– Да нет особого секрета. Протекция.
– Сильная, должно быть, – сказала Манька. – Эта вакансия с осени не занята.
– Я так понимаю, верные мои соратники, вы оба туда наведывались? – спросила главша. Крыть было нечем, они отмолчались. – Вот почему я всегда была на стороне Наташи, как бы вы ни давили на меня.
Если это назвать «на моей стороне», что же было бы, перейди она на противоположную? Но она удивила меня еще раз: достала из сейфа бутылку коньяка.
– Давай расстанемся по-людски!
Спасибо, я по дороге из «Уточки» затоваривалась продуктами, предполагая обмыть новое место с соседями. А посидела с этими неважно настроенными по отношению ко мне людьми.
***
Режет глаз фраза «Отче Сергий помолился о здравии». Ладно, автор неграмотный, но почему его никто не редактирует? Ох, до чего же нудная эта работа – прессу просматривать. Лучше дрова пилить.
В дверь заглянул Перовский:
– Наташа, ты помнишь, что «Очаг» сегодня?
– Конечно. В восемь.
– Будем смотреть вместе.
– Что так?
– Поедем к Деменовым. Приглашают.
Я кивнула, а когда он вышел, поежилась: «Минуй нас пуще всех печалей…»
На канале «Семейный» уже не первый год идет программа «У очага». Всякие встречи с интересными семейными традициями: кто кактусы разводит и для детей из них компот варит, кто семейный хор организовал, кто на люстру качели повесил. А я сидела на газетах и чувствовала себя неловко: такие деньги за такой никчемный труд. И подсуетилась, зная, что редакторша этой программы с Марусей приятельствует на почве рукоделия, и попросила показать ей вышитую женой Деменова икону. Когда они вышли на мадам, она позвонила мне. Мы встретились.
– Она сказала, что не надо готовиться, чтобы это не выглядело отрепетированным.
– Сами знаете, самые блестящие экспромты – заранее подготовленные. А это «не надо готовиться» звучит вообще подозрительно.
– Люба, может, тогда вообще не надо? – спросил Деменов.
– Да нет, Лёша, в кои-то веки дали возможность бесплатно попиариться!
– А может, их пробашлять? – спросил Перовский.
– Не попросили – не лезь! – отрезал Деменов.
– Давайте так. Решаем сниматься? Значит, будем обкатывать, – устало сказала я. – Потому что если Любовь Алексеевна запнется на остром вопросе, виноват будет кто?
– Я! – почти синхронно выкрикнули все, кроме хозяина.
– Кто признаётся, тот и остаётся!
Деменов покачал недовольно головой, но ушел.
А мы обсудили возможные провокационные вопросы: о косноязычии мужа, о бездетности, о происхождении и т.д. Поскольку большинство таких щипков так или иначе должны касаться самого Деменова, я посоветовала ей продумать, что сказать в случае вопросов невинных: что муж любит читать, какое кино смотреть, какую музыку слушать, любимые блюда.
– А если она спеть попросит?
– А вы умеете?
– Так все умеют… более или менее…
– Ну, давайте!
Она пожала плечами, оперлась на комод, у которого в это время стояла, и запела:
– Покатилось колечко по полю, по полю,
Отдают нелюбимому деву в неволю,
Я кольцо подниму, я обет свой нарушу,
Я милóму отдам и колечко, и душу.
Кольцо не ценил он, сронил на тропинку,
Разбил мое сердце на две половинки.
– Отлично! Вам есть что продемонстрировать, поэтому не ждите вопроса, а найдите предлог спеть сами. Только имейте в виду: на вас микрофон навесят. Поэтому не форсируйте голос. Подготовьте что-нибудь лирическое, но без страсти, не как «Колечко». И сами оборвите после одного куплета, чтобы показать, что это для вас безделица.
И вот мы сидим у телевизора. На удивление все выглядит очень по-доброму. Деменова демонстрирует свои иконы и картины, а заодно свою выдержку и зрелую красоту. Говорит спокойно и откровенно. А вот скрытый наезд. Ведущая спрашивает, нет ли у Любови Алексеевны ощущения превосходства: она питерская, а ее муж – из провинции. Деменова улыбается и выдает нашу домашнюю заготовку:
– Провинция – понятие не географическое, а этическое. Можно жить напротив Лувра и ни разу туда не зайти. А выходцы из провинции жадны к познанию. И многому могут научить столичных жителей.
Дальше она говорит, что в разных местностях разные песни поют. И сама напрашивается на исполнение.
– Вот песня, которую вы, уроженка Северной столицы, наверняка не слышали:
Как месяц восходит над ветхой оградой!
Как звезды высокие ярко сияют!
Но небо светлей над заброшенным садом
И отблески тают.
Знакомы вам эти строки? Их автор в XIX веке был довольно популярным, но ныне забыт.
– У нас традиция, – не растерялась ведущая. – Наши герои задают зрителям вопросы. Вот и сейчас Любовь Алексеевна задает вам вопрос: кто автор этих строк?
Хозяйка тоже не растерялась и вручила вышитый пейзаж для того, кто первым ответит правильно.
На неизбежный намек на косноязычие мужа она откликнулась рассказом о своей однокласснице, которая блистала по физике и математике, но двух слов связать не могла, что не помешало ей в тридцать два года защитить докторскую диссертацию. А блистать красноречием так и не научилась. Есть, конечно, в школе медалисты, которые все предметы знают. Но, как правило, не глубоко. В общем, читайте Козьму Пруткова: «Специалист подобен флюсу, полнота его одностороння».
– Туше! – прищелкнул языком Перовский.
Оно конечно, только ведь это моя одноклассница! Правда, еще не защитилась, осенью собирается. Ладно, использовала мою байку Деменова удачно.
После телепросмотра, естественно, застолье. Перовский почему-то на всех гулянках накачивал меня алкоголем. То ли видел во мне шпионку и пытался что-то выведать (тогда за каким чертом звал!), то ли просто издевался. А я на этот раз не отказывалась и пила рюмку за рюмкой. Поэтому, когда Деменова заговорила со мной о съемке, я ей сказала, что она телегенична настолько, что вполне могла бы побороться за место в заксобрании. У нее даже шея покраснела:
– Ну что вы, Наташа!
– А что, – поняв, что даму снедает честолюбие, сказала я. – Вы красивы, умеете говорить. Что еще пиплу нужно?
– Домохозяйку – во власть?
– Скажу вам как обывательница: мы в массе не понимаем, почему здесь нужны профессионалы. Мы выбираем своих представителей. Кто меня, такую простую, лучше поймет, рассуждаю я: олигарх, адвокат, слесарь или домашняя хозяйка? Чаще в этом мясном наборе доминирует юрист-говорун. Но если я достаточно озлоблена, буду голосовать за слесаря: он свой. А если на моем участке работяга не выставился, что часто бывает, то выберу домохозяйку, особенно если она не выпендривается.
Подошла домработница и подала мне сумку:
– У вас телефон звонит.
Я извинилась и вышла в прихожую. Звонил Альгис, тот самый, что по поручению Боева ко мне заходил. Последние полгода мы не раз пересекались. Я почти каждый выходной навещала Петра, с которым не то что подружилась, но как-то примирилась. Разговаривали больше на отвлеченные темы, но как-то в раздражении от спора я рассказала, чего стоили нам со Светой деньги, оставшиеся после покупки им квартиры. Всё рассказала. Реакция Боева была предсказуемой: «Психопатка!» Я плюнула и ушла.
Через две недели Альгис приехал за мной и снова позвал к Петру. Что мне оставалось делать? Плюнула теперь на себя и поехала. А Боев, искренне не понимая, что меня так возмутило, спросил, неужели такой реакции Светы я нахожу разумное объяснение? «Я не умею объяснять очевидные вещи, – ответила я. – Но попытаюсь». И сказала о том, что Света четверть века жила только его интересами, своих не имея: трудилась там, где придется, а не там, где хочется, не имела друзей и развлечений. «Заметьте, я не спрашивала ее о том, как она жила с вами, но уверена, что в гости вы ходили к тем, кто лично вам был нужен, театр или на концерт она не могла посещать одна, а вы ходили только на официальные мероприятия». И в сорок четыре года оказалась у разбитого корыта.
– Я ее не гнал! Она сама психанула!
– Петр Иванович, вы за два месяца до ее приезда ездили к ней в отпуск. Если бы вы застали у себя в квартире мужика в семейных трусах, ей нужно было вас гнать, или вы бы ушли сами?
– Ты сама сказала: это моя квартира!
– В том-то и дело. И в Питере, и в городке были ваши квартиры, из которых вы могли ее прогнать, но великодушно не прогнали. А у нее ничего не было. Ей в жизни держаться было не за что. Я попыталась удержать ее началом новой жизни. Мы сняли эти чертовы деньги, чтобы купить ей жилье в большом городе, где она могла бы хоть работу интересную найти. А когда она этой надежды лишилась, у нее ничего не осталось. У меня же потом месяц душа была не на месте!
– А почему только месяц?
– Потом мы узнали о ее беременности.
– Наташа, это действительно мои дети?
– А то не видно?
– Но почему столько лет не было, а тут?..
– Я спрашивала, мы ведь по разным специалистам ходили. Гинеколог-эндокринолог сказал, что организм перестраивался, возраст у нее уже такой был. В общем, совпало несколько факторов, в результате чего получился гормональный всплеск.
– А почему она мне ничего не сказала? Ладно, гордость не позволяла специально прийти, но ведь мы встретились как-то.
– Знаете, что она сказала тогда? «Я себя несчастной считала, а ведь это он несчастный».
– Жестоко с твоей стороны это передать.
– Кушайте на здоровье.
Вот так мы общались. С его стороны просто мазохизм какой-то, но он меня звал, если я пропускала день визита. А теперь он умер. В ответ на вопрос, что от меня требуется, Альгис сказал, что все хлопоты берут на себя коллеги-летчики, от меня требуется только присутствие и известить семью. Я тут же позвонила Свете, но у нее телефон оказался отключенным. К лучшему, решила я, и набрала Ивана Григорьевича. Он спросил, как я считаю, нужно ли Свете приезжать.
– Вы уверены, что через нее кто-нибудь не захочет воздействовать на вас? Я бы не рисковала. Передайте мое мнение Свете. А вот копии документов, может быть, доверенность…
– Дети и без наследства проживут!
– Не в этом дело. Пусть все будет по закону.
С телефоном в руке я пригорюнилась. Каким бы ни был покойник, но получится, что кроме коллег да меня, чужой по крови и духу, его и проводить некому? Набрала Аллу:
– Скажи, у Петра Ивановича родни не осталось?
– Наверное, в Боевке кто-то есть…
– Спроси у бабушки. Если есть, свяжись с ними и дай мои телефоны. Решат на похороны приехать, у меня могут остановиться.
– А… как мне ей про тебя…
– Алла, хватит уже этой глупой вражды! Так и скажи: приеду – повинюсь.
– Ты собираешься приехать?
– Конечно! Я в Утятине семь лет не была.
Когда я вернулась домой, позвонила тетка Петра Ивановича. Она сказала, что приедет ее сын с женой. Я объяснила им, как до меня добраться.
Ну и фрукт этот боевский кузен! Вылитый Петр Иванович. В первый день приезда: «Где Светка?» На второй: «А почему нас в Петиной квартире не поселили?» Жена шикала на него, а он ей: «Оставь эти утятинские глупости!» Только много позже до меня дошло, что она меня боится.
На второй вопрос я ему ответила:
– Я его адреса не знаю. Была несколько раз зимой, но меня подвозили. Вот телефон человека, который похоронами занимается, спросите у него.
– Что же, квартиру никто не охраняет? – хватая мой телефон, спросил он.
– Саша, ты сдурел? – вспыхнула жена. – Человек занимается похоронами, а ты у него про квартиру!
– Ничего, – пробубнил он. – Порядок должен быть.
И начал представляться по телефону. «Ничего себе!», – возмутился; на том конце трубку повесили, и он сказал нам:
– В его квартире живут какие-то посторонние люди! Наташа, ты почему не проконтролировала?
– Завтра спросим, – ответила я и ушла спать.
Назавтра мы сидели у гроба в каком-то гарнизонном клубе. Подходили какие-то сослуживцы и штатские, приносили соболезнования, мы благодарили. Хоть и противный кузен, но большое облегчение разделить эту ношу на троих. Если бы все пожимали руку только мне, она бы у меня отвалилась.
Когда двинулись, Альгис подошел ко мне и доложил, что, когда Петр последний раз ложился в госпиталь, он отдал ключи одному своему подчиненному, у которого только что родила жена, а жили они в аварийном общежитии. Сказал, пусть живут, пока им квартиру не дадут.
– Как хозяин решил, так и будет, – ответила я. – По крайней мере, полгода, пока наследников не утвердят.
– Спасибо, – сказал стоящий рядом военный.
– Да мне-то за что, – махнула рукой.
– Правда, что это ты раскомандовалась, – возмутился кузен. – Вообще, кто ты такая? Ты даже не родня. Просто однофамилица.
– Душеприказчица, – ответил Альгис и отошел.
Я села в машину, к которой меня подтолкнул кто-то из распорядителей, и оказалась рядом с Дмитрием Ивановичем, главным охранником нашего «Электрошараша». То-то мне показалось, что у гроба мелькнуло знакомое лицо! Ну, хоть одна загадка разъяснилась! Никто больше к нам не подсел. Машина пристроилась за катафалком, а я сказала:
– Спасибо, Дмитрий Иванович, за рекомендацию.
– Да чего там, – смущенно пробасил он. – Альгис сказал, мол, Петра Ивановича племянница без постоянной работы, ну я и… А чего, у них полгода вакансия!
Говорить было нечего, и дальше мы молчали. Прикрыв глаза, я думала о том, что надо после похорон забежать в магазин и купить что-нибудь, из чего можно соорудить ужин попригляднее, вечером Маруся обещала заскочить. Да еще гости, чтоб их! Да ладно, тоже и у них свои тараканы в семействе. Вчера Света звонила. Я ей о родне, и она мне о них же. О болезни Саши, о мудрости его матери, сумевшей оградить сына от разочарований. И о Марусе я думала. Бабе под полтинник, а она неприкаянная. С мужем-пьяницей маялась, синяки сводить не успевала. Потом дядя Паша поманил. Года не прожила в покое и довольстве – разрыв. А теперь вообще…
Тогда, зимой, после больницы, она сказала мне, что поселилась на даче у Андрея. «Там же не достроено!» – удивилась я. Съездила к ней в гости. Оказалось, что сначала Андрей построил гараж с надстройкой, в которой она и поселилась. Помещение предназначалось для прислуги, каковой она и была. Но у дома был завершен только цокольный этаж и частично возведен первый. Соответственно, не были подведен газ, только электричество. За водой она ходила в подвал недостроенного дома, отопление было печное. Пол невероятно холодный. Но Маруся не унывала. Она рассчиталась из нашей поликлиники и устроилась санитаркой в поселковую амбулаторию. Два раза в неделю наезжала наводить порядок в квартире Андрея. В ее гараже я с удивлением обнаружила следы частого пребывания хозяина. А интерьер не оставлял сомнений, что ночевали они на одном диване. «Маруся!» – ахнула я. «А что такого?» – с вызовом спросила она. «Сколько ему годочков-то?» «И всего ничего. Пашка был на двенадцать старше, а Андрюша на восемь лет моложе. Такая вот связь поколений… на мне». Мы посмеялись, но осадок на душе остался. Ну, не смотрелись они парой! Андрей, современный, моложавый, из питерской интеллигентной семьи, выглядел моложе своих лет. Я никогда бы не подумала, что ему сорок! А Маруся, разумная, добрая, симпатичная, приехавшая когда-то учиться в строительном ПТУ из какого-то Мухосранска, будь даже на двадцать лет моложе, все равно была из другого мира. Долго такой союз продлиться не может. Как она перенесет еще одну потерю?
После непременного прощального залпа нас отвезли в гарнизонную столовую на поминки. Хорошо о Боеве говорили сослуживцы. Значит, он был неплохим летчиком и командиром, но почему он был плохим мужем?
Возвращались мы домой в разное время. Кузены прилипли к Альгису, а я махнула им рукой и пошла к троллейбусу.
Вечером я еще не закончила приготовления к ужину, когда пришла Маруся.
– Осуждаешь меня? – спросила она, перехватив ножик и начав ловко резать зелень.
– Да бог с тобой, – ответила я. – Просто беспокоюсь, что дальше будет.
– Что ты заранее нервничаешь? – беспечно ответила она. – Как расстанемся, так поплачем.
– Все бабы, наверное, такие. Бабушка Катя рассказывала, как моя прабабушка первый раз замуж выходила. Она много лет жениха ждала, пока он действительную отслужит. А тут Первая мировая началась, он в плен попал. А в 16-м году его из плена домой отпустили умирать – чахотка. Она сказала: «Хоть день, да мой!» и пошла с ним под венец.
– И сколько дней она с ним жила?
– Два месяца.
– Вот видишь! А я с Андрюшей уже почти четыре!
Мы поглядели друг на друга и захохотали. На кухню заглянула моя гостья с поджатыми губами и сказала:
– Можно бы и не смеяться сразу после похорон.
– Да нам-то с вами какая скорбь? – окрысилась я. – Это Александру покойный двоюродным братом приходился, ему и скорбеть.
– Конечно, захапала денежки чужого человека, чего не посмеяться!
– Слушайте, вы что, наследницей себя считаете? Так оформляйтесь!
– Конечно, записали на покойника байстрючат, все Светкиным выродкам достанется!
– Как у людей совести хватает про детей дурное слово сказать? – поразилась Маруся. – И не боится!
Видно, разговор с Альгисом вывел кузенов из себя, лишив надежды каким-то образом поживиться добром покойного, иначе моя гостья не показала бы своего раздражения. Ведь она, будучи утятинской уроженкой, верила в мой дар предсказания:
– А чего мне бояться?
– Та-ак, – отставив в сторону сковородку, протянула я. – Это кто у нас выродок? Сказать?
– Ты что? – испугалась она.
– Я-то? Да вот думаю, – поставив перед собой ладони, сказала я. – У тебя дочь. А у Александра – никого. Ради кого же он племянников хочет обездолить?
С грохотом разбилась выскользнувшая из ее рук чашка.
– Вот так-то, Зина, – сказала я. – Твой муж чужого ребенка вырастил, но не все мужики такие благородные. Некоторые и от родных отказываются. А от неродных и подавно.
– Неправда!
– Что правда, ты лучше меня знаешь, но уверена, что твой муж мне не поверит. А если я спрошу, болел ли он после армии орхитом? Ехала бы ты домой, Зина.
И Зина уехала. Быстренько за билетами сбегала и к приходу мужа уже вещи собрала. Он, хоть и упирался, но последовал за ней.
– Чем ты ее так напугала? – спросила Маруся.
– Я на родине слыву демонским отродьем. Ну, будущее предсказываю, погоду порчу.
– А ей ты что предсказала?
– Что дочь у нее от соседа.
– Правда, что ль?
– Мне Света рассказала.
– Вот так рождаются нездоровые сенсации, – глубокомысленно изрекла Маруся, и мы снова захохотали.
– Вообще-то эта баба противная права, не надо в день похорон ржать, – заглянула на кухню Любовь Михайловна. – А вот помянуть не мешает. Все ж не чужой человек, мы его детей на руках носили. Маруся, вон на моем столе сковорода, поставь на газ. Па-аш, ты с Марусей общаешься?
– Почему нет? – прогудел дядя Паша из коридора.
– Тогда неси – что там у тебя?
На работе меня встретила недовольная физиономия Перовского и приглашение на совещание в кабинет Деменова. Узким кругом в несколько лиц мы обсуждали идею о выдвижении супруги генерального в депутаты.
– Вот до чего пьянство доводит! – назидательно сказала я Перовскому, когда мы возвращались к себе.
– А какого … ты пила! – ответил мне злой как черт Перовский.
– А какого … наливал? – ответила ему я. – Вы ведь каждый раз меня напоить стараетесь. А я вам уже не раз говорила, что во хмелю дурная.
После того, как я узнала, что на работу сюда меня воткнул Альгис, я перестала эту работу ценить. Одно дело, если тебя приглашают в восторге от твоего печатного шедевра, и совсем другое – если ты «позвоночник». Значит, никакая журналистская работа мне тут не светит, а я за несколько месяцев ею отравилась. Буду «сидеть на прессе» и читать чужие шедевры. И организовывать публикации о родной конторе. Да, зарплата хорошая. Даже очень хорошая. Но не в деньгах счастье. В чем – не знаю, но точно не в них. Вот… получаю, а счастья не ощущаю. И уже внутренне настроилась на скандал и увольнение.
– Ишь, как заговорила, – сказал Перовский. – Главной себя почувствовала?
– Вы что, на свое кресло намекаете? Да в гробу я видела вашу мебель и весь ваш «Электрошараш»! – рявкнула я, распахивая дверь отдела, где сидела восемь часов в день с такими же ворошителями бумаг, как сама.
– Ты что, никак заявление писать решила? – залетая в кабинет вслед за мной, спросил Перовский.
– А то! – ответила я уже спокойно. – Надоела мне эта мышиная возня.
Через час с пакетом своего барахла, трудовой книжкой и расчетом я стояла на остановке. Несмотря на предварительное решение об уходе, на душе кошки скребли. Поэтому стала думать о том, что пора сделать ремонт на кухне. Об этом я и заявила соседям, лишь переступив порог. Отреагировали они по-разному.
– Можно, – это дядя Паша.
– Тебя что, уволили? – это Любовь Михайловна.
– Какие вы оба чуткие, – сказала я.
– Давай, Наташа, посчитаем, что купить нужно, – принимая у меня пакеты из рук, предложил дядя Паша. – Я в «Стройматериалах» плитку приглядел, некондицию. Дешевая! Считай, сколько брать.
И до глубокой ночи мы мерили кухню и считали, сколько чего нужно.
Утром я хотела подольше поспать, но не тут-то было! Дядя Паша гаркнул:
– Наташа, вставай, чай вскипел!
– А попозже нельзя?
– Давай-давай, нечего раскисать.
И мы с ним до обеда возили стройматериалы в моей дорожной сумке на колесах.
К вечеру, отмывая пол от побелки, я была готова свалиться тут же и уснуть крепким сном. А дядя Паша мне сказал:
– Завтра встаем пораньше. Надо первый ряд плитки вывести, чтобы ты знала, как дальше двигаться.
– Пораньше – это во сколько?
– Ну, чтоб в пять начать.
– О-о-о!
И он таки поднял меня без двадцати пять. Показал, как затирать мастику и половину ряда сделал:
– До обеда чтоб доделала! А к вечеру второй ряд сделаешь! Приду – обои клеить будем.
После обеда, когда я сидела на табурете и с ожесточением скоблила напильником плитку, выпиливая выемку для трубы, в двери позвонили. «Наташа!» – окликнула меня открывшая двери Любовь Михайловна. Я оторвалась от этой муторной работы и вышла в коридор. У входа стояли Деменова и Перовский. Ну и дела!
– Наташа, мы пришли просить вас вернуться, – сказала Деменова. – Наверное, вы оба погорячились…
– Нисколько, – приглашая их в комнату, сказала я. – Мне действительно не нравится эта работа.
– А это не связано с выборами?
– И с выборами связано. Этим должны заниматься специально обученные люди.
– Наташа, я обещаю вам, что вы будете заниматься только тем, что вам будет по силам.
– Извините, Любовь Алексеевна, но я боюсь публичности. Вроде за мной больших грехов нет, но кто знает, как мои мелкие грешки прозвучат, когда я рядом с вами высвечусь. У меня, например, есть друг детства, который в девяностые рэкетиром был, потом кое-какие производственные мощности под себя подмял, а потом сам под рейдеров попал. Кстати, и тот, кто у него добро, неправедным способом приобретенное, отнял, тоже мой знакомый. Под прицелы СМИ попадете – и это вмиг станут ваши знакомые. Знаете, «не то он ложки украл, не то у него…»
– Да бросьте!
– О, я вас уверяю, вы о себе много такого услышите! Потом будете семь лет отскребаться от этого г… Найдут бомжа, который скажет, что имел доступ к вашему телу, семерых детей, которых вы в разное время бросили, врача, который делал вам криминальный аборт, сироту, у которого вы кусок хлеба украли. Готовы вы в помоях искупаться – флаг вам в руки! Но я не готова рядом с вами в такой момент стоять.
Деменова ушла не только разочарованная, но и раздраженная. Любовь Михайловна спросила:
– У этих ты, что ль, работала? Про какие выборы вы говорили?
– Она в заксобрание собирается… А вы что, считаете, мне нужно вернуться?
– Знаешь, я ничего не имею против, если ты в бассейн с продажными мужиками полезешь… дело молодое. Но мне будет неприятно, если это покажут по телевизору. Так что ищи работу поспокойнее. Ну, в библиотеке, например. Но вообще я просила Севу, чтобы он тебе что-нибудь подыскал. Вот, я записала. Это недалеко от Московского. Газета «Скандальный Питер». Сева сказал, гаденькая газетенка, но если хочешь… Главного зовут Петр Алексеевич, он ждет тебя завтра в два.
С утра я клеила плитку, пока не пришло время двигаться в редакцию. Надела футболку, погляделась в зеркало – что там голубеет? Локоть в краске! Снова разделась, а крем кончился. «Маслом оттирай», – посоветовала Любовь Михайловна.
Оттерла, отмыла, побежала. Опаздывая, даже не разглядела толком здание, в которое вбежала. Охранник спросил:
– Вам куда?
– «Скандальный Питер».
– Вам назначено?
– Нет, я сама по себе, – почему-то ответила я.
– Позвоните.
Тут на меня «накатило». Мурашки в носу сигналили: опасность! Как жаль терять надежду получить работу…
– Нет, если газета у вас засекреченная, я лучше в другую пойду.
Я развернулась и поспешила к выходу.
– Девушка!
Он что, заигрывал? Да теперь уж все равно. Остановилась на высоком крыльце в раздумье. Так, напротив маленькое кафе на два окна. В это время в нем ни души.
– Кофе!
Под настроение еще поскандалила о качестве напитка. Села лицом к окну, достала из сумки «Олимпус», положила на стол. Сейчас я засниму, от кого исходит опасность.
15 минут. Никто не входит и не выходит. Там же на четырех этажах полтора десятка фирмочек! Вышел охранник, повертел головой. Сняла его на всякий случай. Может, зайти? Нет, машина подъехала. Какой-то лось с футляром. Тромбонист, что ли? Щелкнула и его. Ушли вместе, сняла обоих, но уже со спины. Наверное, в одном оркестре подрабатывают. Что же он так машину бросил, весь вид перекрыл… Надо еще кофе заказать.
Вдруг из офиса повалил народ. Отсюда не слышно, но, по-моему, они орут. Я схватила фотик и начала щелкать. Что они там, эти тромбонисты, классику играют? Ой, да ведь это винтовка была! Телефон! Подъехала патрульная машина. Ладно, хоть этих не вызывать!
– Сева, ты где?
– Наташа, ты где?
– Я первая спросила!
– Ты что, у Петра Невеликого не была?
– Сижу в кафе напротив, наблюдаю, как народ разбегается.
– Слава богу! Я на милицейской волне услышал, что там нападение. Думаю, ну все, меня Любовь Михайловна убьет!
– Нет, чтобы девушку пожалеть, а ему перед бабушкой неудобно…
– Наташа, мне тебя не жалко, я тебе завидую! Я ведь не успеваю, тут все перекрыли! Ты хоть на телефон что-нибудь сними!
– Какой, к черту, телефон! Ты что, думаешь, у меня такой крутой аппарат?
– У-у!
– Ладно уж, у меня фотик с собой.
– Лапа моя!
В кафе народу уже битком. Ладно, этим надо. Да и мне бы поближе к месту происшествия протиснуться, заснять органы правопорядка в работе. Вышла на крыльцо, прицелилась. Мент повернулся, вытянул руку. Ах, чтоб тебя! А вот и Сева, рукой мне машет. Так, пожалуй, флешку лучше вынуть.
– Девушка, вы тут давно?
– Да уж полчаса. Еще до нападения зашла.
– Задержитесь, пожалуйста. И документы приготовьте.
– Понимаю. Только можно, я другу своему ключи передам? Чувствую, это надолго.
– Ладно. Давайте, фотоаппарат подержу.
Я бросилась к Севе в объятия и прошептала:
– Скинь фотки, а флешку верни, а то они меня убьют!
– Замётано!
Нога за ногу я поплелась к милицейским машинам. Предъявила паспорт, ответила на вопросы: оказалась здесь в поисках работы, охранник не пустил, решила дождаться Петра Алексеевича в кафе. Почему снимала? Подумала, что, если охранник не пускает, значит, кого-то ждут. И охранник, действительно, дожидался на крыльце приезда вот этой машины. Вышел с футляром мужик, и они вместе зашли в здание.
В это время народ зашумел. Я оглянулась. Повели стрелка. Репортеры кинулись его снимать. Среди них Сева. Что он делает, гад!
– Он что, много человек застрелил?
– Двоих.
– И охранника?
– Нет, ему просто по голове заехал.
Подошел еще один:
– А где флешка?
– Вы что, вынули ее?
– Девушка, хорош придуриваться. Флешку давайте!
Ну, гад Сева! Я, чтобы потянуть время, схватила фотоаппарат и повертела его в руках. Потом вернула, полезла в сумку, вынула футляр, заглянула в него.
– Эй, кто флешку потерял?
На крыльце кафе стоял незнакомый мужик и держал в пальцах что-то синенькое. Я двинулась к нему, но милиционер меня опередил. Вставил в фотоаппарат, стал просматривать. Дернулся, показал соседу. Это он, наверное, второй кадр, где они уходят, а охранник держит руку на плече стрелка.
– Давайте до отделения с нами, заполним протокол, вернем аппарат.
Ясно. Будет как в прошлый раз.
Да, так и было. Не по третьему, а по тридцать третьему заходу: почему я фотографировала? Да работа у меня такая! А когда вечером Севина газета выйдет, тут меня и повяжут со зла. Пока они еще не знают, что фотографии, изъятые у меня, переписаны.
В очередной раз попросили подождать за дверью. Господи, как я устала! Глаза закрываются и голова тяжелая. Мимо меня какой-то мужик вел старуху. А может, не старуху. Глаза выплаканные, руки трясутся. Видно, несчастье у нее. Мужик вроде знакомый? Да за пол дня, что я здесь ошиваюсь, уже всех сотрудников не по разу видела. Он поднял глаза, увидел меня и вздрогнул. Потом сказал:
– Рая, присядь.
Бережно усадил спутницу рядом со мной и сказал мне:
– Помоги нам, пожалуйста! Я заплачу, сколько скажешь.
– Ты что? – испугалась я.
– Ты же ведьма, ты все знаешь…
Сказал «ведьма», и я его узнала. Это тот, которому я счет предсказала.
– Да брось ты, это шутка.
– Какая шутка, если Ромка от кровопотери умер! Помоги!
Милиционер, вышедший из кабинета, где меня допрашивали, остановился и стал слушать. Ожила и старуха, сидевшая рядом:
– Это та ведьма, э? Как тебя звать?
– Наташа…
– Наташа, скажи, жив мой сыночек? Где он?
Горячая сухая рука впилась ногтями в мою руку. Такие же горячие сухие глаза впились в меня взглядом:
– Ну? Скажи, Наташа!
Это такая безнадега. Я ей сказала:
– Руку отпусти. Ты не хуже меня знаешь, что его нет давно.
– Знаю, нет. Мне бы тело его найти. Скажи, Наташа, где?
– Скажи людям, тебе что, трудно? – вмешался стоящий рядом милиционер. Профессиональное бездушие. Мать все глаза выплакала, а он мне: соври, чтобы от нас отвязалась. Ну, ладно, будешь в моем кукольном театре Петрушкой!
– А принеси-ка, мил человек, блюдце.
– Что?!
– Блюдце и стакан воды. Ты ведь ритуал заказывал? Значит, за твой счет представление.
Еще двое в форме подошли:
– Ну что ты, Костя? Вперед!
– Я заплачу, – снова сказал спутник старухи.
– А от тебя ничего не требуется, – сказала я.
– Ну! – гаркнул снова один из подошедших.
Костя принес выщербленное блюдце, судя по запаху, используемое как пепельница, и стакан, налитый водой до краев.
– Поставь на стол. Блюдце вытри насухо. Стул придвинь к столу, – командовала я. – Садись. Парня искал или только документы оформлял?
– Искал…
– Честно?
– Да мы вместе с Рифатом там все кусты облазили.
Спутник женщины кивнул.
– Тогда отпей, – я кивнула на стакан. – Так, снимай кольцо. Кинь на блюдце. Плесни в него воды, – положила руку Косте на затылок и мягко пригнула голову. – Гляди в кольцо. Говори, что видишь.
Вот сейчас скажет: «Ничего!» А я скажу, что, значит, не искал. И над ним будут смеяться, что всерьез в гадание поверил. А он вдруг глухим голосом: