Барчестерские башни

Глава XIII. Мусорная тележка

Мистер Хардинг вышел из дворца, далеко не чувствуя себя счастливым. Его должность и любимый дом вторично были у него отняты. Но с этим он мог смириться. Его поучал и оскорблял молодой человек, годившийся ему в сыновья. Но это он мог стерпеть. Причиненные ему обиды могли даже принести ему то утешение, которое, вероятно, получают мученики, сознавая всю несправедливость своих страданий, и которое находится в прямой зависимости от жестокости, с какой этих мучеников пытают. Он признался дочери, что мечтает об уюте своего прежнего дома, и все же, будь дело только в этом, он вернулся бы в свою квартиру на Хай-стрит если не с торжеством, то с удовлетворением. Но яд, который источал капеллан, проник в его кровь и отравил его душевное спокойствие.

«Новые люди проводят реформы и выметают мусор прежних веков». Какие жестокие слова – и как часто их теперь употребляют со слоуповской бессердечной жестокостью! Человек погиб, если будет объявлено, что в политике или религии он не принадлежит к какой-нибудь новейшей школе. Он может тогда считать себя мусором и ждать, что его вот-вот выметут. Нынче человек ничто, если он не сумел понять новую эру – эру, в которой, по-видимому, ни честность, ни истина никому не нужны, а единственным мерилом добродетели стал успех. Мы должны смеяться над всем, что давно установлено. Как ни плоха шутка, как ни далека она от подлинного юмора, мы должны смеяться – или берегись тележки мусорщика! Мы должны говорить, думать и жить, как требует дух века, и писать, как он требует, раз уж не можем избавиться от этой скверной привычки. Иначе мы ничто. Новые люди и новые реформы, большой кредит и малая щепетильность, великий успех или грандиозный крах – таковы теперь вкусы англичан, умеющих жить. Увы! Мистеру Хардингу оставалось только признать, что он – англичанин, не умеющий жить. Эта новая доктрина мистера Слоупа и тележка мусорщика тяжко смутили его дух.

«Это происходит по всей стране!» «Теперь каждый, кто получает жалованье, должен работать!» Значит, он прожил жизнь, получая жалованье и не работая? Неужели он и вправду жил так, что теперь, на старости лет, в нем справедливо видят мусор, место которому только на свалке? Люди, единомышленником которых считал себя мистер Хардинг – Гвинны, Грантли, оксфордские богословы старой закалки, – не подвержены подобным сомнениям. Они обычно так же довольны мудростью и правильностью своего поведения, как все мистеры Слоупы и все епископы Прауди. К своему несчастью, мистер Хардинг не обладал этой самоупоенностью. Когда Слоупы называли его мусором, он задавал себе вопрос: а не справедливо ли такое наименование? Увы! Все улики обычно свидетельствовали против него.

Дожидаясь мистера Слоупа, он убеждал себя, что от печалей старости, от тяжких сожалений, которые на склоне лет становятся уделом всех созерцательных натур, он найдет утешение в религии. Да, вера могла утешить его в потере жизненных благ, но была ли его вера настолько деятельна, чтобы научить его, как, оплакивая напрасно прожитые годы, прожить оставшийся ему срок, уповая на будущее? А само раскаяние – разве это не муки, не слезы? Говорить о раскаянии легко, но, пока не придет искупление, человек идет по раскаленным лемехам, с него сдирают кожу, как со святого Варфоломея, его поражают стрелами, как святого Себастьяна, поджаривают на раскаленной решетке, как святого Лаврентия! Что, если его прошлая жизнь потребует такого раскаяния? Хватит ли у него сил?

Мистер Хардинг около часа расхаживал под тенистыми вязами собора, а потом направился к дому дочери. Он решил побывать в Пламстеде и посоветоваться с доктором Грантли, а также немедленно рассказать Элинор о том, что произошло.

И тут его ждало новое испытание. Мистер Слоуп опередил его, побывав у вдовы с визитом накануне. Он объяснил, что не мог отказать себе в удовольствии сообщить миссис Болд, что ее батюшка скоро вернется в чудный домик при Хайремской богадельне. Епископ поручил ему известить об этом мистера Хардинга. Епископ, разумеется, счастлив, что может послужить орудием возвращения мистера Хардинга на пост, украшением которого он так долго был. Затем мистер Слоуп осторожно заговорил о чудной маленькой школе, которая, как он надеялся, скоро будет открыта при богадельне. Он совсем заворожил миссис Болд описанием этого прекрасного, полезного и благочестивого придатка, и она даже сказала, что ее отец, конечно, одобрит такое нововведение, и выразила желание взять там один класс.

Тот, кто мог бы сравнить совершенно разный тон и манеру мистера Слоупа, когда он говорил об этой школе отцу и дочери, наверное, признал бы мистера Слоупа гением. Элинор он ни словом не заикнулся о богослужениях и проповедях в богадельне, об изгнании стариков из собора, о покраске и необходимых починках и о выметании мусора. И она сказала себе, что мистер Слоуп ей, конечно, не нравится, но что он деятельный и ревностный священник и, несомненно, будет полезен Барчестеру. И все это подготовило новые страдания для мистера Хардинга.

Услышав шаги отца на лестнице, Элинор улыбнулась самой радостной своей улыбкой, собираясь сразу же его поздравить; однако, едва его увидев, она поняла, что поздравления будут неуместны. Раза два в прошлом она видела это выражение безысходной печали на лице отца и хорошо его помнила. Она видела отца в ту минуту, когда он прочел в «Юпитере» роковую статью, из-за которой впоследствии ушел из богадельни, и видела его, когда архидьякон настоял, чтобы мистер Хардинг остался в богадельне вопреки его понятиям о достоинстве и чести. Она сразу поняла, что он в смятении.

– Папа, что случилось? – воскликнула она, пустив малютку ползать по полу.

– Я зашел тебе сказать, милочка, что я еду в Пламстед. Ты, наверное, не захочешь поехать со мной?

– В Пламстед, папа? Ты думаешь там остаться?

– Вероятно, я там переночую. Мне надо посоветоваться с архидьяконом по поводу этой злополучной богадельни. И зачем только я стал думать о возвращении туда!

– Но, папа, в чем дело?

– Я беседовал с мистером Слоупом, милочка, а он не самый приятный в мире собеседник, – по крайней мере, для меня.

Элинор чуть покраснела, но если она думала, будто отец намекает на ее знакомство с мистером Слоупом, то она ошибалась.

– И что же, папа?

– Он намерен превратить богадельню в воскресную школу и молитвенный дом, и, наверное, поставит на своем. Я для этого не подхожу и, следовательно, должен отказаться от назначения.

– Но что плохого в школе, папа?

– То, что в ней не будет директора.

– Но его же, конечно, подыщут.

– Мистер Слоуп подыскал меня. А я для такой работы не гожусь. И отклоню эту честь.

– Ах, папа! Мистер Слоуп вовсе этого не хочет. Он был вчера тут, и он хочет…

– Он был вчера тут? Вот как? – сказал мистер Хардинг.

– Да, папа.

– И говорил про богадельню?

– Он говорил, как он будет рад – и епископ тоже – снова увидеть тебя там. Потом он говорил про воскресную школу; и сказать правду, я с ним согласилась. И думала, что тебе она тоже понравится. Мистер Слоуп говорил, что школа будет не в богадельне, а только при ней, и ты будешь ее попечителем и иногда станешь бывать там; и я подумала, что тебе это будет приятно; и я обещала, что буду учить там; все это казалось таким… и, папа, мне так грустно, если я поступила дурно.

– Вовсе нет, милочка, – ответил он, мягко, очень мягко ее отстраняя. – Ты хотела быть полезной, а в этом нет ничего дурного. Наоборот, это очень хорошо. Нынче те, кто не хочет оказаться ненужным, должны напрягать все свои силы, – бедный мистер Хардинг попытался приобщить дочь к новой доктрине. – Это относится и к мужчинам и к женщинам, – продолжал он. – И ты поступишь правильно, милочка, если займешься чем-нибудь, но…

– Что, папа?

– На твоем месте я не стал бы выбирать в духовные наставники мистера Слоупа.

– Я этого не собиралась и не собираюсь делать.

– Было бы дурно с моей стороны говорить о нем плохо, так как ничего плохого я о нем не знаю; но он мне не кажется искренним человеком, и я вижу, что он неблаговоспитан.

– Но я, папа, и не думала выбирать его в наставники.

– Что до меня, милочка, то помнишь пословицу – старого пса новым штукам не выучишь? От воскресной школы я должен отказаться, а значит, скорее всего, и от богадельни. Но сначала я посоветуюсь с архидьяконом. – Он поцеловал малыша, взял шляпу и удалился, совсем расстроив Элинор.

Все это еще усугубило его страдания. У него было так мало близких ему людей, и потеря самого дорогого и близкого человека казалась особенно невыносимой. А ему представлялось, что именно так и случится. Он не сознавал, что был бы рад, если бы его дочь возненавидела мистера Слоупа, однако признайся она ему в такой ненависти, его упрек за столь нехристианское чувство не был бы особенно строгим. Но между ней и мистером Слоупом возникла дружба, она разделяла его взгляды, одобряла его планы и с восторгом внимала его поучениям. Мистер Хардинг вовсе не хотел, чтобы его дочь ненавидела мистера Слоупа, но уж лучше ненависть, чем любовь!

Он заказал в гостинице извозчика, вернулся домой, собрал саквояж и отправился в Пламстед. Архидьякон, во всяком случае, не побратается с мистером Слоупом! Но зато он будет настаивать на междоусобице, публичных речах, громогласных обвинениях и прочих атрибутах открытой войны. А эта крайность была для мистера Хардинга немногим приятнее первой.

Мистер Хардинг не застал зятя дома: того не ждали раньше вечера, и он излил душу старшей дочери. Миссис Грантли питала к мистеру Слоупу антипатию не меньшую, чем ее муж, и так же твердо верила, что они обязаны сражаться с праудитянами, отстаивать права соборного духовенства и оборонять законную долю хлебов и рыб, причитающуюся ее кругу; подобно своему супругу и повелителю, она готова была биться, не давая и не прося пощады. При этом она вовсе не была сварливой или неуживчивой: но, подобно архидьякону, она чувствовала, что присутствие в епархии мистера Слоупа – это оскорбление для всех, кому дорога память покойного епископа, а его предполагаемое влияние на дела епархии – прямой вызов ее мужу. Никому и в голову не пришло бы, что миссис Грантли может до такой степени ожесточиться. Она была в наилучших отношениях с женами всех окрестных священников. Ее любили все соборные дамы. И хотя она была богаче их всех, она сумела поставить себя так, что ее карета и лошади никому не кололи глаз. Она никогда не вызывала зависти у жен священников, подчеркивая свою близость с аристократией графства. Она не упоминала кстати и некстати о графах и графинях и не похвалялась тем, что платит своей гувернантке шестьдесят фунтов в год, а кухарке – семьдесят. Все знали миссис Грантли как умную, тактичную, миролюбивую женщину, и барчестерцы были поражены той неукротимой воинственностью, которую она выказала в качестве главнокомандующей грантлитянок.

Едва миссис Грантли услышала, что ее сестра Элинор обещала помогать мистеру Слоупу в делах богадельни, она уже не могла ни говорить, ни думать ни о чем другом.

– Но как Элинор его терпит? – воскликнула она.

– Он очень хитер, – ответил ее отец. – И сумел внушить ей, будто он – смиренный и достойный священнослужитель. Да простит мне бог, если я к нему несправедлив, но, по-моему, он далеко не таков.

– Не таков! – насмешливо сказала она, словно его сдержанность ее раздражала. – Надеюсь, он все-таки не настолько хитер, чтобы заставить Элинор вовсе потерять голову.

– Ты думаешь, она может выйти за него замуж? – спросил мистер Хардинг, которого эта страшная мысль совсем ошеломила.

– Что тут невероятного? Конечно, он будет добиваться этого, если у него появится надежда на успех. У Элинор тысяча фунтов годового дохода, а для мистера Слоупа это завиднейшее состояние, и он постарается прибрать его к рукам.

– Но ведь ты не думаешь, Сьюзен, что он может ей нравиться?

– А почему бы и нет? Такие мужчины, как он, очень хорошо умеют очаровывать одиноких беззащитных женщин вроде нее.

– Беззащитных? – переспросил несчастный отец. – Но ведь у нее же есть мы!

– Ах, папа, как вы наивны. Нельзя же ждать, что Элинор так и останется вдовой. Я первая посоветовала бы ей снова выйти замуж, если бы только она выждала приличное время и выбрала бы порядочного человека.

– Неужели ты правда полагаешь, что Элинор думает выйти за мистера Слоупа? Ведь ее муж умер всего год назад.

– Полтора года назад, – поправила дочь. – Элинор, конечно, об этом еще не думает, зато он, несомненно, думает. И он сумеет добиться ее согласия, если мы не примем мер.

Этого бедный мистер Хардинг никак не ожидал. Его зятем, мужем его любимицы станет именно тот единственный в мире человек, к которому он питает глубокую неприязнь! Он не знал, хватит ли у него сил снести такое несчастье. Есть ли основания для столь страшных предположений? Он привык в житейских делах полагаться на здравый смысл и опытность своей старшей дочери. Она редко ошибалась в оценке характеров людей, их побуждений и возможных поступков. Она предсказала брак Элинор и Болда; она с одного взгляда поняла характер нового епископа и его капеллана – неужели сбудется и эта ее догадка?

– Но ты же не думаешь, что он ей нравится? – повторил он.

– Однако, папа, я не могу и сказать, что он ей не нравится. Почему он навещает ее, как добрый знакомый, хотя его вообще не следовало пускать в дом? Почему она обсуждает с ним ваши планы и ваше положение? На званом вечере у епископа она разговаривала с ним добрых полчаса!

– По-моему, он тогда ни с кем не разговаривал, кроме дочери Стэнхоупа, – вступился за свое дитя мистер Хардинг.

– О, мистер Слоуп умнее, чем вы думаете, папа, и плетет не одну сеть.

Надо отдать должное Элинор: подозрения, что она испытывает к мистеру Слоупу сердечную склонность, были совершенно несправедливы. Она так же не собиралась замуж за мистера Слоупа, как и за епископа: ей и в голову не приходило, что мистер Слоуп может оказаться претендентом на ее руку. Более того, после смерти мужа она вообще ни разу не подумала о новом супружестве. И тем не менее, в отличие от остальных грантлитян, она действительно уже не питала к мистеру Слоупу отвращения. Она простила ему его проповедь. Она простила ему и приверженность к низкой церкви, и школы дня субботнего, и пуританские замашки. Она простила ему фарисейскую надменность, простила даже лоснящуюся физиономию и приторные вульгарные манеры. А научившись смотреть на все это сквозь пальцы, разве не могла она со временем увидеть в мистере Слоупе будущего супруга?

Следует также сказать, что и он пока еще не был виновен в приписываемом ему преступлении. Каким образом этот человек, обыкновенно столь зоркий, не заметил, что молодая вдова не только красива, но и богата, объяснить невозможно. Но это было так. Мистер Слоуп обхаживал миссис Болд с той же целью, с какой он обхаживал прочих барчестерских дам – чтобы усилить свою партию. Впоследствии он исправил свою ошибку, но это было уже после его беседы с мистером Хардингом.

Глава XIV. Новый боец

Архидьякон вернулся домой только перед самым обедом, и мистеру Хардингу не удалось поговорить с ним до этой церемонии. Доктор Грантли был, по-видимому, в превосходном настроении и приветствовал тестя с той шутливой торжественностью, которая обычно означала, что все идет так, как ему хочется.

– Все устроено, дорогая, – сообщил он жене, когда мыл руки в туалетной, а она, по обыкновению, слушала его, сидя в спальне. – Эйрбин согласился взять приход. Он приедет на той неделе. – И архидьякон принялся растирать руки и лицо с энергией, означавшей, что приезд Эйрбина был большой победой.

– Он приедет к нам в Пламстед? – спросила жена.

– Он обещал погостить у нас месяц, пока будет знакомиться со своим приходом; Эйрбин тебе понравится. Он джентльмен во всех отношениях и приятнейший собеседник.

– Он ведь большой чудак?

– Ну… у него есть свои странности, но ничего, что могло бы показаться тебе неприятным. Во всем Оксфорде нет другого столь стойкого защитника церкви. Право, не знаю, что бы мы без него делали. Я очень рад, что он будет возле меня, и если кто-нибудь может осадить Слоупа, так это Эйрбин.

Преподобный Фрэнсис Эйрбин был профессором колледжа Лазаря, любимым учеником великого Гвинна и таким приверженцем высокой церкви, что когда-то чуть было не упал в католический омут. Это был поэт, полемист, всеобщий любимец в Оксфорде, красноречивый проповедник, остроумный, чудаковатый, насмешливый, энергичный, добросовестный человек и, как гордо объявил архидьякон, джентльмен во всех отношениях. В дальнейшем мы познакомимся с ним поближе, а пока следует лишь добавить, что доктор Грантли только что предложил ему приход Святого Юолда, которым он распоряжался как архидьякон. Этот приход лежит у самых границ Барчестера. В него входит даже часть нового предместья, а от городских ворот до его хорошенькой церквушки и дома священника меньше мили.

Приход Святого Юолда приносит не больше трехсот – четырехсот фунтов в год и обычно давался священнику, состоявшему при соборном хоре. Но когда эта вакансия открылась теперь, архидьякон решил, что ему следует усилить свою партию каким-нибудь столпом – если, конечно, оный столп согласится стать священником бедного прихода. Он обсудил это дело со своими собратьями – не искательно, как человек, желающий использовать данные ему полномочия для собственной выгоды или выгоды своих близких, но как тот, кто знает, что от правильного распоряжения вверенным ему имуществом во многом зависит благополучие церкви. Он назвал им мистера Эйрбина так, словно решение зависело от них, и они единодушно признали, что лучшего выбора сделать нельзя, если, конечно, мистер Эйрбин согласится.

Если мистер Эйрбин согласится! В том-то и заключалась трудность. Мистер Эйрбин был видной фигурой – во всяком случае, в церковных сферах. Правда, он не был богат, так как не имел иных доходов, кроме своего профессорского жалованья, но он и не стремился к богатству, будучи, разумеется, холост; почти все свое время он посвящал участию в печатных и устных дебатах относительно прав и деятельности церкви, к которой он принадлежал. Архидьякон оборонял ее земные сокровища, а мистер Эйрбин – духовные, причем оба заботились не столько о собственном благе, сколько о благе других.

Вот почему было сомнительно, что мистер Эйрбин согласится стать священником прихода Святого Юолда, и доктор Грантли сам поехал в Оксфорд. Вместе с доктором Гвинном он убедил прославленного богослова, что долг призывает его в Барчестер. Тут действовали и скрытые пружины: последнее время мистер Эйрбин вел ожесточенный спор об апостолической преемственности не более и не менее как с мистером Слоупом! Они не были знакомы, но в печати не щадили друг друга. Мистер Слоуп для придания силы своим аргументам назвал мистера Эйрбина филином, а мистер Эйрбин в ответ намекнул, что мистер Слоуп – апостат. Битва завязалась на страницах «Юпитера», этой влиятельнейшей газеты, редактор которой склонялся к взглядам мистера Слоупа. Впрочем, ее читателям дискуссия скоро надоела, и поэтому одной из ядовитейших инвектив мистера Слоупа было предпослано сообщение, что в дальнейшем письма преподобных джентльменов будут печататься лишь на правах объявлений.

Однако были найдены менее дорогостоящие способы публикации ответов, и война бушевала вовсю. Мистер Слоуп утверждал, что священника делает священником главным образом его внутренняя преданность своим пастырским обязанностям. Мистер Эйрбин настаивал, что человек не может быть священником и не обретает ни единого пастырского свойства, если на него не возложит руки какой-нибудь епископ, который, в свою очередь, стал епископом вследствие возложения на него еще чьих-то рук, и так далее, до одного из апостолов. Противники постоянно поднимали друг друга на рога силлогизмов, но обоим это ничуть не вредило и война кипела себе и кипела.

Не беремся сказать, сыграла ли близость врага какую-либо роль в согласии мистера Эйрбина принять приход Святого Юолда, но так или иначе, в кабинете доктора Гвинна было решено, что он его принимает и будет содействовать изгнанию мистера Слоупа из Барчестера или хотя бы заставит его замолчать на то время, пока он там останется. Мистер Эйрбин намеревался сохранить свою оксфордскую квартиру, а для прихода взять младшего священника, но он обещал уделять Барчестеру как можно больше времени, и доктора Грантли вполне удовлетворило это обещание столь великого человека. Немалое удовольствие доставляла ему и мысль, что епископ Прауди вынужден будет отдать приход у себя под боком заведомому врагу своего любимца.

И весь обед с лица архидьякона не сходила довольная улыбка. Он отдал должное вкусным кушаньям, выпил вина, шутил с дочерьми, весело рассказывал про Оксфорд, посоветовал тестю навестить доктора Гвинна и вновь принялся восхвалять мистера Эйрбина.

– А мистер Эйрбин женат, папа? – спросила Гризельда.

– Нет, девочка, члены факультета женатыми не бывают.

– Он молод, папа?

– Ему лет сорок, если не ошибаюсь, – ответил архидьякон.

– О! – сказала Гризельда; для нее «сорок» звучало почти как «восемьдесят».

Когда дамы удалились, оставив джентльменов за вином, мистер Хардинг поведал о своей беде. Но даже это не омрачило радости архидьякона, хотя еще больше разожгло его боевой задор.

– Этого он не может, – повторял доктор Грантли, пока тесть перечислял ему новые обязанности смотрителя. – Не стоит его и слушать. Он не имеет права что-либо менять.

– Кто? – спросил бывший смотритель.

– Ни епископ, ни капеллан, ни даже жена епископа, чье слово в подобных делах, кажется, весит больше, чем слово их обоих. У всех обитателей дворца, вместе взятых, нет власти превратить смотрителя богадельни в директора воскресной школы.

– Но у епископа есть власть назначить кого ему угодно, и…

– Не уверен. По-моему, такой власти у него нет. Пусть попробует! Посмотрим, что скажут газеты. На этот раз общество будет за нас. Но Прауди, хоть он и осел, достаточно опытен и не станет ворошить осиное гнездо.

Мистер Хардинг вздрогнул при одной мысли о газетах. Он уже в достаточной мере изведал такого рода публичную известность и не хотел вторично превращаться ни в чудовище, ни в мученика. Кротко выразив надежду, что газеты на этот раз оставят его имя в покое, он спросил, не лучше ли ему будет сразу отказаться самому.

– Я старею. Новые обязанности будут мне не по силам.

– Новые обязанности! – воскликнул архидьякон. – Но я же говорю вам, что никаких новых обязанностей не будет!

– И старые тоже, – ответил мистер Хардинг. – Буду довольствоваться тем, что у меня есть. – Перед его умственным взором все еще стоял мистер Слоуп, выметающий мусор.

Архидьякон допил свой кларет и собрал свою энергию.

– Надеюсь, – сказал он, – что вы не будете столь слабодушны и не позволите такому человеку, как Слоуп, помешать вам исполнить ваш долг. Вы знаете, что ваш долг – вновь занять вашу должность в богадельне теперь, когда содержание установлено парламентским актом и причина, заставившая вас уйти, устранена. Этого вы отрицать не можете, и, если сейчас вы поддадитесь робости, ваша совесть вам не простит. – И в заключение периода архидьякон передал своему собеседнику бутылку.

– Ваша совесть вам не простит, – продолжал он затем. – Вы отказались от этого места из щепетильности, которую я уважаю, но не могу считать оправданной! Такого же мнения были и все ваши старые друзья: вы покинули ваш старый дом, настолько же выиграв во всеобщем уважении, насколько проиграли в житейских благах. Теперь все ждут, что вы вернетесь туда. Доктор Гвинн говорил недавно…

– Доктор Гвинн забыл, что я теперь совсем уже старик.

– Старик? Вздор! – сказал архидьякон. – Вы вовсе не считали себя стариком до разговора с этим наглым выскочкой.

– Если я доживу до ноября, мне будет шестьдесят пять.

– И семьдесят пять, если вы проживете после этого еще десять лет. Причем вам и тогда будет не занимать стать бодрости. Но ради бога, не надо отговорок. Ведь ваша ссылка на старость – просто отговорка. Но что же вы не пьете? Это только отговорка. На самом деле вы боитесь Слоупа и готовы скорее обречь себя на бедность и лишения, только бы не вступать в драку с человеком, который растопчет вас, если вы это ему позволите.

– Я действительно предпочитаю не вступать в драки.

– И я тоже. Но иногда другого выхода нет. Он добивается вашего отказа, чтобы водворить в богадельню свою креатуру, чтобы показать свою власть и, оскорбив вас, оскорбить нас всех – ибо это касается всего соборного духовенства. Если не ради себя, то ради нас вы обязаны не уступать ему, Неужто из-за какой-то заячьей робости вы попадетесь в расставленные вам силки и без сопротивления позволите ему вырвать у вас хлеб изо рта?

«Заячья робость» несколько обидела мистера Хардинга.

– Что за мужество драться из-за денег? – спросил он.

– Если в нашем грешном мире честные люди не станут драться из-за денег, всеми деньгами завладеют люди нечестные, а это вряд ли будет во благо. Нет! Мы должны использовать все средства, которыми располагаем. Если довести ваше рассуждение до логического конца, церкви вообще следует отказаться от своих доходов, а вы вряд ли станете утверждать, что подобная жертва ее укрепит. – Архидьякон молча налил свою рюмку и благоговейно выпил ее за увеличение и упрочение земных сокровищ церкви, столь дорогих его сердцу.

– Мне кажется, следует избегать ссор между священником и его епископом, – сказал мистер Хардинг.

– Согласен. Однако заботиться об этом должен не только священник, но и епископ. Вот что, друг мой: я поговорю об этом деле с епископом – с вашего разрешения, разумеется; не тревожьтесь, я не поставлю вас в неловкое положение. Я убежден, что весь этот вздор с воскресными проповедями и школами затеяли мистер Слоуп и миссис Прауди, а епископ об этом ничего не знает. Не принять меня епископ не может, а я выберу время, когда при нем не будет ни жены, ни капеллана. Я уверен, вы получите назначение без каких-либо условий. Что до скамьи в соборе, это мы предоставим настоятелю. Мне кажется, этот дурак и вправду воображает, что епископ может хоть унести собор в кармане, если ему заблагорассудится.

Так и было решено. Мистер Хардинг приехал за советом, а потому счел себя обязанным принять полученный совет. Кроме того, он наперед знал, что архидьякон и слышать не захочет о его отказе, а потому, высказав свое мнение, готов был уступить.

Поэтому они направились в гостиную, довольные друг другом, и вечер прошел в приятных пророчествах о будущей войне между Эйрбином и Слоупом. Войне мышей и лягушек будет до нее далеко, как и гневу Ахилла^[28] и Агамемнона. Архидьякон смаковал свой последний ход, потирая руки. Сам он не мог снизойти до единоборства со Слоупом, но Эйрбин – иное дело. Такой подвиг как раз во вкусе Эйрбина, и только ему он по плечу.

Архидьякон отошел ко сну все в том же отличном расположении духа, но когда его голова упокоилась на подушке и миссис Грантли высказала ему свое мнение о положении дел в Барчестере, настроение его омрачилось. Во всяком случае, последние его слова в этот вечер были:

– Если так, то, клянусь богом, я больше с ней в жизни слова не скажу. Один раз она вываляла меня в грязи, но соприкосновения с подобной грязью я не потерплю. – И архидьякон содрогнулся, сотрясая всю мебель вокруг – настолько поразила его эта мысль.

Надо сказать, что близкие вдовы Болд были к ней постыдно несправедливы. Она разговаривала с этим человеком три раза и обещала взять класс в воскресной школе. Этим и исчерпывались ее грехи. Бедняжка Элинор! Но время покажет.

На следующее утро мистер Хардинг вернулся в Барчестер. С ним больше не говорили о знакомстве его младшей дочери с мистером Слоупом, однако он заметил, что за завтраком архидьякон был гораздо сумрачнее, чем накануне.