Врата. За синим горизонтом событий

ОТЧЕТ О ПОЛЕТЕ

Корабль 1–8. Рейс 013В6. Экипаж Ф. Ито.

Время до цели 41 сутки 2 часа. Цель не определена. Показания приборов повреждены.

На ленте корабельного журнала запись: «На поверхности планеты тяготение как будто превышает 2,5 П, но я собираюсь произвести высадку. Ни визуальные наблюдения, ни радар не проникают под облака из пыли и пара. Выглядит не очень хорошо, но это мой одиннадцатый вылет. Устанавливаю приборы на автоматический возврат через десять дней. Если к этому времени я со шлюпкой не вернусь, капсула, вероятно, отправится одна. Хотел бы я знать, что означают эти пятна и вспышки на Солнце».

Пилота не было на борту вернувшегося корабля. Ни артефактов, ни образцов. Посадочного аппарата также нет. Корабль поврежден.

Теперь Зигфрид рассердил меня по-настоящему. Он пытается вернуть меня к сну, а я собираюсь задать ему и страховой компании встряску за свои деньги. Это не прозвучало, но Зигфрид все понял и к моему уходу пообещал все поменять для моего следующего посещения.

Ухожу я чрезвычайно довольный собой. В сущности, Зигфрид приносит мне много пользы. Хотя бы потому, что я внутренне собираюсь, чтобы прийти сюда, и в какой-то степени это меня дисциплинирует. Возможно, что весь этот вздор полезен для меня, даже если у Зигфрида иногда и возникают вздорные идеи.

14

Я сражался со своим гамаком, стараясь убраться от колена Клары, и наткнулся на локоть Сэма Кахане.

– Прости, друг, – сказал он, даже не оглянувшись, чтобы увидеть, кому он говорит. Рука его по-прежнему лежала на соске двигателя, хотя мы уже десять минут были в полете. Он жадно изучал мигающие огоньки на приборной доске хичи и отрывался, только чтобы взглянуть на экран над головой.

Я сел, чувствуя изнуряющую тошноту. Потребовались недели, чтобы я привык к почти полному отсутствию тяготения на Вратах. Сила тяготения в капсуле – это нечто совсем иное. Она так же слаба, но не остается постоянной ни на минуту, и мое внутреннее ухо протестовало.

Я протиснулся в кухонную секцию, поглядывая одним глазом на туалет. Мохамад Тайе был все еще там, и я понял, что если он не выберется достаточно быстро, мое положение станет критическим.

Клара рассмеялась и протянула руку из своего гамака.

– Бедный Бобби, – сказала она. – А ведь это только начало.

Я судорожно проглотил таблетку, безрассудно закурил сигарету и попытался сосредоточиться на том, чтобы меня не вырвало прямо на пол. Не знаю, насколько это действительно была космическая болезнь, но думаю, что здесь больше было обыкновенного страха. Есть что-то очень страшное в осознании того, что между тобой и мгновенной ужасной смертью нет ничего, кроме тонкой металлической стенки, сделанной какими-то инопланетными умельцами миллион лет назад. И в том, что ты вынужден куда-то лететь, не имея никакого контроля над кораблем, а место, куда ты в конце концов попадешь, может оказаться крайне неприятным.

Я заполз обратно в гамак, погасил сигарету, закрыл глаза и сосредоточился на том, чтобы не замечать крайне медленного течения времени. А его должно было пройти немало. Средний рейс продолжается сорок пять дней в один конец. Но дело даже не в том, как, по вашему мнению, далека цель. Десять световых лет и десять тысяч – это, конечно, имеет определенное значение, но не такое принципиальное. Говорят, эти корабли непрерывно ускоряются и ускоряют степень ускорения. Дельта не линейна и даже не экспоненциальна, и никто этого себе не может представить. Очень быстро, менее чем за час, вы достигаете скорости света. Потом проходит довольно много времени, прежде чем корабль значительно превысит ее. Вот тогда вы двигаетесь действительно быстро.

Говорят, это все можно определить, наблюдая за звездами на верхнем экране, навигационном экране хичи. В течение первого часа звезды меняют окраску и перемещаются. Когда корабль достигает скорости света, вы узнаете об этом, потому что космические светила собираются в самом центре экрана, который находится в том направлении, куда летит корабль.

На самом деле звезды не сдвинулись. Вы воспринимаете свет от источников за вами или сбоку. Фотоны, ударившиеся о передний экран, были испущены день, неделю или сто лет назад. А через день-два они перестают быть похожими на звезды. И перед вами расстилается какая-то пестрая серая поверхность. Это похоже на голографическую пленку на свету. Впрочем, голофильм можно рассмотреть на пленке при помощи вспышки, но никто никогда не смог ничего разглядеть в грязной пелене на экране хичи.

К тому времени, как я дождался своей очереди в туалет, необходимость почти отпала, а когда я вышел, в капсуле осталась только Клара. С помощью теодолита она проверяла расположение звезд. Повернувшись ко мне, Клара кивнула.

– Ты теперь не такой зеленый, – одобрительно сказала она.

– Выживу. А где парни?

– Где им еще быть? В шлюпке. Дред считает, что нужно так организоваться, чтоб мы разделились. Какое-то время мы будем с тобой одни в шлюпке, а они здесь наверху. Потом мы поднимемся, а они спустятся.

– Гм, звучит неплохо. – Я вообще-то уже подумал, как же будет насчет уединения, но все решилось само собой. – Хорошо. Что я должен теперь делать?

Она потянулась ко мне и с отсутствующим видом поцеловала.

– Не попадайся мне на пути. Знаешь что? Похоже, мы движемся к северу Галактики.

Я воспринял эту информацию с серьезным видом. Но потом поразмыслил и спросил:

– А это хорошо?

– Кто знает? – загадочно улыбнулась Клара, чем надолго озадачила меня.

Я улегся в гамак и стал смотреть на нее. Если Клара и боялась, как я, а я очень боялся и был уверен, что она тоже напугана, Клара этого никак не проявляла.

Потом я стал вспоминать, какие из светил находятся на севере Галактики и, что гораздо важнее, сколько времени мы будем туда лететь. Самый короткий зарегистрированный рейс к другой звездной системе занял восемнадцать дней. Это была звезда Барнарда – абсолютно пустой рейс и ничего интересного. Самый продолжительный, вернее, самый долгий из известных – сто семьдесят пять дней в один конец. Экипаж вернулся мертвым. Но кто знает, сколько еще кораблей с погибшими старателями находятся на пути назад из туманности М-31 в Андромеде? Трудно сказать, где они были. На снимках ничего особенного не видно, а сами старатели, разумеется, ничего сообщить не могли.

Когда вылетаешь, бывает очень страшно, даже для ветеранов. Ты знаешь, что ускоряешься, и не ведаешь, сколько времени будешь ускоряться. Когда достигаешь поворотного пункта – пункта максимального ускорения, ты чувствуешь это всем своим существом. Ты точно знаешь об этом, во-первых, потому, что золотой провод, который есть на каждом корабле хичи, начинает светиться и никому не известно почему. Но ты уверен в том, что корабль поворачивается, даже без понимания причин, потому что небольшое псевдотяготение, которое едва заметно тянуло тебя назад, начинает тащить вперед. Низ становится верхом.

Никто из исследователей не понимает, почему хичи не использовали и для ускорения, и для замедления одно и то же устройство. Я этого не постигаю. Нужно быть хичи, чтобы понять это.

Может, потому, что все их оборудование для наблюдения установлено впереди. Или причина кроется в передней части корабля, которая обычно бронирована, даже на легких суднах. Скорее всего, как полагают специалисты на Вратах, это защита от столкновений с молекулами пыли и газа. Но некоторые из больших кораблей, несколько трехместных и почти все пятиместные, бронированы со всех сторон. Они тоже не разворачиваются в полете.

Итак, когда начинает светиться провод и вы чувствуете поворотный пункт – начало замедления, – вы знаете, что четверть пути благополучно пройдена. Но это не означает четверть всего времени рейса. Сколько у вас уйдет на исследование конечной цели и поиски артефактов, никто не ведает. Там вы принимаете решение самостоятельно. Но главное, экипаж прошел половину автоматически контролируемого пути.

Тогда вы умножаете количество уже прошедших дней полета на четыре, и если это количество не превышает то, на что рассчитаны ваши запасы продовольствия, вы знаете, что по крайней мере не умрете с голоду. А разница между двумя этими числами покажет вам, сколько дней вы сможете пробыть у цели.

Ваши запасы пищи, воды и воздуха рассчитаны на двести дней. Но можно без особого труда растянуть их на триста дней. Тогда вы вернетесь отощавшим и, возможно, с авитаминозом. Так что если вы пролетели шестьдесят или шестьдесят пять дней, а поворотного пункта все еще не было, вы знаете, что у вас возникла серьезная проблема, и вы начинаете сокращать рацион. Если прошло от восьмидесяти до девяноста дней, ваша проблема разрешилась сама собой, потому что выбора у вас не осталось и до возвращения на Врата вы отбросите коньки. Правда, можно попытаться изменить курс. Но это просто другой способ умереть, насколько можно судить по рассказам выживших.

Вероятно, хичи могли менять курс, когда в этом возникала необходимость, но это еще один из множества неразрешимых вопросов о загадочных хичи. Вроде того, почему они все так тщательно убрали при уходе. Или на кого они были похожи? Или куда они исчезли?

Когда я был ребенком, на ярмарках продавали шутливую книжку «Все, что мы знаем о хичи». В ней было сто двадцать восемь страниц, и все чистые.

Если Сэм, Дред и Мохамад были в хорошем настроении, а в первые несколько дней они никак не проявляли своей нервозности или недовольства, три члена экипажа занимались самыми безобидными вещами: читали, слушали в наушниках музыкальные записи, играли в шахматы. Когда же удавалось уговорить нас с Кларой составить им компанию, мы резались в китайский покер. Играли не на деньги, а на время смен. Несколько дней спустя Клара призналась мне, что предпочитает проиграть, чем выиграть. В этом случае у тебя есть чем заняться.

Трое наших бессменных спутников очень терпимо относились к нам с Кларой – гетеросексуальному меньшинству в гомосексуальной культуре, господствовавшей на корабле, и предоставляли нам шлюпку ровно на пятьдесят процентов времени, хотя мы составляли всего сорок процентов населения.

Мы замечательно ладили и очень мудро поступали. Мы жили на тени друг у друга и каждую минуту пахли.

Внутренность корабля хичи, даже пятиместного, не больше кухни в обычной квартире. Шлюпка дает немного дополнительного пространства – примерно размера большого шкафа, – но часть ее обычно занята припасами и оборудованием. А в общем объеме в сорок два или сорок три кубических метра размещается все остальное, включая меня и остальных старателей.

В тау-пространстве вы постоянно испытываете небольшое ускорение. На самом деле это даже не ускорение, а просто нежелание атомов вашего тела превышать скорость света. Его можно описать и как тяготение, и как трение. Но все-таки оно похоже на небольшую силу тяжести. Вы чувствуете себя так, будто весите примерно два килограмма. Это означает, что время от времени вам необходимо отдохнуть, и у каждого члена экипажа есть свой гамак, в котором можно спать, а можно сидеть, как на стуле. Лежа в гамаках, пять человек занимают почти все свободное место, и для прогулок нет ни малейшей возможности. Добавьте сюда пространство, которое занимают личные вещи каждого: шкаф для лент, дисков, одежды, хотя ее не особенно там носят. Кроме того, для предметов туалета, снимков близких, если таковые имеются, и для всего прочего, что вы решили взять с собой. Все в допустимых пределах веса и объема – по 75 килограммов и трети кубического метра на каждого.

К этому списку следует добавить довольно громоздкое оборудование хичи. Три четверти его никогда не эксплуатируется. Большую часть вы просто не знаете, как использовать, даже если бы захотели. Тем не менее с его наличием приходится мириться. Эти бесполезные агрегаты ни в коем случае нельзя сдвигать с места. Механизмы хичи составляют неотъемлемую принадлежность корабля. Если ампутировать часть, умирает целое.

Если бы мы представляли, как залечить рану, можно было бы избавиться от части этого хлама, сохранив действенность корабля. Но мы не знали, поэтому все оставалось так, как было при хичи. Приходилось все время натыкаться на большой, в форме бриллианта, золотой ящик, который мгновенно взрывается, если его пытаются открыть. Надо было осторожно обходить хрупкую спираль из золотистой трубки, которая время от времени начинает светиться и иногда становится невыносимо горячей – и никто не знает причины этого. И все это летит с вами в корабле и своим присутствием постоянно напоминает о беспомощности человека в космическом пространстве.

Добавьте к этому человеческое обрудование. Космические скафандры, по одному на каждого, подогнанные по вашей фигуре. Фотографическое оборудование. Стационарная установка туалета и душа. Секция приготовления пищи. Утилизаторы отходов. Сумки старателей, оружие, сверла, ящики для образцов. В общем, все то, что вы берете с собой на поверхность планеты, если вам повезет и вы встретите планету, на которую можно высадиться.

Свободного места остается совсем немного. Это все равно что прожить несколько недель под капотом очень большого грузовика, с работающим мотором, где вынуждены находиться еще четыре человека, которые делят с вами помещение.

Через два дня полета у меня впервые проявилась ничем не спровоцированная, безрассудная враждебность по отношению к Мохамаду Тайе. Мне казалось, что он чересчур велик и занимает слишком много пространства. По правде говоря, Мохамад даже меньше меня ростом, хотя весит немного больше. Но тот объем, что занимал я сам, меня не интересовал. Я обращал внимание только на то, сколько места занимали другие члены экипажа.

У Сэма Кахане габариты получше, рост не больше ста шестидесяти пяти сантиметров. У него густая черная борода и жесткие курчавые волосы – от самых половых органов до шеи, по всей груди и спине. Вначале я не считал, что Сэм занимает мое пространство, пока не обнаружил в пище длинный черный волос из его бороды. Мохамад Тайе по крайней мере был почти лысым, с кожей мягкого золотистого цвета, которая делала его похожим на гаремного евнуха из Иордании. Правда, есть ли у иорданских королей в гаремах евнухи и вообще есть ли у них гаремы, Хэм как будто ничего этого не знал. Его предки вот уже три поколения жили в Нью-Джерси.

Я даже начал сравнивать Клару с Шери, которая по меньшей мере на два размера миниатюрнее. Хотя делал это не всегда. Обычно Клара нравилась мне больше. А Дред Фрауенгласс, мягкий худой молодой человек, разговаривал очень мало, и поэтому казалось, что он занимает места меньше, чем остальные.

Я был новичком в группе, и все по очереди показывали мне то немногое, что от нас требовалось в экспедиции. Нужно было регулярно фотографировать и на бумаге фиксировать показания спектрометра. Записывать данные с контрольной панели хичи, где постоянно меняется цвет и оттенки огоньков, которые все еще изучают, стараясь разгадать, что они означают. Надо было анализировать спектр тау-пространства с помощью экрана. Весь этот набор несложных операций отнимал от силы два часа в день. Приготовление пищи и уборка занимали еще два часа.

Итак, четыре рабочих часа в сутки на пятерых. Оставалось – на пятерых же – больше восьмидесяти человеко-часов, и их надо было чем-то занять.

Я лгу. Их не нужно было занимать. Вы и так оказывались при деле – ожидали поворотного пункта.

Три дня, четыре дня, неделя – и я почувствовал, что нарастает напряжение, к которому я относился с большой опаской. А через две недели я и сам понял, что это такое, потому что стал его испытывать. Мы со страхом и трепетом дожидались поворотного пункта. Укладываясь спать, все бросали последний взгляд на золотую спираль в надежде, что вдруг произошло чудо и она засветилась. Когда мы вставали, первой нашей мыслью было, не превратился ли потолок в пол. К концу третьей недели все были крайне напряжены. Больше всего беспокойство проявлял Мохамад, полный золотокожий Мохамад, с лицом веселого джинна.

– Давай поиграем в покер, Боб.

– Нет, спасибо.

– Давай, Боб. Нам нужен четвертый, – уговаривает он. В китайский покер играют всей колодой, по тринадцать карт у каждого игрока. Иначе играть нельзя.

– Не хочу, – отмахиваюсь я, и Мохамад вдруг впадает в ярость:

– Черт тебя побери! В экипаже ты не стоишь и змеиного пука и даже в карты не играешь!

Потом он полчаса мрачно разбрасывает карты, как будто пытается достигнуть в этом искусстве совершенства. Словно от этого зависит его жизнь. А может, так оно и было! Представьте себе, что вы в пятиместном корабле и пролетели семьдесят пять дней без поворотного пункта. Вы знаете, что у вас неприятности – воздуха и продовольствия на пятерых не хватит.

Но может хватить на четверых.

Или на троих. Или на двоих. Или на одного.

В этот момент становится ясно, что по крайней мере один человек из рейса не вернется, и тогда большинство членов экипажа начинают метать карты. Смысл этой отчаянной игры состоит в том, что проигравший вежливо прощается со своими товарищами и перерезает себе горло. Если же невезучий старатель оказывается недостаточно вежлив, остальные четверо дают ему урок этикета.

Достаточно много пятиместных кораблей возвращались с тремя членами экипажа. А некоторые даже с одним.

ОБЪЯВЛЕНИЯ

Я могу массировать все ваши семь точек.

Нагота по желанию. 86–004.

Инвестируйте ваши доходы в смешанную, быстро растущую нацию Западной Африки. Выгодные налоговые обложения, гарантированный рост.

Наш представитель на Вратах объяснит вам подробности. Бесплатно лекции, прохладительные напитки. Голубой зал, среда, 15.00. «Дагомея – роскошное завтра».

Есть кто-нибудь из Абердина? Поговорим. 87–396.

Ваш портрет в пастели, масле, других материалах.

150 долларов. Другие темы. 86–596.

ОТНОСИТЕЛЬНО РОЖДЕНИЯ ЗВЕЗД

Доктор Азменион: Я полагаю, большинство из вас здесь из-за научных премий, а не потому, что вы по-настоящему интересуетесь астрофизикой. Но не волнуйтесь. Большую часть работы выполняют инструменты. Вы делаете обычные наблюдения, и если попадется что-нибудь особенное, оно всплывет при изучении ваших записей здесь.

Вопрос: А мы не должны обращать внимание на что-нибудь особое?

Доктор Азменион: О, конечно. Например, один старатель заработал полмиллиона. Он оказался в середине туманности Ориона и обратил внимание, что газ в одной части имеет более высокую температуру, чем в остальных частях. Он решил, что здесь рождается звезда. Газ конденсируется и начинает разогреваться. Через десять тысяч лет здесь, вероятно, возникнет солнечная система. И старатель стал с особой тщательностью фотографировать этот район неба. И получил премию. Теперь Корпорация ежегодно отправляет туда корабль, чтобы получить новые данные. За это полагается премия в сто тысяч долларов, но пятьдесят тысяч идет ему. Я дам вам координаты наиболее вероятных мест, вроде туманности Треугольника, если хотите. Полмиллиона не получите, но хоть что-то будет.

Время тянулось отвратительно медленно. Вначале главным болеутоляющим для нас с Кларой служил секс, и мы много часов проводили в объятиях друг друга. Мы вели животный образ жизни: ели, спали, время от времени просыпались и с каким-то остервенением снова занимались сексом. Я думаю, парни в основном занимались тем же самым – вскоре шлюпка стала пахнуть как раздевалка в мужской школе.

Потом мы начали искать уединения, причем все пятеро. Конечно, для пятерых на таком корабле одиночество – недостижимая роскошь, но мы делали, что могли. По общему согласию каждый из нас на час-два оставалася один в шлюпке. Пока я был в шлюпке, Клару терпели в капсуле. Если один из них уходил, чтобы насладиться одиночеством, остальные двое составляли нам компанию. Понятия не имею, что делали мои спутники наедине с собой. Лично я просто тупо смотрел в пространство. В буквальном смысле я пялился в иллюминатор шлюпки на абсолютную черноту. Ничего не было видно, но это лучше, чем видеть то, что уже смертельно надоело в корабле.

Некоторое время спустя у нас начали вырабатываться свои привычки. Я слушал музыку, Дред с удивительным постоянством просматривал порнодиски, Мохамад с упорством студента консерватории разворачивал гибкое электрическое музыкальное устройство и играл для себя электронную музыку. Если прислушаться, было слышно, как из его наушников доносится очередная симфония. И уже через некоторое время мне смертельно надоели Бах, Палестрина и Моцарт.

А Сэм Кахане искусно организовал занятия, и мы проводили много времени, посмеиваясь над ним и обсуждая природу нейтронных звезд, черных дыр и Сейфертовых галактик. Либо повторяли испытательные процедуры во время посадки на новых мирах. Такие диспуты благотворно влияли на нас, и хоть на полчаса мы переставали друг друга ненавидеть. Все остальное время мы старались сдерживать свою ярость, хотя у нас это плохо получалось. Я не мог выносить постоянное тасование Махамадом карт. Дред проявлял необычную враждебность к моим редким сигаретам. Подмышки Сэма были ужасны даже в гнойной атмосфере корабля, по сравнению с которой воздух Врат показался бы благоухающим розарием. А Клара – да, у нее было отвратительное пристрастие. Клара обожала аспарагус. Она принесла с собой на корабль четыре килограмма обезвоженной пищи, просто для разнообразия и чтобы иметь возможность еще чем-нибудь заняться. Иногда она делила аспарагус со мной, бывало, что и с другими членами экипажа. Но Клара настаивала, что аспарагус будет есть одна. Как все-таки романтично узнавать, что твоя возлюбленная ела аспарагус, по изменению запаха в туалете!

И тем не менее она была моей возлюбленной, да, была. Эти бесконечные часы в шлюпке мы проводили не только занимаясь сексом, но и в разговорах. Я никогда так глубоко не забирался внутрь другого человека. Я любил Клару и ничего не мог с этим поделать.

На двадцать третий день я импровизировал на электрическом пианино Мохамада, когда неожиданно почувствовал тошноту. Изменения сил гравитации, которые я почти перестал ощущать, вдруг усилились.

Я поднял голову и встретился взглядом с Кларой. Она робко, со слезами на глазах улыбалась. Клара молча указала на изгибы спирали – золотые искры бежали по ней, как пескари в ручье.

Мы обнялись и долго не отпускали друг друга, словно не виделись много-много лет. А пространство вокруг нас перевернулось, и потолок стал полом. Мы наконец достигли поворотного пункта, но главное, у нас еще оставался запас времени.