Вечером мы вошли в ресторан. Насколько он был крут – не знаю, опыта нет. Сели под каким-то балконом, на стене бра, освещение приглушенное. Народа не очень много, половина столиков свободна. Официант с поклоном подал меню. Тут только Шмелев меня рассмотрел и остался недоволен:
– Вы что, подороже ничего не нашли?
– В очень дорогом я, сама простая как веник из сорго, выглядела бы смешно. А этот прикид соответствует девушке не первой свежести из провинции. Вы же не любовницу погулять привели.
Вернулся официант.
– Наташа, ты даже в карточку не заглянула. Что будешь?
Я, не чинясь, заказала:
– Салат мясной, еще что-нибудь мясное (рыбу не выношу!) Напитки на усмотрение кавалера, но лучше безалкогольные – я во хмелю дурная.
Шмелев заржал и стал делать заказ. Я тем временем огляделась, прикидывая, кто объект моего наблюдения. Публика вокруг была пестрая. Были и красные пиджаки, и кожаные куртки, и смокинги. Физиономии были тоже разные: надменные, простецкие, интеллигентные, бандитские. А вот дамы все в вечернем прикиде. Так что на этом балу я Золушка, прав Шмелев. Пока вертела головой, передо мной поставили вожделенный салат. Взяв вилку в руку, сказала:
– Могу показать, кто тут самый опасный.
– Ну? – напрягся Шмелев.
– Не знаю вашего… приятеля, но самый опасный в этом зале – через два столика от нас мужик в костюме-тройке в полосочку, с простецким таким круглым лицом. У него хобби – людей давить, он от этого тащится.
Тут я могла фантазировать вволю. Даже если Шмелев этого кадра знает как кроткого и доброго, всегда можно сказать, что зверь в нем пока дремлет. Но помрачневший Шмелев сказал:
– Это он и есть.
Я уткнулась в салат. Ну что тут будешь делать! Что ни ляпну – все впопад!
– Разрешите пригласить вашу даму?
Вот тебе на! Наш кадр тоже нами интересуется. Ладно, нос пока сигнала не давал.
– Вы не обидитесь, если я откажусь? Я с поезда, есть хочу как из пушки!
– О, это у нас в Перегудах так говорят!
– Так я из Заводского! Ох, извините! Вы знакомы?
– Да! – это они почти в один голос.
– Может, присядете?
– Ну, разве что на минутку. Я вижу, вы действительно проголодались. Так где вы там живете?
Оказалось, соседи. Не совсем, конечно, но в двух троллейбусных остановках.
– О! Это же дом заводоуправления! Видно, у вас родители из заводского начальства?
– Папа умер 11 лет назад.
– Может быть, мы были знакомы?
– Он был директором.
– Значит, вы дочь Георгия Павловича? А я слышал…
Надо же, этот бандит умеет смущаться! А вот меня такие намеки не смущают!
– Вы слышали, что его дочь сумасшедшая? Есть немножко.
– Ну что вы, Наталья Георгиевна. Я слышал, что у вас что-то эндокринное. А вы нормальной комплекции.
– Значит, больше пятнадцати лет назад вы оттуда уехали.
– Да, шестнадцать. А наш Александр Александрович, как я слышал, из соседней области.
– Для Сибири 500 километров – не расстояние. А если отцы охотой увлекались…
– Вот оно что! А я-то думаю, что общего у сына егеря и дочери генерального директора? Конечно, охота!
Господин в полосочку ретировался.
– Наташа, – начал Сан Саныч.
– А не выпить ли нам чайку?
– Да, конечно. Чаю принесите!
– С пирожными! – в спину официанту. И тише. – Как вы думаете, у кого он мое имя узнал?
– Понял, молчу.
Я ковыряла пирожное и зевала.
– Я идиот, – покаянно вздохнул Шмелев. – Ты же весь день на ногах. Поехали домой!
– Так мы не потанцуем? – голос из-за спины.
Однако!
– Пойдем, а то подумаете, что я вас избегаю. Сан Саныч, потом сразу домой!
Двигаясь в медленном танце, мой партнер спросил:
– Услышал я, что вас в компании с Митрохиным видели.
– Еще бы! Если вы имеете в виду Сергея Митрохина, так мы с ним с рождения знакомы… с моего то есть рождения, он старше.
– Так это вы свели Митрохина со Шмелевым?
– Нет, они по делам пересеклись.
– Но вы летом на стрелке были?
– Так ведь оба люди не чужие…
Выходя из ресторана, я видела, как мой партнер по танцам что-то шипел своему холую. Поэтому в машине я сказала:
– Если я правильно поняла, этот господин хочет приватизировать ваши дела, как вы в свое время приватизировали митрохинские. Я бы посоветовала вам не спешить. Потяните время, съездите за границу, проверьте у буржуазных медиков ваш организм. Сдается мне, что этого хама свои же грохнут. И еще. Он знает, что я на той стрелке была. Если вы это скрываете, значит… а?
– Подумаю.
Наутро я проснулась поздно, натянула дорожный спортивный костюм (чай, не у графьёв заночевала!) и вышла в поисках удобств и завтрака. На кухне сидела Лена, что-то строча в блокнот и бормоча в телефонную трубку. Кивком поздоровавшись, показала рукой на помповый термос, хлебницу на столе и холодильник, мол, чем богаты… Я, не чинясь, наделала тарелку бутербродов и заварила большую кружку кофе. Положив наконец трубку, она с одобрением сказала:
– Ну и рацион! А я себя мучаю…
– Это на халяву, – с полным ртом ответила я. – В моем холодильнике нет такого разнообразия.
Лена прыснула:
– Пожалуй, и я кофейку выпью, – и подсела к столу.
Тут же зазвонил телефон. Лена, извернувшись, дотянулась до трубки и ответила:
– Слушаю! – услышав голос, нахмурилась и поставила чашку на стол. – Александр Александрович в больнице. Да, так. Нет, поехал на текущее обследование, но его попросили пройти всё в стационаре… Насколько серьезно, сказать не могу, надеюсь, просто перестраховка со стороны больницы. Во всяком случае, звонил он оттуда лично… Да, конечно, передам… А… она до сих пор спит… Да, с дороги… Нет, я пару раз заглядывала… Да, конечно. До свидания.
– Что, мой партнер по танцам?
– Да, Барракуда, – потом до нее дошло, и она поперхнулась кофе. – Ты с ним танцевала? Я даже когда по телефону его слышу, у меня озноб по коже. Я и подумала, что ты с ним говорить не захочешь.
– Конечно, не хочу. Я так поняла, Сан Саныч в больницу загремел? Может быть, за границу лечиться поедет?
– Он об этом упомянул…
– Тогда, наверное, я могу уехать?
– Наверное… А не будет это подозрительным? Вчера приехала – сегодня уезжаешь?
– А я проездом из Сибири в Калининград.
– Тогда ладно. Слава тебя проводит. А… Александру Александровичу ничего передать не надо?
– Да нет, я его просьбу выполнила. Передавай привет! На всякий случай пригляди подходящие рейсы, если этот тип будет спрашивать. И еще. Не трепись здешним обо мне, а?
– Я предупреждена. Слушай, ты очень домой спешишь?
– Я спешу отсюда куда угодно.
– А может, ты в Воронеж поедешь?
– А зачем?
– Я тут путевку одному нашему сотруднику в соцстрахе взяла. А он передумал ехать. Путевка бесплатная, билет туда и обратно куплен. Может, поедешь?
– А поеду!
Я никогда в жизни не ездила в отпуск. Как перешла после бабушки Катиных похорон на заочное, седьмой год работаю в этой долбанной библиотеке, получаю копейки и весь отпуск сплю. А Димка: у меня отпуск, я в Сочи, меня родители с собой берут. А потом оказалось, кошечку возил!
– Я тебе карту сейчас в соседней поликлинике сделаю, а то поезд завтра, – заспешила Лена. – Посидишь на телефоне? А, Барракуда, чтоб его!
– Ничего, поговорю и с Барракудой, – ответила я. – Прочим-то что отвечать?
– Спрашивать будут или босса, или меня. Сан Саныч отсутствует, позвоните в офис. Лена с ним.
– Ой, мне же самой позвонить надо!
– Так звони!
Я позвонила Инке. Она одобрила мое решение отдохнуть и спросила, что делать с моей родней.
– Господи, я про них забыла!
Лена спросила, что случилось. Я объяснила.
– А если их пугануть?
В трубке заверещала Инка.
– Что, Инна?
– Да позвони ты им, скажи, что твой Муля оказался бандит, и ты на некоторое время скроешься. Если кто будет ломиться, мол, дверь не открывайте. Мамаша сама свое чадо от греха увезет.
– Молодец твоя Инна, – сказала Лена. – А ты чудная: с Барракудой танцевать не боишься, а родственников на место поставить не можешь!
Я перекрестилась и набрала свою квартиру. Ответила, конечно, Любовь Михайловна:
– Что там у тебя, гулёна?
– У меня неприятности. Бандитом оказался этот Вячеслав. Решил обменять мою жилплощадь на собачью будку в деревне. Теперь я некоторое время буду прятаться, пока ему не надоест меня искать. Вас он не тронет, а вот родне моей скажите, чтобы никому не открывали.
– Наташка, ты что творишь?
– Любовь Михайловна, вас никто не тронет. Не бойтесь!
– Дурочка, я за тебя боюсь, – заплакала вдруг соседка.
– Не бойтесь, я у родственников поживу. А вам буду позванивать!
– Не пропадай, Наташенька, не рви мое сердце!
Я отключилась, удрученная этим внезапным сочувствием. Я-то злилась на нее в последнее время. А она вон что…
Никто не звонил. Я прошлась по квартире. Ничего особенного, две объединены в одну. Свежий ремонт, но не с душой, видно, хозяину начхать, а исполнители не заморачивались. Живет явно один, но есть домработница (не Лена же с ее маникюром такую махину убирает), наверное, и охранники здесь ночуют, одна из комнат явно ночлежка. Фактически та же коммуналка, что и у меня, только попросторнее, да окружение… какое, кстати, окружение? Наверняка ведь никто из них не скажет ему «не рви мое сердце» и не заметит, как дядя Паша, что ему любимые дарят. И не прибьет криво, зато прочно, дверную ручку по собственному почину. Правда, Северские из четвертой комнаты… но не все же должны меня по шерсти гладить! В общем, не стоит конкурентов мочить, чтобы сменить одну коммуналку на другую. И смогу ли я кого-нибудь замочить? Я даже засмеялась. Даже со зла… а часто ли я злюсь? Ну, на родных. А они меня достают не от желания обидеть, а от непонимания. На заведующую? Так она от глупости, ее пожалеть надо. А убивать без эмоций? Разве это люди? Друг детства Митрохин наверняка кого-нибудь… ой! Меня передернуло. Пищевая пирамида, как в учебнике биологии: Троха съел кого-то, Шмелев съел Троху (по крайней мере, обобрал, а собирался убить), теперь этот Барракуда собирается схарчить Шмелева. И все они думают, что я поворожу и будущее предскажу! Нет, бежать надо, пока Барракуда меня на стрелку не пригласил!
Зазвонил телефон. Вздрогнув, я кинулась в кухню. Но звонок звучал где-то в другой стороне. У него, наверное, не один аппарат! Нанималась я, что ли, от аппарата к аппарату бегать. Пошла на кухню. Аппарат упорно звонил. Полезла в холодильник, стала вытаскивать продукты. Надо же что-то на обед сварганить. Телефон все звонил. Я показала ему язык. Он как будто обиделся и замолчал. Я перевела дух и взяла в руки нож. А приготовлю я солянку!
Воронеж оказался городом хмурым и обшарпанным. Я ехала на автобусе, разглядывала ветхие дома и грязные улицы. Была оттепель. Выйдя на конечной остановке, я промочила ноги в снежной каше. Уже совсем заведенная, заселилась в номер. Но после обеда вышла в обширный лесопарк и постепенно настроение поднялось. «Что я как ведьма бешусь?» – подумала я и вдруг наткнулась взглядом на указатель «Лысая гора». Захохотав, полезла на гору, оказавшуюся просто небольшим холмиком.
Через пару дней втянулась в санаторскую жизнь. Процедуры, танцы, поездки в город. Барахолка на стадионе и магазины в центре, оперный театр и музеи… Конечно, все это для старух, но я, не избалованная светской жизнью, и тому была рада. Купила карточку, позвонила домой. Нарвалась на родительницу. Она спросила, долго ли я буду отдыхать, у Сережи сложности с поисками работы, нужна прописка. Мой писк о преследовании бандитами был пресечен строгим окриком: «Не выдумывай!». Я попыталась отстоять свою собственность, но она возмущенно завопила: «Я большее право на эту комнату имею. Да ты знаешь, кто мне бабка Катя?» Тут железный женский голос заявил, что на карточке средств недостаточно, и связь прервалась. За карточкой ехать нужно на почту, так что подробностей о родственных связях я не услышала. Надо бы Инке позвонить, пусть она ряженых на моих родичей натравит, может, испугаются? Два дня звонила, Инкин телефон не отвечал. Эх, ей бы сотовый телефон, как у моего соседа по столу! Впрочем, он не везде «ловит сигнал», как этот дядька сказал. А сколько стоит, я и спрашивать не стала! Даже у Шмелева я такого не видела. У него пейджер, тоже не для нас, лапотных.
Пришлось звонить домой. К счастью, ответила Любовь Михайловна:
– Наташенька, если можешь, задержись, не приезжай! Приходили какие-то мордовороты. Я их пускать не хотела, но они меня оттолкнули, зашли, в комнату твою вломились, даже в шкаф заглянули. Мать твою напугали, брата двинули об стенку.
Неужели Инка догадалась? Искать-то меня некому.
– Любовь Михайловна, передайте родне, если их в заложники возьмут и будут с меня выкуп требовать, я скажу, чтобы к Васильеву обращались. Они богаче меня, я ради них жилища лишаться не желаю!
– И правильно, Наташа, кто они тебе? Ой, идут, позвони в другой раз!
Еще через пару дней позвонила. Ответил дядя Паша:
– Наташка, мужик какой-то тебя спрашивал. Такой… на иностранца похож. Богатенький, видно.
– Так меня и спросил?
– Нет, сначала он тетю Катю спросил. Я говорю, так, мол, и так, лет пять, как померла…
– Да уж почти семь.
– Какая разница! Все равно давно. Он спросил, как она умирала, я сказал, что ты за ней ходила, он очень хотел с тобой поговорить. Вот, оставил записку, когда где будет и телефоны для связи. А ты далеко?
– В Москве я, дядя Паша.
– Ладно, пиши. В Питере до девятнадцатого, так, это уже поздно… в Москве… вот! Нет, с сегодняшнего дня он в Воронеже. Телефон запишешь?
– Давай, дядя Паша!
Это судьба! Может, друг бабушки Кати или родственник какой? У меня там ее фотографии, документы.
– Дядя Паша, а больше никто меня не спрашивал?
– Какие-то хулиганы приходили пару раз, но я их не видел. Мамашка твоя визжала! А Михална говорит: «Похитят вашего Сережку, как ждать Наташку замаются! А она не приедет, пока им не надоест ее ждать! У родственников поживет покуда. Так что вы адресок вашего мужа сообщите, чтобы он сыночка выкупил в случае чего». Но этот мужик точно не бандит! Сейчас гляну, вот тут он фамилию записал… Крамер Эдуард Петрович.
Послышался крик Любови Михайловны:
– Наташа! – видно, она отбирала у него трубку, потому что послышался стук. – Ты что, Пашка? Не Крамер, а Кремер – это сын Екатерины Семеновны! Что же ты мне, паразит, о нем не сказал!
Снова в кульминационный момент кончилась карточка.
После обеда я снова бреду по проспекту Революции. Теперь Воронеж уже не кажется мне неопрятным. Легкий морозец, снежок прикрыл изъяны на дороге, а здания здесь великолепные. Правда, давно не ремонтированные. Жую шоколадку, радуюсь жизни. Стоящая на остановке женщина глядит на меня злобным взглядом. Что это она? Поворачивается, отходит. А, вон оно что! Покупает «Сникерс», разворачивает и впивается зубами. Соблазнила я ее! Фигура типа моей.
Захожу за карточкой. Некоторое время колеблюсь, потом подхожу к телефонной будке и звоню. Отвечает женский голос. Приглашает Кремера к телефону. Мужчина спрашивает, далеко ли я, и куда мне перезвонить. Я теряюсь, потом сообщаю, что я где-то на проспекте Революции. Он говорит, что не может выйти ко мне, болеет, может, я к нему зайду, коли уж проделала такой долгий путь? Я смеюсь:
– Ну что вы, Эдуард Петрович, я в Воронеже уже почти две недели. А сегодня домой позвонила, и сосед мне сказал, что вы заходили. Никакой спешки, у меня билет на первое. Выздоравливайте, я перед отъездом позвоню!
– Наташа! – орет он. – Не клади трубку! Пожалуйста, зайди!
– Ну ладно, – уступаю я, хотя идти в незнакомый дом побаиваюсь. – Давайте адрес.
Добираюсь пешком. Открывает эффектная дама с хорошей фигурой (явно шоколадки на улице не ест!). Раздевшись и разувшись, прохожу в комнату. Эдуард Петрович оказывается невысоким лысоватым мужиком с крючковатым носом и черными глазами. Какой-то у него вид недобрый, поэтому я спешу сократить время общения:
– Здравствуйте, Эдуард Петрович. У меня хранятся все вещи бабушки Кати, фотографии и документы. Наверное, вы хотели бы что-то забрать на память?
Он некоторое время меня разглядывает с недоумением, потом говорит:
– А ты на нее здорово похожа. И что как неродная по отчеству зовешь? Ты что, не знаешь, кто я?
– Любовь Михайловна сказала, что вы сын бабушки Кати.
– Ничего себе! – слышится сзади.
Я оборачиваюсь. Несомненно, хозяйка дома – дочь Эдуарда Петровича. Те же черные глаза и крючковатый нос, тот же овал лица. Странная внешность, привлекательная и отталкивающая одновременно. Отталкивающая еще и потому что вид, как и у отца, недобрый. Надо отсюда побыстрее линять:
– Так какие у вас вопросы?
– Слушай, а кем тебе бабушка Катя приходилась, ты хоть знаешь?
– Родственницей…
– Значит, и я тебе родственник?
– Да? – теряюсь я.
– Бабушка Катя тебе родная бабушка.
Я в ступоре. Не помню, с закрытым ли ртом я сидела.
– Да отец я твой родной, догадливая ты моя!
– Бабушка мне ничего не сказала… – растерянно бормочу я.
Мы трое молчим: Кремер – полулежа на диване, я на краешке кресла, дочь Кремера – привалившись к притолоке и насмешливо меня разглядывая. Через некоторое время, поняв, что от меня слов не дождешься, он говорит:
– Ну, и где слезы радости по поводу воссоединения семьи?
Я немножко прихожу в себя и выпаливаю, прежде чем подумать:
– Знаете, когда у меня на горизонте появляются родственники, это всегда приводит к большим неприятностям.
– И ты не рада обретенному отцу?
– У меня отцов… много.
– То есть отчимов?
– Ну, это как сказать… – я встала и сказала. – Это все?
Теперь растерялся папаша, а его дочь (это моя сестра, что ли?) захохотала:
– Папочка, от дочерей ты слов любви не дождешься!
– Ладно, можно хоть не хамить за восемнадцать лет выплаты алиментов, очень немалых причем.
– Вы платили алименты? – снова присев, спросила я. – И кому?
– Бабушке твоей, теще моей несостоявшейся. Она сказала, что будет тебя растить, на нее исполнительный лист и выписали.
А теперь у меня точно челюсть отпала. Господи, так вот что имела в виду Людмила, сказав, что после смерти папы бабушка ни копейкой нам не помогла. Если она все годы получала алименты от этого… наверное, и уговорили родители отдать меня ей, пообещав не забирать эти несчастные деньги. И дедушка… помню, в то последнее лето я разревелась, когда Надюшка не дала мне покататься на ее новом самокате. А он ночью, когда думал, что я уже сплю, уговаривал бабушку купить ребенку «этот чертов самокат». Она сказала, что есть заботы и поважнее. Вот тогда и было им сказано: «на нее денег приходит больше, чем мы вдвоем зарабатываем». Кстати, в год моего поступления в институт приезжала в Ленинград Тоня со своим Кузнечиком, и зашли мы с ним в «Детский мир». Там я увидела свою голубую мечту. Она стоила восемь рублей! Я ухватилась за руль и сказала с восторгом: «Смотри, Кузнечик, самокат!». – «Ага, самокат, – равнодушно ответил он. – Наташа, давай прыгалки купим». Ну, купили мы скакалку. А я поняла, что такое неисполнимая мечта: та, которую в нужном возрасте не исполнили. Теперь мне ее не исполнить и другому не передать.
Пока я все это переваривала, Кремер что-то говорил об Александре и Людмиле, о возрасте. Когда я пришла в себя настолько, что смогла вникать в смысл его речей, меня как обухом по голове ударило от новой порции неожиданностей. Тут уж я без церемоний повалилась на кресло и просто заржала:
– Ну, бабушка! Ну, всех вокруг пальца обвела!
– Как? – вскинулся родитель. – В своем отцовстве я не сомневаюсь. Ты на мать мою так похожа, что и захотел бы, не отказался. Да и Саша… то есть Люда…
– Да не мучайтесь, – вытирая слезы, выступившие от смеха, сказала я. – В семье Боевых старшая дочь, Александра, рождена 8 января, а следующая за ней Людмила – 12 декабря того же года. И родила Александра, но записали меня на Людмилу, чтобы не было урона офицерской чести ее мужа. Так что забеременела Александра от вас, будучи совершеннолетней. Бабушка, наверное, еще и этим вас припугнула?
– Боже, как все запутано… а Людмила?
– А Людмилу вы никогда не видели. В Воронеже училась Александра, а Людмила в это время в Утятине школу заканчивала.
– Она мне сказала: «Людочке не нравится ее имя, поэтому она представляется Сашей».
– Если бы она честно рассказала, что ребенка записали на другую женщину, вы были вправе ничего не платить этой чужой для вас матери-одиночке.
Теперь в ступор впал родитель. Воспользовавшись паузой в разговоре, я огляделась. Эта квартира кричала о достатке. Да и ее хозяйка была в полном порядке. А порядок, как я сформулировала себе, знакомясь с квартирой Шмелева, есть следствие бессердечия. Впрочем, мои-то родичи тоже не в белых одеждах. Никого не убивали, но кое-кем жертвовали… И все равно, хорошо, что эта родственница не пересекалась со мной в пору моего детства. Судя по тому, как она меня разглядывает, я раздражаю ее даже больше, чем Александру.
Наконец он прервал молчание:
– Ладно, раз уж мы не слились в экстазе, давай хоть о матери мне расскажешь. Как она умудрилась забрать тебя и при этом не сказать тебе, кто вы друг другу?
– Бабушке-то она представилась. Может, это было условием их соглашения. Наверное, она нормально существовала без меня, но, когда начала умирать, почувствовала желание, как вы говорите, слиться в экстазе. Десять лет назад она появилась в Утятине. Было это в начале августа…
– Ну точно, в июле она приезжала ко мне! – перебила меня дочь Кремера. – Я почему помню, в мой день рождения это было. Значит, объезжала потомство, чтобы выбрать, кому передать свои несметные сокровища. Но я оказалась недостойна.
– Наверное, она повернулась к вам не самыми лучшими своими сторонами?
– Да уж, вела она себя мерзко, только что на помеле не летала…
– Вот и меня она третировала ужасно. Но было мне тогда пятнадцать, я еще не научилась стоять за себя перед старшими, да и настроение у меня тогда было приподнятое.
– Небось, лябоффь? – ухмыльнулась дочь Кремера.
– Нет, я была счастлива, что вернулась в родные пенаты, и меня трудно было завести. Возмутилась я только тогда, когда она пригласила меня переехать к ней. А переехала я к ней спустя год, когда, действительно эта, как вы говорите, лябоффь возникла. Зимой она перенесла очередную операцию…
– Что у нее было? – спросил Кремер.
– Да чего там у нее только не было! А в тот раз – грыжа. У нее живот весь в шрамах был… как контурная карта. Год она скрипела как-то. Она вообще гордая была, ваша мама, старалась никого не обременять.
– Ну да, то-то она тебя в сиделки позвала, – потягиваясь на диване, сказал Кремер.
– Нет, я верю, что она просто хотела оставить мне единственную свою ценность – жилплощадь. И еще предков. Она мне целыми днями рассказывала о родителях, дедах, бабках, кузинах и так далее. Только о вас она ничего не сказала. Я даже не знала…
– Да, она меня вышвырнула из своей жизни раз и навсегда. Даже переводы не получала, и они возвращались ко мне.
– Потом уже после всего я у нее нашла таблетки… снотворные, много. Она, наверное, хотела… а тут резкое ухудшение… она ходить не могла… Слава богу!
– Что с ней было-то?
– Там много всего. Последняя операция уже при мне была… когда я на первом курсе училась. Метастазы в кишечнике, непроходимость. Ей свищ вывели. К чему вам эти неаппетитные подробности?
– И кто за ней ухаживал?
– Ну, кто…
– А сиделку нанять?
– Смеетесь? У нас на двоих – ее пенсия да моя стипендия. Да еще Димка придет и холодильник обчистит… Ничего, я справлялась! Не тошнило даже, хоть и беременность…
– У тебя и ребенок есть?
– Нет.
– Долго она лежала?
– Первый раз три месяца, потом она нитки выдернула, и свищ зарос. Потом через полгода снова непроходимость, но свищ прорвался сам.
– Я же ей открыл счет!
– Накрылся медным тазом ваш счет. Она уже семь лет как умерла.
– Ну, не хотела моими деньгами воспользоваться, для тебя бы могла взять, пожалеть!
– Значит, она сочла это неприемлемым, – сказала я, вставая.
– А ты почему в свою деревню не уехала? Уж там-то тебе хоть в дерьме возиться не пришлось бы! – пропуская меня в прихожую, спросила дочь Кремера.
– А бабушке Кате что делать?
– Да кто она тебе?
– За эти два с небольшим года мы сроднились.
Я застегнулась, затем, заглянув в комнату, кивнула Кремеру и сказала:
– Выздоравливайте, Эдуард Петрович! Счастливо вам!
И поспешно удалилась.
Шла я сначала дворами, потом по проспекту. Очнулась у той почты, с которой звонила этому… Эдуарду. Кстати, как получилось, что я ни разу не видела свое свидетельство о рождении? Даже документы на паспорт, помнится, бабушка сдавала и получала потом за меня, я только расписалась. Там точно он записан, раз алименты платил. Ну его к черту, надо Инке позвонить! Она ответила сразу: с новым кавалером была в Парголово, и никаких артистов к моим родичам не направляла.
Я присела там же за стол, на котором пишут всякие телеграммы, и вздохнула. Кто мог меня разыскивать? Ну, не заведующая же библиотекой. Я фыркнула. Тут меня стала срамить бабка с какими-то бумажками в руках. Пришлось освободить ей место. Так, придется посоветоваться с Леной, она у меня единственная знакомая в бандитской среде.
Лена ответила сразу, но назвала меня Ирочкой. «Это я, Наташа!», – орала я и получила в ответ: «Да, Ирочка, я до сих пор вспоминаю твою бесподобную солянку!» Тут я вспомнила, что варила солянку тогда, в квартире Шмелева, и заткнулась. Она поспешно продиктовала свой домашний телефон, пискнула «Звони после семи» и быстренько отключилась.
Значит, Лена под колпаком у Мюллера. Наверное, Барракуда обобрал Шмелева. Пищевая пирамида в действии. А кто же тогда меня разыскивает? Шмелев же обещал, что в случае чего без претензий!
Вечером уже в санатории я вышла на лестничную площадку, где было два аппарата, дождалась, когда один из них освободился, и позвонила Лене домой. Она сообщила, что дела у них хуже некуда, босс за границей, в конторе отираются какие-то нехорошие мальчики, а ищут почему-то меня. Что-то я такое знаю, что Барракуде знать необходимо. Лена «а глухой несознанке»: ничего не знает, кроме моего имени, купила билет до Калининграда, да и все. Но они уже знают и отчество, и фамилию, и адрес питерский, хотя Муля божится, что к нему никто не приходил!
– Муля не врет, скорее всего, они у мамы моей узнали, у Барракуды наверняка в Сибири связи… Ладно, приеду второго, как запланировали…
– Наташа, не приезжай!
– Да ладно, не убьют же они меня… Скажу я ему все, чего он пожелает, и даже более того.
Когда я вышла на перрон Павелецкого вокзала, то сразу попала в объятия Лены:
– Ты извини, я без машины. У тебя вещей немного, доедем на метро, так даже быстрее. Сегодня босс прилетает, ребята поехали его встречать.
– А как же…
– Убили три дня назад Барракуду, представляешь себе? Никогда не думала, что так буду смерти рада!
– Кто его?
– А черт его знает! Но к нам милиция уже приходила, Сан Саныча спрашивали. Я ему прямо при них позвонила. А он: «Дела мои тут заканчиваются, если органы требуют, то я хоть завтра прилечу». А чего ему бояться? Он далеко был!
– Ну, коли так, я сейчас же домой. Соскучилась!
***
Монотонно барабанит дождь по наружному подоконнику. Я зеваю. Наши дамы обсуждают предсвадебные хлопоты Маринки. За месяц эта тема изрядно поднадоела, но невеста так и светится. И было бы бессердечием не поддержать ее, тем более, что Маринка на приличном сроке.
– Наташа, а ты что свекрови и свекру дарила?
– Да я не помню… наверное, ничего.
– Ой! Ты что? Не может быть!
– Ну, может, и дарила. Разве вспомнишь, столько лет прошло!
– Столько лет, – смеется Александра Ивановна, бухгалтер. – Тебе-то самой сколько?
– А то не знаете, – вздыхаю я, раскачиваясь на стуле. – Двадцать восемь стукнуло девчушке. Значит, десять лет назад свадьба моя была. Полжизни назад…
– А с Витькой вы свадьбу не планируете?
– Вот не надо! Не уживемся – разбежимся без формальностей.
– А как же… а дети? – это наша сильно беременная новобрачная.
– Есть у него дети. А мне не нужны!
Хор возмущенных голосов. Ура, клиент! Дискуссия отменяется. Я чинно складываю руки на столе, зная, что клиент мне не достанется. Мое место у окна имеет и преимущества, и недостатки: с одной стороны, я могу глазеть на ноги прохожих и ловить лучи заходящего солнца, с другой – клиент обычно обращается к той, что сидит ближе к двери, и я включаюсь в производственный процесс только тогда, когда и Настя, и Марина заняты. Соответственно и получают они раза в полтора больше. Но уйдет Марина в декрет – и стоит ли мне пересаживаться? Не люблю потемок и сквозняков!
Клиент, однако, поздоровавшись и потоптавшись у порога, устремился ко мне:
– Наташа! Вы-то мне и нужны!
– Здравствуйте, – приветливо ответила я. – Любые капризы за ваши деньги.
Александра Ивановна хрюкнула, погрозила мне кулаком и скрылась в своем закутке.
– Вы меня, конечно, не помните, но два года назад я вас, действительно, изводил своими капризами. И вы с редким терпением подобрали мне экзотический индивидуальный тур. В прошлый год я ездил с компанией, они покупали путевки не у вас. И тогда я оценил вашу работу. По вашему туру я даже в аэропортах не задерживался. А в прошлом году была масса накладок.
– Ну, от накладок застраховаться невозможно. Но мы постараемся их минимизировать. Итак, ваши пожелания? Еще более экзотический тур?
– Нет, у моих родителей юбилей. Я хочу им какую-нибудь поездку организовать.
– Отлично! Расскажите, что им может понравиться.
Мы стали обсуждать, что родителям может понравиться, и клиент растерялся. Он перебирал буклеты и бурчал:
– Не знаю… это еще труднее, чем себе какую-нибудь экзотику подобрать.
– Ну, вот смотрите. Они на огороде убиваются, значит, сейчас категорически не поедут. Вторая половина сентября, не раньше. Дальше. Интересы у них разные. Отец бы не против попутешествовать, а мама поездок не любит. Оба люди контактные, поэтому за границей им будет некомфортно из-за языка. Опять же где-нибудь в Египте… а вы уверены, что на жаре у них давление не подскочит? Я бы посоветовала вам купить им не тур, а санаторий. Куда-нибудь в Краснодарский или Ставропольский край. А может, Алтай? Что лечить, всегда найдется, и добавим воскресные поездки. Экскурсии вам лучше включить в стоимость путевки, иначе старики решат сэкономить…
– Это точно!
– В общем, давайте не спешить. Аккуратно расспросите о болезнях, можно с кем-то из родни или знакомых посоветоваться. Где бывали, что бы хотелось повидать…
– Спасибо, Наташа! Я приду на следующей неделе.
– Ждем вас!
Копавшаяся за столом Марины полная дама косилась на нас, пока мы обсуждали его путевки. А когда клиент ушел, она спросила:
– А мне можно санатории посмотреть?
Так ничего и не заказав, дама ушла. Марина сказала зло:
– Это ты у меня клиентку с пути сбила!
– Марина, а что ты сидела, как Клеопатра перед ванной? Ты должна трещать без умолку, чтобы твой клиент не успевал на чужие разговоры отвлекаться.