Беньямин и Брехт – история дружбы

Вот ещё один пример развития темы и внутреннего родства позиций Брехта и Беньямина. В разговоре 8 июня 1931 года они обсуждали разные формы жилища. Этот разговор перекликается со своеобразным диалогом текстов Беньямина и Брехта, в которых жильё и жилище играют социальную, а также эстетически-дизайнерскую роль¹²⁴. Художественно-политический аспект этого диалога связан с проблемами, ставившимися теоретиками и практиками новой архитектуры ⁵¹. Беньямин заявил в статье о Хесселе 1929 года:

…культ жилья в старом смысле, с ключевым мотивом уюта и безопасности, теперь окончательно разрушен. Гидион, Мендельсон и Корбюзье превращают человеческое жилье в пространство, пронизываемое всеми мыслимыми силами и волнами света и воздуха¹²⁵.

Обсуждая свою «излюбленную тему», жилищё¹²⁶, Беньямин раз за разом обращается к словам Брехта из «Хрестоматии для жителей городов»: «Сотри следы!». В мае 1931 года Беньямин сделал в своем дневнике следующие записи в связи с разговором с Эгоном Виссингом: «оставление следов – это не просто привычка, но первичный феномен любых привычек, связанных с проживанием»¹²⁷. Эта фраза возвращается в наброске Беньямина «Жить, не оставляя следов»¹²⁸, в тексте «Опыт и Скудость»¹²⁹ и, наконец, в слегка измененном виде в эссе «Париж, cтолица XIX столетия»: «Жить – значит оставлять следы»¹³⁰.

При рассмотрении совместной попытки Беньямина и Брехта разработать типологию «жилища», включающую взаимодополняющие виды поведения в «жилище», необходимо учитывать, что разрабатывалась она на фоне изменяющихся опыта, жизненного уклада и способов восприятия. Беньямин изложил аргументы и критерии классификации в дневниковой записи за май-июнь 1931¹³¹:

можно было бы предложить два типа обитания:

1. сопереживательное жильё, формируемое с участием окружающего пространства и обитателя (актер, театральные привычки)

первое поле

2. гостевое жилье, где стул не входит в зону ответственности; он «служит» для сидения, он не срастается ни с кем, он НАгружается + РАЗгружается

оба представления обычно объединяются в одном индивиде

* * *

два других объединенных представления:

3. тип жилья, вынуждающий живущего максимально следовать привычкам (навязанным)

второе поле

4. тип жилья, вынуждающий живущего минимально перенимать привычки

* * *

разграничение 2-х полей (очищение)

1. неуточненное представление о собственности

2. уточненное представление о собственности (ориентир владелиц съемных меблированных квартир)

3. гостевое жилье: уклад кратковременных привычек

4. домование (вандалы), разрушающее жилье. Заживание (aufwohnen)

Из «Дневника» следует, что Брехт предложил противопоставление «сопереживательного» и «гостевого» жилья (первое поле), а Беньямин разделил типы жилья на вынуждающие живущего максимально и минимально перенимать привычки (второе поле). Разговор между Беньямином и Эгоном Виссингом предварял последующую классификацию Беньямина, представленную вторым полем. «Традиционная буржуазная квартира восьмидесятых» заставляла её обитателей «максимально принимать привычки». Слова «Сотри следы!» из первого стихотворения «Хрестоматии для жителей городов» Брехта зовут к другому: автор выступает против типа жилья, навязывающего привычки (№ 3), и предлагает жилье, предполагающее максимальную свободу действия (№ 4). Следы следует стирать; в центре внимания представление о жилье, требующем перенимать минимум привычек ⁵².

Здесь примечательно, прежде всего, игровое формирование мыслей в процессе речи. Беньямина и Брехта связывал общий интерес к социальным и практически ощутимым привычкам и образу поведения людей. Каталог способов обитания в жилище представляет собой модель, функционирующую как театральный жест: черты характера и манеры людей могут изучаться через их психологическое и социальное происхождение и соответствующие способы коммуникации как их результат. Модель диалектична; границы классификации подвижны; разные манеры могут объединяться в одной личности, они переходят одна в другую и в известной степени определяют друг друга.

Для встреч Беньямина и Брехта до 1933 года характерны «продолжительные и крайне вдохновляющие беседы»¹³² и большое количество планов, включая самый интересный – проект журнала Krise und Kritik¹³³. Беньямин объяснял свой интерес к сотрудничеству личностью Брехта, чье творчество было, по мнению Беньямина, типичным для разделяющей левые взгляды критической интеллигенции в целом. Всё в большей мере Беньямин говорил pro domo, пытаясь донести до Гершома Шолема значимость творчества и убеждений Брехта.

Помимо Krise und Kritik, с дружбой Беньямина и Брехта в Берлине с 1929-го по 1932 год связано еще несколько заметных проектов, объединенных стремлением к оказанию общественного воздействия. В то же время не вполне ясно, были ли они чем-то бульшим, чем игра ума. Рассмотрим их, чтобы точнее определить место Krise und Kritik в контексте интеллектуальной и социальной истории.

1. План 1930 года «разгромить Хайдеггера этим летом силами дружного кружка читателей, руководимого Брехтом и мной»¹³⁴ провалился, потому что Брехт сначала болел, потом отправился в Ле-Лаванду и, как обычно, на летние каникулы – в Баварию. Творчество Хайдеггера привлекало Беньямина и Брехта. Они хотели завязать с ним бой в предполагаемом журнале как с «образчиком вождистского культа», считая его философию антиподом излюбленному ими практическому мышлению. Как вспоминал Гюнтер Андерс в 1992 году, этот план мог простираться за пределы «кружка читателей»:

Я не смогу Вам много рассказать о разных журнальных проектах Брехта. Я помню только, как – наверное, в 1932 году – Брехт и Беньямин собирались издавать анти-хайдеггеровский журнал. Я также помню, как в некотором замешательстве напомнил Брехту, что, по его словам, он не читал Хайдеггера и не слышал его выступлений. То же относилось и к Беньямину, и я тогда сказал, что, учитывая это обстоятельство, было бы несерьёзно затевать такой направленности журнал. Ничего кроме этого разговора мне не вспоминается ⁵³.

2. Другой план, поразительно похожий идейно и организационно на проект журнала Krise und Kritik, заключавшийся в учреждении «Общества материалистов – друзей гегелевской диалектики», возник примерно в 1931 году. Создание этого общества было вдохновлено письмом Ленина в журнал «Под знаменем марксизма» от 12 марта 1922 года⁵⁴. Скорее всего, Брехт узнал о письме Ленина из немецкого издания Unter der Fahne des Marxismus [Под знаменем марксизма], где статья была перепечатана в 1925-м и вновь упоминалась в 1931 году⁵⁵. И конечно, Брехту было известно, что Карл Корш в «Марксизме и философии» (1923) и Георг Лукач в «Истории и классовом сознании» (1923) ссылались в подтверждение своих идей на эту статью Ленина⁵⁶. В своих работах Корш и Лукач поддерживали философские притязания марксистской теории и сетовали на оскудение диалектики в коммунистическом движении и так называемом «марксизме-ленинизме»¹³⁵. Корш и Лукач противопоставляли живой и диалектический марксизм пониманию марксизма как «беспримесного и неизменного учения»¹³⁶.

Неизвестно, насколько далеко продвинулись планы организации общества, однако, несомненно, Брехт обсуждал их с Беньямином и Брентано. Беньямин записал, что название «Международное общество материалистов – друзей гегелевской диалектики» обсуждалось в разговорах с Брехтом в конце мая – начале июня 1931 года в Ле-Лаванду¹³⁷. В архиве Брехта сохранились наброски, проект устава и заметки, где также упоминаются названия «Организация диалектиков» и «Общество диалектиков (или за диалектику)»; этот план был во многом сравним с попыткой создания журнала Krise und Kritik¹³⁸. «Общество материалистов – друзей гегелевской диалектики» было задумано как организация интеллектуалов и деятелей искусств, убежденных в необходимости пролетарской революции и выступавших за диалектическое мышление. Как и в случае с журналом Krise und Kritik, предполагалось обучать «интервенционистскому мышлению» и избегать «мышления без последствий». В проекте устава оговаривалось, что члены Общества займутся решением определенных теоретических задач, придерживаясь в своей работе единых принципов, применимых ко всем видам искусства, политике, науке и т.д.¹³⁹ Однако цель была более радикальной.

Архивные материалы Марксистского клуба

Журнал Krise und Kritik поддерживал бы принципы классовой борьбы, но партийность была недвусмысленно исключена¹⁴⁰. Общество, по признанию его основателей, стремилось бы к всемирной революции, используя диалектику для «немедленных и обязательных прямых революционных планов действий и организаций», таким образом, «организационное единство» с «коммунистической рабочей партией» считалось «итогом» его работы¹⁴¹. Логично, что инструкции для диалектиков имели конспиративный характер: членам Общества не разрешалось бы оставлять или ставить под угрозу свои буржуазные занятия и сферы деятельности без разрешения Общества. Сотрудники Krise und Kritik должны были бы писать статьи для журнала, члены Общества избрали бы тактику профессионального роста и стремления к занятию влиятельных позиций в буржуазном обществе, чтобы с началом мировой революции использовать их как плацдарм для его уничтожения.

3. В архиве Брехта есть заметка, озаглавленная «Марксистский клуб», также, вероятно, датируемая 1931 годом.

Марксистский клуб (название неокончательное)

<…>

Клуб дает своим участникам возможность встречаться раз в неделю в известном месте, подходящем для дискуссий, встреч и разговоров. Клуб – это место встречи всех людей с левыми убеждениями, решивших расширить и углубить свои знания марксизма и использовать их на практике. Для этого Клуб регулярно организует:

a) короткие марксистские доклады на любые подходящие темы;

b) дискуссии с буржуазными учеными из всех областей знаний;

c) установление контактов с советскими учеными.

Члены клуба будут информироваться о достижениях диалектического материализма в специальных областях знаний.

Клуб пока воздержится от публичных сообщений о своей деятельности ⁵⁷.

Не установлено, происходили ли когда-либо встречи Марксистского клуба, насколько далеко зашла их подготовка и насколько в этот проект были вовлечены те, чьи имена упоминаются в заметках. Вероятно, Марксистский клуб появился в ответ на запрет, наложенный магистратом Берлина в октябре 1931 года на использование помещений городских школ Марксистской школой рабочих (MASCH). После этого запрета ряд интеллектуалов и деятелей искусства, включая Брехта, Брентано, Эйслера, Фейхтвангера, Хартфилда, Хелену Вайгель и Курта Вайля, предоставили школе свои квартиры для проведения занятий⁵⁸. Конспиративность деятельности Клуба объясняет отсутствие записей о собраниях (если те все же проводились). Среди членов правления значатся Карл Виттфогель, Брехт, Брентано, Бехер, Лукач и Фейхтвангер, а также врач Фриц Вайсс и фрау А. Харнак, вероятно, Милдред Харнак, американка, жена Арвида Харнака, который позднее стал участником подпольной группы «Красная капелла»¹⁴². Список тем хранится в архиве Брехта:

Темы:

Ханс Йегер: Национальная экономика фашизма;

Эйслер, Фогель, (Шерхен?): О музыке;

XY: Мир с точки зрения современной буржуазной физики;

Бихевиоризм (психология) ⁵⁹.

О тех, кто был членом клуба (или предполагался в качестве таковых), можно судить по сохранившемуся машинописному списку:

Фогель / [Ханс] Эйслер / [Хайнц] Поль / [Ханс] Заль / Гиллер / [Эрнст?] Буш / Акерманн / [Хелена] Вайгель / [Петер] Лорре / [Каспар] Неер / [Герман] Шерхен / [Эмиль Юлиус] Гумбель / [Фридрих] Буршель / [Вильгельм] Вольфрадт / [Эрнст] Оттвальт / [Вальтер] Беньямин / [Генрих] Манн / [Густав] Кипенхойер / [Эрнст] Глезер / [Франц Карл] Вайскопф / [Теодор] Пливье / [Виланд] Херцфельде / [Эрвин] Пискатор / [Элизабет] Гауптманн / Пауль Брауэр / [E. A.] Рейнхардт / Ханс Йегер / [Курт] Керстен / Дурус [т.е. Альфред Кемени] / [Карл фон] Осецкий / [Георг] Гросс / [J.] Шифф / [Манес] Шпербер / [Бернхард(?)] Райх / [Альфред] Курелла / [Вальтер] Дубислав / [Зигфрид] Кракауэр / [Златан] Дудов / Карл Левин ⁶⁰

4. Нереализованный проект журнала, возможно, относящийся к тому же периоду, известен под названием Signale [Сигналы]. Следы этого проекта сохранились в трех документах архива Брехта, имя Беньямина в них не упоминается. Исходя из предполагаемых сотрудников, тем и методов работы, прослеживается связь с проектом при участии Беньямина. Сохранился предполагаемый состав редакционной коллегии, написанный Брехтом от руки: «виттфогель / лукач / гюнтер штерн / иеринг / брентано / бехер / брехт / габор», и – предположительно – сотрудников: «кракауэр / гроссман / штернберг / др. шмаль / шаксель / х поль / музиль / хоркхаймер»⁶¹. Вот список предполагаемых тем этого журнала о социальной теории и экономике: «смерть капитализма / строительство социализма / немецкая идеология, проблемы марксизма / <…>/ «фашизм» и «рабочее движение»⁶².

5. Имени Беньямина также нет в проекте «журнала для разъяснения фашистских аргументов и контраргументов», составленном после 9 ноября 1931 года¹⁴³. Тема, второстепенная для Krise und Kritik и Signale, становится главным фокусом работы. Выраженная названием цель состояла в систематической групповой проработке центральных тем антифашистской деятельности, на стадии, предшествующей тоталитарной, включая культурную политику, права женщин, экономику, вождизм, расовые проблемы, скрытые аспекты классовой борьбы, национализм и т.д. Следует заметить, что среди активных или потенциальных участников упомянут Харро Шульце-Бойзен, также (как Харнак. – Ред.) позже ставший членом «Красной капеллы». Он собирался сделать доклад о «национал-социалистическом государстве и нации».

Все эти проекты: журнал Krise und Kritik, группа по чтению (или журнал против) Хайдеггера, «Общество материалистов – друзей гегелевской диалектики», «Марксистский клуб», журнал Signale и «Журнал для разъяснения фашистских аргументов и контраргументов», – различаются по составу участников, политической ситуации и целям. Однако их объединяет стремление интеллектуалов и художников к организации для формирования альтернативной общественности. Вид деятельности зависел от профессии участников, а диалектический материализм становился мощной движущей силой.

Эмиграция, детективный роман, шахматы (1933−1940)

В эмиграции условия общения изменились. Дружбу можно было поддерживать, только преодолевая препятствия, – изоляция, в том числе и языковая, была одной из самых больших бед изгнания⁶³. Беньямин и Брехт проживали в основном в разных странах – чтобы увидется приходилось точно договариваться. Закончилось время непринужденного берлинского общения, с его случайными встречами, спонтанно организованными собраниями, телефонными разговорами. У такого тесного общения был и недостаток – от него оставались лишь отрывочные свидетельства⁶⁴.

Маргарет Штеффин держала Беньямина в курсе всех дел. Чтобы выжить, эмигрантам приходилось приспосабливаться к условиям работы и возможностям заработка, открывавшимся для них на чужбине, и выбирать место жительства в зависимости от стоимости жизни или условий работы (библиотек, редакций, издательств). Брехт с семьей прожил в относительно благополучной Дании шесть лет. Беньямину совершенно не хотелось удаляться от Национальной библиотеки Парижа, где он всегда мог найти материалы для исследований, поэтому он ненадолго отправлялся погостить у Брехта или у бывшей жены в Сан-Ремо, что было для него и экономией средств. Пока это было еще возможно, он пытался вернуть имущество и рабочие материалы, оставленные в Германии. Осенью 1933 года Брехт предложил Беньямину хранить его библио теку у себя в Сковсбостранде, чем оказал ему огромную услугу. С весны 1934 года Беньямин таким образом уже не опасался по крайней мере за наиболее ценную часть библиотеки и к тому же мог пользоваться ею во время летнего отдыха в гостях у Брехта¹⁴⁴.

Жить в эмиграции не значило жить в полной безопасности. Противники Гитлера были вынуждены бежать из стран, аннексированных или захваченных Германией, чтобы избежать судьбы политических заключенных, о которых «ходят ужасные слухи»¹⁴⁵. Даже в тех странах, которые считались безопасными, угроза могла исходить от агентов режима и осведомителей тайной полиции. Беньямин сообщил Шолему 7 декабря 1933 года, что «человек, близко знакомый со мной и Брехтом в Берлине» отпущен гестапо и уже добрался до Парижа; как полагал Беньямин, возможно, гестапо обратило на него внимание по доносу «всем нам известного человека из Парижа». Допросам в Берлине подверглась Элизабет Гауптманн, а вот кем был доносчик, мы, вероятно, не узнаем никогда¹⁴⁶.

На фоне тяжёлых условий эмиграции между Беньямином и Брехтом установились доверительные личные отношения, близость которых частично объясняется тем, сколько времени они проводили вместе в Париже и Сковсбостранде. К общим политическим и эстетическим интересам, определявшим совместную работу с 1929-го по 1933 год, добавились и экзистенциальные темы. Отношение Беньямина к Брехту оставалось неизменным. Описывая свой первый год в эмиграции, он без обиняков (и вновь прибегая к военной терминологии) сообщил в письме, отправленном 20 октября 1933 года в Иерусалим Китти Маркс-Штейншнайдер: «Конечно, я не буду скрывать то, что солидарность с творчеством Брехта является одной из важнейших и сильнейших точек на моей позиции»¹⁴⁷. В то же время перед первой поездкой в Данию он заметил: «Как бы дружен я ни был с Брехтом, полная зависимость от него, в которой я окажусь, вызывает у меня опасения»⁶⁵. Эти опасения Беньямину пришлось преодолеть, так как у него не было выбора. Действительно, невозможно представить его пребывание в Сковсбостранде, не будь там Брехта⁶⁶. Летом 1936 года, мечтая об отдыхе и покое, хотел отправиться на Ибицу вместо Дании, ожидая от встречи с Брехтом «вдохновения, но не укрепления сил», как он писал Альфреду Кону. Однако «в сложившейся ситуации» он не мог «пренебречь дружбой»⁶⁷.

Его опасения были небезосновательны, поскольку многие из разговоров между Беньямином и Брехтом можно было назвать «вдохновляющими», лишь подыскивая наиболее мягкое выражение.

Рассказывая в письме Вернеру Крафту о работе над эссе о Кафке в ноябре 1934 года, Беньямин замечает: «Я был поражен тем, как точно Вы догадались, что Брехт возражал против этого проекта, хотя даже Вы не можете представить себе, насколько сильно»¹⁴⁸. В пылу спора Брехт обвинил друга в «пропаганде еврейского фашизма» и в усилении неясности творчества Кафки вместо его прояснения¹⁴⁹. В конце лета Беньямин огорченно заметил, что «провокационная сторона мышления» Брехта (по его собственным словам) в их разговорах «выходит на первый план намного чаще, чем раньше»¹⁵⁰. Летом 1938 года возникли разногласия по поводу Бодлера. Брехт высмеивал предложенную Беньямином концепцию ауры – однако, судя по всему, не стал излагать свои едкие замечания самому автору: «Вот так материалистическое понимание истории! Прямо кошмар!»¹⁵¹. Называя уже после смерти Беньямина тезисы «О понятии истории» «ясными и просто объясняющими сложные вопросы», он не удержался от оговорки «несмотря на всякие метафоры и иудаизмы»¹⁵². Так или иначе, даже провокации приносили пользу: летом 1936 года Брехт принял эссе Беньямина «Произведение искусства в эпоху технической воспроизводимости» «не без сопротивления и даже столкновений». Совместное редактирование этой работы привело к увеличению объема текста на четверть. Беньямин говорил, что это было «весьма продуктивным» и привело «к многочисленным знаменательным улучшениям, никак не затронув самой сути эссе»¹⁵³. В их дискуссиях как разногласия и затруднения, так и обретение взаимопонимания, и совместное решение проблем¹⁵⁴.

Неизвестно, когда Беньямин и Брехт виделись или общались в последний раз перед приходом нацистов к власти. Беньямин ещё успел узнать о сроках и обстоятельствах бегства Брехта из Германии⁶⁸. Позднее контакты поддерживались через третьих лиц⁶⁹. На открытке, отправленной Беньямину в Сан-Антонио на Ибице из Санари-сюр-Мер Евой Бой, Брехтом и Арнольдом Цвейгом в конце сентяб ря 1933 года, Брехт спрашивал: «Приедете в Париж»?⁷⁰ Там Бенья мин с Брехтом и встретились впервые во время эмиграции, в конце октября или начале ноября 1933 года⁷¹.

Семь недель до отъезда Брехта 19 декабря были отмечены настолько тесным общением, что «когда Брехт уехал», для Беньямина Париж словно «обезлюдел»¹⁵⁵. Беньямин, Брехт и Маргарет Штеффин остановились вместе в отеле Палас на Рю дю Фур. Существуют свидетельства об их встречах с другими эмигрантами: Клаусом Манном, Германом Кестеном, Зигфридом Кракауэром, Лоттой Ленья, Куртом Вайлем, Элизабет Гауптманн (после её освобождения) и Эйслером, с которым Брехт обсуждал сборник «Песни, стихи, хоры»¹⁵⁶. Беньямин заразился на Ибице малярией; выздоровев, он пытался «заработать что-нибудь библиографическим, библиотечным трудом». Он писал рецензии, готовил эссе о Бальтазаре Грасиане, трудился над эссе об Эдуарде Фуксе, с которым в это время и познакомился¹⁵⁷. Маргарет Штеффин помогала ему готовить рукопись сборника писем «Люди Германии»⁷².

Беньямин писал Гретель Карплус, как и Адорно, называвшей Брехта «Бертольд»: «Я вижусь с Бертольдом каждый день и часто подолгу; он старается познакомить меня с издателями»¹⁵⁸. Брехт работал вместе со Штеффин над «Трёх-грошовым романом», который Беньямин читал в рукописи. Брехт также участвовал в редактировании «Коричневой книги II: Димитров против Геринга: Разоблачение истинных поджигателей»¹⁵⁹. Также они объединили усилия в работе над проектом, упомянутым Беньямином в письме Гретель Карплус: «Я веду с Бертольдом беседы о теории детективного романа, возможно, когда-нибудь из наших разговоров появится экспериментальный проект»⁷³.

Намерение перейти от теории детектива к практике уже возникало раньше. В июне 1931 года «идея детективной драмы» обсуждалась в компании отдыхающих в Ле- Лаванду. В мае 1933 года Беньямин упоминал, что он занялся бы написанием детективного романа, но только если сможет рассчитывать на успех: «Сейчас я могу думать об этом лишь очень осторожно; пока я лишь записываю на листочках заметки о сценах, мотивах, сюжетных ходах, чтобы обдумать все это позже»¹⁶⁰. На двух листах бумаги из архива Беньямина сохранились наброски материалов, соответствующих фрагментам детективного романа в бумагах Брехта¹⁶¹. Беньямин предложил деление романа на главы и тезисы сюжета, тогда как в бумагах Брехта сохранились первая глава, краткое описание сюжета и заметки о персонажах, сценах и мотивах. Авторство не установлено однозначно, это может быть по-настоящему совместное произведение. Беньямин мог предложить общий план и отдельные «сцены, мотивы, сюжетные ходы», а Брехт элементы сюжета, например интересовавший его мотив шантажа⁷⁴. Судя по стилю и почерку, первая законченная глава диктовалась Брехтом.

Наброски Беньямина к совместному с Брехтом экспериментальному проекту по написанию детективного романа. 1933

Сюжет, реконструируемый по сохранившимся источникам, довольно банален: отставной судья нападает на след мелкого акционера, занимающегося шантажом. Когда акционер уезжает по делам в другой город, его жена узнает, что он её обманывает, и раскрывает аферы, совершенные им ранее в качестве торгового представителя. Она решает не выдвигать обвинения из страха перед разводом. Секретарша, жертва шантажиста, убивает его, столкнув в подходящий момент в пустую шахту лифта. Мотивы, темы, элементы сюжета можно найти в бумагах и Беньямина, и Брехта (чемодан с пробами, зонтик, цветочная лавка, записка «Опасно, уезжай из города», камера, прическа, штопор, кондитерская фабрика, типография, немотивированное убийство, совершённое с целью сокрытия убийства с мотивом). Определенные нестыковки позволяют предположить, что при диктовке вносились изменения; например, некоторые имена одинаковы или созвучны, но написаны по-разному (Сейферт / Сейфферт, компания Монтана / компания Молиссон).

В наброске из архива Брехта, вероятно, написанном им, этот сюжет, типичный для детективного жанра, оказывается развёрнутым по-новому благодаря характеристике судьи-детектива. Его видение правосудия и общества соответствует взглядам и идеям Беньямина и Брехта. Судья – это «скептик, не интересующийся юридическими или мировоззренческими умозрениями, он отдает все силы своего разума наблюдению за действительностью»¹⁶². Во многих случаях он считает среду, вызвавшую преступление, более порочной, чем злонамеренность виновных. Его знакомство с системой правосудия заставляет его «признать, что последствия приговора во многих случаях приносят больше вреда, чем действия, караемые правосудием». Ему «всегда было интересно, что происходит после приговора»¹⁶³, и он не стремится к исполнению закона любой ценой, поэтому в конце только он и читатель знают результат расследования. В этом фрагменте появляется новый для того периода тип немецкого детектива, подвергающего сомнению законы буржуазного общества. Наброски Беньямина и Брехта свидетельствуют не только об удовольствии от литературно-детективной игры, но и об их интересе к обнажению механизмов буржуазного общества.

Осенью 1934 года друзья снова работали вместе над литературным произведением Брехта, как это уже было в 1931 году в Ле-Лаванду со «Святой Иоанной скотобоен» и с детективным романом. Беньямин сообщал Анне Марии Блаупот тен Кате о проекте, разрабатывавшемся в Драгёре вместе с Брехтом и Коршем: «Во-вторых, раз уж здесь наш общий знакомый, мы все втроем взялись за очень интересную работу. Но я расскажу Вам о ней при встрече» ⁷⁵. Возможно, он говорил о прозаической сатире на Джакомо Уи: для работы над ней Брехт просил Беньямина прислать ему в Драгёр «Историю Флоренции» Макиавелли¹⁶⁴. Также возможно, что он говорил о «Туи-романе» или – раз уж там был Корш – об идее философской дидактической поэмы, где соединились бы различные мотивы, занимавшие Брехта в то время – эта концепция прорабатывалась в разговорах с Беньямином¹⁶⁵. Брехт и Корш вернутся уже после 1945 года к проекту «дидактической поэмы, написанной почтенной строфой “О природе вещей” Лукреция и рассказывающей о противоестественной сути буржуазного общества. Ядром её должен был стать версифицированный “Коммунистический манифест”»¹⁶⁶.

Эмиграция внесла в отношения Беньямина и Брехта новый аспект: взаимную помощь в организации публикаций и выступлений, связанной с обменом контактами, передачей сведений и рукописей и даже работой литературным агентом, особенно характерной для Беньямина, получившего от Брехта карт-бланш на ведение переговоров с издателями от своего имени и передачу текстов редакциям и театрам. Беньямин выступал посредником в переводе и публикации текстов Брехта французскими издательствами и периодикой, в постановке «Трёхгрошовой оперы» в амстердамском Театре Стеделейк в 1934 году¹⁶⁷, переговоры о которой вела Блаупот тен Кате; он добился изменения дизайна обложки сборника «Песни, стихи, хоры», предупредив Брехта, что «оттенок коричневого в равной степени и может вызывать недоразумение, и выглядит отвратительно» ⁷⁶; а также анонсировал «Собрание сочинений» Брехта¹⁶⁸. Типичное свидетельство этих усилий можно найти в его письме Маргарет Штеффин:

Когда Вы будете говорить с Брехтом, пожалуйста, скажите ему, что мне нужна доверенность на работу с французскими периодическими изданиями для публикации кое-каких небольших произведений – прежде всего, «Историй господина Койнера». В любом случае, через несколько дней я встречусь с людьми, влиятельными в здешних издательствах, и они, возможно, смогут относительно легко найти место для каких-нибудь произведений Брехта ⁷⁷.

Также известно, что в 1939 году Беньямин способствовал любительской постановке сцен из «Страха и отчаяния в Третьей империи» в аббатстве Понтиньи в Бургундии, где были расквартированы ветераны Гражданской войны в Испании. Для участников постановка была не просто культурным мероприятием, но актом сопротивления нацистскому террору. Беньямин сообщал Брехту через Маргарет Штеффин:

Две дюжины бойцов интербригад были расквартированы неподалеку от аббатства. Я с ними не общался, но фрау Штенборк-Фермор давала им уроки. Поскольку она очень интересовалась творчеством Брехта, вернувшись, я одолжил ей «Страх и Отчаяние» [sic!] на несколько дней, и она читала пьесу вслух ветеранам войны в Испании (среди них были, в основном, немцы и австрийцы). Она писала мне: «Величайшее впечатление на них произвели сцены: “Меловой крест”, “Выпустили из лагеря”, “Трудовая повинность” и “Радиочас для рабочих”, все было воспринято искренне и просто»¹⁶⁹.

По-видимому, от Брехта скрывалось, что речь шла не просто о чтении пьесы, но и о постановке сцен из нее 3 июня 1939 года. Возможно, Беньямин опасался возмущения Брех та по поводу постановки пьесы без его разрешения, тогда как чтение выглядело бы для него приемлемо. Так или иначе, в передаче Беньямина не упомянуты следующие детали из сообщения Шарлотты Штенбок-Фермор:

Итак, в прошлую субботу мы исполняли «Двух Булочников», «Новое платье» и «Жену еврейку» на французском. Это был потрясающий успех! Мы с Жильбером переводили вместе. Я прочла большой отрывок бойцам интербригад по-немецки ⁷⁸.

Особо много времени отняли у Беньямина напрасные усилия по переводу «Трёхгрошового романа» на французский, о чем он пытался договориться на протяжении нескольких месяцев. Он пытался помочь Шарлю Вольфу, переводчику, выбранному издательством, ускорить работу, но ничего не вышло, и он нашел своего переводчика, Пьера Клоссовски. Наконец, Беньямин самостоятельно занялся улучшением качества перевода; в его бумагах находятся шесть страниц машинописи отрывков из «Трёхгрошового романа» в переводе на французский с номерами страниц, проставленными от руки и небольшими исправлениями, внесенными Беньямином¹⁷⁰. О значимости этой помощи для Брехта свидетельствует его письмо от 20 июля 1936 года, отправленное из Лондона в издательство Йditions Sociales Internationales в Париже. Отвечая на вопрос о выборе переводчика просьбой сообщить ему окончательное решение, Брехт писал: «Я бы предпочел, чтобы вы обсудили этот вопрос с моим другом доктором Вальтером Беньямином, Париж XIV округ, 23 рю Бенар»¹⁷¹.

Брехт ничуть не меньше старался помочь Беньямину. С первой встречи в эмиграции он пытался, как уже упоминалось ранее, установить «контакты с издателями» для Беньямина¹⁷². В июне 1935 года он попросил Лизу Тецнер предложить рукопись «Людей Германии» Беньямина швейцарскому издателю¹⁷³. Брехт несколько раз предлагал работы Беньямина журналу Das Wort [Слово], редактируемому им вместе с Фейхтвангером и Бределем с июня 1936-го по март 1939 года⁷⁹. Предложения относились не только к эссе Беньямина о самом Брехте и не ограничивались журналом Das Wort; Брехт и Штеффин пытались пристроить работы Беньямина и в другие журналы и издательства⁸⁰. Это было одновременно признанием и поддержкой.