Последнее желание

А если обратиться напрямую в Орден… Я представила, что мне придется войти в мрачное величественное здание, выложенное гладкими блестящими плитами черного оникса, вытерпеть надменные взгляды жриц, которые будут смотреть на меня, как на противное насекомое, что они случайно раздавили. Конечно, каждая из них действительно может раздавить меня при желании. Но хуже всего то, что в Ордене есть те, с кем я больше совершенно не хочу встречаться в каком бы тяжелом положении не находилась. Да я даже на тот свет лучше отправлюсь через Сумрачный лес, а не в сопровождении какой-нибудь высокомерной девицы из Ордена Смерти! И если я расскажу им о Душе, что они сделают? В лучшем случае посмеются надо мной, посоветовав меньше пить. В худшем… Постараются замести следы. Орден вполне может попросту уничтожить Лешу, стереть его из Бытия, не испытывая совершенно никаких угрызений совести от того, что Душа лишится шанса на перерождение. А меня они, наверное, по такому случаю изничтожат с особым удовольствием. Одна из них так точно. Мне-то, предположим, все равно, убьют меня или всего лишь дискредитируют, а вот Лешу действительно жалко. Мало того, что парень каким-то образом оказался выкинутым из отлаженной системы, так еще и может оказаться полностью уничтоженным в угоду репутации Ордена.

Вот же засада! Что делать-то?! Поддаваясь захлестнувшей волне раздражения, я встала и прошлась по кабинету, разминая руками затекшую шею. Остановилась перед портретами предшественников, вновь оказываясь перед их строгими взглядами, и меня осенило. С чего я вообще буду кому-то докладывать о Душе? Согласно Уставу агентства, душа, загадавшая предсмертное желание, переходит под мою ответственность вплоть до исполнения желания. Так что, выходит, если я правильно поняла, и Леша действительно что-то пожелал, то он… мой.

Придя к такому заключению, я почувствовала, как тугой ком тревоги в груди немного отпускает. Резко накатила накопившаяся усталость, захотелось малодушно завалиться на диван, завернуться в плед и поспать хотя бы немного. Но мысль о том, что мой подопечный сейчас неизвестно где и неизвестно, что с ним может твориться, тут же отбила диванные поползновения. Нужно найти его. Срочно.

ГЛАВА 2

Завтра. Его похоронят завтра. Последние три дня были кошмаром, а утром наступит апогей этой агонии, которая уже стала казаться Леше бесконечной. Какие еще нужны муки ада, когда за каких-то жалких три дня он испытал, кажется, столько боли, сколько живой человек не в силах выдержать?

Квартиру заполнили люди, и днем мама была занята, встречая и провожая то подруг, то хмурого следователя, то сердобольную соседку, которая раньше не отличалась повышенным вниманием к их семье. Приехала сестра матери с дочерью, понаехали какие-то родственницы, коих Леша последний раз видел еще в детстве на каких-то больших семейных торжествах. Днем мама если и плакала, то плакала не одна, а в основном, волей-неволей, крутилась в водовороте житейских дел, за что Леша горячо благодарил всех этих женщин. Пожалуй, раньше он посчитал бы их назойливыми, но не теперь. Все это время Леша бродил по квартире и иногда сидел в своей комнате, изо всех сил стараясь привыкнуть к новой реальности. Он – умер. Он – призрак. Он ходил вдоль полок, что тянулись на стенах комнаты, скрывая ужасные обои в цветочек, и рассматривал собственные фотографии, безделушки, увесистую гроздь медалей по плаванию. Все это теперь в прошлом…

А потом наступала ночь. Жутким открытием стало то, что он не мог уснуть. Хотел бы, очень хотел! Тогда он мог бы не слышать того глухого, закрытого подушкой, и все равно раздирающего душу, воя мамы. Поначалу Леша бросался к ней, пытался утешить, обнять, говорил ей что-то ласковое в отчаянной надежде, что мама услышит, почувствует. Но где-то на задворках разума уже билась уверенность – не услышит, не почувствует. Все бесполезно.

В ночь перед похоронами он даже не услышал, скорее, почувствовал начало маминого приступа. В груди разом всколыхнулись невероятная злость на собственное бессилие, боль и страх последних дней, и Леша не выдержал. Хотел снести к чертовой матери и фотографии с друзьями, с которыми не общался много лет, и пыльные безделушки, которые терпеть не мог, но хранил из-за того, что мама их любила, и бесполезные медальки за сомнительные школьные достижения. В этот миг он истово ненавидел все свое бестолковое прошлое и настоящее. Но руки только проходили сквозь вещи, как сквозь вязкое масло, и это бесило еще больше. Леша орал и бесновался как никогда в жизни. Кажется, никогда в жизни он не испытывал такой жгучей ненависти.

Дверь в комнату тихонько скрипнула, впуская маму в длинной старенькой ночнушке. Опухшие от слез глаза удивленно распахнулись, оглядывая разбросанные вещи и опрокинутую с креплений полку. Леша, все еще тяжело дыша, наконец пришел в себя от ослепляющей ярости и тоже воззрился на царящий вокруг бардак. Это что?! Это он натворил?!

Когда мама прошла мимо, не задумываясь отстранился, давая ей место. И от этого движения снова уколола боль. Она медленно присела на краешек дивана, сжимая на коленях дрожащие руки.

– Леша, это ты, сынок? – выдохнула тихонько.

– Прости, мам, – выдавил он сквозь вставший в горле ком. По щекам опять заструились проклятые бесполезные слезы. Ноги не держали. Он медленно сполз на пол и прижался спиной к горячей батарее.

– Сыночек мой, как же так, а? Как так? – мама всхлипнула, потянулась и взяла с пола толстую книжку. «Античная литература». Рассеянно пролистала желтые шершавые листы, пахнущие пылью и чернилами. – Как я теперь без вас? А? Вы там все вместе, а я?

На страницы упали крупные капли, Леша отчетливо слышал их стук.

– Прости, мам.

– Прости меня, маленький мой, – всхлипывала мама. – Это я все виновата. Все я. Если бы я была сильнее, если бы была умнее… Ты же ведь из-за меня тогда на журналистику пошел. Из-за меня, я знаю. Хотел скорее деньги зарабатывать. –Раскачиваясь, будто в трансе, она прижала к груди книгу. – Помню, в детстве ты все писал что-то. Писал и писал. И в школе потом тоже. А я, дура такая, даже не поинтересовалась ни разу, что ты там сочиняешь. Прости меня, Лешенька. Ты, наверное, книгу хотел написать. Я раньше думала, ну что за глупость такая? Разве серьезный мужчина может быть писателем? А теперь думаю, да наплевать! Лишь бы… – она захлебнулась рыданиями, и Леша закрыл уши ладонями, стискивая голову до боли.

Он вспомнил. Вспомнил, чего желал, лежа в луже собственной остывающей на асфальте крови.

От маминых рыданий проснулась тетя, ахнула, увидев месиво из осколков, книг, фотографий и прочей ерунды, и быстро увела маму на кухню. Леша сидел, не в силах пошевелиться, устало прислонившись затылком к ребрам старой батареи. Он не чувствовал ее тепла.

Яра появилась в комнате из ниоткуда. Просто шагнула из пустого пространства посреди комнаты, оказавшись в эпицентре бардака. На ней был серый классический костюм, но ее фигурка утопала в нем, будто она стащила его у знакомого парня на пару-тройку размеров больше. Остановилась и, оглядев комнату, вздохнула, словно стараясь усилием воли расслабиться. Затем подошла к Леше и присела на корточки. Под ее кроссовками не хрустнул ни один обломок, двигалась девушка совершенно бесшумно.

– Это ты натворил? – тихо спросила Яра, почти невесомо тронув за плечо.

– Не знаю, – безучастно качнул головой Леша, продолжая пялиться в потолок с потрескавшейся штукатуркой и ржавыми пятнами от соседской протечки. Все тело налилось невероятной усталостью.

Яра устроилась рядом, скрестив перед собой ноги. Ее внимательный взгляд ощупал его лицо, на мгновение скользнул к запачканным кровью рукам и снова вернулся.

– Леш, пойдем, а? – вдруг спросила она. – Души, которые слишком долго бродят в мире живых, превращаются в злых духов. Только им под силу взаимодействовать с предметами. А злых духов уничтожают. – Яра снова тронула его за плечо. – Вставай. Пойдем.

– Я не могу, – выдохнул Леша устало и перевел взгляд на девушку. – Как я ее оставлю?

Яра протянула руку и подцепила ноготком присыпанную стеклянными осколками фотографию: Леша здесь еще мальчик лет двенадцати, рядом юноша постарше, обнимающий миловидную женщину с открытой приятной улыбкой, а перед ними с улыбкой от уха до уха развалился на траве долговязый мужчина в одних шортах. Смех застыл в глазах каждого. Они были счастливы.

– Это… – Яра не успела задать вопрос, как Леша глухо ответил:

– Папа и Сережа погибли, когда мне было пятнадцать. Разбились вместе на машине. Тогда я думал, что это было самое страшное время в моей жизни. Но нет… Тогда они, а теперь вот я.

Яра тихо вздохнула и привалилась плечом к батарее. Ее взгляд медленно дрейфовал по комнате. Леше показалось будто на ее лице он видел тень собственной боли, будто Яра знает, каково это – потерять близкого человека.

– Твоя мама чувствует твое присутствие. И ей от этого еще хуже.

– Я не могу уйти, прости, – почему-то извинился Леша.

– Я вижу карму твоей мамы. И ее прошлую жизнь, – вдруг сказала Яра, уперевшись немигающим взглядом в стену, за которой была кухня, где тетя отпаивала маму чаем.

Леша невольно поморщился от слов «карма» и «прошлая жизнь». Они всегда казались ему чересчур заезженными на фоне повального увлечения всякой эзотерической чушью, но из уст Яры они прозвучали буднично, устало и оттого как-то… реально. Настолько реально, что Леша поверил, и тут же грудь уколол страх. Лишь слабый отголосок того ужаса, в котором он пребывал все это время, будто его эмоции поблекли от постоянных потрясений, однако не менее ощутимый. Впервые ему пришла в голову мысль, что Яра – не его иллюзия, не простой человек. Она – другое существо. Новое, незнакомое. Существо, наделенное силой, о которой раньше он мог только в книжках читать.

– Я вижу, что у нее руки в крови. И живот. Это значит, что в прошлой жизни она убила своего ребенка или детей. И, возможно, кого-то еще. Эта жизнь – искупление. – широко распахнутые глаза Яры едва заметно дрожали, будто она в самом деле видела картины прошлой жизни. – Нет ничего ужаснее, чем хоронить своих детей. Это ее наказание.

– Моя мама кого-то убила?! – удивился Леша. – Чушь полная. Моя мама – добрейшая женщина. Да она меня даже ни разу не шлепнула, хотя было за что.

Ну, вот же! Вот. Наконец-то полная ерунда, которая позволит избавиться от навязчивого ощущения, что Яра – создание потустороннего мира, и все, что она говорит, – чистая правда.

– Возможно, она была на грани отчаяния, – девушка пожала плечами. – В любом случае, она этого не помнит, и эта жизнь – последняя в череде искупления. Дальше все будет лучше.

– Как-то жестоко искуплять грехи, которые не помнишь, – Леша снова поморщился. Избавиться от ощущения не получилось. Напротив, оно нарастало с каждой минутой.

– Жестокость… Или милосердие? Кто знает? – девушка печально улыбнулась.

Они замолчали, погрузившись каждый в свои мысли. Через минуту или все десять (Леша потерял счет времени) Яра поднялась и кивнула:

– Хорошо. Оставайся пока. Я приду завтра.

– Завтра… похороны, – выдавил Леша.

– Я знаю, – ответила Яра едва слышно и развернулась, чтобы снова шагнуть в пустоту.

Лешин голос застиг ее почти на границе перехода:

– Я вспомнил, что пожелал перед смертью.

Девушка улыбнулась и беззаботно пожала плечами:

– Ладно, потом расскажешь.

И исчезла тем же удивительным способом, что появилась. А Леша, впервые за несколько дней, незаметно для себя погрузился в размышления, далекие от собственной печальной судьбы. Он вспомнил невольный жест Яры, маленькое, но сияющее колечко на пальце, печаль в ее глазах. Выходит, кем бы ни была эта девушка, она не понаслышке знала каково это – потерять любимого человека. И от этого понимания он вдруг ощутил незримую связь между ними. Кажется, впервые он настолько сильно ощутил поддержку и сочувствие другого человека, а не поддерживал или сочувствовал сам. Это было… приятно. Пожалуй, ему даже хотелось, чтобы Яра осталась.

* * *

Яра

Мне хотелось лечь. Больше всего на свете мне хотелось сейчас лечь и закрыть, наконец, глаза. Сжимавшее грудь постоянное беспокойство отпустило, будто расслабились смертельные ледяные тиски. Мы нашли Душу.

Когда я посреди ночи подняла сотрудников агентства – Василия Борисовича и Филиппа, оба вытаращились на меня своими желто-зелеными глазами, выдававшими в них нечеловеческую природу. Такого на нашем рабочем веку еще не было. Для исполнения желаний мы могли найти все, что угодно. Хоть черта лысого, хоть волосатого. Но еще ни разу не приходилось искать собственно саму душу, чье желание предстояло исполнить. И все же, мы справились. Точнее Василий Борисович справился, как опытный… путешественник в мире смертных. Я невольно улыбнулась. Все-таки, кто бы что ни говорил, хорошая у меня команда, пусть и своеобразная.

Оказавшись снова в своей квартирке над агентством, с наслаждением завалилась на диван, раскидывая в стороны ноги и руки. Откинула голову и закрыла глаза. Теперь мне было спокойно и еще снова грустно после разговора с Лешей. Печаль затягивала меня в привычный омут со скоростью черной дыры, не давая даже шанса зависнуть на грани.

Я скучаю. Я так сильно скучаю по тебе…

– Так и не скажешь, что я воспитывала леди, – прозвучал рядом прохладный высокомерный голос.

Я приоткрыла один глаз и застонала про себя.

– Мам, я тебя люблю, но магический замок на квартиру все-таки поставлю. Не обижайся.

– Да конечно, любит она меня, – хмыкнула мама, и я, как всегда, поразилась ее способности моментально портить мне настроение. – Да и силенок у тебя на магический замок теперь не хватит. Скажи спасибо своему…

– Мам! – оборвала ее резко. Ненавижу ее дурацкую привычку ковырять раны! Тем более мои. –Тебе напомнить, что как-то давным-давно это именно ты нас свела?! – боль от воспоминаний вспыхнула и погасла. – Ты зачем здесь?

Надеюсь, после своего вступления мама не ожидала, что я буду хорошей девочкой? Я вообще давно перестала ею быть, когда поняла, что до ее планки, как ни старайся, все равно не допрыгнуть.

Мама обиженно отвернулась, посопела демонстративно, а потом снова обернулась, блестя глазами:

– Ко мне тут на днях заходил Белозар.

Я внутренне подобралась при упоминании наследника Подводного императора, но, надеюсь, мама моей реакции не заметила. На грудь словно опять гранитную плиту положили.

– Просил тебе передать, – об стекло журнального столика что-то сердито звякнуло. – Сказал, с ним ты встречаться избегаешь.

Я со вздохом села и взглянула на маленький, не больше моего мизинца, флакончик. Пузатое стеклянное брюшко обвивала шипастая дикая роза, выполненная искусным ювелиром из черненого серебра. Можно было легко рассмотреть прожилки на листах и крошечные иголочки. Внутри, казалось, заточен жидкий свет. Сверкающий, тягучий.

– Это что? – решила уточнить я на всякий случай, хотя приблизительно догадывалась, что может быть внутри этого зачарованного сосуда.

– Забвение.

Я снова вздохнула. Да уж, какие только диковинки не были доступны блистательному принцу. Забвение? Вот так просто?

– Забавное решение. Хотите, чтобы я забыла все, вплоть до собственного имени? – спросила с сомнением и с нескрываемым сарказмом добавила – И вас обоих заодно. То-то будет радость.

– Ничего, я не гордая, напомню, – парировала мама. Я хмыкнула – с нее станется. –Думаю, Белозар просто хочет уравнять свои шансы, – пропела она. – Твой-то забыл тебя и живет замечательно! И, кстати, Белозар рассказал мне еще кое-что любопытное.

Мама сделала многозначительную паузу, ожидая моей реакции, но мне настолько не нравился этот разговор, этот пузырек с Забвением, и вообще я так устала, что не смогла выжать и капли эмоций. Поняв, что сегодня ее уловки летят в трубу, она сменила тактику. С мурлыкающей на жесткую.

– Он рассказал мне, что ты сделала, – в голосе мамы послышался звон стали. – О чувствах этого… – она снова проглотила ругательное слово под моим предупреждающим взглядом, – …позаботилась, дура добросердечная, а сама?! Занимаешься непонятно чем, непонятно с кем, живешь как попало!

– Я нормально живу, – ну все, наконец-то, разговор повернул в наше обычное русло: мама раздражается, кричит, а я защищаюсь. Захлопываю все эмоции на замок и просто жду, когда же утихнет эта незваная буря в моем доме. На ругань и споры у меня нет сил.

– Ну да. Просто прекрасно! Бегаешь днями и ночами, удовлетворяешь желания смертных. Позорище, хуже не придумаешь! Тебе что тут, медом намазано?! Я думала, ну ладно, отбудет срок и заживет нормальной жизнью! А ты вообще взяла и осталась в этой дыре! Тебе хоть зарплату-то платят?!

Мама замолчала, скрипнув зубами от невысказанного возмущения.

– Я тебя не узнаю, Ярослава, – сказала она после долгой паузы. –Ты сама себя потеряла, и я, кажется, тебя теряю! Хватит, пожалуйста! Остановись! Забудь уже о нем и иди дальше!

Мы снова замолчали. Тут мама наклонилась, подхватила пузырек с Забвением и, завернув его в мою ладонь, проговорила тихо:

– Яра, у меня сердце разрывается, когда я вижу, что мой ребенок живет так. Ребенок, у которого было такое блестящее будущее. Ты сама губишь себя, а я больше не хочу на это смотреть.

– Мам…

– Нет, послушай. Мне тошно смотреть, как ты якшаешься здесь, в этой дыре, с кучкой каких-то аферистов, исполняя желания смертных, как какая-то… – Мама перевела дыхание и снова проникновенно посмотрела на меня, – я просто хочу, чтобы ты смогла жить дальше. Эта любовь… Она отравляет тебя… – в ладонь больно впились розовые шипы, обвивающие флакон с Забвением, так сильно мама стиснула мою руку. – Просто забудь все и иди дальше. Ему ведь ты помогла забыть. А это поможет тебе.

Потом мама поднялась и обернулась ко мне, готовясь сделать шаг в пустоту:

– Позови меня, как соберешься это выпить. Или я просто подолью тебе это в чай. –и исчезла.

Я с трудом разжала онемевшие пальцы, и флакон Забвения с мягким стуком приземлился на ковер. Даже не сомневаюсь, что она это сделает. Вот черт! И что, мне теперь, как параноику, всматриваться в каждый стакан с водой?!

Я снова откинулась на спинку дивана, закрыв глаза. Я не хочу забывать. Просто не могу отказаться от самого дорогого в моей жизни, пусть это и причиняет мучительную боль. Как я могу отказаться от воспоминаний о том, кто сделал меня той, кто я есть? Кого я всем сердцем люблю. Пускай я потеряла свою силу, но, как это ни забавно звучит, я стала сильнее, чем была прежде.

* * *

Сегодня. Это произойдет сегодня.

Время до рассвета Леша провел, стараясь примириться со своим настоящим, а рано утром в комнату вошла тетя с дочерью и соседкой Антониной Ивановной. Женщины принялись шустро убирать беспорядок.

– Я как грохот-то услышала ночью, испугалась, – заговорила тетка, осторожно собирая стеклянные осколки в принесенный совок.

– Еще бы! – закивала соседка. – У нас так однажды ночью шкафчик кухонный свалился с посудой. Грохоту было! Вся посуда побилась. Казалось бы, чего ему не хватило.

– 

Ну, то шкафчик. А тут… – тетка многозначительно кивнула на обломки прошлой Лешиной жизни. – Я потом ночью-то подумала, что это Лешка наш может быть. Может он злится на нас.

– Ох, Свят, Свят! – забормотала Антонина Ивановна, принимаясь мелко креститься одной рукой, а другой продолжая собирать книжки в стопку.

– Да, конечно, мам! Хватит чушь нести, – сердито фыркнула двоюродная сестра, подбирая в горсть рассыпанные медали. – Пугаешь только.

– Ну, конечно, ты ж у нас самая умная! – парировала тетка. – С чего тогда именно эта полка сломалась?

– Потому что крепления сопливые, вот и все!

– Катька! – цыкнула на нее мать. – Наверное, Лешка разозлился, что мы у теть Люды его машину для тебя выпросили. Вот полку-то и опрокинул.

– Да сдалась мне его машина! – взвилась Катя. – Это тебе она больше всех покоя не давала!

– Так ему ж теперь без надобности…

– Тихо, девочки! Тихо! А-то еще дух услышит…Свят-Свят! – шикнула соседка, снова осеняя себя и всех присутствующих заодно крестным знамением.

Леша уныло хмыкнул. Да уж. Вот он уже и людей пугает, хотя пока, кажется, злым духом не стал. Наверное, Яра права: задержится еще немного и обратится в зловредного полтергейста, или станет таким же жутким, как та женщина в Сумрачном лесу. Только этого его бедной маме не хватало! Хотя, он мог бы переселиться в свою машину, чтобы тетке жизнь медом не казалась. И от этих мыслей снова хмыкнул. Надо же, как живуч человеческий дух, раз он уже пытается прогнозировать собственное будущее в качестве призрака!

На этом все веселое за день закончилось, потому что скоро проснулась мама. Заплаканная, опухшая и совершенно несчастная. Женщины окружили ее обычной суетой, а потом все собрались и поехали в прощальный зал. Леша, замирая от подступающего ужаса, последовал за ними. Ему до дрожи не хотелось видеть собственные похороны, но что-то внутри упорно не давало ему позорно спрятаться и переждать все это дома. Он должен увидеть это, должен пережить.

Сцепив зубы до скрипа, Леша вошел в небольшой зал, отделанный советской серой плиткой. Вдоль стен тянулись запылившиеся траурные венки, а посередине на подставках стоял гроб. Леша почти разглядел собственное бледное осунувшееся лицо, но тут за руку кто-то крепко схватил. Парень вздрогнул всем телом, вдруг осознав, в каком неимоверном напряжении находился все время.

– Не надо. Не смотри, – тихо проговорила вновь появившаяся из пустоты Яра. – Это очень… тяжело. Не надо.

– Я должен, – шепотом отозвался Леша. – Должен.

Зал постепенно заполнялся людьми в черном. Кто-то тихонько всхлипывал, кто-то вздыхал, и все потихоньку переговаривались:

– Молоденький такой… Вот горе-то!

– Да, хороший был пацан. Жалко.

– А тех, кто порезал его, нашли?

– Нет. Сказали, трудно будет найти. Но, вроде как, он за какую-то девушку заступился.

– А девушка-то не объявлялась? Может в полицию приходила?

– Да кто ж знает? Вроде нет.

– Боже, Боже… Бедный Лешка!

– Бедная Людмила Ивановна.

– Да, совсем одна теперь… Ужас!

– Жалко деток ни у кого из сыновей не осталось. Что за судьба такая…

Леша чувствовал, как в теле нарастает лихорадка. По спине прокатывались волны то жара, то озноба. На нетвердых ногах он прошел сквозь толпу и остановился у гроба. Сам на себя не похож. На зеленоватом бледном лбу какая-то жесткая синтетическая ленточка с позолоченными буквами, и костюм какой-то незнакомый, и галстук. Видимо, маме пришлось купить новый, хотя под белой лоснящейся простыней все равно особо не видно. На маму, сидевшую на табуретке в изголовье, Леша старался не смотреть, лишь видел, как ее дрожащая рука с простеньким обручальным колечком рассеянно поглаживает его плечо, будто утешая или укачивая.

Не выдержал, отвернулся, изо всех сил стараясь сдержать резко подступившую тошноту. Перед глазами все поплыло.

– Леша, пойдем отсюда! Черт! – Яра схватила его за предплечье и буквально выволокла на улицу, пройдя сквозь серые стены прощального зала.

– Ненавижу, – прорычал Леша, согнувшись пополам, рвано дыша и пытаясь взять себя в руки. Внутри почему-то нарастала ярость. Та самая, ослепляющая, губительная. Снова хотелось рвать и метать, кричать и орать изо всех сил. – Ненавижу это все.

Где-то над головой вздохнула Яра и похлопала его по плечу.

– Давай пока тут останемся, – сказала она, тяжело плюхаясь на высокий пыльный бордюр, толстым слоем выкрашенный в белую краску. Холодный осенний ветер трепал белоснежные гладкие волосы, постоянно отбрасывая их на лицо. Но, казалось, Яра в своем сером костюме, как и Леша, не чувствовала октябрьского холода. – Не ходи туда больше.

– Ненавижу похороны, – буркнул парень, тоже опускаясь рядом. Приступ гнева и дурноты постепенно затихал, оставляя за собой неприятную слабость и ноющую боль в груди. На месте остановившегося сердца.

– Никого еще не встречала, кому бы они нравились, – хмыкнула Яра. – Люди упорно шутят на эту тему, но результат всегда один – скорбь и слезы. Так и не знаешь, что лучше. Быть добрым и хорошим, чтобы тебя любили, но потом горевали на твоих похоронах, а потом еще долго-долго плакали, вспоминая. Или как-нибудь перебиваться всю жизнь с плохого на никакого, но потом и не причинять боль своим близким? Похоронят спокойно, да и забудут. Без всей этой боли и слез.

Леша хмыкнул в ответ. Он как-то не задумывался раньше о таких тонких материях, да и в его окружении не находилось желающих поговорить на мрачные темы. Всем позитив подавай.

Больше Яра ничего не говорила. Они просто сидели бок о бок, думая о своем, однако Леша буквально чувствовал, как между ними протягивается тонкая, крепкая нить. Такое ощущение бывает, когда встречаешь «своего» человека. Вот, вроде бы, был незнакомец, а после короткого разговора понимаешь, что это у вас всерьез и надолго. И не обязательно речь идет о романтических отношениях. Леше, правда, такие люди почти не попадались. Одним был брат, вторым – единственный школьный друг, да и тот переехал за границу. Вот и все. А теперь, кажется, вот – эта странная девушка. Или просто ему хочется дружеской поддержки, и он готов увидеть ее в любом подходящем объекте? А может смерть так меняет взгляды на жизнь?

Парень снова хмыкнул и в то же мгновение помрачнел. Тревога и страх вернулись по щелчку пальцев, стоило увидеть, как из дверей морга потянулись люди. В голове гонгом прокатилось: «выносят».

Он вскочил как раз в тот момент, когда показалась четверка крепких неопрятно одетых мужиков, несущих блестящий лакированный гроб. Яра встала рядом, встревоженно глядя на парня.

– Леш, может, не надо? – робко спросила она, но по ее лицу было заметно, что положительного ответа она и не ожидала.

Леша лишь покачал головой. Он не может уйти. Просто не может.

– Пойдешь в автобус?

– Не хочу. Я знаю, куда меня повезут. Мы можем… переместиться? Ты можешь? –рвано спросил он, почти задыхаясь от кипящих внутри эмоций.

Яра протянула руку и обхватила мягкими прохладными пальцами его окровавленную ладонь. Леша повернулся и вдруг как-то разом утонул в ее черных глазах, которые пристально смотрели куда-то сквозь него. Деревья, дорога, люди, автобус – все сдвинулось, заворачиваясь в тугую разноцветную спираль. А потом пространство вновь расправилось. Но уже другое. Тощие березки вперемешку с елками и, насколько хватает глаз, тонкие оградки и разномастные памятники, укрытые пухлым одеялом опавшей листвы.

Яра моргнула и отступила, придержав пошатнувшегося парня. Леша огляделся, хотя уже точно знал, что они прибыли по адресу. Он слишком хорошо знал это место, которое боялся и ненавидел, никак не мог принять. Сейчас черную оградку убрали и сложили неподалеку, вытоптали все мамины петунии и хосты, которые она бережно разводила, пытаясь в непонятном порыве придать этому месту эстетики и чего-то вроде уюта. Соседствующие памятники отца и брата узнал даже без надписей, потому что они с Ярой оказались позади. Рядом зияла свежевырытая яма, и Лешу снова скрутил приступ тошноты. Присел, прижался лбом к ледяному камню отцовского памятника, подышал, стараясь прийти в себя.

Скоро появилась вся похоронная процессия. Мужики поставили на шаткие табуретки гроб, открыли верхнюю часть крышки для прощания, и отошли в сторонку – перекурить. Откуда-то появившийся поп, будничным, слегка неловким и совершенно неторжественным движением накинув на себя положенное одеяние, зычно затянул молитву.

– Оказывается, у тебя ямочки на щеках, когда ты улыбаешься, – услышал он тихое и грустное от Яры. – Здόрово.

Леша с трудом поднялся, внутренне содрогаясь от того, что ему придется увидеть. Оглядел притихшую под молитву группу людей, выхватывая лица пары коллег с работы, немного растерянное лицо Виктора Александровича, друзей родителей, их детей, с которыми много лет не общался. И вдруг понял, что не ощущает никакого отклика. Ему не будет жаль проститься со всеми этими случайными знакомыми. Вот только мама…

Он перевел взгляд на нее. Она едва сдерживала рвущиеся рыдания, крепко стискивая в дрожащих руках его фотографию. На ней он смеялся, легко и беззаботно. Совершенно не подходящий случаю снимок, однако Леша почувствовал, что благодарен маме за такой выбор. Вот уж действительно, лучше пусть на его памятнике будет такая фотография, чем с паспорта.

Священник допел, для прощания вытянулась очередь. Леша отвернулся. Все его существо сводило болезненной судорогой, и он был вынужден присесть. Била нервная дрожь. Когда по крышке гроба застучали комья мерзлой земли, он едва не задохнулся, в глазах потемнело, будто он действительно чувствовал, как исчезает его тело под слоем глины. И тут Яра присела рядом, обхватив ладонями его лицо и плотно закрывая уши. «Смотри на меня», – приказывали ее глаза с мерцающей на дне неуловимой искоркой. «Только на меня». И Леша смотрел. Хватался за этот сосредоточенный взгляд, чтобы не сойти с ума от ужаса и разрывающей грудь боли. Кажется, он снова плакал. Большими пальцами Яра стирала катящиеся по щекам слезы и лишь безмолвно приказывала держаться. Не сдаваться. Это был его выбор, ответственность за который легла на плечи неподъемной ношей.

Скоро все было кончено. Леша снова поднялся на плохо слушающихся ногах, и увидел то, что надеялся никогда в жизни не увидеть. Мама сидела прямо на земле и плакала, не в силах подняться, не в силах разжать руки, чтобы отдать скучающим могильщикам фотографию. Тетя и еще какие-то женщины пытались увещевать ее, окружая назойливой стаей. Не давая себе отчета, чего именно ждет, Леша в отчаянии обернулся к Яре и прошептал:

– Пожалуйста, сделай что-нибудь. Пожалуйста…

Девушка с нескрываемой печалью посмотрела на Лешину маму, и парень вдруг отчетливо осознал, что это была боль узнавания. Яра уже переживала что-то подобное в своей жизни. Она в задумчивости пожевала губы, одновременно ее рука снова взметнулась к груди и с силой потерла место, где бьется сердце. Затем Яра подняла глаза к серому угрюмому октябрьскому небу. Миг – и сквозь облака проглянул яркий, почти летний солнечный лучик. Он озарил озябшие березки, с неуместной беззаботностью прыгнул по молчаливым памятникам, ласково тронул заплаканное бледное лицо мамы, играя бликами на стекле траурной рамки с фотографией. Мама зачарованно посмотрела на неизвестно откуда взявшийся солнечный лучик, прерывисто вздохнула и отерла слезы трясущимися руками.

– Это от Леши, – выдохнула еле слышно. – Подарок.

– Действительно, месяц уже как солнца не было, а тут вот… – согласилась тетка, тоже завороженно смотря на веселых солнечных зайчиков.

Леша с благодарностью посмотрел на Яру, но она быстро отвернулась, стараясь спрятать набежавшие слезы. А он все равно увидел, и почему-то внутри снова обдало теплом.