23
К обеду в офис шумно заявились мои друзья и соратники, расселись за приставными столами. Секретарша Лиля по обыкновению выставила на стол бутылки водки и блюдо бутербродов с дефицитной вареной колбасой и мыльным сыром.
У всех был взъерошенный вид – накатывались все более грозные события. Я отложил новые газеты и журналы.
– Вчера приснилось: еду в моем «жигуленке», в сплошном тумане, вглядываюсь в слепь, не видя дороги, сейчас страшно грохнусь обо что-то. Вот так не видно, куда пойдет обгрызенная страна.
Гена Чемоданов, деликатно взяв в тонкие пальцы бутерброд, сказал:
– Когда человек начинает действовать всерьез, в его действиях содержатся семена зла. Когда выбираешь цель, то ее воплощение всегда заденет кого-то. Деятельность, действие разделяет жизнь на обладающих силовым ресурсом, нервно ответственных за создание полезного результата – и безземельных и легкомысленных, не отвечающих ни за что и копящих злобу и ненависть.
Я удивился совпадению мыслей, и подхватил:
– Всегда думал, что некая тайная сила возвышается над рассуждающими умами, даже если они взяли верх, и вышли наружу. Над чиновниками, без которых не может обойтись ни одно государство, – старым костяком профессионалов, людей из компартии, министерств и ведомств, вокруг которых столько споров, ломается столько копий у разглагольствующих романтиков, консерваторов и догматиков, – и у нас с вами.
– Вот, – подвинул я газету. – Писатель Приставкин в своей статье признал: в партии – потрясающий инстинкт самосохранения – с нынешней демократией в искусе власти она уже может договориться. Лучшие управленцы – это бывшие аппаратчики, очень опытные в наших диких условиях. Россия потеряла для себя XX столетие.
Одутловатый диссидент Марк обрадовался.
– Вот они – твои грозные шаги командора! У государства всегда такая поступь. Это главное зло. У него надо отобрать власть, или всемерно сократить его влияние на общество. Чиновник, не ищущий иных экономических путей, кроме тех, что уже испробованы, должен быть лишь техническим работником.
– Кто-то встраивается в поступь государства, а кто-то идет своей дорогой призвания, – уверенно сказал Игорь.
– А кто-то поперек! – загоготал Батя.
– Дима, оказывается, ты за парламентскую республику! – взмахнул стаканом Толя Квитко, расплескав водку.
– Нет, за мирный, любезный обмен мнений без власти, – ворковал Юра Ловчев. – И за компромиссы. Непременно компромиссы! Искомое единство Димы.
– Да, я за это, – в тон Юре ответил я.
Гена Чемоданов серьезным тоном возразил:
– Звук тяжелых шагов командора – это голос глубинного народа, который ставит ценность стабильности намного выше, чем ценность демократии, свободы выбора, собственного мнения. Ему важна сильная власть как гарант стабильности и предсказуемости жизни.
Батя, уже успевший принять свою дозу, болтал:
– Но все уверены, что государство кормит, и как-то обходится со своими непослушными детьми – народом. Больше народу не на кого положиться. Естественно, государству надо самому выживать. Что там, внутри власти, происходит – интеллектуалы только догадываются, а народ видит что-то сакральное.
– Ты-то уже давно догадался, – зло сказал пьяненький поэт Коля Кутьков. – Надо лизать жопу власти.
Батя загоготал. Костя Графов, привычно охмелевший, сообщил:
– Новый мэр Москвы Ю. Лужков не видит другого выхода: правительство разобрало старую систему, а теперь его ругают за то, что депутаты сами поручали правительству. Коллективное безумие! Должны быть не гонения, а уважение к чиновнику. Без него нет государства. Но их должно быть как можно меньше, и требования к ним очень строгие: высокая оплата и льготы; страх все это потерять; инициатива должна оплачиваться.
Я, тоже охмелевший, кинулся возражать:
– На самом деле это не так. Интеллигент и драматург Вацлав Гавел, после «бархатной революции», возглавив свою страну, сумел построить подлинное демократическое государство.
Мой зам Игорь благодушно поддержал:
– Можно прожить и без государства, состоящего из чиновников, не знающих никаких экономических законов, кроме тех, что уже испробовали. Если действовать коллективом высокоморальных ученых-профессионалов, сообща. Но где найти профессионалов, не узких, а тонко чувствующих сложное переплетение интересов, и чутье руля?
Я-то не мог найти, и приходилось самому тянуть, пока не сломался. Научить тех, кто со мной, наверно, невозможно – какой из меня учитель? Может быть, нужно переизбрать – меня и подобных неумех, чтобы все изменить, когда появятся настоящие профессионалы.
24
Снова я сидел в зале заседаний суда на жесткой деревянной скамье, отшлифованной множеством судящихся. Менеджер Резиньков развернул свою обиду во всю силу:
– Политикой и культурой в нашем Движении занимаются коммерсанты! Развратили, а потом стали извлекать деньги. У нас создаются «директорские кооперативы», сидящие на средствах общественного движения, и делятся барыши. У него, – указал на меня, – есть свой личный кооператив, использует уже средства исполкома.
Нарциссова подлила масло в огонь.
– Прячет бюджет исполкома от сотрудников.
Строгая судья, не слушая истцов, потребовала у меня:
– Приведите доказательства увольнения ваших сотрудников.
У меня не было прямых доказательств. То, что они лентяи, к делу не пришьешь. Пожалел, что стеснялся объявлять выговоры письменно.
Они выиграли, и снова сели за свои столы. Нарциссова привычно занялась подсчетом нашего бюджета, но оказалось, что тот сильно уменьшился. Шеф тоже получал мизерную зарплату, не придерешься. Теперь они критиковали меня за отсутствие денег на зарплату.
Скоро денежные поступления сократились. И через некоторое время, не выдержав, они молча подали заявления на увольнение.
Когда расставались, у них был расстроенный вид, и я не смог быть равнодушным, стало жалко их.
– Согласен, дам положительную характеристику. Надеюсь, найдете работу получше.
По моему, они приняли это, как должное.
Я победил врагов измором, как Ельцын, но стал аскетом. Общественное движение «За новый мир» стало обычным юридическим лицом, не имеющим средств. Исчезли многолюдные сборища ищущих чего-то интеллигентов, литераторов и общественных деятелей. Я уже усмехался, вспоминая надежду, что когда-нибудь исполнится моя идея – соединить экономику и нравственность.
Странно, профессора из Совета Движения исчезли. Кто-то из Совета сбежал за границу, кого-то посадила власть. Заболел всегда поддерживавший меня академик Петлянов. И сам профессор Турусов перестал ходить в исполком и просить деньги, его я не видел уже давно. Только где-то в газете мелькнуло, что президент общественного движения профессор Турусов провел какое-то заседание. Он где-то витал в эмпиреях, от имени Движения писал и говорил речи.
Кстати, он взял покататься на даче наш грузовик-«буханку» и разбил его, врезавшись в дерево.
Редактор журнала Березин разочаровался в Движении, – вскоре основал газету одного из министерств, и она стала воспевать радости результатов деятельности чиновников.
Это было тяжелое чувство обрушения всего, чем жил, как, наверно, у внезапно уволенного на пенсию. Кто у меня остался из друзей? Соратники-прожектеры и кое кто из друзей молодости куда-то исчезли, не найдя трамплина в Движении, словно и не встречались осиянные надеждой. Несколько сотрудников ушли по собственному желанию, ища более высокой зарплаты. Правда, оставшиеся немногие стали относиться к шефу с большим пониманием.
И было обидно за наводнивших страну болтающих людей, бессильных что-то предпринять. Не построили великую страну! Наверно, такая обида была у Горбачева, под улюлюканье стаи обвинявших его, что это он развалил империю.
____
Я все-таки сумел превратить мою всемирную мечту в конкретное дело: наше общественное движение вылилось само собой в узкую программу оценки организаций и предприятий по критериям чистоты отношений и безопасности бизнеса, которую мы осуществляли на конкурсах, награждая медалями «За нравственную чистоту», «Экологически чистая продукция» и даже «Чистый район». Критерии были научно обоснованы приглашенными экспертами.
Теперь мы с моим замом Игорем и немногими соратниками выживали отдельно. Работа Исполкома превратилась в рутинную – это была экспертиза организаций немногих заказчиков, обслуживание оставшихся филиалов, оформление пустых финансовых документов для налоговой и банка.
Я предложил сотрудникам, кто не хочет уйти, искать дополнительный заработок. И тоже подумывал уйти в какое-нибудь новое зарождающееся бюрократическое министерство. Пусть там то канцелярское бездушие, от которого бежал в молодости, но там есть дело, за которое я мог бы отвечать. Там есть свои радости чиновника. Безопасно, не надо отвечать ни перед кем, кроме главного наверху, а сотрудники, с надежными зарплатами, исполнительны, и никаких забот. А что до нравственности – это иллюзия молодости. Придется жить, как стоики-герои Хэма.
Бр-р-р… Эта было бы поперек меня.
Удерживало странное чувство кровной близости – в среде моих друзей, да и приобретенных наивных друзей в наших отделениях в провинции, на Дальнем Востоке.
25
У жены какое-то беспокойство, постоянное нетерпение. Разговоры, слова ее не удовлетворяли.
Я не посвящал ее в мое состояние, но она догадывалась.
– Кончай со своей работой! Подруга подыскала тебе место учителя.
– Какой из меня учитель? – отшучивался я.
Покончила с собой, закрывшись в гараже с работающим автомобилем, фронтовая поэтесса Юлия Друнина. Потеряла не только материк фронтового, истинного душе, но и память о нем. Все ее стихи были тоской о подлинной жизни.
Повесился посвятивший себя служению старой системе маршал Ахромеев, не видящий выхода для себя. Какая трагедия окостеневшего в вере в порядок, разрушенный новым временем! Во мне не было отчуждения к нему, а только непонятная скорбь.
Застрелился глава МВД Пуго, выбросился из окна Управделами ЦК КПСС Кручина, – по другой причине, может быть, в ожидании расстрела.
Неожиданно умер сосед по даче Веня Лебедев, жаждавший реванша. Меня горестно кольнуло – почему так подействовала эта смерть всегда возившегося в автомобиле технаря? Словно потерял «своего» человека. Значит, эмпатия не зависит от идеологии?
Мне приснилось, потерял тепло родного и близкого вокруг. Не стало у меня чистых отношений, настоящих друзей и помощников. Все – на полу-лжи. И жалко было, что отнимут некие блага.
Всегда знал, что в любимой профессии нужна единственная цель, «дольше жизни», как говорил академик Петлянов, ради чего можно отдать все. Колокольные выси, гоголевский взлет «огнедышащего слова», «так, что содрогнется человек от проснувшихся железных сил своих»…
Но прежняя страсть отошла, а конкретный путь достижения цели так и остался неясным. Потускнело яркое чувство – для чего родился, то, чем и нѐ жил. То есть, оно есть, но в повседневности исчезло, и сам не чувствовал тепла ни к кому, кроме родных и оставшихся друзей и соратников. Неужели из меня вынуто единственно близкое – и сталось лишь жить для тела, поддержания себя, пока не умру? Не верю! Во мне осталось детское чувство чего-то близкого, устойчивого вне времени. Только надо вспомнить, вообразить тот слепящий океан детства, хотя уже труднее преображаться.
Когда проснулся, в окне слепил весенний свет.
Сразу ощутил – в моем разрушенном романтизме всегда была надежда. Что это за надежда? Наверно, все-таки та родина, что изначально в душе людей, та сила, которую никто не замечает. «Есть родина – пан, нет родины – пропал», – говорил Есенин. То, ради чего родился, чтобы оттуда судить нашу несчастную страну. Если она не останется – зачем тогда жизнь? Вот что страшно.
Взял со столика сборник стихов В. Соколова. Вот она, последняя надежда:
Ведь родина не только эти дали
И эта высь. Она ведь, между тем,
То место на планете, где нас ждали,
Когда еще нас не было совсем.
26
Прочитал статью Чингиза Айтматова, вздохнувшего облегченно: распад СССР стал сравнительно безболезненным из-за буфера перестройки. А мог бы высвободить разрушительные силы. Другие объединения распадались страшно (Индия, Пакистан, Бангладеш, Шри-Ланка, Британская империя). Везде была кровь! Живые истолковывают мертвых, хоронят с почетом: погиб за дело… Но смысла жизни без самой жизни быть не может. Мертвые, может быть, отказались бы от своего фанатизма, идей, ибо идеи ничто перед жизнью.
А вот статья советского политолога-эмигранта была примирительной. На смену внешнеэкономического принуждения должно стать экономическое (капитализм). Смысл: разделить общее имущество между членами номенклатуры. Она хочет менять власть на собственность. Смысл перестройки – превратить номенклатурный социализм в номенклатурный капитализм. Капитализм – не лучший строй. Но он им нужен, и не мешайте им обогащаться, – это все же лучше. Капитализм – это более нормально.
Вот оно! Мне тоже так казалось: результаты моей «черной» работы (если они есть) достанутся не нам, а кому-то, кто держит узды правления. А может, это я какой-то миг держал руль мощного общественного движения, желая со временем вырасти в руководителя, авторитетного перед моими сослуживцами? Недаром считал их «совками», разучившимися работать и уповающими на высшую силу, и хотелось изменить их твердой рукой.
____
Раньше слово у нас настолько уважалось, что за него сажали, убивали. «Нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и живо трепетало, как метко сказанное русское слово!" (Гоголь).
Слишком острый предмет – правда. Видеть ее ясно означает жить в обостренном мире, где надо решаться идти на определенный выбор, брать ответственность, любить и ненавидеть.
Вакханалия споров заканчивается. Уходит мир, оторвавшийся от реальности, в его вербальном существовании, идущим от слова. С его словами – грандиозной мистификацией – для самосохранения. Они такой большой роли не играют, – перед наступающей катастрофой. Беспрерывное трещание языком по всей планете – наверно, звучит в космосе, как птичий гомон. Сейчас уже не надо закавычивать цитаты. Отказываясь от слов, разрушается словесная ткань, как в «рок-культуре».
Хотя были и есть прозорливые, но их верное угадывание оседает в словесных фолиантах – история почему-то идет своим путем, ее словесами не сдвинешь. Ученые говорят: слово – ложь, создает иллюзию постижения. От него разит гностицизмом. Условность, отменяющая саму себя. Первородный грех – называние предмета, свидетельство о существовании принадлежит самому существованию. Погибая в огне, слово искупает свой грех. И тому подобное подражание Л. Витгенштейну и другим западным философам, отрицающим постижение мира обычным языком, речью.
Мне казалось, что на дне наших непримиримых споров остался скелет, странный, похожий на темную тень крокодила, который стал держать на себе всю эпоху говорящих людей. И все великое богатство переживаний было бесплодным.
Видимо, впереди очень плохие времена для человечества. Оказывается, грозные шаги командора – это не поступь государства, и даже глубинного народа, а чего-то неведомого, космического! Например, природные катастрофы, которые нам не подвластны. Потребление энергии увеличилось в пять тысяч раз, население растет очень быстро. Неуверенность жизни человечества – всеми уже ощущается снижение температуры в домах, холод. Все может произойти. Создан субъективный мир – культурой, который не считается с законами природы. Культура – это временное усыпление муравейника в его роении.
26
Цикл растерянности заканчивается. Как будет распутывать неразвязываемые узлы новое поколение? Неужели новые люди, которые будут спасать и обухаживать себя, а не родину?
Уже видно, кто в будущем изменится, а кто останется в своем тупике мысли. Немногие пророки, угадавшие будущее, останутся такими же. Да и последователи путча, писатель Сальный останутся теми же. А вот профессору Турусову все равно, при каком режиме жить, у него большая семья, и надо обеспечивать куском хлеба, и не только. Наши профессора тоже обременены семьями, и надо выкручиваться.
Я с тревогой слышал грозные шаги командора, который равнодушно идет мимо призывов или негодований, увлекая на свою сторону основную часть интеллигенции, да и всего населения.
Для историков будущего, – думал я, – наше время будет, может быть, самым интересным, переломным моментом истории. А нам сейчас – страшно! Хотя представляю себе другие переломные моменты истории, которые были пережиты людьми. И от этого становится легче.
Наверно, скоро взойдет звезда лидера нового времени, который согласует разнородные силы, интересы и мнения, и будет набирать опыт, чтобы избегать раздражения и ненависти тех, кто будет сторожить каждый его шаг.
***
Почему я думаю, что выйду из времени, и все исчезнет? И возродится ли вновь нечто, бывшее мне родным, в милых подробностях? Нет, не чувствую, что моя эпоха кончилась (моя ли она была?) Может быть, потому, что слишком поздно определился.
Читаю фантастику, и мысли уходят во что-то вечно новое, первозданное.
Писатель-фантаст Артур Кларк предсказал:
2000 год будет годом переселения на планеты, будут шахты на дне моря, начнется эксплуатация энергии без проводов;
2010 год – путешествий к центру Земли, начнется передача чувств по радио (по телевидению это уже проделывает Кашпировский);
2030 год – радиоконтакты с внеземными цивилизациями, шахты в космосе;
2100 год – непосредственные контакты с внеземными цивилизациями, мировой кибернетический мозг, возможность изменять функции близлежащих звезд, достижение бессмертия. Преобразование солнечной энергии в электрическую, гелиостанции на орбитах (уже созданы модели преобразователей). Использование тепла Земли, сероводорода Черного моря.
Страшное сосредоточение людей на земном, на выживании – заслоняет проблемы Времени, Космоса. И нужно ли муравьям знать об этом? Даст ли это исцеление, пользу живому? То есть, нужна ли истина?
Можем ли мы претендовать на полное знание? Статистические законы вырывают систему из среды – микро- и макрокосма, и дают неверные результаты. Есть нечто общее, что влияет – единством – на отдельное. Это как-то объясняет жажду духа уйти из ограничивающего мирка.
Мне нравятся те ученые, которые верят, что Система, видимо, существует в Едином лишь идеально, а в реальности все время пытается пробиться в его свободу. И реальные системы способны как-то успокаиваться в не-Едином, в ограниченном. Но закон – «Над-системой» – действует.
Х. Л. Борхес вообще считал, что существует глубочайшее единство Духа. Все авторы мира – один автор, – писал он. – У Кафки в «Замке», в «Процессе», у Кьеркегора и других, – недостижимость – Божественная, парадокс Зенона о невозможности движения (идущий из точки «А» никогда не достигнет точки «Б»). Поль Валери – символ беспредельного самообладания и беспредельной неудовлетворенности. Уолт Уитмен – почти неуместный, титанический дар быть счастливым, нечленораздельные восклицания тела, Зари Америки, жажда запечатлеть возможности человека.
Они титаны, ибо преодолели рамки отдельной личности, разглядели звено цепи, уводящей в бесконечность. Сейчас титанов нет, неужели они уже не нужны?
27
Меня пригласили на Глобальный форум по защите окружающей среды и развитию в целях выживания.
Внутри громадного зиккурата – Большого дворца все словно летело в сакральное, вдаль к президиуму, – ряды зала, величественные крылья боковых мест и светящиеся полосы грандиозного потолка.
Ушли все прошлые заботы, во мне все было тихо и торжественно. Вдруг увидел в возвышавшемся президиуме профессора Турусова, рядом с всемирно известными учеными.
И забыл о нем – на трибуну вышел еще бледный от болезни академик Петлянов в шапочке философа.
Академик предупреждал мир: в политических теориях природа рассматривается лишь в качестве реквизита исторической сцены. Но живое на Земле подчиняется биологическим, космическим законам. Происходит разобщение естественно-научной и гуманистической мысли, так как изменения в природе длительны, и потому не учитываются. Накопление нарушений постепенно ведет к взрывам (засоление почвы в Месопотамии, гибель цивилизации Шумера). Но в XX веке изменилось соотношение природных и общественных факторов. Многократно увеличилось антропологическое воздействие на природу. Меняется шкала человеческих приоритетов. Цивилизация стала зависимой от природной среды, хотя детали еще скрыты за горизонтом.
Общепланетарный экологический кризис надвигается стремительно! – пробивался он к сердцам слушающих, занятых чем-то другим, прилаживая наушники. И перечислял грозные приметы.
– Есть два пути, – закончил он. – Пересмотр научного анализа, теории конфликтов, ограничение «свободы личности», новая нравственность. И – Великое объединение наук!
Вышел изящный иностранец, в ладно сидящем пиджаке желтого цвета. Я узнал американского астронома Карла Сагана, знакомого по его телепередачам и книгам.
– Наша планета – лишь одинокая пылинка в окружающей космической тьме. В этой грандиозной пустоте нет ни намёка на то, что кто-то придёт нам на помощь, дабы спасти нас от нашего же невежества.
Человек стал уникальным биологическим видом, потому что сам изобрел способ уничтожить себя, – заявил он. И именно это, по его мнению, могло бы объединить науку и религию, несмотря на все противоречия.
Я невнимательно слушал ораторов, думая о своем. Почему-то ощущал тайну сердца человека мира – вечно открытого неведомому, спасающему нас всех. Эпоху иных отношений – ради сохранения жизни планеты. И страх грядущего апокалипсиса, зловещее пророчество, навеянное пошатнувшимся в гонениях разумом. И в то же время испытывал физическую радость уйти в иное измерение.
Вечером был торжественный концерт. Звучала 5-я симфония Шостаковича. Творение человеческого духа, в котором композитор говорит: я – Человек!
В конце в Кремле был организован прием, тесно толпились ученые, дипломаты. Столы ломились от еды, кому-то даже достались бутерброды с черной икрой.
У какого-то гуру брали интервью:
– В нас энергия космоса, мы смотрим в глаза – и любим. Хотя впервые встретились.
Я по-мальчишески ощущал какую-то мировую открытость и – скорбь. Словно это иллюзия, и никогда ничего такого не будет. Что стоит между этой раскрытостью и реальностью? Скорбный опыт?
И был вознесен в неправдоподобный мир чего-то иного. Вне того отчужденного мира, где изворачивался перед людьми, как мог.
Это чувство так захватило меня, что дома быстро записал:
Что было, ушло и забыто.
Вне наших привычных угроз
Меня океаном раскрытым
Глобальный форум вознес.
Здесь духа планетного люди,
Не знавшие давнишних пут,
Их чувства – на полюсах лютых,
И в грусти, что космос пуст.
Они – вне всяких нехваток
Истории – мистики зла,
Иная в них виноватость
И чистых чувств крутизна.