Read the book: «Без сомнений»

Пролог

В безбрежных раздольях междумирья¹ не зная, кто он и откуда, кружил Оглое́д. Разум гигантской нечисти одиноко бороздили два изначальных чувства: адский голод и острый страх раствориться в чужой, «ненасытной» утробе. Вкушал обладатель столь знатного имени непрерывно: втягивал в себя заполняющие весь окрестный простор крошечные сгустки пищи – планктон потустороннего. Но мелюзга не перебивала голод. Она только дразнила аппетит – желание еды поплотнее и посочнее таились в глубине рассудка. И подчас неудержимым гейзером рассыпа́лась по разуму.

Идеал грёз Оглое́да – «живые». Они прячутся в недоступных «логовищах». Но иногда… Каждый обладает и искристым ду́хом с переливом оттенков, и смачно пропитанным им плотью. Изумительный, бесподобный вкус милого блю́да растекается безумной сладостью. Судьба не баловала сластоежку столь изысканно радующими деликатесами. Что глубоко огорчало. Но изредка выпадающая удача дивной пьянящей песней счастья навечно укоренялась в памяти.

Жажда к поглощению заставляла ясно ощущать колебания в мире мёртвых. Чутко воспринимающий, как мелодичную трель добы́чу хищник разделял её по высоте основного тона: чем ниже, тем весомей звучащий. Прошлый опыт предостерегал: не всё найденное – еда. Неожиданно пища способна оказаться охотником. Басовые ноты грозно намекали: встречный и сам не против перекусить. Но и тонюсенький писк – не дарил полной уверенности и спокойствия в увлекательном странствии за новой усладой.

Крайнюю опаску плотоядный гурман видел в свидании с тенётами прочносвязанных слабеньких поодиночке «тварей». Ре́те, так именовал агрессивные гроздья «скромный» любитель поесть. Зевнёшь вблизи, сообща накинутся и плотно оплетут собою. Стянут, как сетью: не вырваться. И… Свободно могут с лёгкостью разодрать сладострастного обжору на бесконечное множество малюсеньких «оглое́диков». Пищала эта жуткая банда едва грубее «планктона». Обманом зазывала к себе. Воспоминание коварства подобных рандеву ввергала хищника в трепет.

***

_{1. междумирье – четырёхмерная вселенная; изменённое автором понятие (далее «ИАП»)}

Глава 1. Еремей

Победа – вот она, уже совсем близка́!

Но исстари управы нет на дурака…

Ветер обдувал зелёную листву величавых деревьев. Мягко шелестели белобокие берёзы. Молча стояли ветвистые дубы, поскрипывали стройные тополя. Рядом с костром сидело трое зрелых мужчин и тихо беседовали. Одежда выдавала в них людей простого сословия: лапти, кушаки, армяки. Но наличие за поясами тесаков и облокотившиеся на ствол могучего вяза отнюдь не охотничьи луки громко кричали: это не крестьяне, что устали после рабочего дня и мирно отдыхают. Поодаль метрах в пяти игрался юноша лет пятнадцати. Он из жёрдочек складывал шалашик, а затем резко наступал и ломал. Услышав треск, паренёк громко и глуповато хихикал. Один из мужчин, внешне главный, шикал на него, а остальные молча опускали взоры.

Трофим, так звали вожака, сквозь пальцы смотрел на шалости сына. Подобное простительно малышу, но не вытянувшемуся с отца «готовому жениху», чей наметившимся над губой светловатый пушок уверял всех о возмужании. Неторопливые рассказы ватажников не мешали думать о своём, о чём болела душа. Трофим вспоминал тёплые руки, жаркое дыханье и мягкую кожу жены Дарьи, голубые сероватые глаза младшей дочери Лели, да и прочих домашних. Дым костра бередил грудь. В забитом грёзами уме строились планы на то время, когда он увидит их вновь.

Станица находилась под гнётом¹. Чтоб сэкономить припасы в неурожайный год, обязалась платить трибьют звонкой монетой. Одни для этого шляются по городам и продают нажитое на церковных ярмарках. Другие – личный труд. Или того хуже: собственных жён. Но гордым общинникам Трофима такое не по нраву: повелели на сходе собрать ватагу и снарядиться в соседнее герцогство на разбой. Благо, что здешний господин – ротозей: не следит за порядком ни на дорогах, ни в деревнях и сёлах, патрули по трактам не хаживают, крестьян после праздников прилюдно не порют – раздолье для ватажников.

Мысли раскрывались веером. Они скромно раскладывали перед командиром-простолюдином суть вещей, как она есть.

– Никто нас из местных не знает: не покажет страже, где живут семьи добрых разбойников. А отловят кого, то и тогда есть защита. Не отказались мы от предков, как многие. Не обменяли на веру церковную. Оберегает род детей собственных. Как не стерпит пойманный выдержать пытку не сносимую – так заберёт к себе измаявшегося и прервёт муки жёсткие. А господские палачи над безмолвным трупом пусть измываются, молодецкой кровью рожи в служивом раже пачкают – кукиш им, а не признание.

– Скучно среди упокоенных! Не разойтись удали, не применить ум и хитрости, не заняться с жёнушкой ласками. Зато и враги на земельке с носом останутся! А вокруг милые и любящие, и посудачить о чём – найдётся. Всё неплохо, одна беда: Ерёмку пришлось брать. Неслух он. Ни к матери, ни к старшим нет уважения, а умом слаб! Без пригляда – враз вляпается. Сам пострадает и горе родным насобирает. Ничего, среди ребятушек крепких пообтешется – поумнеет. Да и деды оттуда подскажут. Дома не нужны ему. А в бою да опасности сам вопросы задавать станет…

Голос филина прорезал суету лесной глуши. Мужики у костра встрепенулись – условный сигнал дозорного. Дежурил Матвей. Он сообщил: путник, богато одетый, один. Разбойничий атаман без спешки поднялся и пронзительным криком сойки скрытно объявил общий сбор. К костру потянулись остальные ватажники. Их собрало́сь свыше десятка. Деловитые приказы прервала просьба: «Папа, я тоже пойду». «Нет», – строго отрезал отец. «Ну, пожалуйста!», – умоляющие глаза Ерёмки заставили того задуматься. «Всего один», – мысленно оценил не первый год как разбойник, главарь. Он опустил веки – дал согласие.

Трофим натянул свежую тетиву и передал сыну боевой лук: «Пойдёшь попозже. Как все скроются за листвой, ты никуда не иди! Три раза посчитаешь до ста, а после тронешься вслед».

Вечерело. Игривый ветер качал в вышине кроны деревьев, шуршали в траве неутомимые полёвки, изредка слышалось озорное попискивание дрозда или настойчивый стук дятла. Вдоль по тракту размашисто шёл опиравшийся на посох путник в светлой запылённой тоге, без головного убора, пешком и без сопровождения. Один в глухом лесу: такая беспечность выглядела странновато. На целеустремлённом лице блуждала задумчивая улыбка. Седая полностью белая борода свисала до пояса. На груди под ней прятался большой круглый медальон с затейливым узором.

Климент – Истинный маг Первого созыва² занимал множество постов. Главный инспектор тёмных башен и прочее, прочее…

Сегодня он двигался для инспекции твердыни Восточного предела. Древнему чародею ничего не мешало мгновенно перенестись в нужное место через портал. Но… Время позволяло, а волшебник любил путешествовать. В довесок пешая прогулка способна скрасить строго выверенную точными планами на многие годы вперёд жизнь сановного мага – принести занятому человеку развлечение. Одиноко ухнул филин. Отличить звук от настоящего – задача из не простых, но опытного волшебника не обманешь. «Бандиты!» – радостно подумал Климент. «Вот оно! Новое приключение!» – азарт переполнял колдуна.

Матвей, ватажник лет двадцати сидел в засаде. Лесная какофония навевала скуку. Парень в памяти раз за разом крутил приятное: горделивую поступь и точёную фигуру Лады, средней дочери Трофима, нынешнего атамана. Разные озорные мысли приходили на ум. Тренированный слух уловил шелест. Мягкие шаги по тракту! Присмотрелся. Точно – одинокий путник. «Не шаромыжник», – подсказала расфуфыренная одежда. Бедноту вожак приказал не трогать. Но сейчас – удача! Несущая обильный барыш лёгкая добы́ча беспечно шла прямо в руки. Фантазии вмиг вылетели из головы. Мешкать дозорный не стал: раздался кося́щий под филина заранее оговорённый сигнал.

Странник приблизился, и у Матвея зародились сомнения:

– Движется как-то излишне уверенно…

– Один!

– Почему нет и тени опаски?

Пригляделся – в наве́ршия посоха крупный тёмно-зелёный шар. «Колдун!» – догадался Матвей. «Зря ребят поднял. Зашибёт!» – он попытался просигналить об опасности. Безуспешно! Ноги, руки стали, как ватные, веки неумолимо липнут одна к другой. Кинуло в сон. Там пред общинником предстал уме́рший в прошлом году дед и погрозил внуку корявым кулаком. Ватажник встряхнулся. Но немой рот не выдавил ни звука. Тело обмякло. Ни оповестить, ни добежать…

Климент горячо любил убивать. Но ему, связанному множеством обетов, удавалось наслаждаться этим редковато. Сегодня нужда в самозащите при столь приятно подвернувшейся «подлой агрессии недостойных смердов» – изысканная возможность без последствий получить запретное удовольствие. Возросшее внимание бороздило окрестный лес. «Ага! Один на дереве: за желанной поживой следит «милый» лазутчик. Вдруг заподозрит?! Предупредит же, подлец! Усыплю», – беглое движение пальцев на правой руке отстучали заклятье о посох. Готово! «Не уснул! А почему?» – ответ на вопрос увеличил радость душегуба. Сладость растекалась по сухой груди.

Бандиты не местные верующие в Единого Бога³ жители, что связываются с предками под церковным присмотром. Это пришлые! Они ни много ни мало – настоящие язычники-ро́довики⁴. Давненько Климент не встречал таких. Пленив души подобных жертв, есть возможность поживиться приличной силой. А «коли повезёт», то из ушедшей в навь (потусторонний, иной мир мёртвых)части рода создать в междумирье раба – холопа⁵. Как никак – дополнительный источник мощи на десятки, а то и сотни лет. Но живой дозорный мешает: через «не хочу» придётся прибить пораньше. Развлекаться муками этого «мальчугана» – риск.

Матвей неудачно попытался слезть с дерева, двигать онемевшими конечностями – не мог. Говорить – тоже. Он не оставлял потуги к борьбе, и терпение наградило общинника: вывалился из укрытия в кроне ивы – авось собратья увидят упавшего и поймут об опасности. «Как ватрушка: ни боли, ни воли», – усмехнулся над собой ватажник. Но что это? Ладонь Матвея, как чужая нашарила рукоятку засунутого за кушак тесака. Сама вытащила. А затем ударила хозяина строго вверх остриём сквозь горло – прямо в мозг. Сознание покинуло ватажника. Засвербела последняя мысль: «Пойду в род к предкам, оттуда подам знак. Беда! Уходить надо нашим. Не сдюжат».

Климент понимал, чтобы ро́довик не сболтнул лишнего: убить – маловато. Важно порвать связь с родичами, что укоренились в потустороннем мире: лишить добычу посмертия (сознательного свободного бытия уме́ршего). Для опытного волшебника сей фокус – пара пустяков. Ничего не сто́ит заточить выскользнувшую из тела душу. Для таких дел верой и правдой служил стигмат (каменный магический накопитель), что весомым набалдашником венчал посох. Пленённый дух не ускользнёт, не вырвется. Куда ему? Колдун привычно произнёс гортанные слова заклинания. Душа Матвея в междумирье не попала, не улеглась струйкой средь близких и любящих. Ипостась паренька утянуло вглубь зеленоватого самоцвета, как и множество сцапанных в прошлом горемык.

Движение по тракту колдун не прекращал. Он поджидал досягаемости контроля над остальными грабителями. И вот – случилось! Впереди в шагах тридцати затаились разбойники. «Забавные козявки» окружили дорогу полукольцом и наивно прятались в зелёнке за деревьями. «Нахальные глупцы» готовились атаковать. Один из них, главарь – не скрывался. Он стоял лицом в сторону намеченной им жертвы: встречал посреди тропы. Левая ладонь оглаживала раскидистую чёрную бороду. А правая покоилась на рукоятке висящего на поясе угрожающего вида ножа. Мужлан недобро вглядывался в даль за спину путника.

Колдун тонко чувствовал волны сознания, что исходили от ро́довиков. Страх, настороженность, готовность к бою каждого из них, переплетаясь, плыли по воздуху и читалась строчками открытой книги. Бедолагам не спрятать себя за листвой. Для опытного чародея: человеческий разум как огонёк в степи. «Пятнадцать», – насчитал волшебник. Ещё один? Но нет! Оценил: мелкий зверёк, вроде белка – показалось.

Ко всем протянулись поводки прихоти мага. Невнятный шёпот высвободил энергию посоха. Мощь чар понеслась к врагам и подчинила их всех – сломала им волю. Климент со смаком прикинул, как убивать послаще. Удушье от скрытых внутренних страхов – восхитительно! «Чем дольше удовольствие, тем приятнее, радостнее!» – оценил задумку задорный изувер.

Пальцы на руках плели сложные узоры, посох отыгрывал нужный такт, с губ волшебника срывался шёпот причудливых заклинаний. Общинники корчились в невыносимых муках. У одних собственные руки судорожно сжали за горло. Они стояли на коленях и раскачивались то взад, то вперёд. Другие – обняли мощные стволы и царапали сломанными ногтями кору. А кто-то упал ничком и трясся всем телом, в корёжащем сознание ужасе обхватив перед собой землю и страстно надеясь на скорую кончину…

Но род не забирал собственных детей, не давал им покоя – выбор между жизнью и смертью несчастных держал в недобрых руках чародей. Всё существо бывалого душегуба испытывало буйный экстаз от медленной гибели жертв и их физических страданий.

«Как так?» – промелькнуло в голове. Климент остро почувствовал сильный тычок в грудь и ощутил то, что множество лет не испытывал: жуткую боль и ужасающий страх за свою бесценную жизнь. Он не успел ни удивиться, ни насладиться подзабытыми эмоциями, как сознание покинуло его.

Внятно ощутил себя маг только тогда, когда потерял связь с плотью и плюхнулся в не жизнь междумирья. На душу властолюбивого колдуна накинулись бесплотные холопы – потеря господином тела дало им свободу. За века таких он наплодил предостаточно. Мстительно радуясь мести, они стали рвать на части бывшего хозяина. Тщетно пытался погибший противиться своим ещё вчера бесконечно покорным невольникам. В ином мире у мёртвого волшебника отсутствовали и пальцы, и голос: чем заклинать? А отбиваться иначе нежданно для себя ушедший из мира живых имперский чиновник разучился. «Это всё!» – обречённо подумал чародей…

Ерёмка третий раз досчитал до ста и с натянутым луком в руке двинулся в сторону лесного тракта. Все помыслы юного ватажника занимали зовущие к себе из густой зелени растущего вокруг орешника зрелые плоды фундука. Другие думки отсутствовали, да и размышлять паренёк особо не привык. На мгновение внутренний взор молодого человека заполонило воспоминание детского ужаса – сердито гонявшей мальца по двору рогатой козы с длинной бородой. В глазах потемнело, спёрло дыханье, но память весело подсказала, как та удирает от него, когда он стал постарше. За секунду пацан вернулся к доброму расположению духа. Интерес к фундуку вновь окончательно и безраздельно овладел им.

Когда через зелень листвы стала просматриваться дорога, юноша увидел на тропе лежащего, безмолвно извивающегося человека. Узнал – родной отец. Поодаль уверенно стоял незнакомец, громко непонятно бормотал и стучал палкой по земле. Старик радостно улыбался. Злодей мучит папу – встрепенулся общинник, и стрела легла на тетиву лука. На собственное удивление юный боец попал негодяю прямо в грудь. Остриё не пробило шёлковую ткань, но раздвинуло рёбра, протиснулась к сердцу и выдавила клапан аорты из левого желудочка…

Верный сын поспешил к отцу, но тот уже не дышал. «Папа!» – взревел Ерёмка, бросился к телу близкого человека. Обхватив плечи родителя руками, прильнул головой к груди, и в полный голос безутешно зарыдал…

***

_{1. Гнёт – обязанности проживающих на угодьях землевладельца податны́х сословий оплачивать трибьют (оброк) и отрабатывать карви (барщина), ИАП}

_{2. Истинный маг Первого созыва: звание участвовавших в создании Империи 17 веков назад волшебников; выдуманный автором термин ( далее «ВАТ» )}

_{3. Единый Бог – традиция во многих разви́тых культурах расширять понятие пращура до веры в создателя всего сущего, ИАП}

_{4. Ро́довики: племена, где уме́рший сохраняет ментальную связь с потомками, в жизни и смерти обмениваясь опытом и навыками, ВАТ}

_{5. Холоп – закабалённое (при помощи колдовства или без) существо с полностью подавленной волей и затуманенным разумом, ИАП}

Глава 2. Трофей

Охотник должен всех поймать –

ему одно: что зверь, что тать…

Лесная поляна принимает гостей. Туда-сюда снуют множество пеших и конных. Слышны односложные команды. Их звонко перекрывает заливистый лай собак. Из-за стены нарядных ёлок деловито перекликаются звуки спесивых рогов…

В центре – полукруглая охотничья засека¹. Она задорно смотрит внутрь свежеструганными остриями деревянных колов. Невдалеке развалились с утра смастерённые столы со скамьями. Наготове кострище. У собранных колодцем брёвен спешился худой мужчина в зелёном костюме. Охотник одет с той аккуратной небрежностью, что выдаёт в нём благородного господина. Он держит за узду слегка всхрапывающего вороного коня. Главный егерь герцогства, граф Лионе́ль – спокоен. У него устроено всё как надо: и на месте сбора, и в лесу. Кабана подняли заранее. Ждут его приказа. А пока гоняют кругами для разогрева. Атрибуты ритуала и пиршества все до одного готовы к прибытию синьора.

Троекратный звук рога мессира² Мевре́зора, начальника стражи огласил – великий герцог в минуте хода. Граф прижал к губам рог и протрубил, чтоб гнали зверя в засеку. Лай собак и стук охотничьих колотушек стали близиться. Большое чёрное тело влетело внутрь ограды. Ткнулось об острые колья и тормознуло. Вепрь повернулся к врагам мордой и визгливо захрюкал. Броситься на перекрывших ему путь из западни обратно в лес егерей затравленный зверь не решался. Устремлённые против загнанного рогатины, гром колотушек и рвущиеся в смертную схватку свирепые псы пугали и по чуть-чуть обуздывали ярость животного.

Перейдя с лёгкой рыси на шаг, внутрь поляны торжественно вступила кавалькада конных. По растянутым вперёд и взад флангам – рыцари стражи. Они в латных чернёных доспехах без опознавательных знаков и вооружены полуторными мечами и длинными копьями. На груди у каждого красуется рог, чья мелодия нот даёт возможность отличать их друг от друга. Иначе никак: лиц не видно, гербов нет, фасон доспехов одинаков. За стремя верховых воинов уверенно держатся сопровождающие стрелки пехотинцы. Их тяжёлые арбалеты болтаются позади сёдел. Они притянуты узкими ремешками на крупах у коней.

Спереди в центре – двое. Это сам герцог с молодой женой. Золотистые пряди юной красавицы с тонкими чертами лица убраны в одну обвитую вокруг точёной шеи толстую косу. Тёмно-рыжий цвет охотничьего костюма у леди соревнуется с окрасом её волос. Левая рука приподнята. На ней сидит в буровато-серый кречет. Глаза у ловчей птицы прикрывает бурый чепчик.

Спутник – статный, с орлиным носом и презрительным выражением лица мужчина средних лет. Чьи смоляного цвета волосы собраны в длинную мохнатую косу. Она перевита блестящими металлическими лентами и венчается стальным шаром размером с кулачок ребёнка. Но не кротким и нежным, а покрытым острыми шипами. На высокородном всаднике на кольчужный доспех накинут вишнёвый плащ с гербом. Синьор без шлема. На нём не видно оружия. Стриженная клинышком бородка и прямые, средней длины усы подчёркивают надменное волевое лицо. Чуть поодаль от господина отстаёт А́лен, оруженосец. Сам он – верхом и ведёт в поводу вторую лошадь, что загрузил всяким скарбом.

«Как мне надоел весь этот цирк, но положение обязывает», – с надменной барственной улыбкой цедит слова герцог. «Но в столь благородном деянии, Мой Господин, ты предстаёшь в лучах света первых норави́нгов³, что захватили сии прекрасные благодатные земли семнадцать столетий назад», – восхищённо отмечает спутница.

Вслед за А́леном движется немалая свита из благородных мужей, придворных дам и оруженосцев. Мессир Мевре́зор трубит в рог. Рыцари стражи выстраиваются кру́гом по всей поляне. Арбалетчики занимают направленные в сторону леса позиции. Бросив подчинённому лошадиные поводья, Лионе́ль решительно подходит к осадившему коня синьору. Граф встаёт на одно колено. Поклон. Доклад: «Всё готово, Повелитель».

Герцог молча поднимает правую ладонь. Приказ понят правильно: старший над егерями идёт обратно туда, где столы у кострища ожидают пиршества. Бодро к господину подскакивает А́лен. Он спешивается. Затем преклоняет колени и почтительно принимает плащ, что небрежно брошен ему на руки. Сноровисто, с аккуратностью оруженосец сворачивает одеяние и бережно убирает её в седельную сумку. Подходит к вьючной лошади и достаёт из привезённого им скарба окованную рогатину. Но синьор лёгким движением кисти осаживает слугу. Губы изгибаются в зловещей ухмылке, что предназначается для супруги. Резкий взмах головой. И шар на косе грациозным зигзагом вылетает вбок и аккурат возвращается за спину. Хлёсткий щелчок рвёт слух рядом стоя́щих.

Демонстрация мастера удалась! Элеонора, чьё лицо озарила нежная улыбка, с налётом стыда прячет взгляд. А в уголках век у неё заискрились нотки восторга. А будущий гордый победитель уверенной мягкой походкой опытного хищника скользнул навстречу вепрю. Глаза у клыкастого зверя, что так и не согласился с долей жертвы, ответно сверкнули. Животное внутренне успокоилось и решило биться до самого конца.

«Минуту внимания, Мой Господин!» – от свиты в противовес этикету отделяется всадник. Он пускает каурого жеребца в галоп. И нарушитель за секунды оказывается рядом с готовым к ритуальной схватке повелителем. В отличие от остальных верховых его не защищают латы. Он без оружия. Бежевый льняной френч и брюки. В левой руке мужчина держит полуметровый жезл со стигматом: огранённым камнем светло-фиолетового цвета. Кристалл без ошибки выдаёт в нём чародея. А конкретно: это – Главный маг герцогства, Игна́циус.

Лицо волшебника гладко выбрито, что резко выделяет его среди прочих придворных на поляне. Спрыгнув с коня и поклонившись с кратким реверансом, он с нотками тревоги в голосе сообщает: «Монсеньор, обстоятельства чрезвычайны! Они требуют Вашего внимания и срочных решений. В получасе верхом у пизо́нского тракта произошёл мощный магический всплеск. На сей момент я причины не разгадал». «Ты полагаешь, это поганый поп?» – скривился понизивший голос герцог. Глаза феодала невольно скользнули в сторону пузатого с квадратной бородой мужчины. Кардинал, епископ Парле́зский – почётный гость сегодняшнего ритуала. Его внимательный взгляд буравил говоривших – пытался по губам понять то, что не удавалось слуху.

– Узна́ю на месте! Торить портал – смазать следы заклятий. Прикажите: в галоп. В свете нынешних условий остаться здесь без берегущего Вас мага – риск. Я ж здесь один – подменить некем. Прошу, Господин, возглавьте отряд!

Кивок головы и мимолётная улыбка послужили ответом. Жест синьора подозвал А́лена. Тому по этикету в походе полагалось приглашать знатных особ для беседы. Собирать пришлось четверых. «Любимую» супругу звать не пришлось – итак, гарцевала вблизи. Зато за Лионе́лем, что «дирижёр нашего торжества», начальником над стражей и «достойным гостем праздника», старшим конюшим Императора, виконтом Гре́нделем пришлось оруженосцу побегать – разбрелись. Каждому поклонись и пробубни все титулы. Как все сгрудились перед феодалом возле засеки, тот огласил «непреложную» волю. А один из них – Мевре́зор, кто на выезде исполнял роль герольда, её возвестил на весь лес:

– Повелитель Аланделе́йн передаёт обязанности по обряду.

– Звание Добытчика и честь заколоть вепря – благородному Гре́нделю.

– А должность Кормильца и право управлять на пиру – госпоже Элеоноре.

Увильнувший от ритуала герцог мстительно оценил: «Дама во главе даже части обряда – до пены из ушей взбеленит чинуш Церкви. Заодно эта дура поносит мужское имечко – в бессильной ярости слюну поглотает, побесится при каждом к ней обращении». Передал А́лена в подчинение Элеоноре. Тронул поводья. И с упрощённой свитой из Игна́циуса, Мевре́зора и части стражи, из одних рыцарей знатный синьор галопом отправился в путь…

Знакомый читателю по прошлой главе пролегающий через глухой лес тракт на Пизо́н встретил всадников, что добрались до места трагедии. Посреди дороги лежит, на беглый взгляд мёртвый, плечистый смерд. На его широкой груди тихо всхлипывает другой – пожиже. Поодаль шагах в двадцати распластался на спине обездвиженный чародей. Не обычный волшебник, а важный имперский чиновник. Вдобавок «истинный», о чём определённо говорит одеяние. Из мага нахально торчит стрела. Крови натекло словно с быка то, что трудно предположить от худощавого аскета. У коленей валяется посох. Грозный символ власти безнадёжно испорчен: стигмат раскололся пополам. Пикантное событие! «Колдун старше деда дедушки, моего деда», – азартно хмыкнул повелитель здешних владений.

Хлипкому смерду связали тесно руки и ноги. Заткнули кляпом рот и бросили ничком на землю. Активные изыскания длились целый час. Игна́циус обнаружил ещё пятнадцать тел. Как оказалось, первый разбойник не издох. Но смерть занесла косу – нежилец. Только недюжинное здоровье и воля к жизни позволяла биться у него сердцу. Остальные и поверженный имперец – мертвее мёртвого. Гибель сановника выходит за пределы компетенции герцогства. Вышестоящее дознание ждать себя не заставит. Улики придётся беречь. Маг попытался накрыть энергетическим куполом область трагических событий – не получилось. На способный удерживать буйство спонтанных чар экран банально не хватило сил.

Разлившийся гавва́х (порождаемый чувствами и переживаниями волшебный эфир) поражал объёмом и пестротой. «Столько добра, а не укусишь», – нотка зависти докучала чародею. Но использовать «клад», как обильный источник могущества в собственных интересах мешал долг.

Допрос пленного показал: юный простолюдин – дурак дураком. Бессвязная речь наглядно подтверждала слабоумие и беспросветное отсутствие понимания, что произошло на самом деле. Мешало ещё то, что смерд не понимал «нормального» языка. Он «блеял» на своём – варварском. В Империи диалект наречия западных резов, на каковом тот изъяснялся, не встречался, и его Игна́циус знал поверхностно. Дичайшая случайность, что этот круглый дурак «унасекомил» непобедимого, почти вечного колдуна. А сам – ни царапины. Нелепость, но бесспорный факт.

Сыщик-маг попросил Мевре́зора приказать рыцарям собрать тела смердов рядом с убитым чиновником. Он решил снять информацию с радужек глаз трупов. Крупно повезло: смерть многих из них наступила в одно и тоже время с кончиной имперца – пока стрела не оборвала ему жизнь, он продолжать терзать поверженных врагов, не отпускал. Изучение образов последних минут погибших показало картины драматичных событий и с подробностями высветило моменты инцидента.

Детали тихонько вырисовывали конфликт до мелочей. Бытовой разбой. «Истинный» решил поиздеваться над спутавшими варенье с кулаком врагами: убить в муках. «Садист-затейник» по неясной причине упустил, что рядом присутствует утерявший разум смерд. Первый прикид: спутал идиота с белкой. И жестокая плата не заставила ждать – погиб сам. Осмотр тела колдуна Игна́циус отложил. Предстояло разобраться с таким феноменом, как расколотый стигмат. Сверхпрочный кристалл дополнительно скреплялся мощными заклятиями, но увы – не спасло. А из-за чего? Сыщик чарами читал запутанные узоры гавва́ха. Ничего! Виртуозно выполнял редкие малоизученные тесты. Но результат не улыбался. Выводы растекались и плодили новые сомнения.

Отчаявшийся наскоро раскрыть эту тайну, Игна́циус занялся осмотром того, что осталось от некогда грозного чародея. Стрела пригвоздила густую, длинную бороду левее середины груди: искусный лучник – точно в сердце. Маг распутал обильно напитанные кровью волосы у древка. И под ними на покрасневшей ткани разглядел…

Пульс наяривал набат. В глазах потемнело. Нахлынули давящими волнами подзабытые воспоминания. Усилием воли искушённый колдун еле удержался на ногах. Он заставил себя не сделать то, что выдало б его перед господином. И что маг не смел позволить среди людей ни при какой ситуации. А ему хотелось стать на колени, закрыть глаза руками и разразиться то оглушительным противоестественным хохотом, то горьким, безутешным плачем…

***

_{1. Для охоты зацепляют три рогатины в пирамидки. Две остриями книзу. А одна, что длиннее, кверху. Из этих элементов строят забор для удержания зверя. ИАП}

_{2. Мессир: военачальник, выпускник военного факультета академии Естества, ИАП}

_{3. Норави́нги – знатные кланы в империи, куда входит Аланделе́йн, ВАТ}