– Не заходите, вырвет!
Она все-таки заглянула и спросила испуганно:
– Они живы?
– Танька жива вроде еще, а Володька уже того…
– Что с ними, Максим? – спросила бабушка.
– Что-что… отравление метанолом. Она давненько технический спирт разводила и продавала, да никто на нее не заявлял. Сколько раз облаву устраивал! Теперь заведем дело, всю усадьбу обыщем. Вот падла, сама свое пойло выпила, да еще парнишку опоила. Хоть и паршивец, но ведь мальчишка совсем!
– Бабушка, уводи Сашу, нечего вам тут, – скомандовала я. – Это Лелькин? Ведь говорила я, спасай сына!
– Теперь уж чего…
Подъехала «скорая» и милицейская, потом вызвали труповозку. Санитары вынесли еще живую Таньку, участковый сказал:
– Ребята, снимите кольцо, а то пропадет!
Один из санитаров снял кольцо с руки Терентьевой и сунул милиционеру, а тот передал мне.
Прибежала Лелька, бросилась на носилки с сыном, завопила: «Ведьма!». Кто-то из соседей сказал:
– Да, Лелька, ведьма ты! Тебе Наташа сказала, чтобы сына спасала, а ты на золото польстилась.
Что-то было не то, что-то Троха говорил о помощи сыну.
– Тетя Клава, этот парень у нее от Митрохина?
– Нет, он от Костика Кузнецова. У нее младший от Сережки.
– Боже! Они младшего спиртом угостили! Лелька, прекрати истерику, ищи младшего, он же ослепнет!
Лелька продолжала голосить. Максим подошел, сгреб ее с носилок, поставил на землю и от души врезал ладонью по щеке:
– Ты слышишь, шалава? Младшего Танька с Вовкой этим спиртом напоили! Не найдешь – ослепнет или помрет! Соседи, имейте сострадание, помогите мальчишку найти!
Соседи задвигались. Послышались голоса: «мужики, давайте вдоль берега и по огородам», «мальчишек пошлите, они лучше знают, где он обычно отирается», «женщины, обзвоните знакомых, пусть на других улицах знают». До Лельки наконец-то дошло, и она побежала вдоль улицы, голося: «Сереженька, сыночек!»
– Наталья Эдуардовна, цепочки там нет. Она бы ее тоже на себя надела. Значит, Вовка или матери, или девчонке подарил. Буду искать, но ничего не обещаю.
– А! – я отмахнулась от него и пошла домой.
– Наташа, а мы с тобой не пойдем Сережку искать? – спросила тетя Клава.
– Если он меня увидит, то спрячется, подумает, что я его ищу, чтобы наказать. А из вас следопыт, как из меня балерина.
Я довела тетю Клаву до её калитки и пошла домой.
– Что, мальчики еще не пришли?
– Берег прочесывают с соседями, – ответила бабушка, которая на крыльце чистила картошку.
– Наверное, и мне надо пойти? – спросил Павел Алексеевич.
– Сиди уж, сам в камышах заблудишься! – махнула бабушка ножом.
– А как же мальчики?
– Да они тут всё не по разу обшарили!
– Ба, давай я почищу.
– Отдохни, Наташенька, ты с утра крутишься.
– Спасибо, бабушка, – я плюхнулась в гамак. – А где Саша?
– В углу стоит.
– Может, не надо?
– А она себя сама поставила, – бабушка улыбнулась. – Как пришла, так и встала.
– Вконец избаловали девчонку, – раздраженно сказала Людмила. – До чего дошло, ценности из дома таскает!
– Напомнить тебе, что ты 45 лет назад из дома таскала? – засмеялась бабушка.
– Саш!
Зареванная Саша вышла на крыльцо. Я шлепнула ладонью по гамаку. Она, всхлипывая, подошла ко мне и присела рядом.
– Как ты думаешь, что я больше люблю, драгоценности или тебя?
– Думаю… что меня, – все еще всхлипывая, ответила Саша.
– Колечко мне вернули, цепочку, конечно, жалко, но это не смертельно. Что взрослых надо слушать и что вещи без спроса брать нельзя, это ты и сама знаешь. А вообще, конечно, бабушка внучек плохо воспитывала. Свинство какое, бабушка работает, а мы прохлаждаемся!
– Что делать? – вскочила она.
– Обед будем готовить, – сказала я, выбираясь из гамака. – А завтра пора мне домой отправляться.
Пришла тетя Клава, сообщила, что Лёлька сына нашла, он уже в интенсивной терапии.
– Тетя Наташа, ты можешь его вылечить? – спросила Саша.
– Нет, Саша, меня научили только сердце заводить, и только родным по крови.
– А я знаю, как сердце заводится. У тебя бух… бух… бух. У Жоры тук-тук-тук. А у меня тик-тик-тик.
Девочка очень точно воспроизвела ритм наших сердец. Мне стало не по себе:
– Чужое сердце так же неприлично подслушивать, как и чужие разговоры.
– А я чужие не подслушивала. Мы же родные!
Перед отъездом стоило поспать подольше, ведь в поезде не выспишься. Наверняка и Тоне, приехавшей только вчера, хотелось еще поспать. Но Саша вскочила ни свет ни заря, и, очень стараясь не шуметь, так пыхтела, что Тоня хихикнула:
– Придется вставать!
Мы все еще потягивались, а голос племянницы уже звенел на кухне, ей что-то втолковывала бабушка, потом хлопнула входная дверь, и раздался Сашин визг. Не одевшись, мы понеслись к выходу и увидели, что она машет чем-то.
– Тетя Наташа! Твоя цепочка!
– Где она была? – спросила бабушка.
– На дверной ручке висела!
– Лёлька, – сказала уверенно бабушка и скомандовала нам. – Ну-ка, живо одеваться и за стол!
Когда я открыла входную дверь, то сразу поняла, что дома никого нет. Бросила вещи в комнате и зашла на кухню. Что за черт? Плита залита, на столах грудится посуда. Обычно Любовь Михайловна такого не допускает, она и дяде Паше пистон бы вставила. Что случилось?
Я уже порог домывала, когда увидела поднимающегося по лестнице дядю Пашу:
– Наташа приехала! А у нас несчастье…
– Что?!
– У Михалны инфаркт. Вот… ходил…
– Кто с ней?
– Ночью была Маруся. Меня надолго не пускают, что там, мужик же. Посидел пару часов, а сейчас Инка пришла.
– Я побегу!
– Нет, лучше, если ты попозже.
– Тогда я в ночь сегодня пойду.
Перед дежурством пообщалась с палатным врачом. Инфаркт был обширным, состояние тяжелое. Да и возраст…
Зашла в палату, поздоровалась с Инкой, проводила ее, присела рядом с соседкой. Какая-то она стала маленькая и на себя непохожая. Взяла ее руки. Холодные и расслабленные какие-то.
– Только не говорите ничего! Теперь я с вами.
Любовь Михайловна слабо улыбнулась, чуть заметно пожала мне руку и закрыла глаза.
– Ты кто ей? Племянница? – спросила шустрая соседка по палате, кругленькая и краснощекая, на сердечницу не похожая.
– Соседка.
– Чтой-то ходят и ходят соседи к ней. Квартиру, что ли, подписать обещалась, или богатая очень?
– Очень богатая.
– А на вид не скажешь… сколько же у нее добра, а?
– Грамм 250.
– Чего?
– Золота.
– Прямо дома?
– Зачем? С собой.
– Где?!
Я положила руку ей на сердце, и почувствовала, как будто мне в грудь залили кипяток. Неужели я чувствую ее состояние? Но тогда я и помочь ей смогу. С трудом я заставила себя не показать своего смятения и сдавленным голосом сказала:
– А сердце у нее золотое.
– Да тьфу на вас!
Краснощекая выкатилась из палаты. А Любовь Михайловна тихо прошелестела мне:
– Не надо… ночью…
– Всё-всё!
Значит, она поняла, что я начала лечить? Ничего себе!
Когда все уснули, я попробовала положить руки ей на плечи. Нет, не то! И я положила руку на область сердца. Сразу почувствовала боль. Господи, как она это терпит! Мысленно представляю, как выглядит сердце, как гонит оно кровь по телу. Не очень я это знаю, надо было хоть школьный учебник почитать. Ладно, все равно это колдовство, а не наука, не стоит заморачиваться!
Уйдя целиком в состояние борьбы с болью, я не замечала, как текло время. Когда щелкнула дверь палаты, я с удивлением обнаружила, что уже светает, Любовь Михайловна спит, а в палату входит Маруся:
– Ну, как?
– Кажется, неплохо…
Маруся наклонилась над соседкой и сказала:
– Слава богу, спит. Ты иди, Наташа, там гости у тебя. Родительница приехала с мужем. С обеда меня Инна сменит.
– Ладно. Мне удобнее в ночь. А ты у меня в комнате ночуй. Ключ от Светиной, наверное, уже Александре отдала?
Дома на меня налетела родительница с претензиями по поводу того, что я всем на свете ключ от комнаты даю.
– Как же вам не дать, вы же родственники, – пробормотала я и двинулась к своей комнате, но дядя Паша взял меня за плечи и повел на кухню: «Пойдем, Наташенька, позавтракаем».
Помню еще, что слышала, засыпая, чей-то знакомый голос за дверью, но вырубилась, так и не поняв, чей он. Проснулась уже во второй половине дня. Лень было вставать. Сейчас Александра налетит с претензиями и поучениями. Стала вспоминать, как добралась до дома. На завтрак ела дежурное дяди Пашино блюдо: жареную колбасу с яичницей. А потом он довел меня до комнаты и велел запереться: «Я выходить буду, а все будут к тебе ломиться». И точно, только я стала засыпать, кто-то разговаривал под дверью. Кто? Не узнала.
Встала и, зевая, вышла в коридор. Дядя Паша оказался дома. Он объяснил, что взял отпуск: «Все равно делать ничего не могу». А кто приходил утром? «Аллигатор». Кто? «Ну, Яков этот, который первый этаж перекупил, а теперь еще и половину четвертого».
– Да не половину, одну квартиру.
– А ты не знаешь? Он еще одну рядом прикупил, теперь еврейский ремонт делает. Он все время про тебя спрашивал, пока ты в отпуске была. Говорит, посоветоваться хочет.
– Ой, не до него теперь!
– Я ему так и сказал. Он предложил сиделку нанять, а я ему сказал: вдруг Михална помрет да на чужих руках! Нет, девчонки мои не согласятся.
– Правильно, дядя Паша!
На удивление вечером Александра и Алексей Иванович вполне мирно поужинали со мной, и Александра очень разумно попросила моего совета, может ли она оставить внучку в Утятине еще на две недели:
¬– Нам надо к Юре съездить, а жена его очень раздражительна, да еще в положении. Боюсь, Сашеньку она не выдержит. Из Утятина все разъедутся, а маме с Сашкой вдвоем будет тяжело!
– Не волнуйтесь, Тоня вернулась в Утятин, и Жорик на год у нее остается!
Васильевы переглянулись. Интересно, этим, кажется, тоже не понравился Тонин переезд.
– Неужели она с мамой уживется?
– Почему нет? Она из вас самая разумная.
Как у меня это вырвалось? Наверное, дневной сон отупляет.
– Спасибо, дочь!
– Сделай милость, не зови меня дочерью!
– А как мне тебя звать?
– Наташа, к телефону!
Дядя Паша передал мне трубку: «Ефрем!»
Мой собеседник извинялся за то, что отвлекает меня в момент, когда я так занята, но переживал за Любовь Михайловну и спрашивал, чем может помочь. Он заговорил об аортокоронарном шунтировании и предлагал оплатить операцию. Я была тронута, и сказала, что, если ей станет лучше, мы об этом еще подумаем. И тогда, с его разрешения, истратим те деньги, что он в свое время за кольцо заплатил.
– Но этого не хватит, я цены знаю.
– Сколько-то есть у нее, если не хватит, мы как соседи тоже должны поучаствовать.
Зазвенел голосок Ирочки, и Ефрем сказал, что она очень хочет поговорить «с тетей, которая лечила». Я откликнулась, и Ирочка спросила меня, куда я ездила и что делала. Я весело стала рассказывать о своей родине, и девочка потребовала, чтобы ее туда отвезли.
– Ирочка, мы с тобой в Утятин на следующее лето поедем, а в воскресенье лучше давай к дяде Андрею на дачу. Там и озеро есть, и лес, и родник. Купаться уже холодно, но ручки-ножки смочить можно. По рукам?
– Ура! – завопила девочка и голос ее зазвенел уже в отдалении.
– Наташа, мы ее пока боимся куда-то вывозить.
– Много ли здоровья от каменных джунглей? А в дачном поселке славно, согласитесь.
– Тогда до воскресенья. Созвонимся.
– Что, знакомый? – заблестели глаза у Александры. – Вдовец?
– Слава богу, жена жива и здорова. Это родственник.
– С какой стороны?
– Со стороны бабушки Кати.
– Какая бабушка Катя? – вдруг вмешался Алексей Иванович.
– Бабушка по отцу.
Ого! Васильев глазами молнии мечет!
– Вы общаетесь?!
– Почему нет?
– Ты мать просишь себя дочерью не называть, а отца отцом признаешь?
– Он от меня не отказывался. В свидетельство о рождении вписан и 18 лет алименты платил. Но отцом я его не называла. Обращалась «Эдуард Петрович».
– Он здесь бывает?
– При мне не был ни разу.
– Так вы не виделись?
– Мы встречались в Воронеже у его дочери.
– Ты их специально разыскивала?!
– Нет, я там в санатории отдыхала, а Эдуард Петрович в это время в Россию приезжал. Он сам меня разыскал.
– И зачем?
– Познакомиться.
– Понравился?
– Пожалуй, нет. Но деньги от него я приняла.
Снова звонок, на этот раз на сотовый. Яков.
– Наташа, я у двери вашей стою.
– Спускайтесь, я выйду через десять минут.
Одеваясь, я думала, что мне с ним делать? Ну, случилось у нас! Один раз, перед дяди Пашиным юбилеем. С Альгисом не первый год знакомы, а вот не случилось. Хотя он мне по возрасту соответствует, а Яков, пожалуй, отчиму моему ровесник. Вспомнились бабушкины слова о моей невыносимой влюбленности в Вовку, которая ее извела. А болезненная любовь к Димке, когда я прощала то, что прощать нельзя? С Витей всё было иначе: я планировала построить семью, но разум уже не выключала. А насчет Стаса уже и планов никаких не строила. Потом долгое время у меня вообще никого не было. И желаний никаких не возникало. Решила, что наступил возраст холодного рассудка. И вдруг такой всплеск! Голова полностью отключилась… Продолжения не хотелось, тем более, тут ещё кое-что случилось. Я уехала в Утятин сразу после юбилея, думала, за время отсутствия (а это больше месяца) все рассосется. Но нет. В вечер накануне отъезда бабушка, каким-то непостижимым чутьём угадав во мне то, что даже я ещё не почувствовала, сказала: «Сдаётся мне, что ты беременна». Я: «Не должно быть!» Бабушка замолчала. А когда прощались, шепнула мне: «Наташенька, это судьба. Прими дитя, каким бы не появилось. Вон Сашенька от обычных родителей…» Мне обдумать это некогда, да, наверное, и не надо. Я уже решила!
Нет, ничего не решила. Не спустился он, у дверей ждал. Я взяла его за руку, и мы побежали на четвертый этаж.
– Господи, в каком возрасте люди умнеют? Я в шестнадцать лет от любви с ума сходила, да так, что моя несгибаемая бабушка испугалась! А теперь мне тридцать два, а я всё такая же ненормальная! Яша, а тебе сколько?
– На двадцать лет больше. Мог бы быть твоим отцом.
– Отцом… у нас отцов не бывает.
– У кого это у вас?
– У меня, у моей бабушки, у пра-пра, в общем, через поколение. По идее, у моей дочери должен быть отец. Но не будет.
– Наташа, если у тебя будет дочь, у тебя всегда буду я!
– Звучит неправдоподобно, но заманчиво. Представляешь, я бабушка Наташа, отмечаю 75-летие. А рядом…
– 95-летний дедушка Яша, и все еще способен свести тебя с ума!
– Своим Альцгеймером!
После бурного дня бессонная ночь. Любовь Михайловна чувствует себя очень неплохо. Когда я кладу свою руку ей на сердце, она даже говорит:
– Может, не стоит, Наташа? Побереги себя!
– Вот сначала вас подлечим, а потом вы меня беречь будете. Всё, заснули!
На рассвете меня снова сменяет Маруся, а я бреду домой. Мимо проносится милицейская машина, потом резко тормозит и подает задним ходом. А почему мой нос не сигнализировал об опасности? Два мента ведут себя хуже бандосов. Один видит цепочку, срывает ее с меня, снимает с цепочки кольцо: «О, мой размерчик, где сперла?» и надевает на мизинец: «Туговато!», снова нанизывает на цепочку и сует в карман.
– Ничего, когда его с твоего трупа снимать будут, тебе уже будет все равно!
Слово за слово, и они забрасывают меня в клетку.
Я оказываюсь не в нашем отделении милиции, в нашем-то меня многие знают. Дежурный принимает мои вещи (кроме кольца, естественно) и запирает в комнату с решеткой на двери. Я устраиваюсь на скамейке рядом с двумя молоденькими цыганками и проваливаюсь в сон.
Часа через два сменившийся дежурный пытается меня выпроводить, но не тут-то было! Я требую, чтобы у меня приняли заявление на милиционеров, которые отобрали у меня драгоценности. Он по-хорошему уговаривает меня, ведь доказать я ничего не могу.
– Да вы не сомневайтесь, мое кольцо в этом году по вашим сводкам проходило. А четыре года назад его с трупа похитителя снимали. Так что если не у вас, то в моем отделении заявление примут.
Немытая, не выспавшаяся, я чувствовала себя мерзко, поэтому пошла сначала домой. Александра сразу начала верещать, что я веду себя безответственно.
– А спросить, что со мной?
На шум выглянул из своей комнаты дядя Паша:
– Наташенька, я с ума схожу! Там Маруська всего наготовила, пошли завтракать.
– Дядя Паша, разогревай все, а я сначала помоюсь. Я вся тюрьмой пропахла.
– Тюрьмой?
– Да, представляешь, прямо у больницы меня менты ограбили. Кольцо сняли с шеи, вот, видишь, цепочкой оцарапали? – я неожиданно для себя заплакала, уткнувшись ему в грудь.
– В нашем отделении?
– Не-ет, – прорыдала я.
– Вот, даже в больницу украшения одеваешь, а потом плачешь! – с прежним напором включилась Александра.
– Отстань, а, – как ни странно, ее нападки меня успокоили. – Ты человек посторонний, не тебе меня учить. Давно тебе сказать хотела, да всё воспитание не позволяло. Я принимаю тебя как родственницу, но отнюдь не близкую. Из всех Боевых ты мне меньше всех знакома и дорога…
– Наталья, что ты себе позволяешь? – прогремел Алексей Иванович.
– А что это она себе позволяет со своими претензиями на материнство? – ответила я ему уже совсем спокойно. – Тетя она мне, посмотрите в документы. У меня есть еще тети, но они меня растили. Спросите их, они вам перечислят, какими болезнями я в детстве болела, какие травмы получала, на что у меня аллергия, чем увлекалась. Я знаю, что они будут любящими бабушками для моей дочери. Вот дядя Паша, он ей дедушкой будет. Будешь, дядя Паша?
– Наташка, ты серьезно? А кто отец?
– Да какая разница?
– Действительно… иди, Наташа, под душем успокоишься, потом завтракать будем. Счастье-то какое… а Михална знает?
– Нет еще.
– Ты скажи, она сразу на ноги встанет. А после обеда мы с тобой в наше отделение сходим и заявление подадим о кольце.
Даже в ванной я учуяла запах разогреваемой пищи и поспешила на кухню. Хлебала фирменный Марусин суп уже с закрытыми глазами. Одновременно хотелось есть, спать и плакать.
– Дядя Паша, я спать. А к полночи тогда в больницу. Если не проснусь, будите!
– Без тебя обойдутся!
– Нет, мне непременно ночью надо с ней посидеть. Тогда с завтрашнего дня можно дежурства отменить.
Это очень странно, но я проспала всего несколько часов, хоть и без кольца.
Когда вышла в коридор, увидела там сидящего у дверей на табурете дядю Пашу:
– Я, Наташенька, тебя охраняю, чтобы никто в комнату не вломился.
– Ну, ты что, дядя Паша?
– Знаешь, я все обдумал, ты как родишь, я на пенсию уйду. Я ведь с ума сходил, когда Света двойняшек увезла. Такая тоска была! А ты от нас никуда не уедешь. Мы с Михалной вдвоем няньками будем…
После обеда мы отправились в милицию подавать заявление. Обратились к Косте как к знакомому. Он заявление зарегистрировал, меня опросил и сказал озабоченно:
– Дело-то кляузное, сами понимаете… оборотни в погонах, надо же! Там банк, кажется, и не один. Надо проверить записи. И возможных свидетелей найти. Больничных опросить. Что, интересно, они на нашей земле делали?
– А ты спроси.
– Вы подождите несколько минут, я сводки прогляжу.
Действительно, он влетел в кабинет уже через несколько минут:
– Оказывается, патрульная машина пропала! Они должны были в восемь смениться, но не объявились до сих пор! Как положено, объявили всякие «перехваты», «тайфуны» и прочие планы, но никаких следов от исчезнувшей машины с экипажем не обнаружено.
– Говорила я, что убьют их.
– Я думаю, к вам из того отделения сегодня же придут. Лучше быть дома.
– Наоборот, мне лучше у Инки отсидеться. У вашего брата ведь так: чуть чего – и в кутузку!
– Твоя правда, Наташенька! – поддержал меня дядя Паша.
Мы вышли в коридор и пошли к выходу. Навстречу двигались двое мужчин. Что-то в них привлекло мое внимание. Я остановилась. Один из них, тот, что поплотнее, проходя, подмигнул мне. Блеснула не его шее цепочка… я не схожу с ума, но с расстояния в несколько метров узнала ее!
– Костя, поверишь мне, если я скажу, что кольцо на груди этого мужика?
– Я вам, Наталья Эдуардовна, всегда верю! Подождите здесь!
Мы присели в коридоре, а Костя пошел следом за теми двумя. Отсутствовал он довольно долго, но вернулся страшно довольный:
– Есть! Его Савельев вызвал. Он из автовских. Скользкий, гад. На допрос всегда с юристом. Савельев будет счастлив, если на него хоть какая-то зацепка появится. Сейчас они из паспортного стола посетителей в качестве понятых пригласят. Идите к 22 кабинету.
– А кольцо у него?
– Ага! Через рубашку просвечивает.
Меня пригласили в кабинет, и я подтвердила, что вижу перед собой ювелирные изделия, принадлежащие мне. Перечислила, приметы и дефекты, а также заверила, что дома у меня хранятся документы, подтверждающие право на собственность: квитанция из ювелирной мастерской о ремонте цепочки и оценочный протокол кольца.
– Мне его любимая девушка подарила, а она, наверное, у этой гражданки купила, – нагло утверждал автовский.
– Когда это было?
– Да не помню… не так давно, может, неделю.
– Зафиксируйте эти слова, – сказала я. – Я всего третий день в Питере, а до этого больше месяца гостила в Уремовской области. А там, кстати, это кольцо фигурирует в милицейских материалах. Тоже с трупа снято.
– Тоже?
– Но ведь ясно, что это он милиционеров убил. Ой, я еще один важный факт упустила! В Утятине я давала это кольцо своей племяннице поносить, а она вечно в реликварий всякую ерунду пихала.
– Это что, траурное кольцо? – оживился юрист.
– Разбираетесь? А ваш доверитель, небось, думает, что это печатка! И реликварий не открывал. Давайте, чтобы не было у вас соблазна обвинить, что милиционеры что-то подкинули, открывайте его своими ручками. Наверняка Сашенька туда что-нибудь на память сунула.
Юрист открыл кольцо и сказал:
– Бумага.
Хозяин кабинета, тот самый, что четыре года назад уже имел дело с кольцом, вынул из ящика стола шило и выковырнул бумажку из кольца:
– Папиросная!
– Вот паршивка, из атласа растений вырвала! – ругнулась я.
Милиционер развернул квадратик бумаги величиной с почтовую марку. На ней было мелко написано: «тетя Наташа Боева».
– Мне нужно поговорить с моим доверителем, – сказал адвокат.
– Сейчас начнут выдавать ложь мелкими порциями, – сказала я. – Давайте лучше отпустим понятых и займемся столоверчением.
– Почему, пусть пообщаются, – сказал хозяин кабинета.
– И предупредят соучастников, – закончила я.
– Ну, Дмитрий Семенович, ну, пожалуйста! – зашептал Костя.
Когда дверь за понятыми захлопнулась, я взяла в руки кольцо и закрыла глаза.
– Стоим у дома. Угловой, желтый. За ним со стороны переулка ограда металлическая, пики такие. Дальше ворота в глубине двора-колодца, что прямо за школой, в коричневую краску покрашенные…
– Это же рядом совсем!
– Т-с-с!
– Слева кафе «Аристократ». Ворота открываются, въезжаем. Подходят трое, разговаривают, потом кричат, потом дерутся, милиционеров скручивают и суют в багажник большой черной машины. Этот, когда запихивает ментов в багажник, задевает карман рубашки курносого, он отрывается, и вместе с золотом падает на асфальт. Этот подымает мои цацки, разглядывает и вешает себе на шею. Милицейскую машину загоняют в гараж, черная машина выезжает за ворота. Куда мильтонов повезли, а?
Допрашиваемый молчит и улыбается.
– Зато мы сейчас машину найдем, – говорит Костя. – Что, вызываем ОМОН?
– И что ты улыбаешься перед смертью, дурачок? – говорю я. – Никто же не поверит, что это я о похищении милиционеров рассказала и малину вашу выдала. Решат, что или ты, или адвокат твой. Ты еще поживешь, пока задержан. А юриста сразу уберут. Ребята, а что вы без соседей? Внутриведомственные трения? – спрашиваю я. Мне никто не отвечает. – Ладно, хоть догадайтесь адвоката изолировать до налета, а то ведь он в гараж сейчас позвонит.
– А мы продолжаем допрос, – говорит мой знакомый, и раскладывает на столе бумаги. – Наталья Эдуардовна, подпишите протокол опознания вещей, принадлежащих вам… ну, как положено. Мы обещаем, как только будет возможно, вернуть вам ваши ценности. Костя, займись! А потом быстренько по следам Натальи Эдуардовны: опрос сотрудников больницы, записи с банкоматов, запись в журнале задержаний: что такого совершила она по дороге из больницы, где ухаживала за больной старушкой? Громко пела песни? Метелила постовых приемами джиу-джитсу? Употребляла алкоголь, наркотики, нецензурную лексику? Хотелось бы ознакомиться с протоколом задержания и медицинским освидетельствованием.
Через несколько часов обыск в гараже привел к результату: по номеру определили двигатель пропавшей машины, уже разобранной на запчасти. Попутно там еще много чужого нашлось, так что дело получилось шумное. Костя позвонил мне на домашний телефон Инны, где я пережидала, и я вернулась домой, напевая:
– Ой, омут глубокий, ой, быстрая речка,
Зовет за собою златое колечко.
Вечером дядя Паша довел меня до больницы и пошел провожать Инну. Обещал на рассвете доставить мне на смену Марусю, а меня проводить до дома.
Я сидела рядом с Любовью Михайловной, которая шептала, что чувствует себя хорошо, просто отлично, и мне не надо больше тратить свои силы на нее, старуху.
– У меня на старуху большие планы, – ответила ей я. – В ближайшем будущем вам придется нелегко. Нянькой будете. Ого, как сердце засбоило! Никак вы в няньки не годитесь. Надо лечиться.
– Я буду, Наташенька. Сегодня Ефрем с женой заходили, операцию предлагали. Я отказалась. Теперь скажу, что согласна.
– Это потом. А пока закройте глаза и думайте о хорошем.
– Сейчас, Наташа. Надо сказать! Люба приходила.
– Какая Люба?
– У неё ты работала. Вышивает она красиво…
– Деменова? – удивилась я.
– Неприятности у нее. Ославили во всех газетах, муж ушел…
– Говорила я ей!
– Да слышала я! Все равно, помоги!
–Ладно, помогу! Не отвлекайтесь.
Утром, когда мы вернулись домой, Александра собирала вещи к отъезду.
– Давайте попрощаемся, и я пойду спать, – сказала я.
– Ну, прощай, – сказала она сухо.
Я некоторое время постояла рядом с ней, а потом ушла к себе и задумалась о своих взаимоотношениях с родственниками. Ведь с тех пор, как выросла, ни разу не поцапалась с Аллой и Симой, а Тоне и в детстве никогда грубого слова не сказала. Но стоит мне сойтись с Александрой и Людмилой, и всё в них меня раздражает. Рано или поздно, но сорвусь! Может, не стоит пытаться их переделывать? Не молоденькие они, да и я не подросток.
Засыпая, я сказала себе: я в самом деле ведьма. Я твердо уверена: всё, что я видела глазами других, происходило на самом деле. Виной тому кольцо или я сама, но экстрасенсы – не обман, они существуют! Я не боюсь своей силы, я наконец-то научусь разбираться в людях! Но пусть эта сила не перейдет моей доченьке, которая, я твердо знала, родится 31 марта 2003 года. Я назову ее Анной в память несчастной моей 4 раза пра- бабушки. Пусть она будет обыкновенной девочкой и похожей на мою бабушку Боеву, худенькой и светленькой, как все мои тетки. И так будет!
Послезавтра мы с Ефремом и его женой повезем Ирочку на дачу. И там я наконец-то посоветую старикам: теперь, когда у них нет к внуку корыстного интереса, попросить у него прощения и попытаться наладить отношения. Ведь он им внук, а Ирочке брат единокровный!
И еще я должна помочь Деменовой помириться с мужем и успокоиться. Они неплохие люди, и Любовь Михайловна за них просила.
И теперь, когда я готовлюсь стать матерью, нужно непременно узнать, за что бабушка Катя отказалась от своего сына. Я никогда не откажусь от своей дочери – ни от маленькой, ни от взрослой. У меня и моей дочери много родных и близких, которые будут нас любить и нам помогать, но растить ее я буду сама!
А вот Яши у нас не будет. Он погибнет вместе со своим старшим братом 24 октября на трассе в Израиле, куда улетел вчера на рассвете.