То, что Кревкер – шулер и плут, видно было с первого взгляда, и вряд ли герцог Карл, завзятый картежник, не догадывался об этом. Кавалера более интересовало другое, а именно, не поможет ли ему герцог представиться ко двору, но тот испуганно замахал руками: он в Петербурге на несколько дней и собирается как можно скорее вернуться в Ригу. Судя по всему, герцог был не на шутку перепуган опасностью, угрожавшей его репутации. Почувствовав, что этот титулованный кутила тяготится визитом, кавалер хотел откланяться, однако герцог предложил ему повидать «мадам» – так он называл свою содержанку. Кавалер покорился против воли: герцог продолжал подыскивать мужа для своей «мадам» и упорно не оставлял надежды видеть в этой роли кавалера.

Едва приведя гостя к любовнице, герцог бесцеремонно удалился. Кавалера всегда привлекали актрисы и содержанки, но эта, в прошлом особа добродетельная и мечтавшая снова ею стать, настолько утомила его своими жалобами и намеками на хорошее приданое, что он не знал, как и уйти.

Садясь в лодку, он велел гайдуку сказать гребцам, чтобы возле моста его высадили на берег: он больше не собирался искушать судьбу, пробираясь между баркасами. «Курляндский варвар!» – пренебрежительно назвал он про себя герцога. Впрочем, получать щелчки от сиятельных особ ему было не впервой. Эти люди не хотели признавать его своим. Чувствуя это, он представлялся им обычно как Джакомом Казанова, венецианец, благоразумно забывая про самозваное дворянство; звание «кавалер де Сенгальт» годилось только при общении с простонародьем.

СОПЕРНИК

Более всего в жизни кавалер ценил – после чувственных удовольствий и хорошего стола, разумеется – беседу с людьми просвещенными. В Российском государстве встретить таковых ему не удалось. Слывшие образованными знатные особы много разглагольствовали на дурном французском языке о французской литературе, разумея под нею произведения одного лишь г-на Вольтера. Оказывается, знаменитый писатель посвятил императрице Екатерине свое сочинение «Философия истории». Три тысячи экземпляров, срочно отпечатанные, были распроданы за неделю, и каждый читавший по-французски только и говорил о Вольтере. Кавалер язвительно заметил по этому поводу:

– Не стоит вступать в спор с человеком, прочитавшим за всю жизнь лишь одну книгу.

Утратив надежду на протекцию герцога Карла, он начал потихоньку готовиться к отъезду. Скандал в связи с Баумбахом еще не затих, и он предпочитал отсиживаться дома, часто разговаривая с г-ном Ринальди, вернее, произнося перед ним монологи, потому что именно так понимал кавалер беседу. Однажды, восхищенный своим переводом нескольких строк «Илиады», он позвал архитектора послушать отрывок. Выдворив Заиру в смежную комнату, они занялись литературой. Дитя кулис, кавалер декламировал отменно: он был прирожденным актером.

В разгар декламации внимание Ринальди привлекли доносившиеся из соседней комнаты голоса: Заира по-русски беседовала с Акиндином, гайдуком кавалера.

– Милушка ты моя…– долетел до ушей архитектора тихий мужской голос.– Только из-за тебя здесь и сижу…

Старый архитектор насторожился, однако завывания кавалера над трупом Патрокла помешали ему расслышать окончание фразы. Из отрывочно доносившихся до него слов он наконец понял, что Акиндин уговаривал Заиру бежать.

– Велика Россия-матушка,– говорил он.– Глянь, Сибирь какова! И куда ни пойдешь, везде русские люди живут.

Заерзав, архитектор покосился на кавалера. Вспомнив, что тот речь московитов не разумеет, он успокоился и с интересом продолжал вслушиваться в разговор за дверью.

– Мамку тятька бить станет,– донесся нежный голосок Заиры.– Сестриц жалко…

– Кабы любила, о сестрах бы не вспоминала,– горестно упрекнул парень. Заира печально возразила:

– Я свое уже отлюбила. Видно, так уж мне на роду написано.

При сих словах архитектор сокрушенно покачал лысой головой.

– Уедем! – настаивал Акиндин.

– А бастрюка куда денем? – жалобно пискнула Заира. Ринальди поднял брови; лысый лоб его некрасиво сморщился: слово, употребленное девушкой, было ему неизвестно.

– Здесь я хочу вставить несколько осуждающих Елену слов,– прервав чтение, поделился задуманным со слушателем кавалер.

Архитектор встал, прошелся, открыл дверь в соседнюю комнату и нарочито громко произнес:

– Я бы не стал осуждать Елену. Ведь Менелай был стар и глуп. Могли бы вы оставить вашу рабыню вдвоем с Парисом?

Молодые люди, вспугнутые его голосом, примолкли.

– Заира меня обожает,– усмехнулся кавалер.– Впрочем, рисковать я бы не стал. Женщина по натуре своей склонна к простым наслаждениям, и настоящий мужчина всегда оказывает на нее магнетическое воздействие, которому она не в силах противостоять.

– Лучше вставьте в перевод несколько слов, осуждающих Менелая,– посоветовал Ринальди.

Кожа кавалера вовсе не была подобна бегемотовой. Странные интонации архитектора запали ему в память. Ночью – если, конечно, белый сумрак за окнами можно было считать ночью,– лежа возле мирно спавшей Заиры, он задумался. Головка малютки покоилась рядом на подушке, опутанная живописно разбросанными волосами, тихое дыхание едва колыхало юную грудь. Он досконально знал это тело, извлекал из него все возможное наслаждение,– но что скрывалось в глубине этой дремлющей души? Любила ли Заира его, как говорила? Разумеется, он уже не молод, но мужская-то сила его еще не ушла. Любопытно, кто после блистательного Казановы сможет понравиться ей?

Он стал наблюдательней. Внимание его привлек Акиндин. Вспомнив, что был не раз свидетелем оживленной болтовни с ним Заиры, кавалер недовольно позвал:

– Казак! – Так он называл Акиндина.

Тот явился, и кавалер уставился на гайдука. Перед ним стоял малый лет двадцати с небольшим, высокий, стройный и плечистый; в отличие от кавалера, белокожий и светловолосый. У него было приятное славянское лицо; голубовато-серые глаза, печальные и лукавые, как у многих московитов; рыжеватая, молодая борода не скрывала румяный рот, полный белоснежных зубов. «Молод и красив,– помрачнел кавалер.– Но ведь это мужик. И пахнет от него, как от мужика – луковым перегаром». Он пока ничего не решил насчет Заиры: взять ли ее с собой, отослать к родителям или устроить как-нибудь по-другому. Но при чем здесь мужик? И он решил запретить Заире беседы с гайдуком. В любви малышки он был уверен, но с какой стати позволять другому пожирать глазами его кушанье?

– Казак, вон! – закончив осмотр, негодующе распорядился кавалер.

ЕКАТЕРИНА

Решив не упускать ничего из достопримечательностей Петербурга, он посетил Петергоф, нашел его ученической копией Версаля и дал уничижительный отзыв:

– Везде чавкает болото, с залива свистит ветер, растительность чахлая и бедная.

Ему не повезло с погодой: небо хмурилось, моросил дождь. Закутавшись в плащ, он велел отвезти себя в Красный Кабак, где ждал его Зиновьев. Сей молодчик снова искал его дружбы и сильно поругивал Россию, то ли из холуйских побуждений, то ли провоцируя на опасную откровенность. Кавалер решил, что не худо с ним держать ухо востро.

Уже играли, когда раздался шум, и офицеры повскакали с мест: Красный Кабак посетил его сиятельство Григорий Орлов в сопровождении младшего брата своего Алексея. Кавалер узрел двух наглых и веселых красавцев-великанов, по-свойски здоровавшихся со знакомыми офицерами. Вызванное их появлением замешательство продолжалось недолго, братья куда-то спешили и завернули в Кабак лишь пропустить чарку. Зиновьев, растолкав всех, бросился с объятиями к родственникам. Кавалер тоже встал и с изысканной вежливостью поклонился. Алексей Орлов не обратил на него внимания, зато брат его оглядел с ног до головы смуглого иностранца, единственного здесь человека, одетого не в мундир. Кавалер намеревался снова поклониться, однако его сиятельство отвернулся.

– Что же вы не подошли и не представились Орловым? – спросил после ухода братьев оживленный Зиновьев.

– Что же вы меня не представили? – хотел сказать кавалер, но, молча глянув на Зиновьева, решил сквитаться с ним по-другому.

Играли до утра. Зиновьев встал из-за стола ободранный, как липка. Кавалер остался в изрядном выигрыше.

Середина лета – самая удобная пора для дальней дороги. Кавалер всерьез задумался, как поступить с Заирой. Зиновьев как-то похвастал, что может легко достать разрешение на вывоз девчонки за границу, однако кавалер не был уверен в целесообразности этого. Он сильно привязался к девушке, а всякий раз, когда в сердце его селилась такая привязанность, он, бродяга и гражданин мира, дороживший свободой превыше всех благ, спасался бегством. Присутствие Заиры осложнило бы его жизнь. С другой стороны, отпускать ее к отцу ему тоже не хотелось: получив от него деньги – а он намеревался наградить ее – и став богатой невестой, она могла выйти за того же Акиндина, сделаться мужичкой, о чем ему было противно думать. Более всего сей прелестной девочке подходила роль содержанки.

Он поделился своими затруднениями с Ринальди.

– Продайте ее мне,– предложил тот.

– Зачем она вам? – изумился кавалер. Архитектор смешался:

– Я стану использовать ее как натурщицу. Вы сами считаете, что у малютки фигурка Психеи.

– Те-те-те, старина,– засмеялся кавалер.– Уж не влюблены ли вы?

– О какой любви в мои годы можно говорить? – еще больше смешался архитектор.– Если вы уступите мне девочку, я заплачу вдвое больше, чем она вам стоила.

– Вы плохо думаете обо мне, синьор Ринальди,– покачал головой кавалер.– Я отдам Заиру лишь тому, кто будет ей приятен. Что до денег, никакой выгоды я не ищу, и все деньги, которые получу от такой сделки, подарю малышке. Поговорите с нею сами, я разрешаю. Спросите, не хочет ли она перейти к вам.

Старый архитектор понурился и долго молчал.

– Вы же знаете, что она не захочет,– наконец произнес он.– Она любит вас.

– Да,– самодовольно подтвердил кавалер.– Женщины всегда страстно влюбляются в меня. Но если я велю ей согласиться, она покорится мне и в этом.

Прежде чем давать в газету объявление об отъезде, кавалер намерился посетить графа Панина. Он опасался почему-то этого вельможи, несмотря на отменную приветливость царедворца, поеживаясь всякий раз под его насмешливым и проницательным взглядом.

– Как? – удивился граф, услышав о намерении визитера покинуть Петербург.– Вы собираетесь уехать, не представившись Ее Величеству?

Кавалер пожал широкими плечами:

– Я лишен такого счастья из-за отсутствия рекомендаций. Панин задумчиво помолчал, шелестя бумагами, и вдруг огорошил кавалера сообщением, что императрица по утрам имеет обыкновение прогуливаться в саду Летнего дворца на Фонтанке.

– Вы могли бы увидеть ее там.

Кавалер поморгал по-восточному длинными ресницами:

– Но, помилуйте, как же мне подойти к императрице и в качестве кого представиться?

– Да просто так, ни о чем не беспокоясь.

– Но ведь я неизвестен Ее Величеству!

– Вы ошибаетесь,– медленно и, как показалось кавалеру, не очень охотно ответствовал граф.– Она видела вас и обратила на вас внимание. Я, со своей стороны, рекомендовал вас как человека образованного. Вы можете рассчитывать на благосклонный прием.

Видела?! Обратила внимание?! Где, когда? Мысли молниеносно проносились в прошитой сединой голове кавалера, сердце переполняла радость. Панин никогда не стал бы указывать место прогулок Екатерины, не будь на то ее собственного желания. Значит, можно диктовать условия. И он твердо ответил:

– Во всяком случае я никогда не посмею подойти к Ее Величеству без посторонней помощи.

– Я буду там,– сдался граф.

Они условились о дне и часе встречи.

Ликующее торжество наполняло кавалера. Екатерина могла видеть его лишь однажды, он это твердо знал. Прошло почти полгода, однако она ничего не забыла и спрашивала о нем у Ринальди, а теперь у Панина. Сколько упущенного времени! Возможно, он свалял дурака, что так долго медлил, не старался попадаться ей на глаза. Однако что он мог? Разве не делал он всего, что было в его власти, чтобы добраться до нее? И разве не встал непреодолимой преградой оговор проклятого Сен-Жермена!

Об отъезде больше не было и речи. Кавалер велел разобрать чемоданы и стал готовиться к свиданию, которое должно было решить его жизнь на многие годы вперед.

В назначенное утро он являл собой совершенство: пышный белый парик, перламутрово-серый бархат, драгоценные кружева, бриллиантовый крест, трость с бриллиантами – красавец-мужчина, он был образцом изысканного вкуса. Бедняжка Заира всплеснула руками, готовая пасть перед своим повелителем ниц.

Летний дворец императрицы Елизаветы, изукрашенный всякими завитушками, как любила сия монархиня, стоял при слиянии Мойки и Фонтанки, окруженный водами, будто на острове. Позади него простирался не менее нарядный и причудливый «регулярный» сад с лабиринтом, куда и назначено было явиться кавалеру. С утра он уже нервно прогуливался по пустынным дорожкам, сбивая тростью головки одуванчиков, нахально портивших вид газонов. Зеленые стены подстриженных деревьев закрывали обозрение, однако он знал, что императрица должна появиться возле большого фонтана «с водяной пирамидой и каскадами, украшенными позолоченными барельефами и вазами», который он не без труда отыскал. Вокруг фонтана были расставлены в кадках шарообразные и пирамидальные лавры; вид сих итальянцев на фоне жалкой северной растительности позабавил кавалера. Еще более нелепыми показались ему мраморные статуи, в безвкусном множестве расставленные в аллеях. По его просвещенному мнению, они были самой жалкой работы; их белые обнаженные тела еще менее лавров вязались с унылой северной зеленью. Московиты и понятия не имели, что древние раскрашивали свои скульптуры; что если уж ставить статуи, то допустимы лишь подлинники, великолепные осколки античности, и для каждой статуи нужна ниша, либо грот, либо часовенка. Горбатые Аполлоны и костлявые Венеры, Амуры, похожие на гвардейцев короля Фридриха; портрет пьяницы, названный философом Гераклитом, и кулачный боец, именуемый Демокритом. Кавалер расхохотался: надписи к статуям были уморительны. Старец с длинной бородой назывался «Сафо», а старуха – Авиценной; юную парочку окрестили Филемоном и Бавкидою. Впрочем, смех кавалера был нервен: весь ожидание, он поминутно озирался по сторонам.

Наконец зашуршали по песку дорожки шаги, раздались голоса. К кавалеру приближалась группа. Впереди молодец молодцом шествовал Григорий Орлов; он удостоил кавалера еле заметного кивка и прошел мимо, устремив свои оловянные глаза на бородатую Сафо. За ним в сопровождении графа Панина шла императрица; за нею следовали две придворные дамы, подметая пышными юбками песок. Со дня их единственной мимолетной встречи Екатерина еще пополнела и казалась почти тучной; к тому же она была мала ростом. «Коротконога,– подумал кавалер, привычно срывая покровы с женского тела.– И живот, наверно, обвис». Приблизившись, он изящно поклонился. Императрица благосклонно приветствовала иностранца; он отвечал с утонченной вежливостью. «Красивой ее не назовешь,– думал он между тем.– Недаром московиты говорят: 40 лет бабий век. Лицо, как огурец. Щеки обрюзгшие. Но кожа белая и холеная».

– Как вам понравился сад? – после обмена вежливыми словами спросила императрица. Тот же самый вопрос при первой встрече задал ему король Фридрих: монархи не отличаются особой изобретательностью.

– Он великолепен,– так же, как и королю, ответил кавалер.– Что касается надписей у статуй, их, очевидно, поместили для обмана невежд и для увеселения тех, кто имеет кое-какие понятия об истории.

– Ни надписи, ни статуи ничего не стоят,– улыбнулась Екатерина.– Мою бедную тетушку, императрицу Елизавету, обманули. Надеюсь, вы имели возможность видеть в России менее смешные вещи.

Ответ прозвучал с достоинством, и кавалер тут же оставил веселый тон:

– Ваше Величество, то, что может вызвать улыбку, не может быть даже сравнимо с тем, что вызывает восхищение иностранцев в вашем государстве. Взять, к примеру, сей великолепный фонтан. Король Фридрих говорил мне, что истратил триста тысяч талеров на свои фонтаны, и ни одной струи.

Екатерина повеселела:

– Вы видели короля Фридриха? Каков он?

И кавалер принялся рассказывать о Фридрихе. Каков? Задает вопросы и не слушает ответов. Рта не дает раскрыть собеседнику. Не умеет ценить способных людей. Ничего не читает, литературу не любит. Помешан на военной муштре. А в общем – достойный уважения монарх.

Во все то время они медленно прохаживались вокруг фонтана. Граф Панин несколько отступил и одновременно как бы принимал и не принимал участие в беседе. От Фридриха речь перешла к военным, и Екатерина, вспомнив о предполагавшемся на площади перед Зимним дворцом турнире, спросила, бывают ли такие празднества в отечестве г-на Казановы.

– Непременно. Тем более что климат Венеции более благоприятствует подобным увеселениям.– Тут кавалер позволил себе пошутить.– Хорошие дни у нас столь же обычны, как они редки в Петербурге, хотя иностранцы и находят, будто все оттого, что ваш год опаздывает.

– Да, это правда,– улыбнулась и Екатерина.– Наш год медленнее на одиннадцать дней.

Кавалер тут же воодушевился:

– А не полагает ли Ваше Величество, что введение в вашем государстве григорианского календаря, принятого во всей Европе, было бы новшеством, достойным великой государыни? Европейские державы изумляются господству старого стиля в империи, просвещенная монархиня которой стоит во главе церкви. Скорее всего, Петр Великий, приказавший считать год не с первого марта, а с первого января, уничтожил бы и старый стиль, если бы не Англия, с которой у вас велась оживленная торговля. Но с тех пор Англия уже ввела григорианский календарь…

Речь кавалера несколько затянулась; сев на своего конька, он не заметил, как интерес императрицы к разговору угас: она ничего не понимала в календарях и считала поднятый вопрос пустым делом.

– Петр не был ученым,– прервала она говоруна. Но кавалеру трудно было остановиться.

– Государыня, он был больше, чем ученый. Это был великий ум, необыкновенный гений. Какое умение вести дела! Какая решительность! Какая смелость! Он преуспел во всех своих начинаниях, потому что умел избегать ошибок, и благодаря силе характера, способного бороться со злоупотреблениями…

Орлов давно делал нетерпеливые знаки Екатерине и, не дослушав иностранца, обеспокоенная императрица, повернувшись к нему спиной, устремилась за фаворитом. Кавалер поперхнулся на половине слова и закрыл рот. Что могла означать августейшая спина?

ОЖИДАНИЕ

Встревоженный столь странным окончанием аудиенции, кавалер помчался к Панину. Сей вельможа, осведомленный несравненно лучше иностранца в дворцовых делах и, возможно, более тонко разбиравшийся в том, что творилось в душе Екатерины, успокоил его.

– Вы весьма понравились Ее Величеству. Однако нелишне вам знать, что Григорий Григорьевич Орлов весьма плохо изъясняется по-французски и еще хуже понимает речь, особенно быструю, как ваша. Ему было неинтересно.

– Возможно, не следовало так превозносить Петра,– предположил кавалер.

– Повторяю, вы понравились. Позднее государыня с интересом слушала то, что я ей о вас говорил, и не дольше, чем сегодня, уже осведомлялась о вас. Используйте все возможности чаще попадаться ей на глаза. Если вы заявите о желании поступить на службу, то получите место.

Панин, ничуть не ослепленный изысканностью иностранца, знал, что кавалеру нужна кормушка. Возможно, догадывался и о том, что тот мечтает о месте фаворита. Во всяком случае, способствуя встрече его с Екатериной, он преследовал какие-то свои цели. Вероятно, хитрый царедворец грозил обнаглевшему Орлову сановным пальцем.

Кавалеру было высочайше разрешено гулять в дворцовых садах, и он широко воспользовался этой привилегией. Каждое утро, будто на службу, отправлялся он лицезреть мраморных уродов и чахлые лавры в кадках, бродил вокруг фонтана, изучил все ловушки зеленого Лабиринта,– однако Екатерина не показывалась. Зиновьев старался разведать, где пропадает по утрам кавалер, причем делал это столь настойчиво, что у того мелькнула мысль, уж не шпион ли он Орлова.

В доме генерала Мелиссимо кавалер услыхал о больших маневрах пехоты, долженствовавших быть в Красном Селе в присутствии императрицы и всего двора, и, памятуя наказ Панина, загорелся желанием посетить их. Мелиссимо одобрил его намерение и посоветовал заранее снять жилье, однако кавалер, вспомнив о малоприятных насекомых, решил устроить себе жилище в карете.

Накануне отъезда у него случилось неожиданное столкновение с гайдуком. Вернувшись домой, он застал его валявшимся на кожаном диване. Изругав последними словами холуя и даже замахнувшись, кавалер гневно приказал ему убираться в людскую. Встав, Акиндин с угрожающим видом двинулся к барину; он был пьян. Не медля, кавалер сбил его с ног кулачным ударом, которым овладел в Лондоне, и пустил в ход трость. Гайдук взревел, однако вскоре поник и молча вытерпел все удары разгневанного господина. Воспитанные в рабстве, московиты привыкли сносить удары своих владык – кавалер знал это. Палка у них считается лучшей наукой.

Военные маневры продолжались три дня. Разыгрывалось некое подобие войны: доблестные артиллеристы генерала Мелиссимо пускали фейерверк и взорвали форт, причем погибло несколько солдат,– обстоятельство, мало кого обеспокоившее. Кавалер, с большим удобством устроившийся в своей карете, днем принимал в ней визиты, а ночью, разостлав перины, блаженствовал с Заирой. Екатерину он видел только издали и даже не знал, заметила ли она его; Орлов от нее не отходил.