Город мастеров. Беседы по существу

Педагогика для всех

На вопрос, как не надо воспитывать своих детей, многие ответят, не задумываясь. Но кто скажет, как надо?

Для писателя и педагога Симона СОЛОВЕЙЧИКА этот вопрос стал главным в творчестве. Давно уже исчезли с прилавков магазинов такие его книги, как «Час ученичества», «Учение с увлечением», «Воспитание творчеством», опубликованы десятки статей в газетах и журналах. И все же Симон Львович считает, что мы только подходим к правильным ответам. Потому и наш сегодняшний разговор – всего лишь продолжение неисчерпаемой темы.

– Симон Львович, вечный вопрос – как воспитывать собственных детей – остается, наверное, одним из самых спорных, потому что точек зрения на этот счет множество. Одни полагают, что ребенок сам по себе – никакой, ни плохой, ни хороший, и надо просто лепить из него то, что считаешь нужным. Другие убеждены, что воспитание – это постепенное искоренение недостатков в ребенке. Третьи склонны пустить всё на самотек, поскольку в школе есть учителя, отвечающие за воспитание. Словом, каждый тут сам себе авторитет. А что вы думаете по этому поводу?

– По образованию я педагог и занимаюсь с детьми уже больше тридцати лет. Поэтому глубоко убеждён, что воспитание – это не единоборство взрослого и ребенка, а постепенное строительство души маленького человека. Робко следуя за Сухомлинским, я считаю, что недостатки уходят сами собой, когда их вытесняют достоинства. И если я воспитываю человека, то должен в первую очередь заботиться о его достоинствax, строить его гордую душу, и тогда эти достоинства рано или поздно победят.

– Нет ли тут преувеличения? На свете много примеров, когда воспитатели, действуя самыми непедагогичными методами, всё же добиваются нужных результатов. Разве идеальным было детство, скажем, у Горького?

– Таких примеров, действительно, много, и здравый смысл подсказывает нам, будто всё, что было, вело к цели. Но давайтe отделим существенное от случайного. Да, и в бурсе вырастали Помяловские, но не потому, что там издевались над детьми, а потому, что и в бурсе были свои «издержки»: не во всех учениках ей удавалось убить человека. И Горький своими лучшими чертами обязан вовсе не деду с его розгами, а бабушке, которую Алексей Максимович называл «матерью всех людей». Бабушка любила людей, и эта любовь передалась мальчику.

Короче говоря, тут надо понять, от чего хорошее, а от чего дурное. Я много лет думаю о семейном воспитании и убеждён, что всякое насилие над ребёнком порождает в нём ответное зло. И потом, борясь со злом, мы всегда порождаем зло ещё большее, но только не замечаем этого.

Помню, был я в гостях у своего знакомого, Мы разговаривали, как вдруг вбегает возбуждённый внук и прямо с порога: «Дедушка, дедушка, послушай!..» Мой собеседник строго говорит: «Ты разве не видишь, что у меня гости? Тебе же говорили, что нельзя вмешиваться, когда старшие разговаривают!» Сконфуженный малыш ушёл. Вроде бы, всё правильно? Старший воспитывает младшего. Но при этом он учит, что можно осадить человека при посторонних. Что отношение к людям может быть разным, и недопустимое со взрослым – норма с ребёнком. Мне возразят: мол, что же теперь, совсем не делать замечаний? Что же тогда получится?

Отвечу: делать, но при этом десять раз подумать. Хорошо воспитанный человек, как ни странно, за всю жизнь получает не более двух-трех замечаний. Я сам видел детей, которые выросли без единого замечания. Они резко отличаются от других людей своей доброжелательностью, готовностью прощать. При этом они прекрасно умеют отстаивать свои интересы, потому что твёрдость вовсе не означает стремления всех вокруг переделывать, а воля совсем не сродни враждебности. Многие думают, что воля – это умение подчинять себе других. На самом же деле – это умение руководить самим собой. И вместо того, чтобы воспитывать в ребенке волю преодоления и разрушения, куда важнее воспитать в нём волю созидания, творчества.

– С этим утверждением наверняка поспорили бы многие родители, которые опасаются вырастить «мямлю». Я, например, знаю одного молодого папу, который хочет видеть своего сына «настоящим мужчиной» и вполне серьёзно учит трехлетнего ребёнка барабанить ребром ладошки по табуретке, чтобы в будущем эта ладошка валила противника с одного удара. Легко догадаться, что в этой семье спокойно относятся и к наказаниям.

– Знакомая картина. Мне, встречался отец, который учил своего сына бить вторым, отвечая на удар. Но если мы будем говорить о количестве и качестве необходимых ударов, то речь пойдет уже не о душе, а о мускулах. Поэтому я бы разделил эти понятия: физическую силу, которая, конечно же, полезна всякому мальчишке, и нравственное отношение к людям, что, собственно, и составляет цель любого воспитания. Это отношение зависит от того, кого человек видит в людях – врагов или друзей?

Безусловно, вопрос этот не простой, потому что дети наши растут не в идеальных коллективах и со временем попадают в дворовый мир, где, подчас, господствует сила. Коллективы с такими же принципами могут быть и в школе, поскольку, повторяю, до идеала ещё далеко. И вот пока ребенок не вырастет, то есть до 8—9-го класса, его нередко бьют, если он не может дать сдачи. Что делать? Учить драться? Но на каждого сильного всегда найдется кто-то посильнее, а то и просто слабые соберутся вместе, и поэтому нельзя строить жизнь в расчёте на поединок с бандитом. Зато навредить с такой наукой очень легко. Один папа, например, когда его сын приходил с улицы избитый, каждый раз добавлял ему за неумение дать сдачи. Сил от этого у ребенка, естественно, не прибавлялось, и он рос совершенно забитым. Оправился он только годам к 14—15, когда дети начинают ценить доброту и справедливость. Если есть в человеке эти качества, то, как правило, найдутся и защитники.

– Симон Львович, поколения родителей меняются, но мнение, что «раньше дети были лучше», остается. Так считали за тысячелетия до нас, многие согласны с этим и сейчас.

– Как вам сказать… Первое, что приходит на ум, – послевоенные годы, когда я начинал работать с детьми, Сравнивая со своими первыми питомцами современных детей, скажу, что нынешние – сущие ангелы. Впрочем, я бы поставил вопрос по-другому. Я заметил, что родители делятся на две категории: если с ребенком неладно, то при этом одни винят детей, другие – себя. Точка зрения зависит от отношений с собственными детьми.

Но интересно, что те, у кого есть контакт со своими детьми, склонны любить и всех остальных. На мой взгляд, это вполне закономерно. Хорошие дети вырастают там, где любят всех детей и всех людей. Этим и отличается слепая любовь от мудрой. Кому не знакомы такие разговоры: мол, мы для него ничего не жалели, а он… И следует вывод: не надо было баловать. Но разве дело в вещах? Вещи сами по себе нейтральны. Многие из знаменитостей прошлых веков, у которых мы теперь учимся нравственности, вырастали в потрясающей роскоши, за всю жизнь ни разу не надев самостоятельно собственных башмаков. И ничего, это их не испортило, потому что секрет в другом: любят ли родители всех или только «своих».

Точно так же нейтрален и труд, а иначе рабы были бы образцом нравственности. Но разве в нищете и тяжёлом труде не вырастают плохие дети? Сколько угодно. Вот потому-то и нельзя рассматривать педагогику как набор готовых приемов: ведь трудность заключается в том, что одни и те же приемы могут давать разный результат. Тогда мы говорим: важна личность педагога. Но что именно в этой личности влияет на ребенка? По моим представлениям, на первом месте стоят такие вечные человеческие ценности, как любовь к людям, вера в правду, стремление к красоте. Эти ценности в большей или меньшей степени есть в каждом человеке, потому что есть в народе. И мне кажется, родительская педагогика должна основываться не столько на психологии, сколько на этике, общественной совести. Ведь что такое СО-ВЕСТЬ? Это совместное знание того, что для человека есть добро, а что – зло.

Мне сотни раз приходилось убеждаться в том, что воспитание на сто процентов зависит от веры в ребенка. Если мать с того момента, как узнала, что у неё будет ребенок, верит, что он вырастет добрым человеком, то скорее всего так и будет. Если же будет подозревать в нём худшее, то искалечит его нравственно.

– В только что опубликованном проекте ЦК КПСС о школьной реформе говорится о необходимости повысить ответственность родителей за воспитание детей, о развертывании системы педагогического всеобуча. Может быть, скоро в школьных расписаниях появится новый предмет – основы педагогики? Наверняка это будет один из самых нужных предметов: ведь родителями становятся практически все. И даже фантасты, прогнозируя общество будущего, говорят об экзаменах, которые придется сдавать молодожёнам, на право иметь и воспитывать детей.

– Думаю, что когда-нибудь так и будет, но пока для этого ещё предстоит многое сделать. Ну, начать с главного: чему учить будущих родителей? Многим кажется, что семейная педагогика – это школьная, но только популярно изложенная. Это ошибка. Если в школе педагог имеет дело с большим детским коллективом, то для современной семьи, где, как правило, один-два ребёнка, а родители практически весь день на работе, нужны совсем другие приёмы. Даже Макаренко, наш крупнейший авторитет в коллективном воспитании, называл семью с одним ребенком неполной и не очень представлял, как можно воспитывать одногo, потому что делать это гораздо труднее,

И, наконец, главная трудность. Школьная педагогика рассчитана не на всех, а только на способных и нравственных людей, и предполагается, что педагог именно таков. Но ведь родители очень разные, есть среди них и безнравственные, и никакие методы им не помогут.

– Но как тогда быть молодым родителям, которым сейчас надо решать свои проблемы? Не ждать же, пока появится эффективная массовая педагогика для всех.

– На их месте я бы не искал чудодейственных педагогических методик, которых просто нет, а задумался бы: что я должен знать про самого себя, чтобы у меня выросли хорошие дети?

По-моему, критерий, который определяет успехи воспитателя, заключается в том, верит человек в правду или нет. Если да, то его дети, как правило, вырастают хорошими. Если же никто в семье не верит в неё, то дела плохи.

Этот вывод может показаться банальным. И тем не менее…

По каким законам живёт школа?

Школьница из Пермской области Ольга Никонова провела на этот счет специальное исследование и пришла к выводу, что наша типичная школа живет по законам зоны (кстати, эта работа вошла в число лучших на Всероссийском конкурсе, который уже много лет проходит на базе одной из московских школ). С таким выводом согласен и москвич Александр Наумович ТУБЕЛЬСКИЙ, заслуженный учитель России, генеральный директор научно-педагогического объединения «Школа самоопределения», президент Ассоциации демократических школ России. Но школа, которую он возглавляет, нетипичная, и потому здесь установили свои законы, для свободных людей. Как это удалось?

– Когдa меня спрашивают, как избавиться в школе от законов зоны, я говорю: избавление – внутри каждого из нас, от директора до ученика, – говорит Александр Наумович. – Если взрослый действует, как надзиратель, то даже самые хорошие законы останутся на бумаге. Ему надо менять себя, потому что дети острее нас чувствуют справедливость. Альтернативой школьной казарме должна стать школа демократическая. Причем учить демократии надо не по книжкам, а создавать здесь такой уклад, чтобы росли будущие граждане, а не «деды».

– Давайте лучше поговорим о практике. Разве у вас не бывало случаев, когда, к примеру, старшеклассники вымогают деньги у малышей? Или крадут приглянувшиеся вещи у соседа?

– У нас бывало всякое. Лет 15 назад, когда я только пришёл сюда, мне регулярно били стекла в кабинете. Те самые ребята, от которых стонут многие школы. Теперь у нас хулиганов нет. Мы от них не избавлялись, они сами перевелись, потому что у детей есть защита – школьный закон о защите чести и достоинства. Лет десять назад его обсуждали и принимали все ребята на общем сборе. Обсуждали, что такое честь, что такое достоинство и как их защищать. С тех пор ребята ежегодно выбирают суд чести – самых справедливых учеников и учителей. И каждый школьник может обратиться туда. Был, например, такой случай. Мальчик дежурил по раздевалке и намеренно небрежно подал девочке куртку так, что умудрился испортить, да ещё и нагрубил. Дело кончилось судом. Вариант чистки не прошел, и парню пришлось заработать деньги и оплатить стоимость куртки.

Причем ещё ни разу не было такого, чтобы кто-то пытался отомстить обратившемуся в этот суд.

– Чудеса… Выходит, в не слишком законопослушной стране удалось создать этакий правовой оазис?

– Дело тут, конечно, не столько в суде, сколько в общей атмосфере уважения, любви к человеку. Я хочу, чтобы ребёнка ничто не раздражало, как это часто бывает в обычной «зоновской» школе – от окриков училки до туалета, где ты сидишь на толчке, как петух, а все на тебя смотрят. И постоянный страх перед выговором. Я понимаю, что когда пацан колотит окно директора, то у него какая-то проблема, которую он не может выразить, и всё зло видит во мне. Но зато теперь я знаю, что кому-то плохо, И должен понять, кому и почему. Поэтому меня очень интересует, чего боятся ученики и их родители: ведь я всё время связан школьными страхами. Как я могу экспериментировать, если родители говорят: да, мальчик выпустил прекрасную книжку стихов, а в сочинении, между прочим, у него четыре ошибки. Не поступит в институт, пойдёт в армию, погибнет…

У учеников страхов ещё больше. Парню поставили двойку, а рядом девчонка, к которой он неравнодушен, рядом приятели, которые и так считают его слабаком. И ещё он переживает, что он такой нескладный: уши не такие. Девчонки морят себя голодом, чтобы фигура была соответствующая. И все постоянно себя сравнивают: я такой же, как все? А тут ещё родители наваливаются: почему не можешь учиться так, как твой сосед? Парень не показывает виду, а за руку возьмёшь (я здороваюсь за руку) – она холодная. Чего-то боится. Чего? Бурчит: да ничего… А потом разговорится и что-нибудь расскажет. Да чего там говорить, ребенок идёт на улицу и не знает, какая компания выйдет из-за угла, не наорут ли в автобусе за то, что громко разговаривает. Ведь в нашей стране отношение к детям – ужасное, хоть русские и любят своих детей безумно. Но почему-то считают, что их надо воспитывать и приставать по каждому поводу. Или вообще не обращают внимания. Только и интересует: как учишься? что получил? Если бы взрослых так же воспитывали, мы бы из депрессии не выходили. Я чувствую у детей эти страхи и, может, оттого ещё больше их люблю.

– «Школа самоопределения» – что это такое?

– Однажды меня спросили на каком-то учёном совете: сколько у вас за последние годы вышло самоопределившихся личностей? Я ответил: а во сколько лет, вы думаете, определился Лев Толстой? В последний год жизни… Школа лишь создает условия, позволяющие человеку лучше понимать самого себя, свои сильные и слабые стороны, а сумеет ли он сделать то же, что и Лев Толстой, – я за это, честно говоря, не отвечаю. И я принципиальный противник тех школ, что заранее рисуют какие-то модели личности, а потом измеряют, соответствует или нет. Мы никогда не познаем человека до конца, и личность измерить нельзя. Никакие стандарты, тесты, единые экзамены тут не помогут. Вот школьник ответил тебе сейчас про какой-нибудь ланцетник, а через два дня выкинул его из головы навсегда. Недаром наш президент возмущался, когда не смог ничего вспомнить про ланцетника: зачем шестиклассникам забивают голову всякой ерундой? Если уж в школе что-то и мерить, так это условия жизни: кричат ли здесь на детей? Привлекают ли ребят к обсуждению проблем образования? Интересуются ли, как сделать так, чтобы ты понял? Помогают ли составить индивидуальный учебный план?

Сегодня у нас был день школьных законов, и мы каждому вручали пятый выпуск книги «Имею право», которую написали и издали сами ребята. В этой книжке – наша школьная конституция, права и обязанности граждан НПО «Школа самоопределения». И закон о самоуправлении, и положение о школьном кафе… много всего. Меня не раз спрашивали: а почему у вашего ученика десять прав, а у учителя – семь? Я говорю: во-первых, потому, что школа существует для учеников, а не для учителей. Во-вторых, потому, что ученик не равен учителю только в одном – в жизненном опыте. Поэтому ему надо давать фору. И в школьном совете учеников больше, чем учителей.

– Только опыта меньше? А знания вы ни во что не ставите?

– Вслед за Джоном Дьюи, великим американским педагогом, я считаю, что образование есть только опыт, и больше ничего. Знания или потребность в них появятся у человека только тогда, когда он попробует что-то сделать. В современной школе ничто не требует знания. Школьнику говорят: учись, чтобы поступить в институт! Или: пригодится в жизни! Но 90 процентов того, чему учат в школе, никому не пригодится. Поэтому мы и выпускаем книжки, что это – опыт: исследования, редактирования, полиграфии. На уроках биологии едем в костромские леса и там изучаем реальный лес и делаем доклады. А историю познаем, играя в древних славян. Целую неделю живём, как настоящее племя: и капища ставим, и песни поём. А ещё у нас около двух десятков мастерских – от батика и мягкой игрушки до слесарных работ. Каждые полгода можешь поменять мастерскую – скажем, осваивать вышивку или делать картины из слоёного теста.

Мы никогда не учим, к примеру, слесарному делу. Сначала надо решить, что за вещь должна получиться, а уж в процессе изготовления ребенок научится чему надо. Человек прежде всего должен получать удовлетворение от работы, но это невозможно делать только в классе, потому что есть успешные ребята, а есть неуспешные. Установлено, что лишь каждый десятый стремится к знаниям по учебнику, остальные же познают мир другим способом. И в нашей школе это учитывают.

– Вы, наверное, тоже учите тому, что не пригодится?

– Стараемся этого не делать, несмотря на то, что ученые пока даже не пытаются понять, что же это такое – общее образование. Раньше думали, что это-де основы наук, из каждой понемножку. Потом поняли, что если и основы, то из позапрошлого века. Переключились на основы культуры – запутались еще больше. Теперь говорят: давайте больше времени уделять не знаниям, а умениям. Хорошо, но умение доказывать теорему ещё не означает умения пользоваться доказательствами в жизни. Умение написать сочинение о литературном герое – это ещё не умение выразить мир своих чувств в письменном слове. Жуть берет, когда читаешь в интернете образцы «эпистолярного жанра»… Школа не научила. Она тратила время на изучение правил, на пересказ литературоведческих мнений. Что ты потом с этими знаниями будешь делать – никого не интересует. Это все отрыжки школы, живущей по законам зоны. Она построена по авторитарным законам и во многом отвечает за то, что когда наступило время свободы, то многие не смогли сориентироваться в новых условиях, проявить гибкость. Ведь людей до сих пор учат повторять один-единственный правильный ответ.

Я помню, когда-то был председателем экзаменационной комиссии. Одна девочка бодро рассказывала мне о конверторе Бессемера, в котором варят сталь, исписала доску формулами. Я ей говорю: можешь мне, грешному, который ничего этого не понимает, в двух словах объяснить, как это всё работает? Она залилась слезами: зачем, мол, вы меня засыпаете? Это пример бездарности школьного преподавания, когда зазубривают, не понимая смысла.

Мы учим по-другому. Например, умению не только читать, но и понимать прочитанное, увидеть там основную концепцию и выделить важное для себя. Или умению работать в группе, формировать её и находить в ней своё место. Или умению схематизировать любой текст, любое явление, потому что это упрощает понимание. Учим умению не только получать информацию, в которой можно утонуть, но и осмысливать её, умению выбирать, сопоставлять, принимать решения. У нас не бывает обычных уроков, а бывают «погружения». Скажем, на основах государства и права ребята сначала пишут, как они понимают свои права. Потом идут на улицу и спрашивают об этом людей. Потом идет общая дискуссия. И только после этого мы читаем «Всеобщую декларацию прав человека». Причём мне совершенно не надо, чтобы её учили. Мне надо, чтобы у каждого было своё, личное отношение к этой важнейшей проблеме.

Беседовали мы недавно на эту тему со студентами Института государственного управления. Спрашиваю: будете чиновниками – как будете защищать права человека? А они говорят: мол, мы не по этой части – мы отвечаем не за чьи-то права, а за выполнение инструкций вышестоящего начальства. Вот школа и должна ломать такие представления.

– Вы так рассуждаете, будто чиновники не имеют к вам отношения. Разве школьная программа для вас не обязательна?

– По закону об образовании программы вообще существуют только примерные, и каждая школа может предложить свою. А когда спрашивают, почему у меня в школе не ставят отметок и ничего мне за это не делают, я говорю: потому что знаю законы лучше чиновников. В том же законе написано, что систему оценок школа разрабатывает самостоятельно (это, конечно, не касается выпускных классов). Все промежуточные оценки – это наше дело. В конце концов мне одна чиновница сказала: Александр Наумович, что вы всё – закон, закон… А я ещё в начале перестройки дал себе слово, что буду помогать создавать правовое государство – тем более что я преподаватель основ государства и права. И не могу врать ребятам своим поведением. Сильных неприятностей от этого, замечу, не случается. Я давно понял, что когда с людьми, которые на тебя нажимают, говоришь языком права, как свободный человек, то тебя начинают уважать. И хоть государство наше пока не правовое, это срабатывает хотя бы психологически: мол, надо же – законы знает, с этим надо поосторожнее.

– Если нет отметок, как оценить, с пользой ли человек провёл время в школе?

– Точно так же и родители недоумевают: как так – не ставят оценок? А если гости придут, спросят, как учишься? Ребенок отвечает: пусть они лучше спросят, что я умею. Так ведь не спрашивают!

У меня такая модель: до 8-го класса даём качественные характеристики, начиная от выставки личных достижений до самооценок. Могут быть и письменные пожелания учителей, где начинают всегда с хорошего. Вторая часть – то, что на Западе называют «портфолио», – всё твое творчество, чем можешь гордиться – собственное исследование, книжка, прибор. Покажи это какой хочешь комиссии – она оценит.

– Но комиссии больше интересуются совсем другими вещами.

– Те универсальные умения, которые мы даём, позволяют человеку подготовиться к любому экзамену. Правда, с боязливыми родителями приходится идти и на компромисс: в 11-м классе, во втором полугодии, ребята занимаются только теми предметами, которые будут на вступительных экзаменах. Но зато все предыдущие годы мы спокойно учим совсем другому.

– Многие выпускники вашей «Школы самоопределения» попадут в армию, в руки сержанта совсем другой, будановской школы. И чем, по-вашему, это кончится?

– Мы специально интересовались, как складываются судьбы выпускников. Никаких сложностей с адаптацией у них нет. Кто-то приспосабливается (не забывайте, что кроме школы есть ещё и семья). Но многие умело преобразовывают среду вокруг себя – конечно, там, где могут и как могут. Так часто бывает, например, в вузах. Ребята создают студенческие советы, беседуют с профессорами, деканом, отстаивая свои интересы, потому что в школе их этому научили. Что же касается армии, то в ней служат питомцы российской школы. И если бы не было школ, живущих по законам зоны, не было бы в армии и будановых.

Я, конечно, не идеалист и знаю, что дети часто бывают злы, несправедливы, агрессивны. Но это же дети, а детство связано с ошибками, с грубостью, эгоизмом. Однако это полноценный период, и надо помочь детям прожить его нормально.

Когда я слышу, как Никита защищает проектную работу по оптике и два часа не хочет отпускать комиссию – я думаю: разве я в 14 лет мог такое? Когда Аня перевела на английский язык сборник школьных законов, написала к нему вступительную статью и мы с ней ездили на конференцию в Совет Европы, я думаю, что мне подобное и не снилось в её годы. Растут наши дети… И нельзя нам отставать.