– Разве можно просто так взять и повесить на кого-то преступление только потому, что кому-то так захотелось? – продолжала удивляться Карэн.
– Да, дорогуша. Глядишь, завтра и на нас с тобой какую-нибудь мокруху повесят – сардонически произнёс Стефан, после чего снова обратился к другу: – Что теперь?
– Ты ведь не собираешься выходить отсюда? – почти истерическим тоном спросила Карэн. – Останешься здесь, пока мы что-нибудь не придумаем.
– Нет-нет – ответил Маркус. – Теперь я точно не могу у тебя оставаться. Если узнают, что я был здесь, то эти мрази первым делом приедут к тебе.
– А если кто-то запомнил тебя, пока ты шёл сюда? – добавил Стефан.
Маркус достал из внутреннего кармана солнцезащитные очки.
– Они были на мне, когда я шёл сюда. И кепка, на вешалке.
– Так! Ну-ка заткнулись все! – возгласом возразила Карэн. – Никто никуда не уйдёт! Трудно найти квартал, где мусоров будут ненавидеть сильнее, чем у нас! Здесь у половины соседей проблемы с законом! У нас тут повсюду памятники, музеи, дома культуры! Вы даже не представляете сколько здесь лазает туристов! Половину из них грабят местные, из-за чего полицейские патрули постоянно съезжаются сюда! Подо мной живёт ярая католичка. Она всей душей ненавидит запрет на рождаемость. А на первом этаже политолог, который всем внушает мысль о глобальном сговоре мировой элиты против гражданского общества. Через дорогу поселились новые жильцы. Они все до последнего курят и что-то выращивают у себя на балконе, и это что-то явно не помидоры с кабачками!
На кухне воцарила громкая тишина и напряжённый покой. Удовлетворённая этим, Карэн почти что прошептала:
– Молодцы, мальчики. Сейчас мы все дружно попьём чай с тортиком и спокойно всё обсудим.
Стефан и Маркус выполнили все требования хозяйки. Они спокойно пили чай с манящим ароматом мяты и жадно поглощали торт со вкусом чего-то такого, что трудно было распознать при помощи языка.
– Ну как вам?
– Вкусно – сдержанно произнёс Стефан, уткнувшись глазами в столешницу.
– Понятно. У тебя как всегда – классика. А ты, Маркус. Что скажешь?
– Вкус обалденный. Какой-то экзотический. Но не могу понять. Такое чувство, как будто что-то фруктовое, но и в то же время ближе к шоколаду.
– Ха! Это шоколадный крем, разбавленный пюре из бананов и киви. Сразу видно, человек разбирается в сладостях – довершила Карэн, обращая взор на Стефана. – Положить ещё?
Маркус попросил ещё три куска. Сегодня ночью ему понадобится чуть больше энергии, а мозги должны будут соображать вдвойне быстрее.
21. РАСХОДНЫЙ МАТЕРИАЛ
На протяжении долгих десятилетий Руди Хиршбигель трудился в лаборатории научно-исследовательского центра не покладая рук, лелея надежды о том, что когда-нибудь его допустят к работе в секторе «3».
Лаборатория, где он работал, занималась первичным анализом разрабатываемых в компании препаратов. В обязанности Руди входило проведение химических реакций препаратов с органическими клетками и определение качества взаимодействия под микроскопом, если такое имелось, либо фиксация в документах факта отторжения препарата.
Шансы Руди на попадание в третий сектор были совсем невелики. Но он знал, что это возможно. Его недавний коллега Бернар Де Лакруа был переведён туда в прошлом году. Такое решение руководства вполне могло показаться несправедливым и лишённым всякой логики. Де Лакруа проработал в компании шесть с половиной лет, в то время как Руди на одну только лабораторию отпахал двадцать три года, а его преданность научно-исследовательскому центру уже перевалила за шестой десяток.
Таких дискриминационных решений руководства уже набралось свыше десятка. Во всех случаях прослеживалась одна и та же тенденция. Все, кого переводили в сектор «3», отличались не кропотливостью в труде, а холодным нравом и чёрствым отношением к животному миру. Как ни странно, но в опытах над животными принимали участие практически все сотрудники лаборатории. Руди всегда испытывал глубокую любовь к собакам. Особенно это касалось немецких овчарок. Попугаи, коты, кролики – никого из них Руди не смог бы превратить в лабораторных крыс. А вот самих крыс Руди не переносил. Работать с ними мешала фобия.
Но однажды в лабораторию начали поставлять исключительно обезьян. Это были в основном шимпанзе. Раньше обезьян Руди доводилось видеть только в зоопарке. Тяги к этим животным он не испытывал. По какой-то необъяснимой причине, остальные экспериментаторы жалели приматов и препарат вводили в ограниченных дозах. При малейшем проявлении отрицательной реакции опыты прекращались. Начальству это не понравилось. Руководитель лаборатории уже собирался временно перевести кого-нибудь из вышестоящих отделений, но Руди предложил предоставить это право ему.
В течение двадцати трёх месяцев Руди вводил экспериментальные образцы препаратов приматам и делал это не колеблясь. Когда на место одного из уволенных сотрудников был нанят новичок, операции по вводу препаратов передали ему, а самого Руди поставили во главе лаборатории. Перед тем как попасть в сектор «3», каждый из его нынешних работников занимал эту должность. Кресло руководителя лаборатории было чем-то вроде транзита. Через него сквозили в сектор «3».
На этом посту Руди Хиршбигель пробыл чуть больше полутора лет перед тем, как настал долгожданный день.
В секторе «3» проводились самые важные и определяющие фармацевтический прогресс исследования. Исходя из результатов работы этого отдела, определялись задачи, которые будут решать остальные сектора. Это всё, что знал Руди о секторе «3» до того, как попал в него. Он понимал, что работа в лаборатории – это не прихоть руководства. Они с коллегами занимались тем или иным препаратом, потому что того требовали цели, поставленные перед третьим сектором.
Но всё оказалось намного серьёзнее, чем предполагал Руди.
В первый же день его посвятили в такие детали, от которых было невозможно сохранить естественное выражение лица.
Как выяснилось, на территории местного филиала отсутствует главный корпус, где заседает начальство, а то здание, которое все считали главным корпусом, и был сектор «3». Пятнадцатиэтажная махина служила для работы одного отдела. Руководство филиала занимало последний этаж, а вся остальная часть здания была отведена под лаборатории и обслуживающие помещения.
Новая лаборатория Руди находилась на девятом этаже. Ещё одна странность, на которую он обратил внимание – отсутствие лаборантов. Всё помещение предоставляли исключительно для него одного. Электронный замок через сканер мог разблокировать только его отпечаток ладони и директора филиала. Даже в случае возникновения нужды в каком-либо оборудовании или материалах, Руди приходилось лично посещать хранилища и склады.
Новый вид исследований, которым ему предстояло заняться – препарирование человеческих тел. На каждом из контейнеров в морозильной камере имелась бирка, на которой были указаны индивидуальный номер образца, биологический возраст, пол, рост, вес и данные о результатах медицинского обследования, которое проводили, перед тем как поместить тело в камеру с жидким азотом.
Как было сказано во время вводного инструктажа, который для Руди проводил его новый начальник, все хранящиеся в морозильной камере образцы являются телами людей, которые перед смертью распорядились не хоронить свой труп, а использовать в научных целях, а родственники тяжело больного пациента получали денежную компенсацию за отказ от захоронения больного, которого ещё до остановки сердца перевозили в местный филиал, где погружали в состояние анабиоза, а затем помещали в криогенную установку.
За полтора года Руди Хиршбигель провёл кучу исследований и опытов над клетками, взятыми из образцов, у которых перед введением в состояние криогенеза был диагностирован неизлечимый недуг. Его специализацией стали исследования в области неврологических заболеваний. Раз в пять-шесть месяцев он отправлялся в морозильный отсек, где изучал информацию на бирках и выбирал подходящие для его работы образцы. Он сумел создать впечатляющую базу для разработки семи новых препаратов, которые позволили бы полностью восстановить организм после инсульта с исключением возможного рецидива.
На четвёртом году труды Руди были высоко оценены начальством. Благодаря его наработкам с конвейера начал сходить уже пятый препарат. Помимо увеличения оклада, за это ему был присвоен повышенный уровень информационного доступа. Поначалу такая честь не наводила Руди ни на какие мысли. Он не считал это привилегией. Замороженные тела были для него не более чем образцами для изучения и проведения экспериментов. Однако после того, как его с несколькими другими коллегами посветили во все тонкости процесса криогенеза, Руди уже перестал воспринимать образцы как биологический материал. Дело пошло куда дальше. Он стал задаваться кучей вопросов. В первую очередь его интересовало, кем были все эти люди при жизни. И тут Руди по достоинству оценил право доступа к информации повышенной секретности.
Через несколько дней после демонстрации процедуры криогенеза Руди приобрёл в интернет-магазине очки с миниатюрной камерой между стеклами и в них поехал на работу. Переодевшись в рабочий халат, он направился в отдел электронной картотеки. Здесь были установлены компьютеры, подключённые к серверам с базой данных, где находилась информация, отсутствовавшая в свободном доступе для рядовых сотрудников.
Сев за компьютер, Руди начал по памяти вводить в поисковую строку индивидуальный код тех образцов, у которых он брал пробы тканей на протяжении большей части своих исследований. Если на бирках, прикреплённых к контейнерам, были указаны возраст, пол, рост, вес и данные последнего медицинского обследования, то здесь отражалась информация о личности человека.
Слишком глубоко в подробности Руди не вдавался. Камера на очках всё фиксировала. Но даже беглого взгляда хватало для того, чтобы понять, что здесь что-то не так. У Руди возникло чувство, будто люди, которые составляли эти дела о личностях замороженных образцов, о чём-то умолчали.
Кем были эти люди?
Уже дома, сидя за компьютером, Руди просматривал видеозапись с очков и время от времени нажимал на паузу, чтобы изучить информацию подробнее. Все эти архивы казались неполными. Он нажал на паузу в момент, когда у первого образца были упомянуты родные, их адреса и телефоны. Так Руди поступал во всех случаях. В первую очередь его интересовали номера телефонов. Только связь с родными этих людей поможет узнать об их прошлом.
Руди посмотрел на часы и подумал, что в западной части Канады ещё светло.
После трёх гудков послышался женский голос:
– Алло?
– Здравствуйте. Это Шарлотта Дюре?
– Да. А кто спрашивает?
– Меня зовут Руди. Вы меня не знаете. Но я знал одного человека, который, вполне возможно, был вашим родственником. Мадам Дюре, у вас найдётся пара минут для меня?
– Да, мсье.
– Вам знакомо имя Гидо Мартэна?
– Эм… – Шарлотта слегка замялась. – Мсье…
– Руди. Зовите меня Руди.
– Секунду, Руди.
В трубке послышалось молчание. Спустя несколько секунд прозвучал другой голос:
– Здравствуйте. Меня зовут Маиза.
– Здравствуйте, Маиза.
– Я к вашим услугам.
– Не могли бы вы мне помочь? Вам что-нибудь говорит имя Гидо Мартэна?
В трубке повисло томительное безмолвие.
– А почему вы спрашиваете?
– Я…
– Вам что-нибудь известно о нём? Вы знаете, где он? Говорите. Не молчите же! – громко призывала женщина. Через динамик было слышно, как задрожал её голос.
– Я сам ищу его. Думал, может быть, вы мне поможете в этом.
В ходе разговора Руди узнал то, о чём и не заподозрил бы. Сквозь слёзы, Маиза рассказала ему многое о своём отце. Руди ничуть не удивился, что об этом в личном деле ничего не упомянули. Но самое удивительное произошло потом, когда он начал звонить по остальным номерам в разные точки планеты. Картина, открывшаяся Руди, отбила охоту ко сну. К большому счастью, это был последний рабочий день на этой неделе и у него было время, чтобы покопаться во всём этом.
Мир небезопасен. Об этом известно каждому. Но Руди и подумать не мог, что всё настолько серьёзно. После того что он узнал, о безопасности в современном мире говорить вообще было глупо.
В это время по новостям Руди увидел отрывок из репортажа, где рассказывали о мужчине, который был причастен к теракту в городском аэропорту. Также говорили о том, что этот человек скрывал у себя незаконнорождённого ребёнка и роженицу. Ведущий несколько раз повторил о том, насколько разыскиваемый преступник опасен, что он хорошо обучен владению огнестрельным оружием и прекрасно владеет боевыми искусствами. На экране рядом с фотографией выскочил номер телефона, по которому призывали позвонить, если кто-либо из зрителей опознает этого человека на улице.
Руди почему-то подумал, что где-то видел этого человека. И вдруг вспомнил где.
22. ДОПРОС С ДОСТАВКОЙ НА ДОМ
Капитан Андре Труфар зашёл в лифт и нажал на сенсорную панель с номером этажа, на котором находились его апартаменты. Третий день его голова была занята мыслями о четырнадцати убитых агентах. Он думал о том, как найти причастных к этому людей и сколько их было. В течение дня удалось установить прослушку телефонов одиннадцати человек, с кем объект имел постоянные контакты.
Двери лифта раздвинулись и Андре направился к собственной квартире. Он схватился за дверную ручку со сканером для отпечатка ладони и замок разблокировался, после чего он опустил ручку и дверь открылась. Первое, что интересовало после долгого рабочего дня, было что-нибудь прохладительное. Именно об этом и подумал Андре, когда переступил порог и потянул дверь обратно. Но расслабляться в тот вечер не доводилось. Он понял это, когда услышал металлический щелчок и почувствовал, как что-то вырвало дверную ручку из его пальцев, после чего увидел дуло «бенелли», которое смотрело прямо ему в лицо.
– Заходи – спокойно произнёс Маркус, закрывая за собой дверь.
По команде Андре достал пистолет, опустил его на пол и толкнул ногой к Маркусу. Затем он сел на кресло. Маркус включил светильник на тумбе и сел напротив Труфара.
– Как нашёл меня? – стараясь сохранять сдержанность в голосе, спросил Андре. Его обеспокоенный взгляд не расставался с «бенелли». Многолетняя офисная работа не позволяла вспомнить, когда последний раз на него наставляли оружие.
Маркус достал из кармана хромированный предмет небольшого размера прямоугольной формы, поставил на подлокотник и нажал на серую кнопку. Теперь любой радиосигнал в радиусе восьмидесяти метров блокировался, и никакие жучки не смогут передать содержание разговора в этой комнате.
И лишь теперь Маркус ответил:
– Вопросы буду задавать я. И держи руки на коленях чтобы я их видел.
На пистолете сидел глушитель. Дуло всё ещё было направлено на Труфара.
Маркус слегка подправил хромированный предмет на подлокотнике, чтобы объектив камеры смотрел немного выше и было видно лицо Труфара, и нажал на вторую кнопку, после чего началась запись.
– Как узнали про отшельника?
– Я бы на твоём месте повнимательнее присмотрелся к соседям, которые живут за стеной.
– Зачем повесили на меня убийство немцев?
– Нам нужно было объявить тебя в розыск. Предъявить обвинения по укрыванию отшельника мы не могли, потому что такая новость может посеять панику. В день теракта ты находился поблизости от аэропорта. Камеры засняли тебя. Там указано время. Всё сходится. Приписать обвинения в таком преступлении, значит создать образ гнусного злодея. Только так можно заставить людей сообщить о месте, где ты прячешься от правосудия.
– А остальное?
– Обвинение в укрывании незаконнорождённого – мера вынужденная. Нарушение запрета на рождаемость является самым тяжким преступлением, а по закону если такое преступление имеет место среди каких-нибудь ещё, то полиция закрывает дело в отношении подозреваемого, и поимка преступника становится делом СЛИБРАГ. Так мы добились исключительных полномочий на то, чтобы твой розыск и арест стали нашей прерогативой.
– Почему по новостям умолчали про отшельника?
– Такая новость плохо скажется на рейтингах правящей партии.
– И ради чего столько мороки?
Андре сглотнул подступивший к горлу комок и продолжил отвечать:
– А мне откуда знать? Какой-нибудь толстосум захотел заиметь карапуза, вот и приходится убрать кого-нибудь, чтобы освободить ячейку в гражданском реестре. Потом подкуп организаторов аукциона и…
– Почему именно немцы?
– В смысле?
– На меня можно было повесить что угодно. Почему именно немцы?
– Это уже вопрос не ко мне.
Маркус нажал на курок и пуля влетела в обивку кресла между ногами. Труфар издал короткий вопль.
– Заткнись – отрезал Маркус. – Руки на колени. В следующий раз буду целиться выше. Третий раз спрашивать не стану. Почему немцы?
Труфар в очередной раз сглотнул комок. Он широко разжал веки и, слегка заикаясь, проронил:
– Насколько мне известно, к… к этому делу имеет отношение с… сын министра.
– Какого министра?
– Энергетики. У него есть связи в Брюсселе. Вот он и отстегнул нужным людям, чтобы грешок его отпрыска повесили на кого-нибудь другого, а на кого именно – ему плевать.
– И часто так вешают преступления на невинных?
– А как ты думаешь, если мы превратили тебя в отъявленного террориста всего за одни сутки? Это наработанная практика. Кому охота мотать срок, если при наличии денег можно всё спихнуть на другого?
Маркус повторно нажал на кнопку и запись прекратилась, после чего произнёс:
– Спасибо за лекцию.
– Кто тебе помогал? – вдруг спросил Труфар.
– Не понял.
– За тобой отправили четырнадцать хорошо подготовленных головорезов.
– Значит хреново их подготовили.
Маркус положил устройство во внутренний карман и, поднимаясь с кресла, из другого достал что-то похожее на миниатюрный пистолет. Он направил его перед собой и нажал на спусковой крючок. Дротик влетел в живот Труфара. Он издал возглас. Его рука потянулась к дротику, но ещё до этого рукоять Бенелли прилетела ему в лоб и наступил полный мрак. Шторы на его глазах поднимутся не раньше, чем через двенадцать часов, а когда это произойдёт, последнее воспоминание Труфара будет связано с тем, чем он был занят за несколько часов до того, как в него попал дротик с транквилизатором. Он не вспомнит ничего, в том числе встречу и разговор с Маркусом Бергом.
23. БРЕМЯ ЭВОЛЮЦИИ
Флорентийский скульптор Фабио Баджо воспринимался мировым обществом как великий мастер, умеющий создавать реалистичные фигуры в самых необычных формах. Имя Фабио связывали с зарождением новых направлений в искусстве. Главным образом это касалось рубежа пятидесятых-шестидесятых годов двадцать второго века. Кто-то даже утверждал, что Фабио Баджо несколькими произведениями сумел создать направление, пограничное между сюрреализмом и фантасмагорией. К концу двадцать второго столетия Фабио завершил работу над самым главным своим детищем. Им стал монумент древнеримского императора Октавиана Августа. Памятник был установлен на самом видном месте на площади «Пьяцца Навона» в Риме. Фигура императора в четыре раза превышала натуральную величину. Поэтому любой турист мог рассмотреть самую мельчайшую деталь. Гору оваций и глубокое признание Фабио получил не только от критиков. Дань уважения отдали именитые историки, которые похвалили скульптора за скрупулёзное воссоздание облачения древнеримского правителя.
Но среди широких масс Фабио был известен как автор нестандартных произведений.
Например огромное внимание привлекла массивная скульптура Грегорио Кинтеро в Гаване, занимавшая пятнадцать квадратных метров площади. На ней революционер был изображён идущим широким шагом в деловом костюме. Вокруг фигуры Кинтеро проходило кольцо в вертикальной плоскости. Позади в миниатюре располагалась Гавана такой, какой она была до того, как к власти пришло революционное правительство во главе с Кинтеро, установившем парламентскую республику. Гавана за спиной Кинтеро больше напоминала Гавану времён Кастро. Впереди, также в миниатюре, находилась Гавана, но уже современная со всеми величественными небоскрёбами и футуристической для времён старого режима архитектурой. При взгляде на скульптуру создавалось чувство, будто Грегорио Кинтеро проходит сквозь века, направляясь из далёкого прошлого в настоящее. Этим самым памятник создавал недвусмысленный намёк на то, что великий революционер всегда остаётся со своим народом и ведёт кубинцев в лучшее будущее, как символ борьбы за демократию.
В Бразилии имя Фабио Баджо ассоциируется с громадной скульптурой футбольного мяча вблизи стадиона «Маракана» в Рио-де-Жанейро. Там на каждом из пяти- и шестиугольников присутствовали барельефы легендарных бразильских футболистов, а на вершине мяча красовалась статуя Пеле. В дальнейшем, с разрешения самого Баджо, муниципальные власти города разместили широкий фонтан вокруг скульптуры, чтобы украсить саму работу, и в то же время сберечь её, оградив от контакта с людьми.
Тридцатью пятью годами позже Фабио отправился в Россию. На Красной площади выросла скульптура памяти погибших в Великой Отечественной войне между Советским Союзом и Третьим рейхом. На одном из самых видных мест площади стоял советский солдат с винтовкой и в плаще. Плащ как будто бы развевал сильный ветер, а на горизонтально развевающемся плаще просматривались барельефы с человеческими ликами, на которых запечатлена скорбь, боль и страх. Так Фабио, как бы, изобразил в плаще души умерших.
И всё это Фабио Баджо вспоминал как самые светлые эпизоды в своём творчестве. Последние пятьдесят лет он испытывал большие проблемы с вдохновением, как и большинство художников, композиторов, писателей, архитекторов, киносценаристов, дизайнеров и модельеров во всём мире. Искусство по всей планете пребывало в плачевном состоянии. За два столетия креативных трудов у большей части творческих личностей фантазия себя исчерпала, из-за чего искусство стремительно обесценивалось мировым обществом.
После этого все удачи Фабио ограничивались незначительными работами. Это были либо небольшие скульптуры под частный заказ, либо работа сама по себе была небольшого размера. Несмотря на одобрительные отзывы окружающих, каких было в разы меньше, чем прежде, Фабио не был доволен результатом. Ему хотелось былого величия, и он был убеждён, что для этого ему необходимо подарить этому миру нечто новое, неизвестное никому прежде. Он был готов выйти за грани любого эпатажа, если того потребует новая идея. Он слепил десятки массивных статуй на самые разные темы. Во что можно ещё погрузить свой талант, какой аспект истории и жизни задеть, чтобы его современные труды были бы не менее восхитительными, чем те, что рождались на свет в лучшие годы – Фабио не знал. Изо дня в день он экспериментировал в своей мастерской во Флоренции в попытке создать что-то новое, придумывая на ходу. Но всякая попытка завершалась одним и тем же – смятый от негодования комок глины. Фабио самому не нравилось то, что получалось. Он считал провалом каждую попытку.
Ему не хотелось менять свою квалификацию. Большего горя, чем расставание с искусством, Фабио и представить не мог.
В погоне за вдохновением он решил оставить мастерскую и отправился на улицы города, где проводил всё время в течении недели. Он знакомился с новыми людьми, просил рассказать о своей жизни каждого, бросал пристальные взгляды на всё, что его только окружало, вплоть до рисунков на керамических чашках в летнем кафе. В отчаянии Фабио купил билет на самолёт, который отправлялся в Мехико. Всем сердцем он надеялся, что вдали от дома он сможет столкнуться с чем-нибудь таким, что заставит его фантазию возродиться и его рука нащупает нужные черты на глиняном массиве.
Сидя в аэропорту, он ожидал посадки на свой рейс. В это время на голографических экранах, расставленных по всему терминалу, начали крутить новый видеоролик. Это была реклама шоколадного батончика. На кадрах присутствовал маленький ребёнок, державший в своих ручонках открытый батончик. Он неуклюже надкусил краешек шоколадки, которым изрядно вымазал лицо, а после протянул батончик в сторону зрителя, предлагая купить точно такой же.
Озарение бывает. Но то, что произошло с Фабио в эти мгновения, было чем-то большим. Это как всплеск яркого света, который сдерживался долгими годами. Теперь он вырвался одним разом и проявил себя во всю силу. Фабио умчался прочь из аэропорта к себе домой. В тот вечер его ожидала большая, возможно даже самая главная работа в жизни. Эта скульптура должна стать вершиной всего таланта Фабио. Она затмит всё то, что он уже успел сделать почти за два столетия своего кропотливого труда.
Семь-восемь чашек кофе каждый день; пару заходов для получасового дрёма в сутки, чтобы перезагрузиться; абсолютное игнорирование внешнего мира и полное слияние с грубыми бесформенными глиняными массами, которые день за днём обретали ясные очертания, рождая на свет нечто новое. Мигрень и головокружение Фабио стал замечать лишь на четвёртые сутки. Дефицит сна и недоедание он не считал причиной плохого самочувствия. Пара анальгезирующих таблеток и можно было продолжать.
Фабио не понимал сколько времени прошло с начала работы. Шторы на окнах были специально задёрнуты. Но он помнил, что за всё это время он съел около десятка бутербродов и выпил не меньше пятидесяти чашек крепкого кофе. Он достиг той стадии, когда статуя обрела основные формы и контуры, и он понимал, что теперь точно ничего не упустит. Оставалась самая кропотливая часть работы. Теперь надо было придать очертания.
После плотного обеда и семнадцатичасового сна Фабио поднялся с дивана, прошёл в противоположную часть мастерской и вернулся к работе. Он приготовил смесь глины, которая должна будет занимать до восьми сантиметров толщины поверх заготовки. Спустя шесть часов Фабио начал убирать излишки, обтачивая материал.
Избавив своё творение от всего лишнего, Фабио сразу же приступил к тонировке под мрамор. Шесть с половиной часов он с глубоким трепетом обрабатывал скульптуру, фокусируя внимание на каждой мелочи, вплоть до ресниц.
Настал момент истины. Фабио отошёл на несколько метров, чтобы оценить результат. От этого вида его грудь разрывалась. Он опустился на колени. Дыхание стало тяжелее. Его рука потянулась вперёд, словно пытаясь дотронуться до того, что было сродни первородному греху. Перед скульптором находился идеальной круглой формы постамент с семью ступенями, на которых лежала женщина в плаще с задёрнутым капюшоном и протягивала руку к вершине постамента. Она была смертельно ранена мечом, который торчал из спины. На лице женщины были запечатлены боль, отчаяние и вместе с тем облегчение от того, что несмотря на собственную гибель, она осуществила задуманное. Наверху постамента лежал тщательно закутанный в пелёнки младенец, разрывающийся от плача. Фабио сам не знал, как у него получилось слепить такую скульптуру. Но он знал главное – что она передаёт. Эта женщина принесла себя в жертву во спасение собственного ребёнка.