Под обложкой собраны несколько публицистических текстов, связанных упоминанием алкоголя. Стройный рад они не составляют. Слишком разные по ритму и функции. Но Фицджеральд блестящий, и поэтому, даже незначительные его тектсы приносят удовольствие. А образ разбитой форфоровой тарелки как самоощущения довершает образ писателя, заканчивает его не изменяя общему представлению.
Фицджеральд — один из тех редких авторов, где форма сама становится содержанием. Его проза — как шампанское на закате: пузырьки радости в бокале утраты. Я давно люблю его язык — за музыкальность, за то, как он дышит между строк. Но «Подшофе» — не тот Фицджеральд, к которому мы привыкли. Не Нью-Йоркский денди с сигарой и блестящей репликой, не герой эпохи джаза, а человек с трещиной посередине.
Это сборник обрывков. Фрагменты воспоминаний, разрозненные заметки, пьяные исповеди, которые то и дело сбиваются с ритма. Как будто текст пьян вместе с автором — спотыкается, шатается, а потом вдруг выпрямляется и говорит что-то такое точное, что хочется плакать. И в этих небрежных строках — настоящая правда. Правда боли, стыда, одиночества и отчаянной попытки сохранить лицо, когда ты уже потерял самого себя.
«Крах», о котором он пишет, — не только о карьере, не об общественном статусе. Это крах образа, в который он сам поверил. Крах внутреннего грандиозного Я, которое так долго держалось на внимании, аплодисментах, на Зельде, на молодости, на легенде. Когда всё это уходит, остаётся страх: а если без этого я не существую? Неинтересен, не любим, не настоящий?
Читая его поздние тексты, я чувствовала, как сквозь изысканные метафоры, нарочито красивый слог, театральность — пробивается крик. Немой, отчаянный, будто он просит: «Посмотри на меня ещё раз. Полюби меня ещё раз. Поверь, что я всё ещё — я».
Зельда — не просто жена. Она здесь — живая метафора: как будто он влюблён в собственное отражение, только в отражение без тормозов, без защиты. Она стала и его музой, и его гибелью. Через неё он прошёл путь от восхищения собой — к страху перед собой.
«Подшофе» — книга о нарциссической травме. О том, как больно терять не любовь других, а себя в их глазах. О том, как страшно не быть увиденным. И о том, как слова становятся последним способом прикоснуться к читателю, чтобы не исчезнуть совсем.
Фицджеральд, даже в разбитом состоянии, остаётся поэтом формы. И именно эта форма делает его боль такой осязаемой. Он, как балерина на сцене, танцует последние па, зная, что занавес вот-вот закроется.
И мы всё ещё смотрим. И любим.
Reviews of the book «Подшофе», 2 reviews