Read the book: «Потерянная тропа. Том 1. Часть 1», page 4

Подбежав к двери, слуга громко в неё постучал. Он не чувствовал пиетета: подгоняли усталость и желание разобраться со всем как можно скорее, и этого оказалось достаточно, чтобы скинуть всю привычную хладнокровность. Влажный, напитанный туманом воздух раздражал.

Не услышав ответа, Дэйв подёргал за ручку. Дверца, которая даже запертая изнутри легко открывалась, сейчас глухо сидела на месте. Он долбанул по ней раз, другой, и буквально провалился, проломив прогнившие доски.

Сделав несколько шагов по инерции, он смачно вляпался сапогом в тёмную лужу крови, разлитую по деревянному настилу. Чуть ближе к камину, возле стены, лежала фейри, из груди которой торчал кинжал. Слуга, конечно, готов был к неожиданности, но точно не к такой.

Дэйв был одарённым. На его правой лопатке гордо сверкал символ хамелеона. Яркий, незамутнённый, чистый и иногда даже подающий признаки жизни, он выдавал в нем способности шпиона и разведчика, но даже самые сильные из благословлённых стигмами богов Архадского архипелага, те что носили на себе символ багряного льва, не смогли бы дышать с проткнутым сердцем.

Фейри же всё ещё была живой, хотя и ясно, что долго она не протянет. У него мурашки побежали от этого зрелища, и слуга прекрасно понял, что в таком состоянии женщина не родит, даже будь она хоть трижды бессмертной. Зато ребёнок, обладай он хоть долей такой же странной живучести…

Слуга выхватил тонкий меч, который всегда носил с собой находясь за пределами замка, и разрезал чужой живот. Дэйв убивал людей, но никогда не принимал роды, тем более таким способом, и всё же слуга прекрасно понимал, что именно он сейчас становится причиной кончины игрушки графа. Дэйв не был бы ассистентом, если бы не мог самостоятельно принимать такие решения. Он, по крайней мере, попытается спасти то, ради чего хозяин держал эту ведьму.

Крови практически не было, потому что она уже давно заливала пол. Но ребёнок, синеватый, морщинистый, не дышал, не кричал. Надо же было такому недоразумению случиться…

Смысла искать того, кто попытался прикончить фейри, не было. Дверь заперта изнутри, окно цело. С момента его прихода никто из дома не выходил. Внутри наёмников не пряталось. Это означало, что убийца находится прямо тут, в луже собственной крови.

Дэйв перерезал острым мечом пуповину и неуклюже завязал её. Затем завернул ребёнка в простыни, которые сдернул с узкой кровати в дальнем углу комнаты, и присел около ведьмы, чтобы забрать кинжал, которым проткнула себя фейри. После чего закрыл ей веки.

И вдруг комок в его руках запищал.

Он сориентировался мгновенно, мельком ещё раз осмотрев дом и бросившись к ящеру. На улице накрапывал дождь, – туман уплотнился настолько, что стал впиваться в предметы мелкой моросью, – и слуга, прижав ребёнка к груди, прикрыл помимо простыни её ещё и курткой, лишь бы новорождённая не замерзла.

Он отвез её в поместье едва ли не быстрее, чем приехал в трущобы, и бросился в кабинет хозяина, уверенный, что тот не спит и ждет вестей. Дэйв оказался прав: граф сидел за своим рабочим столом и перебирал бумаги. Ребёнок перестал пищать ещё когда он вышел на влажный, пропитанный морским холодом воздух, и сейчас девочка молчала. Поэтому Дэйв напряжённо проверил свёрток, сидя при этом на коленях, как и полагается слуге перед хозяином. Ожившая, словно по мановению фейринской магии, новорождённая вызывала у него трепет.

– Что это? – нахмурившись, раздражённо бросил морщинистый, сухой мужчина и Дэйв отдёрнул руку от простыни, чтобы полностью сосредоточится на графе. Он рассказал ему обо всём, что успело произойти за эти пол склянки, вплоть до мельчайших подробностей.

– Кинжал? – хмуро и тихо, с явным недовольством проговорил граф. И Дэйву пришлось проползти на коленях, придерживая рукой простыни, дабы передать оружие, которое он заткнул за кожаный пояс. Из-за ребёнка двигаться в подобном положении было неудобно, и Дэйв думал лишь о том, как бы не зацепить за деревянный и неровный дощатый пол штаны.

Одарённый отдал оружие, а затем отполз назад. Граф внимательно осмотрел резьбу на тёмном металле, отложил кинжал в сторону, поднялся и, едва волоча кривые ноги, подошёл к Дэйву. Хозяин, не смотря на свою немощность, возвышался над ассистентом. Слугу всегда нервировало такой расклад дел, но изменить он ничего не мог. У графа было скверное отношение к тем, кто в его присутствие показывал своё здоровье, напоминая о его собственной ущербности. Не наказывал граф за такое, пожалуй, только своих воспитанников.

Хозяин сдвинул простынь, осматривая ребёнка. Они оба, и Дэйв, и Виктор, увидели необыкновенные алые глаза новорождённой девочки, смотревшей на них в ответ слишком серьёзно, холодно и осознанно.

– Интересно… – морщинки заиграли по всему лицу графа, когда он чуть улыбнулся, но через мгновение улыбка исчезла и от ребёнка отвернулись, будто бы его и не существовало. – Пустышка.

Виктор тяжко вернулся в кресло и, погрузившись в свои мысли, вновь стал перебирать бумаги. Дэйв понял, что разговор закончен, но тепло маленького тельца не позволило ему покинуть кабинет.

– Что делать с ребёнком? – едва слышно шепнул Дэйв, прекрасно понимая, что заговорив без разрешения, нарушает одно из самых главных правил дома, за что его тут же могли сбросить с обрыва прямо в океан.

– С этим? – хозяин нахмурился, потёр переносицу и ответил. – Отдай Ольге. Через пять циклов снова проверим дар и, если результат будет таким же, продадим кому-нибудь. Всё же красный цвет глаз – редкость.

***

Её? Продать? Мари успела оклематься после головокружительного перемещения по пахнущей спёртой влагой улице, детали которого уже растворялись в памяти, словно сон. С каждой минутой воспоминаний становилось всё меньше и от этого Марианн физически было больно. Даже кровавая картина свернулась и ушла на второй план перед страхом остаться лишь глупым младенцем: без опыта, воспоминаний, знаний. И сейчас, после услышанного, ей захотелось врезать «богу второго шанса» промеж ног. Влипла она знатно. Кажется, перерождение ей подсунули сильно похожее на подгнивший фрукт.

«Злая ты. И глупая. Но так уж и быть, помогу, раз промахнулся», – тихим шёпотом зазвенело в ушах и Марианн увидела еле заметную тень, скользнувшую по потолку. В голове сразу посветлело, помутившиеся картинки обрели четкость и глаза сами по себе закрылись от накатившей усталости.

Ей оставалось только надеяться, что другим оппозиционерам досталось что-то более симпатичное, чем сморщенный, словно финик, работорговец. Особенно Глории.

***

Дождь из осколков, пролившийся на мир, не оставил на земле ни единой выемки, ни одного кратера. Обычные смертные, увидевшие это чудо, бросались в храмы возносить молитвы богам, а те, что занимались духовными практиками и видели Реку Мира, с удивлением рассматривали в потоках энергии вспыхивающие и гаснущие золотые нити. Их никто не мог перехватить, – слишком быстро те ускользали. Даже бессмертные и боги ничего не смогли сделать. И лишь Рахита, увидев яркий золотой луч, бросилась на зов своей силы.

В семье эльфов, живших под покровительством древа жизни, в эту ночь было неспокойно. Напряжение и горе сковывало каждого, словно во время траура. У эльфийки родился не один ребёнок, а два, что считалось редким и практически невозможным. Магия между такими детьми распределялась неравномерно, была плотно переплетена и, словно песок в часах, энергия постепенно перетекала в более сильного ребёнка, после чего слабый умирал. Река Мира обычно не допускала таких казусов, защищая любимых детей, но не в этот раз. Мать в попытке спасти обоих близнецов слишком ослабла и оказалась не в состоянии вытянуть роды. И потому старейшине Рахите, сильнейшему целителю их лесов, срочно отправили весточку, которую богиня застала как раз на пути к той самой хижине.

Рахита быстро и легко помогла матери, вернув в норму её энергию и внутренние каналы, после чего попросила разрешения взглянуть на близняшек. Обе они были похожи, как две капли воды, даже цвет глаз был практически одинаковый, но богиня внутренним чутьём сразу определила ребёнка, связанного со вспышкой золота в реке мира. Сила детей была словно взята из разных источников. Один был чистым, изумрудным, явно отделившимся от матери. Другой был переливчатым, слабым, но из чистейшего света, такой, которого никогда не было ни у эльфов, ни у кого бы то ни было ещё. Дитя звезды. В глазах у девочки, которая была чуть меньше сестры, вспыхивали и гасли жёлтые искры. Эти глаза, похожие на драгоценные изумруды, принадлежали очень умному и особенному существу, и от одного только их вида у богини выступил холодный пот. Рахита на эльку будто нырнула в ту пучину периодов, что скрывала даже от самой себя и уловила глубине тихую, усталую надежду.

Кто знает, может этот ребёнок сможет вернуть им то, что они все очень давно потеряли.

***

Бог «второго шанса», как однажды назвал его кто-то из обычных смертных, стоял у подножья древа жизни и вглядывался в себя, отмечая места, в которых появлялись новые люди с искрой его силы. Авантюра, даже скорее пакость, удалась хорошо, и он мысленно пересчитывал новые души, надеясь, что каждому повезёт не умереть в первые же секунды жизни и они сделают хотя бы что-то для выполнения его просьбы.

«Восемнадцать, двадцать…» – трава совсем рядом зашуршала, отвлекая его. Бог приоткрыл глаза, но заметив оранжевое пятно, вновь вернулся к подсчёту. По его плащу, крепко, но не больно цепляясь когтистыми лапками, забралась огнёвка. Она привычно потёрлась о бога своей мордочкой, приветствуя, и тихо замерла на плече.

«Двадцать пять, двадцать семь…» – он нахмурился, плотно сжав кулаки, и едва сдержался от порыва развернуться и ударить по дереву. Одна звёздочка, только вспыхнув, тут же погасла. Это, конечно, было ожидаемо и такое количество выживших было невероятной удачей, но для него каждая такая жизнь на счету. Теперь из тридцати новых перерождённых, осталось двадцать… Восемь? А где же ещё одна?

Он внимательно присмотрелся к каждому золотому канату стараясь понять, какой души не хватает, и с удивлением понял, что именно девушки, создавшей печать, он не видит. Нигде. Ни единого проблеска магии. Неужели единственный человек, у которого он ничего не попросил взамен, даже первого вдоха сделать не смог?

Вспомнился её холодный и надменный взгляд, от которого не спасал непроницаемый плащ. Такие так просто не сдаются… Бог сосредоточился на даре, выявляя малейшие отголоски магии. Используя такое количество силы, которым не управлял уже долгие столетия, стал искать хотя бы след, который привычно оставляла его магия, заключая души переродившихся в свежие оболочки.

Ни среди песков, ни среди двух крупнейших материков он ничего не заметил. А это ведь была огромнейшая территория, достойная быть сердцем целой вселенной… Бога даже не тянуло в сторону тех земель.

Сосредоточившись на реке мира, пестревшей миллиардами разноцветных нитей, он искал направление. Полагаясь на чутьё, или скорее на закономерность появления новых точек, он двинулся дальше, через бурные воды энергии туда, где её потоки истончались. В сторону мелких, едва ли не крошечным островов, находящихся ближе всего к границе мира и неожиданно поймал тонкую, размером с волос, ниточку, которая вспыхнула, но тут же стала утончаться. Он дёрнул за неё, едва успев проскользнуть по осыпающейся связи и неожиданно в реальном мире, всё ещё стоя спиной к Сердце-Древу, он бухнулся на корточки и громко расхохотался.

Бог прекрасно помнил с каким детским восхищением горели глаза человечки после показанной ей магии и сейчас перед ним находился ребёнок, совершенно лишённый резерва. Ни единого проблеска, ни единого клочка. Да уж, любил его дар иногда пошутить… К сожалению бог не мог контролировать то, в каких семьях и с какой судьбой рождались его подопечные, это была не его прерогатива. Он и свои перерождения не контролировал, разве что мог скорректировать направление и места, в которых мог родиться человек. Да и те территории имели минимальное ограничение по размерам. Он не мог выбрать конкретную точку и при помощи этого родится в конкретном доме, нет. Подвластная ему сила определяла размер земли, страну или местность, а дальше уж как повезёт.

И вот, учёная, помешанная на магии, родилась нулём, обычной смертной, без какого-либо проблеска дара. Даже его нить соскальзывала и осыпалась, не желая удерживать чужую память в пустой оболочке.

Он следовал за ребёнком, оценивая обстановку, и с сожалением понимал, что на этой территории никогда не бывал. Серость, затхлость, практически полное отсутствие зелени и растительности, крохи энергии, спёртый воздух. Место, в котором переродилась девочка, оказалось практически на самом отшибе мира. Сила бога «второго шанса», привязанная к сердцу мира, едва дотягивалась сюда.

Он краем уха прислушивался к разговору людей, наблюдая как растворяются чужие воспоминания. Ещё немного и девочка перестанет быть перерождённой, став обычным ребёнком. Её мысли плыли, покрываясь трещинками и разводами, и бог наблюдал, не зная, стоит ли она огромного количества силы, которую придется влить, чтобы удержать память на месте. Он даже вздрогнул, поймав привычный холодный и надменный взгляд, но с совершенно другим цветом радужки и насторожился, пытаясь понять, что именно его так зацепило в рассказе слуги.

«Фейри. Они сказали, что девочка – ребёнок фейри», – тело, так и сидевшее у огромного дерева, прошибло холодным потом. Он сосредоточился в попытке подчинить свой неконтролируемый дар, и собрал в кучку чужую память. Оплетя детское тело золотыми нитями, спрятав её в кокон, он мысленно отметил место, в котором она находится, и открыл глаза.

Судя по всему, слова о родстве с фейри были правдивыми, ведь ничто не способно изменить цвет глаз перерождённого человека. Зеркало души не менялось даже со сменой жизни, а у девушки оказалась красная радужка… Однажды бог уже встречал человека со смешанной кровью. Волосы его были белы, а глаза имели винный оттенок, просто потому что гены настолько разных рас очень специфически смешивались. Тогда он ещё не знал насколько ценна для него любая кровь фейри и поэтому по-глупому потерял свой шанс.

– Только не умирай… – тихо шепнул он и, подхватив огнёвку сидевшую на его плече, спустил её на землю. Та вздыбила шёрстку и посмотрела со злостью и грустью одновременно. Зверёк как никто другой знал хозяина и понимал, что именно тот собирается сделать в очередной раз. Бог протянул руку и погладил своего единственного друга. – Так нужно, Искра. Я постараюсь вернуться как можно раньше.

Он протянул ей ладонь и огнёвка впилась острыми зубками в его кожу, слизывая проступившую кровь и вместе с ней золотистую энергию. С помощью неё зверёк поймёт, когда хозяин окажется достаточно близко, чтобы она смогла к нему прийти. К его огромному сожалению питомцу, чья аура насквозь была пропитана огнём, он так и не смог привить хотя бы пару искр магии пространства. Любые инородности, помимо огня, мгновенно выжигались и это стало залогом их долгих расставаний, к которым ни огнёвка, ни сам бог никак не могли привыкнуть.

Он закрыл глаза и одним единственным движением выбил из нынешнего тела всю оставшуюся в нём жизнь. Всё, что бог успел – задать себе направление. Ему оставалось полагаться лишь на удачу и надеяться, что переродится он как можно ближе к девочке с красными глазами. И что она не умрёт до того момента, пока он её не найдёт.

***

– капает, капает, капает кровь и сыпятся изумруды вновь… – тихо перебирал струны бард, наблюдая как заживляет своё ранение небо. Он был не лучшим стихоплетом и певцом. Чаще всего от его завываний люди расходились, цветочки увядали, а деньги ему платили ради того, чтобы он замолчал. Он долго жил, умел многое, и славился тем, что коллекционировал предсказания разных стран. Он знал тысячи легенд и давно ждал похожего знака. Сейчас знамение наконец свершилось. На небе в опасно близости друг от друга прошлись две луны, показывая, что время хоть и близится, но ещё не подошло. Бард ждал тысячелетиями. Подождёт и ещё чуть-чуть. – капает, капает кровь, грядёт новой жизни…

– …виток, – вместе с бардом допел последнее слово ветер и небо над миром вновь стало синим, наполненным бездонной пустотой. Он затушил костёр, зачехлил музыкальный инструмент и, закинув его на спину, отправился в путь, к самой маленькой, но не менее самобытной и прекрасной Империи людей.

Колесо завертелось.

Глава 3. Первые сложности

Он ненавидел перерождения из-за беспомощности, которую испытывал попадая в слабое детское тело. Если ему сопутствовала удача, что происходило нечасто, первые годы ладно ложились в незамутнённое заклинание детства, которое для него было чем-то вроде длинного праздника. А если ему с родителями не везло…

Воздух пах влагой и едва уловимо кровью. Понять причину этого, не обладая возможностью разлепить глаза, было невозможно. Отдалённость Сердца мира от этой группы маленьких островков сказалась на его возможностях и бог, находясь в слепой темноте первую склянку жизни, с раздражением понял, что попал в звериное тело, хотя вовсе этого не хотел. Рядом ничего не пищало и не шебуршалось, окружающая обстановка была тихой и жуткой, а он пытался снова и снова определить в чьей шкуре оказался.

У него не хватило резерва для минимального прощупывания местности, ведь весь расход энергии тратился на то, чтобы удержать связь, – тоненькую, хрупкую ниточку, соединяющую его с ребёнком-фейри. Поэтому ему пришлось ждать, пока веки не разлепятся или пока беспомощное тельце не умрёт.

Итак, можно открывать счёт. Первая попытка точно оказалась провальной.

Он не знал сколько времени у него теперь уйдет на поиски, но рано или поздно бог поймает фейри. Главное, чтобы она дожила до того момента…

***

Мари поселили в комнате, в которой постоянно было холодно и влажно. Как она поняла – эта зона в виде рядов небольших кроватей с бортиками, одного камина и единственного мутного окна, была чем-то вроде яслей. Дети в ней находились до самого «распределения», проходящего в пятилетнем возрасте. Но узнать подробнее как это происходит и что следует затем, она пока не смогла. Сложно что-либо выведать будучи беззубым маленьким комком.

Простыня, на которой она лежала, пахла сыростью и чем-то нелицеприятным – у старушки Ольги, заботившейся о всех детях в их зоне сразу, просто не хватало сил поддерживать комнату в постоянном тепле и чистоте. Для женщины было главным, чтобы дети не болели и не голодали. Всё остальное иногда исправлялось с помощью других слуг, но слишком редко, чтобы считать это достаточным.

Поэтому: не просыхающий матрас, клубы пыли в местах, к которым не прикасались руки Ольги и липкий, чёрный нагар вокруг камина и на потолке, возникший из-за гари и сырости, – были первым, что она смогла чётко разглядеть и прочувствовать в этом мире, после долгого младенческого срока.

Ещё у Мари было два соседа, которые занимали другие кроватки, бывшие единственной мебелью в комнате, помимо камина. Оба ребёнка старше неё: одна на год, другой на три. Они большую часть времени ревели и требовали внимания. Типичные дети, к чьему присутствию она со временем привыкла, как к фоновым помехам.

Марианн не плакала, – и хотя временами хотелось, ей было не до того. В младенческом теле вообще оказалось очень сложно находиться. Всё вокруг словно окутывала лёгкая дымка, не позволяющая разглядеть, прислушаться и запомнить. Но с каждым днём она улавливала всё больше деталей, когда, конечно, не спала, и многие из них мгновенно затирались и забывались. Она не знала за что именно прицепилась её память о прошлой жизни, но эти данные сохранялись внутри и не исчезали. Правда думать о чем-то сложном Мари первые месяцы не могла совсем.

Она часто лежала в кроватке и вместо того чтобы кричать, хмурила брови, будто тем самым могла улучшить свою память и мыслительные процессы, разогнав одной своей волей туман и сонливое состояние.

Помимо детей, с которыми меньше всего хотелось иметь дело, к Мари подходила только Ольга. Её серый передничек и коричневое платье стали чем-то привычным, что предвещало волну стыда и позора. Старушка кормила, переодевала, иногда купала Марианн и поскольку девочка не доставляла много проблем, большую часть времени её не трогали. В редкие же моменты «заботы», Мари хмурилась так сильно, что казалось брови скоро прирастут друг к другу. Быть беззащитной и зависимой от других ей очень-очень не нравилось и потому она как могла старалась ускорить процесс развития. Раньше, чем положено, научилась поворачиваться, держать голову, сидеть, и хоть это было такими ничтожными достижениями, к своему удивлению она радовалась им так сильно, будто новую схему жизни открыла. А когда Мари смогла самостоятельно добраться до горшка… Счастью её не было предела.

Того типа из кабинета, который говорил о пяти годах, она больше не встречала, но тем не менее упорно, из раза в раз старалась повторять события первых часов жизни, чтобы случайно не забыть о них. Времени было мало, будущее нагоняло тревогу, но всё, что могла, Мари делала. И казалось, что кровь, мёртвая женщина, чужой надменно-холодный взгляд на сморщенном словно финик лице, – легли на одну полку с воспоминаниями о прошлой жизни и были сложны для неё, но не пропадали.

Она не сразу заметила, когда начала бодрствовать больше, чем спать и когда воспоминания, словно янтарные бусины, перестали сыпаться сквозь сузившееся сито детской памяти, застревая в голове. Первым чётким, без единого развода, осколком, стала ночь в начале второго года её жизни. Тогда она не смогла уснуть и вскоре поняла в чем причина. Девочка с удивлённо смотрела на плотные тёмные шторы единственного окна, сквозь которые просачивался нежно-голубой свет. Она поднялась, с трудом перелезла через низкий барьер и умудрилась не упасть при спуске на пол.

Роста Мари при всём желании не хватило бы дотянуться до окна, и она решилась на единственный доступный ей сейчас вариант: направилась в коморку Ольги, дверь в которую всегда была открыта. Учёная шла, пошатываясь. С детскими ногами управляться было сложнее, чем с металлическим протезом.

Марианн даже не упала за всё время пути. Она нерешительно замерла около проёма, понимая, что боится эту непроглядную тьму чужой спальни. Разумом, конечно, Мари легко оценивала страх, но она была слишком маленькой телом и всё вокруг казалось невероятно огромным. Она не знала размера коморки и какие вещи здесь находятся, и воображение рисовало смутные образы и движение.

– Оя? – Мари говорила едва-едва. Сказывалось мягкое нёбо, непослушный язык и количество зубов, но тем не менее практика давала свои результаты и, если девочка бормотала медленно, старательно проговаривая звуки, она могла, пусть и плохо, но общаться. Просто обычно предпочитала не демонстрировать это, ведь её сосед, даже будучи гораздо старше, – ему через год переселяться, – едва мог говорить более-менее внятно. Был ли это его индивидуальный дефект развития, или все здесь такие, Мари не знала и потому предпочитала не выделяться.

– Ояаа! – громче протянула девочка, не слыша в этой темноте даже дыхания старушки. Когда зажегся огонёк свечки, Мари вздрогнула и едва не свалилась на пол. Её знатно повело в сторону и пришлось вцепиться в косяк, чтобы не плюхнуться набок.

– Клер? Ты как выбралась? – хриплым со сна голосом спросила старушка, а девочка поморщилась, как делала всякий раз, когда слышала это «клер», похожее на эклер. Не могли имя для ребёнка получше подобрать?

– Еет, – выговорить чётче у неё не получилось, поэтому, чтобы было понятнее, она ткнула рукой в комнату, желая показать, что именно имеет в виду. Иногда Мари очень удивлялась лингвистическим и переводческим способностям старушки, ведь свой нынешний лепет, если честно, будучи взрослой, сама бы она не поняла.

– Свет? Малышка, ты из-за света проснулась? – мгновенно подобрела няня и, медленно встав, огромной горой подошла к ней, наклонилась и подняла на руки, – ещё одна раздражающая особенность взрослой. Как Мари уяснила за прошедший год: она терпеть не могла, когда её таскают на руках. Но сейчас не стала вырываться, потому что ещё больше Мари не нравилось глядеть на всех снизу-вверх будучи в душе достаточно взрослой женщиной.

– Та, – Мари кивнула, едва сдержавшись от порыва укусить Ольгу. Передние зубки у неё уже были достаточно большие, чтобы доставить дискомфорт.

– Испугалась? Ну-ну, – девочку прижали плотнее и похлопали по спине, от чего у учёной по телу прошла волна мелкой дрожи, а в глазах потемнело. Наверняка её радужки сверкнули в темноте от гнева, когда она прицелилась зубами к старушечьей шее, но на счастье Ольги, долго зажимать решившую побыть вампиром без клыков девочку она не стала. – Не нужно бояться. Сейчас началась декада прилива, вот и светло как днём.

– Пиив? – Мари замерла, не зная даже с чего начать высыпать тонну своих вопросов. Она, конечно, предполагала, что замок находится близко к какому-то водоёму, потому что слишком уж влажным был воздух и сырыми комнаты, но мало ли, может здесь климат дождливый? Ей ещё никогда не доводилось видеть, что твориться за пределами каменных стен и единственную ночь, когда она в первый и последний раз была на улице, девочка провела закутанной в простыни. За этот год она успела соскучится по многим вещам, начиная от нормального функционала тела и заканчивая обычным, тёплым солнечным светом на коже.

Ей было тяжело.

Маленькие кулачки сжали ткань чужой сорочки, а на глазах проступили слезы. Она не собиралась плакать, просто чуть-чуть расстроилась. С детским телом и не такое случалось. Ольга вдруг растерянно замерла, явно заметив влагу в её глазах. Да уж, привычная к детским истерикам, она явно не ожидала увидеть у спокойной «Клер» такую реакцию. Мари сморгнула влагу и неожиданно решила воспользоваться ситуацией.

– Хою. Поаи, – как Мари не старалась сказать «хочу, покажи», звуки в её рту просто терялись, не понимая откуда им вообще взяться. Да уж… Похоже каждое своё день рождение она теперь будет любить сильнее дня сотворения Магии, потому что чем больше лет, тем лучше работает и слушается тело.

– Хочешь посмотреть? Но ты же потом уснуть не сможешь… – Мари едва не заорала. Какая разница?! Сейчас она точно не уснёт, особенно если упустит такую возможность разведать обстановку и узнать хоть что-то. Ей до дрожи хотелось выбраться из комнаты. Хотя бы заглянуть в окно. Что угодно лишь бы разбавить опостылевшую реальность: холодную, серую, сырую, воняющую болотом, заполненную пылью и однообразными ритуалами.

Мари не закричала, не заплакала, но под её взглядом Ольга стушевалась ещё больше и в итоге, подхватив свечку, двинулась не к окну, как ожидала Мари, а на выход из комнаты. Они шли долго. Узкие коридоры глухо отражали шаркающие звуки, создаваемые тапками няни. Мари видела много дверей, которые неожиданно появлялись в разных точках запутанных коридоров и, что странно, ни единого окна. Пару раз старушка поднималась по лестнице и весь путь занял у них чуть ли не пол склянки. Шли они медленно, но даже так девочка не взялась бы повторить их маршрут самостоятельно.

Вскоре, когда Ольга уже едва слышно засопела от натуги, их подъем прекратился и они оказались в маленькой комнате с узкими бойницами. Бледно-васильковый свет заполонял пространство. Высокая конусообразная крыша, подпираемая балками, терялась высоко наверху и холод прочно держался за стены. Ольга зигзагообразно провела рукой со свечой в воздухе, и стало теплее вместе с исчезновением ветра.

Мари едва не свалилась с чужой руки. Магия! Она могла поставить все свои навыки и достижения, все свои привилегии на то, что эта старуха только что колдовала! Но на том открытия ночи не закончились.

– Когда-то давно… – няня поставила свечу в специальную подставку и обхватив девочку двумя руками, подошла ближе к бойнице. – Бессмертная влюбилась в океан. Она желала ему спокойствие и искристого, словно солнце в прозрачных волнах, счастья, и потому решила, что всё, что тревожит океан, должно быть уничтожено. Бессмертная отгоняла от него грозы, убивала глубоководных чудовищ, которым хватало смелости показаться на поверхности и приносила пучине множество прекрасных сокровищ и драгоценностей. Продолжалось это долго, очень долго. Любовь бессмертной была удушающе сильна, но только не способна она была услышать голос своей любви. Не была в состоянии разобрать чужой крик, просьбу, мольбу и однажды, отчаявшись, океан собрал все свои истончившиеся силы и выкинул к ногам бессмертной горы её подарков. Он умирал. Океан без ветра не ощущал себя сильным, великим и свободным. Он стал слаб настолько, что даже не способен был удержать самых мерзких демонов, запечатанных на его дне…

Ольга говорила, а Мари слушала её лишь в пол уха. Она потерялась для этого мира в тот момент, когда неожиданно в окне увидела два неба. На одном светилось пара лун, а другое медленно сверкало и ворочалось внизу. Девочка не сразу поняла, что второй шевелящийся космос, находящийся там, где должна быть земля, – это лишь вода, наполненная странными искрами. Волны настигали берег, выкидывая на него капли света, которые скапливались на песке и медленно угасали, образовывая живой, шевелящийся млечный путь. То темное небо, что было сверху, совсем терялось на фоне поблескивающего массива. Мари никогда не видела такого…

– Бессмертная не была глупой и поняла почему океан вернул ей подарки. Она ушла. Оставила все свои попытки и исчезла, посчитав, что так будет лучше. Освободила свою любовь от самой себя. А океан вновь наполнился силой, ветром и свободой. Но вместе с тем его стали одолевать тоскливые чувства, выливающиеся на мир туманом, который, как иногда говорят, оборачивается маленькими духами, проникающими в чужие сны, ворующими их и относящими океану. Не сложно догадаться, чей именно образ он пытается найти в простых людских сердцах. Но океан так и не нашёл ту бессмертную. Он стал копить свои слезы, чтобы раз в цикл, в одно и тоже время, выбрасывать их на берег, не в состоянии больше удержать их тяжесть… – Ольга замолчала только тогда, когда поняла, что девочка на её руках засыпает.

В ту ночь Мари не запомнила, как её вернули назад в кровать, но океан во время прилива первой яркой вышивкой застыл в памяти. А ещё благодаря ему на следующий день Ольга принесла потрёпанную книгу. Настоящую!

У неё была сероватая, очень гладкая, почти что глянцевая бумага и, что удивительно, совершенно сухая. А кожа обложки на ощупь казалось промасленной. Тонкая, хлипкая, читанная не раз и не два, тем не менее книжка была явно сделана с учётом влажности воздуха.