Вдруг в боковой улице раздались выстрелы и вопли; Гассан остановился за углом дома и увидел толпу разъяренного народа, которая преследовала небольшой отряд спасшихся с побоища янычар, догнала их, одолела и насыщала лютость свою терзаниями несчастных. Рассекая на куски живых янычар, неистовая чернь дралась между собою за отторженные члены, как за богатую добычу, и ругаясь несчастию и слабости, радостными восклицаниями заглушала стоны, исторгаемые болью и отчаянием. Зулема отвратила взоры от сего омерзительного зрелища. Между тем чернь не удовольствовалась мучениями одних побежденных воинов; поблизости находился дом богатого купца, и чернь зажгла его под предлогом, что хозяин был другом янычар, а в самом деле для грабительства. Пламя осветило темную улицу, где скрывался Гассан с дочерью, и они хотели удалиться. Бросив последний взор на сию картину ужаса, Зулема вдруг затрепетала. «Отец мой! – сказала она слабым голосом, – посмотри: мертвая голова на пике; как страшно она светится перед пламенем; глаза открыты, рот отворен; на бледных щеках кровь! о боже! не он ли это!..» – «Это он, – сказал Гассан с глубоким вздохом, – это Алли, твой жених: судьба обвенчала его со смертию». Зулема упала без чувств на землю.

Гассан завернул дочь свою в свой красный янычарский плащ, взвалил одною рукою на плечи драгоценную ношу и спешил удалиться. – «Казнь янычарам, гибель мятежникам!» – раздавалось позади его, и он побрел в противоположную сторону, думая не о себе, но о несчастной своей сироте.

Калитка была отворена в саду Магмуда, богатого купца, которому Гассан оказал однажды большую услугу в народном смятении и сохранил в своем жилище значительную часть его имущества. «Здесь я найду пристанище, – подумал янычар – закон Ислама и человечество внушают благодарность». Он вошел в сад, положил дочь свою под розовым кустом, почерпнул воды из ближнего водомета и привел несчастную в чувства. Она открыла глаза для слез, уста для рыданий. – «Плачь, дочь моя! – сказал янычар – уже для тебя не взойдет солнце радости, и счастие отца твоего померкло навеки с именем янычар». Гассан надел на себя плащ и, оставив дочь на месте, пошел к окну, где виден был свет.