Охота на неприятности. (Полина и Измайлов)

– Вот вы, Елена Олеговна, и дома, – констатировал Леша.

Я очнулась. И, не приходя в сознание Полины Данилиной, сказала:

– Нет, не дома. Тут живет подруга. У нее пока мои вещи, поэтому и ездим сюда. Я сняла квартиру. Как только наведу в ней порядок, сразу переберусь.

– Ну вот, а я, как дурак, дорогу запоминал.

– Кому повредила тренировка зрительной памяти? Надо полагать, через несколько дней госпожа Сереброва научится обходиться без моих услуг, и я пересяду в метро. Так что вам, Леша, не придется изучать новый маршрут.

– Не знаю, не знаю, – засомневался водитель. – У нас сразу проездной выдают. А раз не выдали, значит, имеете право на дежурную машину.

– Дежурную?

– Ну да. Есть персональные – у руководства. И две дежурные, которые возят по два-три человека в офис, из офиса. И днем, кого куда пошлют.

– Ладно, разберемся.

Мы уточнили время утренней встречи – неведомо когда, после звонка Ирины – и расстались.

До прихода полковника Измайлова я успела позвонить Градову и отрапортовать о состоянии тела и духа вдовы, перевести жуткое описание какого-то пресса, поминутно благословляя словари в Интернете, потому что печатного технического у меня не было, и отослать перевод по электронной почте. Потом вспомнила все известные анекдоты про толмачей и их профессиональные шутки и приколы. Они показались не смешными, а грустными. Мне явно не доставало станкостроительного образования. А ведь Градов загрузил меня по минимуму – его слова. Про максимум и думать не хотелось, но, как водится, только о нем и думалось.

4

Спас меня, разумеется, Виктор Николаевич Измайлов. За то и люблю, не дает пропасть. Он вернулся из управления таким расстроенным и злым, что собственное настроение я сочла превосходным. И даже сумела улыбнуться.

– Порадуешь чем-нибудь? – еще больше насупился Вик.

Неужели он приписывает растягивание углов моих губ в стороны и вверх дурным наклонностям? Я же не упиваюсь на самом деле тем, что ему хуже, чем мне?

– Разве что доступностью фигурантов, милый. Обычно я кичилась отличным от твоего подходом к любому убийству. И говорила, будто вы три четверти времени расследования бездействуете. За это, похоже, и наказана. Веришь ли, впервые ума не приложу, чем заняться в центре событий. Перечисли, что тебе надо выяснить. Обещаю попытаться.

– Всего-то? – поразился матерый убойщик.

– Извини. Правда, не знаю, с чего начать. Интуиция, сволочь, молчит.

И я описала ему свой день без прикрас. Под тягостное мое повествование Измайлов запамятовал о том, что убийство Сереброва – запретная тема. И в ответном слове немного осветил ход расследования. Из сочувствия ко мне он бы, наверное, прибавил огня, да его не было. У меня создалось впечатление, что гениальный сыскарь зажег последнюю спичку, чтобы еще раз оглядеть тупик. Заодно и я убедилась – впереди выхода к истине нет.

Николай Николаевич Серебров родился в Москве в 1973 году. Окончил «Плешку», пять лет владел и руководил агентством по продаже недвижимости. Как ни тужился, оно осталось мелким. Потому что не те методы избирал: выкупал квартиры у стариков, когда другие попросту отнимали, приобретал однокомнатные в первых «элитных комплексах», которым не суждено было быть возведенными, и при расселении коммуналок не подпаивал жильцов, чтобы те подмахнули согласие переехать в малометражки на границе с областью, а то и в ней. Какой уж тут барыш. Тем не менее, его скромное детище попалось на завидущие глаза конкурентам, а потом перешло в их загребущие руки.

Я привычно возмутилась.

– Не переживай, детка. Итогом деятельности стала отличная квартира в центре для самого Сереброва, – усмехнулся полковник. – А также дача и два гаража. Сейчас все это стоит больше миллиона долларов.

– Рассуждаешь, как обыватель, Вик. Не знай я, что ты на самом деле не такой, разочаровалась бы.

– А ты, Поленька, пугаешь меня готовностью номер один удариться в слезы из-за хода естественного отбора в бизнесе, – парировал Измайлов.

Я сама себя такую боялась. Поэтому скоренько отползла в окоп бытовухи:

– Родственников Серебров обеспечил? Может, они его убили, чтобы завладеть гаражом или дачей?

– Он – единственный ребенок в семье двух детдомовцев. Мать умерла, когда сын заканчивал институт. Отец с горя запил. Серебров с ним разругался и на какое-то время перебрался к любовнице. Чем, кажется, невольно способствовал укреплению романа с бутылкой. Осознал свою ошибку, вернулся под отчий кров, откуда его вышвырнул незнакомый бугай. Правда, перед тем, как наподдать на лестничной площадке, снабдил адресом конуры у черта на куличках. Там его встретил невменяемый папа, который той же ночью сбежал за водкой и попал под грузовик. Серебров пытался подавать в суд. Но на него напали хулиганы. И отбили желание искать справедливость. Банальная история.

Я не согласилась. Заняться после такого потрясения куплей-продажей недвижимости – решение нестандартное.

– Для мужчины логичное, – уперся Вик.

– Значит, нервы у Николая Николаевича были крепкие.

Измайлов погрозил мне пальцем, дескать, не торопись. Этот игривый жест меня не обманул. Продолжение рассказа не сулило дельных версий.

Лишившись агентства, Серебров с полгода искал работу, навещая знакомых. Однажды забрел к сокурснику Володе Градову. Тот ошалело выбирал, в какой из нескольких одинаковой стоимости и изношенности оборудования, но производивших совершенно разную продукцию заводиков, вложить нажитые торговлишкой деньги. Или плюнуть на станки и превратить торговлишку в торговлю? Серебров порассуждал вслух и ушел. Градов, не мудрствуя – сил уже не было, заключил сделку. Вскоре позвонил и мрачно сказал:

– Я из-за тебя заварил какую-то непонятную кашу. Теперь иди и расхлебывай за пятьсот баксов в месяц. Иначе будешь должен. Шучу. Но имей совесть, ты же меня подбил на заключение этого договора.

Сереброву удалось на деле то, что он расписывал сокурснику на словах. Через пару лет Николай Николаевич уже был коммерческим директором разросшейся фирмы. В нее входило предприятие, ставшее некогда акционерным обществом забавным образом: вместо невыплаченного за год жалованья работяг осчастливили бумажками, признающими их собственниками какой-то доли «производственных мощностей». Градов получил свои в наследство от дядюшки, бывшего главного инженера, потом кое-что скупил у сильно пьющих акционеров и завладел семьюдесятью процентами. Лавочка была разворована настолько, что никому кроме Владимира Петровича не взбрело в голову пополнять свой пакет. Он протащил в устав пункт о том, что в течение двух лет владельцы акций не могут их продавать. И не заботился о прибыльности завода – держал на плаву, и ладно. Теперь у него возник план реорганизации. Закаленный перепадом температур в коммерции Серебров был подходящим совладельцем. Градов предложил ему приобрести оставшиеся у народа акции по-умному, то есть дешево. И тот начал. Но его убили.

– И все это Градов поведал Юрьеву меньше, чем за час? – ревниво поинтересовалась я, воображая, как завистливый Борис сдергивает с моей головы лавровый венок умелицы быстро разговорить скрытного молчуна, и напяливает на свою.

У Измайлова была возможность уничтожить мою самоуверенность раз и навсегда положительным ответом. Но он благородно не воспользовался случаем:

– Нет, Поленька. Эти сведения почерпнуты частично из досье, которое один богатый господин собирает на Градова и членов его команды, потому что размышляет, не пригласить ли их в свой холдинг. Он обязан нам жизнью, когда ему выгодно, отрабатывает.

– Прости, а в чем выгода? – удивилась я.

– Убийство коммерческого директора, видишь ли, не является показателем мира и лада в руководстве фирмы. Так что в результатах расследования воротила заинтересован. Это ты полагаешь, что наш труд никому не нужен.

– Что ж, обслуживайте толстосумов и дальше, государственный флаг вам в руки. А насчет второй части?

– Я мог бы обидеться, – гордо предупредил Измайлов.

– Но на дур не обижаются, – поспешила направить его в безопасную сторону я.

– Много на кого грех обижаться, – потупился он, но на миг расцвел. – Частично сведения получены от коллег из отдела по борьбе с экономическими преступлениями. В бизнесе многое и многие взаимосвязаны. И задетые за живое интересом наших «экономистов» дельцы в следственных кабинетах, как любой обывательской гостиной, предпочитают распространяться о других, а не о себе.

– Вик, а ведь такому Сереброву, я подразумеваю не мелкашке, нечего было делать в квартире Ивана.

– Согласен. А какому было что?

– Не знаю… Извращенцу. Махинатору. Предателю. Распутнику. Но странному – без гордыни, спеси, пошлого эгоизма… Имей он эти качества, близко бы к сдаваемой дыре не подошел. Вик, его убили в другом, более комфортабельном помещении. А потом перевезли труп.

– Детка, извращенец, махинатор, предатель и распутник без перечисленных тобой свойств натуры невозможны, – рассмеялся Измайлов. – Смирись, будь добра. Сереброва убили там, где ты обнаружила тело. Там, где ты замечательно убралась. Но на брюках и пиджаке жертвы найдены волокна ткани с ветхой обивки дивана. А на балконе завалялся окурок, пропитанный его слюной.

– И волокна, и окурок – театральный реквизит, чтобы вас запутать. Первые легко прицепить к одежде, второй подбросить. Может, некто позарился на тридцать процентов акций Сереброва? Ведь не случайно протрезвевший токарь? Наверняка Градов задумал что-то стоящее. Даже, если задумка сомнительная, не каждого обрадует превращение нанятого управленца в совладельца. У «Реванша» есть еще хозяева? Мне Владимир Петрович сказал, что он один из…

– А другой – Владислав Васильевич Берестов, – перебил Измайлов, явно раздосадованный моим упрямым заблуждением относительно места совершения преступления. – Еще недавно руководил наравне с Градовым, их доли в бизнесе примерно одинаковы. Но его свалил очень тяжелый инфаркт. Сейчас он отошел от дел. Усиленно лечится.

– Ага, «он улетел, но обещал вернуться»?

– Иногда ты меня поражаешь своей черствостью, – буркнул полковник. – Цитата из мультфильма по поводу мужского инфаркта – это не по-женски.

– Погоди, Вик. Почему же Градов предложил акции Сереброву? Не собирался делиться с компаньоном, так скупил бы сам. Не возбранялось и тайно – пока еще Берестов вернется к активной деятельности. И вернется ли? Похоже, он платил Сереброву долей в предприятии. За что так щедро?

– Кто знает, детка. Сейчас эти акции действительно ничего не стоят. Но, когда замысел Градова осуществится, подскочат в цене.

– Градов грозился потянуть какой-то воз в память о друге Коле. На возу, по меньшей мере, один сложный американский пресс для изготовления, неведомо чего. Элементарщина, Вик! Наверняка втихаря от Берестова решил создать мощное новое производство, чтобы стать основным владельцем. Собирается вбухать в него общие деньги, пока Владислав Васильевич бережет сердце. И хорошо, если потом их отдаст. Но все-таки, почему он уступал Сереброву акции? Вдруг Градов опомнился, и в приступе жадности собственноручно свернул приятелю шею? Ну, представил, как делится прибылью, и озверел. Пойми, милый, владей Владимир Петрович всеми акциями завода и дорого продай треть своему коммерческому директору, все было бы нормально. А так… Кстати, Градов на скромного Петра не похож? К нему Серебров в любую квартиру поехал бы.

– Не похож.

– А на «хмыря»? Иван вам его наверняка подробно описал.

– Нет. Не отвлекайся.

– Угу. Так вот, если убийца – Градов, то кто и что ищет в карманах убитого? Причем осведомленность обо всех деталях преступления фантастическая.

– Мы пытаемся установить всех съемщиков с момента смерти тетки хозяина, – тоскливо вздохнул полковник.

– А дубликаты ключей мог заказать любой знакомый, любая знакомая Ивана или жильцов без их ведома, – безжалостно предупредила я. – Только зачем, Вик? Как долго злодей вынашивал мечту убить Сереброва именно в этой квартире?

Полковник, казалось, меня не слышал и продолжал разговаривать сам с собой:

– Экспертиза показала, что это не дубликаты, а родные замкам ключи. Ими никто не пользовался. Им лет двадцать. Третий комплект.

– Который валялся где-то в квартире и был случайно найден жильцом. Или ждал своего часа у Ивана. Жаль потерянного вами времени. Но оттого, что ключи оказались родными, ничего не изменилось.

Переливать из пустого в порожнее не имело смысла. И это до обоих одновременно дошло. И мы с Виком крепко уснули. Но перед тем, как выключиться, я все-таки пробормотала:

– В квартире Ивана с Серебровым были двое. Один ухитрился убить при свидетеле, а свидетель не решился проверить карманы.

– Но бумажник и документы кто-то вытащил, – автоматически возразил полковник.

– Наверняка убийца. Второй к трупу не прикасался. Но потом засомневался: вдруг первый обыскивал невнимательно, и то, что ему нужно, осталось в костюме Сереброва.

– Почему же они коробку вдвоем ночью не вынесли? – зевнул Измайлов.

Вот тогда я и предпочла сон яви. И ничего вещего не удостоилась. Полковник выспался с тем же результатом.

Глава четвертая

1

Утром я поняла, в какую ловушку угодила. После пробежки, контрастного душа и кислого яблока возникло ощущение игривого прилива всяческих сил. Мне хотелось навестить знакомых бизнесменов и с глазу на глаз расспросить о фирме «Реванш». Надо было забрать ключи от врезанного Иваном замка из обувной коробки на стеллаже в «тамбуре». Пора было искать приработок. Но когда? В восемь позвонила Ирина Сереброва и дрожащим голосом попросила как можно скорее приехать. Я вызвала Лешу, который неохотно пообещал быть у моего подъезда часа через полтора. И до вдовы предстояло добираться часа два – самые пробки.

– Тогда отправляйтесь сразу к дому Серебровых, – решила я.

– Договорились, Елена Олеговна. День обещает быть прекрасным. Вы в настроении? – включился в привычный треп Леша.

– Если вам в ближайшее время со мной не общаться, то не имеет значения, с какой ноги я встала. До свидания.

Отшив парня, я связалась с Градовым и сообщила, что воспользуюсь метро. Он одобрил и велел держать его в курсе. Мобильный снова выдал мелодию. Ирина нетерпеливо спрашивала, как скоро я буду.

– Выхожу. Купить что-нибудь по пути?

– Яду.

Я понеслась к ней. И убедилась в правоте приятеля наркомана. Когда он завязывал в трясуне и корчах, хрипел:

– Поля, это обычные симптомы нервного заболевания. Миллионы людей в горе, душевной муке, страхе испытывают то же самое. Да ведь? Скажи да.

Я подтверждала. Это было правдой. Но его беда подло заключалась в знании, как немедленно унять страдания, пусть на очень короткий срок. И где взять подобное, лечащее подобное. Когда изведшийся человек был готов на все за секунду покоя, он срывался. Понимал, что будет только хуже, и твердил:

– Ну и ладно, ладно, ладно. Я чуть-чуть отдохну, потом выдержу, если не сдохну.

И однажды выдержал… Предварительно отведав клинической смерти…

Состояние Ирины очень напоминало ломку. Ее колотило, ноги заплетались, лицо было одутловатым и бледным, в глазах металось пламя внутреннего ада, выжигая их зеленый цвет. Увидев меня, она сипло закричала:

– Мне плохо! Я умираю!

– Доза нужна?

– Доза чего? Я умираю!

«Обычные симптомы нервного заболевания» облегчились питьем теплой воды, в которой я разболтала две столовых ложки варенья, укутыванием в шерстяной плед и броском ничком на кровать. Она не позволила мне натянуть сбитые простыни и перевернуть мокрые подушки.

– Только не шевелитесь, – посоветовала я, вспоминая опыт своих богемных друзей. – Сначала будет потребность волчком крутиться. Сосредоточьтесь на преодолении, не двигайтесь и потихоньку успокоитесь. Может, врача вызвать?

– К черту!

Через полчаса стало очевидным, что при одинаково мучительных проявлениях абстинентного синдрома и запредельной тоски, отсутствие в крови вредоносных радикалов – благо. Ирина притихла и заснула. Расслабившись, она перевернулась на спину. Впалые щеки чуть порозовели, из-под век на них выкатились две слезинки, даря надежду на то, что было чем заливать так напугавший меня пожар. Я на цыпочках пошла в кухню готовить завтрак. Еду собиралась впихивать в нее насильно. Мозг не только эмоции генерирует, но еще и регулирует все физиологические и биохимические процессы. Пока он «решает», сколько желудочного сока, с преобладанием каких ферментов стоит выделить, ему не до высоких размышлений. Чем они выше, тем ниже ты со своей бедой, а в отчаянии самоуничижение, мягко говоря, не показано. Словом, человеческий организм надобно отвлекать трудом переваривания пищи, чтобы не вся энергия тратилась на болезненное чувство. Тогда оно ослабевает. Вообще фраза «человек ест для того, чтобы жить, а не живет для того, чтобы есть» – эффектна, но грешит против истины, разрывая некий круговорот. Пусть лучше обжирается, пока Бог им не займется, чем притащится недоразвитым самозванцем на тот свет, сиганув с крыши или распоров себе вены после попыток докопаться до смысла всего с помощью тупой лопаты неумелого голодания. Оно, если не поддерживает фигуру, за которую платят дополнительный миллион в светской профессии, или не является безопасным именно для вашей психики элементом духовной практики, всего лишь источник депрессии.

Холодильник был пуст. Мышь в нем не удавилась бы, потому что на нижней полке красовался стограммовый кусочек сыра в черных разводах плесени. Мышь отравилась бы. Я читала про содержание грызунов – им ни в коем случае нельзя давать несвежих продуктов. В морозильнике я обнаружила лишь пару скомканных затвердевших целлофановых пакетов. Как долго Ирина голодала?

Я выругала себя за то, что ушла вчера, не позаботившись о ее пропитании. И скомандовала себе: «Дуй в магазин рысью. Йогурт какой-нибудь, сок… Господи, в чем там содержатся „углеводы радости“? А, в макаронах. Сможет проглотить? Ей горячее не повредило бы. Тогда нужны еще масло и зелень. Быстрей, Полина, проснется же, впадет сначала в истерику, потом в прострацию, не выведешь без доктора. Она на грани, бедная».

Но я есть я. И приятного в этом иногда мало. Точно всадила свой тонкий каблук в щель между железной рамой подъездной двери и непонятно зачем оставленным перед ней деревянным порогом, где он застрял намертво. Время поджимало, я нервничала и, чтобы не расплющить остатки сознания об обстоятельства, выскочила на асфальт босиком, держа в руках вторую туфлю. И замешкалась на секунду. За спиной тяжелая плита с отвратительным звуком смяла беззащитную пленницу цвета кофе с молоком, так и не дождавшуюся от меня спасения. «Растяпа, – обругала я себя. – Там же коврик лежит, надо было им дверь зафиксировать. Так воодушевилась перспективой пробежаться без обуви, что соображать перестала»? Я попрощалась наверняка мутным взглядом со своей «лодочкой», вернее с ее невидимой проекцией на бездушной железке, посмотрела на ту, что сжимала в кулаке, выбросила ее в урну и порысила за продуктами.

На улице и в универсаме мой вид никого не тронул. За равнодушие к способам чужого самовыражения я люблю москвичей. Зато Леша, подогнавший машину к подъезду и выбравшийся из нее покурить, увидел меня и выпустил изо рта сигарету. Я поздоровалась. Он не смог. Начал пытливо озираться по сторонам. Наверное, постеснялся общаться со мной на глазах у прохожих. Одно дело босая баба чешет мимо, другое – останавливается рядом и тепло приветствует именно тебя. В отместку я решила ничего ему не объяснять ни сейчас, ни вечером. Подумаешь, десяток шагов по асфальту без туфель при нем сделала. Вот, если Ирину днем в общественное место понесет, будет хуже. Тут уж или какой-нибудь сектанткой себя объявляй, или траться на новую пару. А нужна мне клеенка, как мама называет любую некожаную обувь, перчатки и сумку? Выбирать же и покупать нечто нормальное Елена Емельянова при Ирине Серебровой не должна. Я мельком глянула в урну – «лодочка» исчезла. Открыла дверь подъезда – вторую тоже кому-то удалось вызволить. Наверняка сейчас старательно ее расправляет, сидя на кухонном табурете. Я вдруг ощутила, что лично у меня все замечательно и привычно: голые пятки саднят после неожиданного контакта с твердью, а туфли пропали. Попытайся я рассказать Леше эту историю, он без вещдоков не поверит. Я сама уже сомневалась, не выскочила ли второпях из квартиры босиком. Естественные для меня ситуация и состояние. Можно было жить дальше.

Вернувшись в дом, я вымыла ноги и надела какие-то тапочки. Ирина все еще спала. Пробудившись через час, есть отказалась. Я пригрозила, что пожалуюсь Градову. Она не испугалась.

– Если Владимир Петрович вам не указ, вызову скорую. Медикам достаточно вас увидеть, чтобы вкатить десяток уколов и организовать принудительное кормление через зонд. Это даже не капельница, Ирина, это нечто!

Подействовало. Зверский аппетит подкрался к ней и набросился, как водится, во время еды. Я не ошиблась, молодой организм сам защищался от отчаяния. После завтрака в постели лоб ослабевшей вдовы обильно покрыла испарина. Сереброва безвольно рухнула на подушки. Я решила, что она в обмороке. Но, оказалось, снова заснула. Судя по всему, ей не удавалось поесть днем и поспать ночью. Я дисциплинированно позвонила Владимиру Петровичу.

– Ирине необходим отдых, хорошо, что удалось ее накормить, – похвалил он. – А вам, Елена Олеговна, я передал с Лешей следующую пачку документов на английском. Работайте с текстами, пока подопечная спит, меньше останется на дом.

Он был настоящим дельцом, не терпящим простоев. И заботило его не мое свободное время для восстановления сил, а качество перевода. Свежая утренняя голова его почти гарантирует.

Я спустилась к машине, взяла у шофера папку с бумагами, подумав, что он обязан был сказать мне о ней, невзирая на мой внешний вид. Немного развлеклась догадками, зла ли я на Лешу из-за него самого или из-за бесперебойного поступления скучнейших технических описаний от Градова. И занялась этими самыми описаниями, устроившись за журнальным столиком у окна в гостиной. Успела бегло прочитать страниц шесть, когда в дверь позвонили. Одновременно бравурно взвыл телефон – Градов предупреждал, что с минуты на минуту Ирину посетит его супруга. Я отдавала себе отчет в том, что на самом деле количество непереведенных знаков с пробелами, оставшееся мне на после полуночное время, его не волнует. Но мог бы объяснить жене, что Сереброва впервые за много дней заснула, и посоветовать повременить с визитом. Разумеется, вместо поучений, я посмотрела в глазок на нетерпеливо притопывающую ногой женщину и мирно сказала:

– Не посетит, а уже посещает, Владимир Петрович. Как ее зовут?

– Ада Леонидовна.

– Звучит! Открываю.

– Сразу передайте ей трубку.

Я и передала, когда гостья переступила порог. Нет, сначала мы поздоровались, «как порядочные»:

– Здравствуйте, Ада Леонидовна.

– Добрый день, Елена Олеговна.

Она прижала к уху средство связи. Было слышно монотонное гудение голоса ее мужа. Жена ответила своеобразным горловым воркованием, которое, несмотря на ласковые ноты, я перевела на человеческий язык словом «отвяжись». Общение четы Градовых вызывало параноидальные догадки о заговорах, слежке, подслушивании и опасности для жизни, потому что уловить смысл издаваемых звуков мог только орнитолог. А супруги явно обменивались информацией и понимали друг друга.

Наконец, госпожа Градова вернула мне сотовый.

– Итак, еще раз, вы – Елена Олеговна Емельянова, наша с мужем помощница, – сказала она низким глубоким голосом, в котором поражало отсутствие хрипотцы.

– Рада познакомиться, Ада Леонидовна, – вежливо отозвалась я.

– Как Ирина Антоновна?

– Сейчас узнаю, она в спальне. Думаю, вы здесь бывали, не мне вас приглашать.

Думала я о том, надо ли называть Сереброву при Градовой по имени и отчеству, но говорить об этом было необязательно.

– Я пойду в кабинет покойного Николая Николаевича, – бросила она и направилась куда-то сквозь лабиринты шкафов в гостиной.

«Покойного Николая Николаевича»… Звучало старинно и книжно. Ее муж был человечнее, называя Сереброва Колей. «Тоже мне способ дистанцироваться от подчиненной девицы Емельяновой, – подумала я. – Ну, люди, даже смерть в создании имиджа задействуют».

Дама была красивой и холеной, значит, тридцать лет, на которые она выглядела, были ориентировочно тридцатью семью. Скоро на подтяжку лица. И это – ерунда, потому что особенно природе удалось то, на чем морщины не появляются, – большие карие глаза и густющие темные волосы. Концы таких раз в полгода укорачивают на сантиметр у лучших парикмахеров. И те благоговейно, понимая, что прикасаются к чуду, берутся за ножницы. Она была энергичнее мужа. И никогда ни у кого не спросила бы: «Как я вам показалась»? Даже в качестве шутки или проверки на развязность. Но Градовы несомненно были парой, хотя я и не видела их вместе.

Удостоверившись в том, что Ирина все еще спит, я отправилась искать кабинет. Бумаги мои были сдвинуты – Градова полюбопытствовала, чем я занималась, и не потрудилась это скрыть. «Интересно, какая ассистентка для нее предпочтительней? Та, что роется в комодах, или та, что переводит»? – задавалась сердитыми вопросами я, лавируя меж горами шкафов и водопадами драпировок. Наконец, обнаружила открытую дверь. Рабочая комната Сереброва была обставлена строго: большой письменный стол с прекрасным компьютером, стеллажи с отлично изданными книгами, два пышнотелых кресла и изящный торшер. Рука Ирины коснулась лишь последнего, накинув на него тонкий шелковый платок в разноцветную полоску.

Ада Леонидовна Градова сидела в одном из кресел, которое явно было ей велико, и рассматривала свои длинные бордовые ногти. При моем появлении она подняла голову. Выражение глаз и лица не изменилось, вернее, не изменила.

– Хозяйка еще не проснулась, – сказала я.

– Накачали снотворным, чтобы не слишком утомляла? Не хмурьтесь, пусть, чтобы не мучилась.

– Не накачивала. Просто человек впервые за несколько дней поел и впервые за несколько дней заснул не на десять минут и без кошмаров.

– Жаль девочку.

– Очень.

– Вкуса у нее нет.

– К сожалению, это не ослабляет страданий. Но у нее не во вкусе дело. Она как-то яростно бунтует против обыденности. Пара визитов дизайнера, и квартира станет по-настоящему оригинальной.

Градова беззлобно усмехнулась:

– А я и не ждала, что вы просто согласитесь с очевидным – вкуса нет.

– У вас провидческие способности.

– Не издевайтесь, Елена Олеговна.

– Я всего лишь льщу.

– Больше не надо. Для вашей же пользы.

– Хорошо. Менеджер по персоналу предупредила, что в мои обязанности входит выполнение некоторых ваших деловых поручений. Владимир Петрович не уточнял, какого рода они будут, потому что с утра на него свалилось известие о гибели коммерческого директора. Может, вы меня просветите? Или сейчас не время?

– Вы, кажется, из Нижнего Новгорода? Только в провинции еще спрашивают – время – не время.

– Зато в столице все уже поняли, что свое время – это деньги, а чужое – либо тоже ваши деньги, либо на него плевать с десятой вышки.

– После этого вывода можете считать себя столичной штучкой. Приживетесь.

– Приживусь, куда денусь. Но считать себя столичной штучкой не могу. Выговорить про время и деньги легко. Но я не умею так жить.

– Захотите жить, что называется, полнокровно, научитесь, – четко пообещала она. – Двери в начальственные кабинеты пинками уже открываете.

– Я легкообучаемая особь.

– А, из вечных золотых медалисток. Думаете, дальше везде без экзаменов примут. Я ненавижу учить и учиться. Родилась со всем, что мне нужно, и что от меня требуется.

«Градов рассказывает ей все, – подумала я. – Но, похоже, только про других, а не про себя». Вслух же признала:

– Не сочтите за лесть, Ада Леонидовна. Вы уникальны.

– Это не сочту. Потому что действительно так.

«Вот сказала, а могла бы и не сказать», – любит повторять Виктор Николаевич Измайлов, когда я разочаровываю его какой-нибудь фразой после вроде бы неглупого монолога. На сей раз присловье очень подходило госпоже Градовой. Ее «действительно так» было лишним. Интересно, она полагала, что сие утверждение нужно ей или требуется мне? Ну, раз уж ее родили совершенной. В любом случае ненависть к ученичеству ей следовало бы преодолеть.

– Господи, как же вы меня напугали! Слышу, в кабинете говорят. Чуть сердце не разорвалось.

В проеме двери, держась за косяк полупрозрачной кистью левой руки, стояла Ирина Сереброва. Я тоже испугалась, только не голоса, а вида ее – бледная, лохматая, опухшая от слез, на искусанных губах корки. Она была в той же мятой зеленой пижаме, в которой встретила меня утром.

– Милая моя! – воскликнула Ада Леонидовна, поднимаясь и раскрывая объятья.

Ирина приблизилась, Градова на секунду прижала ее к себе, затем отстранила и повернулась ко мне. Учитывая ее тембр, голос зазвучал набатом:

– Елена Олеговна, как это понимать?

Я увидела, что у Ирины приподнялись брови, и подумала: «С моими, наверное, происходит тоже». Но лица своего не почувствовала.

– Почему она так ужасно выглядит? – продолжала Градова. – Ее поручили вашим заботам, вашему состраданию и участию. Человек, невзирая на обстоятельства, должен быть накормлен, умыт, причесан, умащен кремом, освежен неярким макияжем и прилично одет. Она женщина!

Ирине Серебровой, кажется, не понравилось то, что я обязана умывать, причесывать и одевать ее из лучших человеческих побуждений. И она по-своему взбунтовалась, уравняв меня и с шефом, и с шефиней именами, тогда, как Градова подчеркнуто произносила все отчества:

– Ада, Лена делает возможное и невозможное, спасибо ей. И вам с Володей, разумеется. Но я пока не в состоянии даже подняться.

Ада Леонидовна не сказала, что встречала вдов и покрепче, хотя на языке у нее бесом вертелось. Она опять невнятно заворковала, усаживая Ирину и показывая мне рукой выход. Надо полагать, собиралась объяснить, что забота, сострадание и участие – на данный момент моя работа, исполнение коей оценивать им с мужем, а не объекту. Я оставила их и принялась за техническую документацию.

В отличие от Владимира Петровича, который тепло рассказывал о вдове друга в офисе и стал вдруг натянуто – официален на ее территории, Ада Леонидовна позволила себе отметить отсутствие вкуса у «бедной девочки» за глаза, а стоило той появиться, начала источать нежность и жалость. «Не увязай в обыкновенных человеческих отношениях, помни, они всегда взаимоотношения, – посоветовала я себе. – Иначе навоображаешь лишнего – измены, любовь, ненависть, сексуальная неудовлетворенность, извращения. Когда полковник Измайлов произносит слова „акции перспективного предприятия“, надо в кошельки людям заглядывать, а не в души. Да и какая может быть связь между душами и этими самыми обыкновенными человеческими отношениями? Разве что с необыкновенными, которые чудо. Но там, где совершено убийство, чудеса в расчет не принимаются».