Read the book: «Шесть утра»
Глава 1
Открываю глаза.
Через задвинутые шторы слегка виднеется серость осеннего утра. Прохлада в комнате заставляет поёжиться и сильнее укутаться в тёплое одеяло. Сон с каждым вдохом покидает меня.
– Вот мне и двадцать, – шепчу в пустоту.
Перевожу взгляд на тумбочку. Чёрные часы приветствуют меня, подмигивая красными цифрами 6:00.
– Серьёзно? У меня вообще-то отпуск!
Полгода работы без выходных не прошли бесследно. Организм привык просыпаться в одно и то же время, даже будильник не нужен – всё на автомате. Одно радует – не нужно идти на работу. В этот серый мир монотонности, пыли и отвратительного запаха потных тел.
Бр-р-р… Как вспомню – начинает мутить.
Хотя мой личный мир тоже не отличается яркостью красок. Тишина, одиночество и Блэк. Вот и все краски. Напоминание об этом отдаётся болью в груди.
– Нет, Кейт, просто не думай об этом, – отгоняю от себя навеянную грусть.
Блэк, услышав моё ворчание, тут же оживляется. Его когти цокают по полу, и через пару секунд он уже у кровати – хвост метёт воздух, глаза блестят, язык наружу.
– Доброе утро, друг… только без поцелуев, – бурчу я, но поздно.
Мокрый нос утыкается мне в бок, от чего становится щекотно, и тело машинально сокращается. Мою щёку накрывает розовый, слюнявый язык.
– Эй, кожаный нос! Встаю я, встаю! – смеюсь, отмахиваясь и ласково треплю его за ухо. – Спасибо за поздравления, но умыться я могу без твоей помощи.
Блэк довольно фыркает и, будто гордясь собой, важно направляется на кухню.
– Ну да, миссия выполнена, теперь можно и поесть, – говорю я ему вслед.
Комната снова пустеет.
Тишина обволакивает – тяжело, но я привыкла.
Я смотрю на пустую комнату.
Только Блэк и я.
Иногда кажется, что, если бы не этот мохнатый будильник, я бы давно перестала просыпаться.
Сажусь на кровати.
Улыбающиеся глаза смотрят на меня.
– Здравствуй, мама… вот мне и двадцать, – шепчу я, беря в руки рамку с фотографией.
На снимке – счастливая женщина в васильковом платье. Она стоит посреди поля цветущих маков, ветер играет её густыми чёрными волосами. Улыбка – сияющая.
Такая тёплая, что ею можно греть раненую душу.
Мама держит букет полевых цветов. Рядом – коляска. В ней крошечная девочка, увлечённо слюнявит кулачок. По другую сторону – мальчишка десяти лет, гордо демонстрирующий в камеру свою игрушечную машинку – большой джип цвета хаки.
Я улыбаюсь, а внутри всё сжимается. Осторожно провожу пальцем по стеклу, стирая пыль с маминых волос. На секунду кажется, что она улыбается чуть шире – будто видит меня.
Ещё мгновение держу рамку.
– Скучаю, – выдыхаю тихо.
Возвращаю фото на его законное место. И меня уносит в воспоминания.
Когда-то и у нас было счастье. Тогда никто и представить не мог, что всё рассыплется, как песочный замок под волной.
У нас было счастливое детство. Дом был наполнен смехом, радостью, любовью. Я маленькая смотрела на родителей и мечтала, что когда вырасту, у меня тоже будет такая счастливая семья.
У них была любовь – та, о которой мечтают, о которой снимают фильмы, пишут в книгах.
Отец. Как же я любила его.
Когда я была маленькой, весь мой мир вращался вокруг одного человека – Фредерика Вайса.
Он был военным, человеком дисциплины и силы, но для меня – самым добрым и надёжным человеком на земле. Его голос я могла узнать из тысячи – твёрдый, уверенный, но всегда тёплый, когда он обращался ко мне.
Папа умел управлять людьми, будто родился для этого. Его уважали, слушались и боялись…
Он пах табаком, дорогим парфюмом и железом – запахами, которые навсегда впитались в мою память. Я любила прижиматься к его форме, слушать, как стучит его сердце, и чувствовать себя самой защищённой девочкой на свете.
Для меня он был героем. Настоящим. Из тех, кто сам пишет свою историю. Он мог всё – защитить, починить, успокоить, научить. Я хотела быть на него похожей.
Когда он уходил на службу, я стояла у окна и ждала, пока он оглянётся. И он всегда оглядывался – улыбался, поднимал руку в воинском салюте: «Принцесса, я скоро вернусь». Я верила. Всегда.
А потом…
Вы верите в сглаз?
Я – нет.
Я верю в предательство.
А вот бабушка, пытаясь хоть как-то выгородить своего сыночка, выдала такой вердикт:
– Точно сглаз или приворот. Не мог он просто так связаться с этой малолетней шаболдой. Фредерик не такой!
Всё началось с маминых слёз. Сначала – тихих, украдкой, ночью на кухне.
Потом – крики. Отцовские хлопки дверей.
Потом – долгие вечера, когда он «задерживался на работе».
Потом – ночи.
Потом – он мог не появляться неделями.
Убийце нашей семьи было восемнадцать. Ни красоты, ни ума. Только наглость и дешёвые духи. До сих пор помню этот мерзкий запах на рубашках отца.
Тогда я впервые поняла, как быстро рушится всё, что казалось нерушимым.
Семья оказалась не крепостью – а песком, который утекает сквозь пальцы.
Мне тогда было почти шестнадцать.
Последний год школы. Все думали о выпускном, платьях, экзаменах…
А я – о том, как пережить очередной день, не сорваться и не врезать кому-нибудь под дых.
Все всё знали. Лисса с гордостью рассказывала о похождениях моего отца своей подруге, и сарафанное радио разносило это дальше.
О, эти взгляды!
Скользкие, насмешливые, издевательские.
И «шуточки», конечно. Куда же без них.
– Что, папочку на молоденьких потянуло? Дай мне его номерок, он ничего такой, – хихикала Мэлани, та ещё змея.
– О, Кейт, ты чего такая грустная? Папа снова задерживается на работе? – добавлял кто-то из парней, и класс взрывался смехом.
Случались и драки, но потом… я стала делать вид, что не слышу. Молча смотрела в окно.
Иногда собирала вещи, выходила из класса и шла в туалет.
Там, у зеркала, я давала волю эмоциям: плакала, кричала. До крови била кулаком в стену, представляя перед собой ту, которая лишила нас семьи.
Мне было стыдно.
Тогда я впервые поняла, что стыд – штука коварная. Он приходит к тебе даже тогда, когда ты ни в чём не виноват.
Друзей у меня не было.
Все свободное время я проводила в одиночестве – читая книги либо успокаивая плачущую маму.
В один из дней, как гром среди ясного неба, отец собрал нас на кухне.
Мама сидела напротив, бледная, с пустыми глазами. Я стояла у стены, скрестив руки, потому что иначе дрожали пальцы.
Он говорил слишком спокойно. Будто внутри него ничего даже не дрогнуло.
– Лисса беременна, – на его губах проскальзывает улыбка. – Я… я ухожу. Анна, я подал на развод.
Эти слова повисли в воздухе, как пыль после взрыва. И весь мир в одно мгновение рассыпался на осколки.
Мама молчала. Только слёзы текли по щекам, оставляя за собой след боли.
А я стояла и думала: вот и всё.
Вот и конец сказке про любовь, в которую я когда-то верила.
В тот день я впервые почувствовала, что семья – это не крепость, а карточный домик. Одно неверное движение – и всё рухнет.
Время перестало существовать – просто череда утра и вечеров.
Мама…
Когда-то – сильная, красивая, уверенная женщина. Теперь – тень самой себя.
Она тяжело переживала развод. Всю эту грязную историю.
Сначала держалась, пыталась улыбаться, говорить, что всё в порядке, она в норме.
Потом перестала.
В доме появился запах алкоголя. Сначала лёгкий, почти неуловимый, потом – стойкий, въедливый.
Иногда она сидела у окна с бокалом, глядя в никуда.
Глаза стеклянные. В них – боль, усталость, обида.
Бывало, напивалась до беспамятства – тогда её боль вырывалась наружу дикими криками. Они разносились по дому, заставляя меня тихо плакать в своей комнате.
Я не осуждала её.
Да и кто имеет право? Каждый переживает боль по-своему.
Кто-то плачет.
Кто-то топит её в стакане.
Кто-то ищет лекарство в других отношениях.
Она всё чаще уставала, всё реже вставала с постели.
«Просто слабость, организм шалит», – отмахивалась она, пытаясь улыбнуться.
Но улыбка не спасала, когда по утрам её мучили боли.
Я помню тот день.
Белые стены кабинета, запах антисептика и холодный свет ламп.
Врач говорил ровно, без эмоций – будто читает погоду на завтра:
– Онкология. Последняя стадия. Опухоль неоперабельна.
Я сидела рядом и ждала, что кто-то скажет, что это ошибка, злой розыгрыш.
Что результаты перепутали. Что всё можно исправить.
Но нет – это была реальность.
Мама просто кивнула.
– Я поняла.
Вот и всё.
Ни истерик, ни слёз. Только это короткое «я поняла».
А я смотрела на неё и не могла понять – как можно так спокойно встретить приговор?
Потом врач долго что-то объяснял, писал назначения.
Я не слушала.
В ушах гулко стучало сердце, а страх медленно обнимал за плечи.
– Фредерик Вайс, я ненавижу тебя! Будь проклят ты и твоя новая семейка, – прорычала я, смотря в одну точку. – Никогда не доверять мужчине. От них только боль, – дала себе наказ.
Всё, что было раньше, растворилось – как дым.
Николас.
Мой брат.
Старше меня на десять лет, умный, сильный, надёжный.
На тот момент он уже служил в Мроке, за пятьсот километров от нашего города.
Пятьсот километров – вроде не пропасть, но когда тебе семнадцать и рядом больная мама, кажется, что он живёт на другой планете.
Он работал без выходных. Постоянно.
Деньги отправлял нам – перевод и короткое сообщение:
Держись, Кейт!
Эти слова я перечитывала по сто раз, как молитву.
Пока я сидела у постели Анны, он таскал ночные смены и дежурства, пытаясь удержать наш маленький мир на плаву. Всё, что у нас было, держалось на нём.
Сначала я злилась – что он не рядом, что мне приходится одной справляться с мамой, с её болью, с её криками по ночам.
А потом поняла: он там тоже один. Ему непросто.
И я до сих пор не знаю, как он не сломался. Не представляю, что бы без него делала тогда.
Все мои мечты растворились.
Поступление, ветеринарный вуз, новый город, жизнь, где я лечу животных и сама чувствую себя живой…
Всё это исчезло, как пар над кружкой – стоило болезни мамы коснуться нашего дома.
После диагноза я больше не думала о будущем.
Всё, что оставалось в голове, – это бесконечное колесо мыслей:
– А вдруг есть шанс?
– А вдруг врачи ошиблись?
– А вдруг можно найти лекарство?..
Я рылась в статьях, ночами читала форумы, писала незнакомым людям.
Искала ответы, которых не существовало.
Мама держалась.
Иногда казалось, что не я ухаживаю за ней, а она – за мной.
– Кейти, не грусти, – говорила она. – Грусть делает дом холодным.
И я старалась улыбаться.
Потому что если мама улыбается через боль, я не имею права хмуриться.
Мы боролись до моих девятнадцати.
А потом просто кончилось время.
Не буду вдаваться в подробности. Некоторые истории слишком личные, чтобы рассказывать их до конца.
Было тяжело.
Словно кто-то вырвал кусок из груди и оставил пустоту, которая больше никогда не зарастёт.
Мама ушла на следующий день после моего девятнадцатилетия.
Я до сих пор помню тот утренний воздух – неподвижный, вязкий. Он душил меня, не давая сделать вдох.
На похоронах нас было двое.
Я и Николас.
Всё.
Ни отца. Ни бабки. Ни даже сочувствующих соседей – просто тишина и звук земли, падающей на крышку гроба.
Тогда я поняла, что наша семья закончилась задолго до смерти мамы.
Папа не пришёл.
Его мать тоже.
Ни звонка, ни сочувствия, ни «держитесь».
И знаете что?
Да и чёрт с ними. Пусть пропадут пропадом. Суки.
Моей отдушиной был Блэк – подарок от Ника на моё восемнадцатилетие.
В детстве я мечтала о волке. О своём – большом, чёрном, с глазами цвета ночного костра.
Волка, конечно, Ник не достал.
Зато однажды заявилcя с щенком, похожим на клубок шерсти с ушами, которые не знали, куда им смотреть.
– Волков не завезли, пришлось взять аналог, – сказал тогда Ник, и впервые за долгое время я рассмеялась.
С тех пор Блэк стал моим всем.
Он был рядом, когда мама засыпала после уколов.
Я выходила во двор, а он уже ждал – терпеливо, как будто знал, что мне нужно отвлечься, пробежать круг, просто дышать.
Мы тренировались, гоняли мяч, таскали покрышки, пока дыхание не превращалось в пар.
Я говорила – он слушал.
Не перебивал, не осуждал. Просто был рядом.
Постепенно мы с ним стали чем-то вроде одного целого: я – его всё, он – моё сердце.
После смерти мамы я поняла: если бы не Блэк, я, наверное, просто перестала бы вставать по утрам и отправилась следом за ней.
После того как мамы не стало, я просто… выключилась.
Дни слиплись в один сплошной ком – еда наугад, бессонные ночи, собака, тишина и потолок.
Я ничего не делала.
Совсем.
Сначала казалось, что могу позволить себе немного не жить.
Но счета быстро напомнили, что роскошь депрессии подходит не всем.
И если бы не Блэк, я, может, и дальше валялась, глядя в стену.
Но кто-то же должен был покупать ему еду, да и себя кормить заодно.
Так я пошла работать.
Завод. Производство болтов, гаек, шайб, гвоздей и прочей железной мелочи, которая звенит в ушах и снится по ночам.
Воздух там пах металлом, машинным маслом и безысходностью.
Люди – уставшие, серые, словно из одного и того же шаблона.
Но работа спасла меня.
Когда стоишь у станка двенадцать часов в день, некогда думать о душевной боли.
Гул машин становится как белый шум – забивает мысли, глушит память.
Наверное, именно тогда я впервые поняла, что выживание – это не подвиг.
Это просто привычка вставать утром и идти дальше, потому что никто не сделает этого за тебя.
Пахала я как проклятая – двенадцать часов в день, без передышки на жизнь.
Сначала у меня были выходные. Целых два.
Потом – один.
А потом начальство решило, что отдых – для слабаков.
Ну и я, конечно, не спорила.
Так я бежала от тишины.
И вот где-то между сменами в голову мне влетела идея: продать моё старое ржавое корыто на четырёх колёсах.
Даже язык не поворачивается назвать это машиной.
Каждый раз, когда я пыталась завести мотор, он издавал такие звуки, будто просил отпустить его с миром.
Так вот, решила: продам это корыто и куплю нормальную тачку. Настоящую. Чтобы ехала, а не молилась на каждый поворот.
А потом – в путь.
Неважно куда, хоть на пару дней. Просто уехать. Выдохнуть. Почувствовать себя живой.
Я начала копить.
Копейка к копейке.
Без лишних покупок, без новых шмоток. Иногда даже электричество старалась тратить поменьше – как будто лампочка виновата, что мне в голову пришла безумная идея.
Но сумма росла.
И вот, наконец, я позволила себе немного роскоши – взяла отпуск.
Осталось только одно – купить машину, сесть за руль и поехать.
Может, на день. Может, на неделю.
А может, вообще не возвращаться.
Мечты, да?
Глупые, наивные, зато мои.
И самое главное – они бесплатные. Пока ещё даже не подвержены налогообложению.
Это то, что мне сейчас по карману.
Всё. Прочь воспоминания.
Блэк гремит пустой миской, как будто бьёт в барабаны апокалипсиса.
– Да знаю я, знаю, – вздыхаю, свешиваю ноги с кровати. Пол холодный, колет пятки, но неплохо приводит в чувства.
Потягиваюсь, чувствую, как тело будто заново вспоминает, что оно живое.
– Ну что, Кейт, двадцать лет. Время начинать жизнь с чистого листа, – бормочу, глядя в потолок. – Сколько можно топтаться на черновике?
Взгляд падает на мамино фото.
– Спасибо, мама, – шепчу. – Я попробую… правда.
Блэк снова требовательно звенит миской.
– Всё, иду, голодающий, – усмехаюсь. – Потерпи пару минут, твоя повелительница мяча и корма уже на ногах.
Он тихо фыркает, будто понимает каждое слово.
Шаркая ногами, иду в ванную.
Щёлкаю выключателем – свет вспыхивает резко, безжалостно бьёт по глазам.
Зеркало встречает меня той, кого я не всегда хочу видеть.
Копия своего отца.
Наклоняюсь ближе.
С каждым годом всё больше усталости в глазах.
Волосы – густые, тяжёлые, чернее ночи.
Мамины.
Они всегда свисают на плечи мягкими волнами, и иногда я ловлю себя на том, что, касаясь их, будто чувствую мамино тепло.
Раньше я носила короткое каре – теперь же они почти до талии.
Может, просто хочу, чтобы напоминание о ней было всегда рядом со мной.
Глаза Фредерика Вайса.
Оливковые, глубокие, с тем самым блеском, который всегда выдавал эмоции, даже когда хотелось промолчать.
Смотрю на себя – и вижу двух людей: того, кто всё ещё верит, и того, кто давно устал.
– С днём рождения, Кейт, – шепчу. – Похоже, ты всё ещё жива.
Перевожу взгляд на плечо – и морщусь.
– Ого, красота какая… – пробормотала я.
Красное пятно бросается в глаза. Провожу пальцами – на коже припухлость, горячая на ощупь.
Вчера туда вкололи ту самую «супер-вакцину нового поколения».
Название, как водится, вылетело из головы. Неважно.
Заставили её вколоть всем, без исключения. Толпы людей стояли в очереди и, как улей, гудели недовольствами вперемешку с восторженными возгласами.
Правительство заверило, что теперь мы защищены от всех болезней.
От старости, от вирусов, чуть ли не от самой смерти.
Мол, человечество вступает в новую эру – эпоху вечного здоровья.
Ха. Ага. Конечно.
Я помню, как стояла в очереди, глядя на белые халаты и слушая, как медсестра бубнит инструкции.
А сама думала совсем о другом – об отпуске, о свободе, о машине.
– Молодость и здоровье всем, кто выжил после вакцинации, – усмехаюсь я и иду включать душ.
Шипение воды наполняет ванную.
Горячие струи душа приятно обжигают кожу, смывая остатки сна и липкие воспоминания, которые никак не хотят уходить.
На пару минут я просто стою, не двигаясь, слушаю, как вода стучит по кафелю.
Если закрыть глаза – можно притвориться, что за стеной нет этого мира.
Нет работы, одиночества, пустоты. Только вода и я.
Пар поднимается вверх, клубится, будто старается спрятать меня от реальности.
Я вздыхаю.
– Вот бы раствориться вместе с тобой… – бормочу себе под нос.
И, как назло, из кухни раздаётся громкое:
– ГАВ!
– Да-да, командир, уже иду! – отвечаю, выключая воду.
Промакиваю кожу, накидываю полотенце на голову, закручивая его, как чалму.
Холод от пола кусает ступни, напоминая, что реальность вернулась.
Натягиваю бельё, потом чёрные спортивные штаны и такую же футболку.
Чёрный – мой любимый цвет. С недавних пор. Просто помогает не выделяться.
Бросаю взгляд в зеркало.
– Пошли, – говорю отражению. – Блэк не переживёт ещё пять минут без завтрака.
Из кухни снова раздаётся грохот миски – подтверждение моих слов.
Я усмехаюсь.
Захожу на кухню, по пути зевая и почесывая голову.
– Эй, дружище, извини, отвлеклась немного, – говорю, глядя на блестящие от нетерпения глаза. – Забыла, что ты тут уже при смерти от голода.
Блэк, услышав мой голос, радостно подскакивает, хвост мельтешит, как пропеллер.
– Терпи, обжора. Сегодня у тебя праздничный завтрак, – торжественно сообщаю, доставая мясо. – В честь моего юбилея!
Он наклоняет голову набок, вслушиваясь в слова.
Отборные куски мяса падают в миску с глухим звуком.
И всё – мир для Блэка перестаёт существовать.
Пёс бросается к еде с таким рвением, словно участвует в соревновании по скоростному уничтожению стейков.
Несколько секунд – и миска пуста.
Блэк довольно облизывает морду, подходит ко мне и трётся о ноги, как гигантский кот. Шерсть приятно щекочет кожу.
– Ну всё, герой, миссия «позавтракать» успешно выполнена, – улыбаюсь я.
Он фыркает, оборачивается и уходит к двери.
– Я скоро приду, и мы с тобой поиграем, хорошо? – говорю я, прислонившись к дверному косяку.
Пёс ступает по мокрому от росы газону.
Солнце пробивается сквозь тучи, блестит на его спине – и на миг он выглядит как волк из старых легенд: гордый, свободный, мистический.
– Эй, не убегай далеко! – кричу ему вслед.
Пёс оборачивается и смотрит на меня. В этом взгляде – преданность, понимание. И что-то ещё… Он единственный в этом мире, кто понимает меня.
– Даже не ответишь? – усмехаюсь. – Да и ладно, хуже было бы, если бы ответил.
На телефон приходит оповещение о новом сообщении.
Вариантов немного.
Первый – Николас.
Второй – Мэгги, моя единственная подруга.
И третий – скидка в честь дня рождения от какого-нибудь магазина.
Всё. Других источников социального общения в моей жизни нет.
Подхожу к стеклянному столу, где с вечера лежит телефон, и гляжу на экран.
Сообщение от Ника:
С днём рождения, сестрёнка! Скоро буду дома))
– Что?! Серьёзно?! – мой радостный крик разрывает утреннюю тишину. – Мы не виделись полгода! Пол, мать его, года!
Не успеваю толком перевести дух, как приходит следом ещё одно сообщение.
Банк «ФунФужн»:
В честь вашего дня рождения у нас для вас отличное предложение! Кредит под сниженный процент…
– Ага, спасибо, вот прям этого мне не хватало, – бурчу я, смахивая сообщение, даже не дочитав.
Телефон снова вибрирует.
Я закатываю глаза.
– Да что ж такое-то! Я сегодня вообще выпью свой кофе или нет?!
На экране – Мэгги.
«Ну с др, старая клюшка! Еду к тебе, чтобы твоя одинокая задница не скучала! Надеюсь, ты не на диете? Везу кофе и твои любимые булочки с корицей. Жди!»
Не сдерживаю улыбку.
– Спасибо, что ты у меня есть, – тихо произношу в пустоту.
На секунду в доме становится теплее.
С Мэгги мы познакомились в больнице для онкобольных.
Она тогда проходила практику от мединститута – молодая, шумная, с вечно сползающим халатом и улыбкой, которой могла бы освещать палаты вместо ламп.
Мы сдружились почти сразу. Ощущение, что знали друг друга всю жизнь.
Мэгги давно положила глаз на Николаса.
Каждый раз, когда я упоминала брата, у неё появлялось это выражение лица – смесь смущения, надежды и стратегического плана по завоеванию его сердца.
– Кейт, ты ничего не понимаешь! Да я даже при упоминании его имени становлюсь водопадом, хоть трусы меняй! – не стесняясь в выражениях, возмущалась Мэг.
– Ха, – усмехаюсь я, наливая себе кофе. – Вот это будет сюрприз, когда она узнает, что Ник тоже едет ко мне.
Представляю её глаза – круглые, сияющие, и этот писк: «Что?! Нииик?!»
Становится даже немного веселее. Неужели сегодня действительно у меня будет праздник?
Раз уж кофе мне сегодня везут с доставкой на дом, пора бы и себя привести в порядок.
Хоть внешне буду выглядеть как человек, если внутренне это пока под вопросом.
Беру фен – горячий воздух гудит в ушах, волосы пляшут в отражении зеркала.
На секунду мне даже кажется, что вместе с паром испаряется и весь хлам из головы.
За окном раздаётся лай и рёв мотора – такой, что стёкла чуть дрожат.
– Мэгги… – бормочу я, сбегая по лестнице. – На мотоцикле? Серьёзно?
Открываю дверь и замираю.
Перед калиткой – настоящий монстр на двух колёсах.
Чёрный, отполированный до зеркального блеска байк так сияет на солнце, что даже кот со своими яйцами позавидовал бы.
На мотоцикле – два всадника.
Первый – высокий, широкоплечий, весь в чёрном.
Кожаная куртка, шлем, мускулы – ну классика, прямо картинка для женских фантазий. Каждое движение выверено, уверенное, чересчур… привлекательное.
А позади него, вцепившись мёртвой хваткой и хохоча как безумная, – моя подруга.
– О, ну конечно. Мэгги, мать твою, – закатываю глаза. – Она что, привезла мне стриптизёра в подарок? Или у неё новый бойфренд?
– Так, Кейт, соберись! – одёргиваю себя. – Не пялься, не пялься, не пялься… Не хватало ещё начать пускать слюни при первой же встрече.
Направляюсь в их сторону, ветер растрёпывает волосы.
– Мэгги?! Ты что, теперь байкерша? – улыбаюсь я.
Она машет мне рукой.
Мой взгляд цепляется за что-то яркое на седле мотоцикла.
Букет.
Красные розы.
– Цветы?.. – шепчу я, чувствуя, как брови сами собой взлетают вверх.
Мэгги никогда не дарила мне цветы.
Да и вообще – никто.
Ни разу.
Ни одной розы, ромашки, даже чёртовой веточки сирени.
Смешно, правда?
Двадцать лет, а единственные, кто встречал меня по утрам – это будильник и собака.
Улыбаюсь, но где-то внутри щемит.
Всегда говорила себе, что цветы – бессмысленны.
Красивы – да. Но они быстро вянут, нет смысла тратить на них деньги.
Так я себя и успокаивала, когда видела парочки на улице – он дарит ей букет, а она прижимает его к груди, как сокровище.
А я шла мимо, с кофе и мыслями, что мне и без этого хорошо.
Только вот сейчас, глядя на эти розы, почему-то кажется, что всё это – враньё.
Рыжая голова выныривает из шлема, и я сразу узнаю этот безумный взгляд.
Мэгги сияет так, будто только что выиграла лотерею и одновременно спасла мир.
Она широко улыбается, округляет глаза и с тем же театральным пафосом кивает в сторону парня.
Мол, «ну что, как тебе мой подарок?»
Замечаю, как пакеты в её руках начинают покачиваться вверх-вниз в такт её внутреннему восторгу.
Большие пальцы торчат вверх, изображая жест «класс».
Закатываю глаза.
– Ты чокнутая, – одними губами говорю я, стараясь не рассмеяться.
Мэгги отвечает восторженным кивком – и этим всё сказано.
Она довольна собой. Улыбается во весь рот, будто видит не меня, а голливудскую звезду на красной дорожке.
Блэк стоит рядом, поскуливает, тоже оценивает гостей.
Парень тем временем выключает двигатель, снимает шлем…
Не успеваю даже сделать шаг, как Мэгги – рыжая молния в кожанке – налетает на меня, словно ураган, с криком:
– С днём рождения, Кейт!
Её объятия сбивают дыхание. Воздуха не хватает.
– Спасибо… – выдыхаю я, пытаясь освободиться. – Но может, ослабишь хватку? Неплохо дожить хотя бы до завтра!
Мэгги делает шаг назад, сияет, как лампочка на максимальной яркости.
– Кейт, я так рада тебя видеть! Мы не виделись целый месяц!
Приподнимаю бровь и улыбаюсь:
– М… То есть наши ежедневные разговоры по телефону – не в счёт?
– Конечно нет! – с возмущением восклицает она, размахивая руками. – Это всё равно что сравнивать отношения с реальным парнем… – её взгляд скользит в сторону незнакомца, стоящего у мотоцикла, – …и с вымышленным, из твоих мечтаний.
Подмигивает. Нагло. Как всегда.
Глубоко вздыхаю.
– Началось… – бормочу я, но губы всё равно предательски растягиваются в улыбке.
Блэк стоит рядом, как бдительный охранник.
Парень медленно направляется в мою сторону.
Уверенная походка, прямая спина, подбородок чуть вздёрнут – словно он только что сошёл с обложки журнала «Мужская самоуверенность».
Он бросает на меня оценивающий взгляд – с тем самым прищуром, от которого у девушек обычно начинают подкашиваться колени.
И у меня внутри сразу загорается ред-флаг с надписью:
– Очередной заносчивый придурок.
Стоп… Подожди. Эти глаза… эти черты лица…
– Да не может быть… – прошептала я едва слышно. – Это что, Сэм?..
Удивление, кажется, написано на моём лице крупными буквами.
Тот самый Сэм – брат Мэгги, о котором она вечно болтала. «Заносчивый придурок», «моя головная боль», «лучший брат на свете» – всё это теперь вдруг приобрело человеческие очертания.
Он часто мелькал на заднем плане, когда мы с ней болтали по видеозвонку. Мы обменивались дежурными «привет» и «как жизнь», и на этом наше общение заканчивалось.
– Да ну… – выдыхаю я.
Мэгги, довольная:
– Ага, – отвечает она, сияя. – Мой любимый братишка.
Сэм усмехается:
– Вживую ещё красивее, чем по видеосвязи, да?
Я моргаю, ошарашенно:
– Скромность, вижу, вашу семью обошла стороной.
Мэгги тем временем прыскает от смеха, едва не роняя пакет:
– Я же говорила, вы подружитесь!
Он улыбается чуть мягче:
– Рад наконец познакомиться, Кейт. Мэгги о тебе говорила. Много.
– Надеюсь, не всё? – приподнимаю бровь.
– Не всё, – отвечает Сэм, смотря прямо в глаза. – Остальное хочу узнать сам.
Мэгги театрально закатывает глаза и идёт к дому:
– Ладно, голубки, флиртуйте сколько хотите. Кофе всё равно уже остыл!
Я хмыкаю, собираюсь последовать за подругой, но Сэм останавливает меня:
– С днём рождения, Кейт.
Протягивает мне букет красных роз. Я моргаю, не веря.
Цветы. Настоящие. Для меня.
– Спасибо… – вырывается невнятно.
Пальцы неловко касаются его ладони в попытке принять подарок. Рука на секунду зависает в нерешительности.
– Что-то не так? – серьёзно спрашивает Сэм.
– Всё отлично, просто… – отвечаю я. – Обычно мой максимум – это поздравление от банка и скидка на стиральный порошок.
Он улыбается. В его синих глазах вспыхивают огоньки, от чего взгляд становится манящим, гипнотическим.
Мысленно встряхиваю себя и отвожу взгляд в сторону.
– Рад, что понравился, – Сэм нежно берёт мою руку, касается губами тыльной стороны ладони.
Я замираю, не понимая, как реагировать на этот жест.
Из-за спины влезает Мэгги:
– Теперь ты официально романтичная дама с букетом. Осталось только кавалера найти, – поддевает она, а Сэм внимательно смотрит на меня. Его глаза изучают каждую мою эмоцию.
Отвожу глаза, сжимаю букет чуть сильнее, чувствуя, как лепестки упираются в ладонь.
А этот день… не так уж и плох.
– Эй, пёс, впустишь нас в дом? Твоя хозяйка не страдает повышенным гостеприимством, – говорит Сэм Блэку.
Бросаю на него короткий взгляд.
Улыбка, пронзительный взгляд, а голос глубокий, грудной…
Нет, Кейт, не начинай. Вспомни. От мужчин только боль.
– Кстати, – начинаю я, решив отвлечь саму себя, – сегодня приедет Николас.
Мэг останавливается как вкопанная. Её глаза округляются, губы растягиваются в широченную улыбку.
– Бинго! – кричит она, подбрасывая пакеты в воздух.
