Read the book: «Кощеева гора»

Часть первая

Глава 1

Земля русская, Киев, 13-е лето Святославово¹

– Он в «печали»! Мистиша, ты видишь? – Соколина схватила старшего брата за локоть. – Лют в «печали»! А я-то гляжу – что не так?

Мстислав Свенельдич слегка переменился в лице, его заострившийся взгляд скользнул по белой рубахе Люта, их с Соколиной сводного брата. Тот махал им рукой, соскочив с лодьи у длинного причала на Почайне, главной киевской гавани. При виде родни Лют широко улыбался, но Соколина была права: его рубаха была вывернула швами наружу, как носят в знак скорби после чьей-то смерти, если еще не успели приготовить особую «горевую сряду».

В Киев возвращалась дружина князя Святослава – можно сказать, целое войско. В это лето он собирался на вятичей, но еще зимой пришла весть, заставившая все переменить: в Хольмгарде на Волхове, родовом владении Святослава, убили Вестима, его посадника, собиравшего дань со словен и чуди. Плохую новость в Киев привезла Соколина – Вестимова вдова. Убийцей был Сигват сын Ветрлиди, считавший, что если Святослав не желает править в Хольмгарде сам, то должен уступить это право родичам по отцовской ветви. Это было не просто убийство: Сигват, двоюродный дядя Святослава по отцу, посягнул на его власть над Северной Русью, а тем самым и на единство ее с Южной Русью, киевской. За это единство уже было заплачено слишком дорого, да и стоило оно немало, и минувшей зимой Святослав и Эльга, его мать и соправительница, не разошлись во мнениях: Сигвата нужно покарать, и как можно быстрее.

Когда князь собрал войско для похода на север, от Свенельдичей его сопровождал Лют. Мистина, глава рода, не мог покинуть Киев; уже более двадцати пяти лет он заменял здесь князя, уходящего в поход, сперва Ингвара, а теперь его сына, служа княгине Эльге опорой и вооруженной рукой. Соколина рвалась сама отправиться мстить за мужа, но братья уговорили ее не позорить мужчин семьи и уступить Люту месть за зятя.

В сорок семь лет Мистина хорошо видел вдаль: Люта он узнал, еще пока лодьи были на воде, и вздохнул с облегчением: брат жив-здоров. Но почему на нем «печальная» вывернутая рубаха? Война с Сигватом вышла трудной, и погиб кто-то из родичей? Кто? Мистина мысленно перебирал родню, ушедшую в этот поход; войско пришло на сотне лодий, он не мог сразу найти в этой толчее Асмунда или его старшего сына Вальгу, убедиться, что они живы. Оставалось ждать.

Пять дней назад в Киев прибыл гонец – как всегда, предупредить о скором возвращении войска. Святослав отправил его еще из Смолянска, где войско сделало остановку для отдыха, но дальнейший его путь по Днепру не представлял трудности и не требовал много времени: вниз по течению, особенно при попутном ветре, его покрывали дней за десять, а то и семь. Гонец передал княгине Эльге, что «есть важные вести», но открывать их суть отказался: князь запретил. Вот уже пять дней киевская верхушка жила в нарастающем беспокойстве. Если Святослав одержал победу и восстановил свою власть над Северной Русью, почему тогда не передал, что «есть добрые вести»?

К Почайне берег спускался уступами, и с верхнего было хорошо видно причалы. Здесь обычно и стояли встречающие, чтобы не мешать высадке. Сквозь суету и толкотню Лют пробрался к родным, на ходу приветственно подмигнул Соколине, обнял старшего брата и шепнул ему на ухо:

– Вести хуже некуда.

Отстранившись, Мистина вопросительно взглянул ему в глаза. Но Лют снова подмигнул, только уже с другим выражением, и добавил:

– Просто жуть. Дома расскажу.

– Будь цел! – К Люту подошла с объятиями Соколина. – Ну, что? Прищучили этого стервеца?

– Сигват убит, – сразу доложил ей Лют. – Правда, не нами. Еще до нас его прикончил Велебран из Люботеша, помнишь его? Гусляр. У них был поединок аж в Перыни. Так что с мятежом покончено. Поедем быстрее домой, все расскажу.

Казалось бы, он уже все рассказал. Но по лицу Люта Мистина видел: тот еще и не начинал. И гибель Вестима, и смерть-отмщение Сигвата уже стали былиной ушедшего времени, заслоненные чем-то куда более важным.

– Князь-то цел?

– Он-то цел, – ответил Лют с выражением, подтверждавшим тревожные ожидания.

– Пойду с ним поздороваюсь.

– Осторожнее! – вырвалось у Люта, он даже предостерегающе тронул брата за локоть, словно Святослав был дикий зверь, способный укусить. Но, когда Мистина в удивлении к нему обернулся, махнул рукой: ступай.

На длинном причале стояла такая толкотня, что бережатым воеводы пришлось прокладывать ему путь. Святослав стоял у конца вымола, глядя, как высаживаются его люди. На нем рубаха тоже была вывернута швами наружу, и от этого знака скорби, которую несет сам князь, пробирало холодком.

«Сванхейд?» – подумалось Мистине. Госпожа Сванхейд, князева бабка по отцу, умерла? Но эта новость была бы хоть и печальной, но вполне ожидаемой: королеве Хольмгарда шел восьмой десяток. Может, она не сама умерла, а убита в ходе мятежа? И как же тогда Святослав за такое отомстил? Боги, да осталось ли что-нибудь целым на земле словенской?

Не заметить приближение Мистины – рослого, мощного сложения, в красном кафтане и в окружении шестерых бережатых, – было невозможно. Святослав обернулся к нему с явной неохотой, держа руки скрещенными на груди. Это Мистину не задело: дружбы между ними не водилось никогда, приветливым человеком Святослава тоже никто не назвал бы. А тем более сейчас, когда у него есть причина для скорби – какова бы она ни была.

А вот что бережатые самого Святослава при виде Мистины разом шагнули вперед, преграждая ему путь – это было что-то новое. Одновременно Мистина заметил и еще одну «новость». Ближайшее окружение Святослава – во всех смыслах этого сочетания – с отрочества составляла «Игморова братия» под водительством самого Игмора. Сейчас же он увидел только сыновей Ивора Тишины: Хавлота, Белчу и Бьярмода. Сыновей и зятьев Гримкеля Секиры Мистина поблизости не приметил, и это было странно. Почти так же странно, как если бы куда-то исчезли Святославовы руки.

Уж не полегла ли Игморова братия в сражении с людьми Сигвата? Это объяснило бы «печаль» Святослава, но эти новости Лют не назвал бы ужасными: Игморову братию сыновья Свенельда не любили.

И вот теперь Хавлот, его братья, еще трое-четверо гридей смотрят на Мистину так, будто ждут нападения, даже взялись за рукояти мечей. Мистина в изумлении двинул брови вверх; они что, его не узнали? При нем и меча-то нет, только скрам на поясе. Святослав сделал знак, дескать, пропустите, и гриди отступили, но не сводили с воеводы тревожных, настороженных глаз.

– Будь жив, княже. – Мистина с достоинством поклонился, не доходя трех шагов.

Они хоть и состояли в родстве – жена Мистины, Ута, была двоюродной теткой Святослава, – объятий избегали.

– И ты, – коротко ответил Святослав.

Мистина снова слегка переменился в лице. Перед походом на север между ними никаких раздоров не случилось. Что же у князя за беда, если он так неприкрыто груб с ближайшим соратником своей матери?

– Как матушка? Здорова? – отрывисто спросил Святослав. – Что в Киеве?

– Княгиня Эльга благополучна, твоя жена и дети тоже, в городе и в земле Полянской все мирно. А как у вас?

– У нас… – Святослав с непонятным выражением смерил Мистину взглядом с головы до ног. – После. Завтра буду у матушки, там все объявлю.

И отвернулся. Уже не скрывая своего изумления, Мистина отошел от него, развернулся и широким шагом направился к своим. Чем быстрее они попадут домой, тем быстрее он узнает, что все это значит.

Святослав ни разу не взглянул ему в глаза. Осознав это, Мистина ощутил нешуточный холодок в груди. Все виденное и слышанное во время встречи у Почайны складывалось в предчувствие большой беды, такой весомой, что даже солнечный свет померк.

* * *

– Я смотрел ему в глаза, когда он узнал. Для него это была новость. Я не такой умный и зоркий, как ты, но я уверен: он не знал. Он их не посылал.

Мистина слушал, а две волны, раскаленная и ледяная, сшибались в его душе, давили друг друга. Одна норовила вознести дух на вершину ярости и бросить в бой, другая – притиснуть ко дну боли и раздавить. Боль потери и боль бессилия – как ты ни будь могуч, а смерти не исправить.

Улеб… Мальчик, которого Мистина двадцать шесть лет назад взял на руки и назвал своим сыном. И никогда не отрекался от звания его отца, хотя с самого начала знал, что жизнь Улебу дал другой. Он растил его, не давая даже заподозрить истину. Улеб был дорог Мистине как сын его побратима Ингвара, но он заслуживал любви и сам по себе, взяв лучшее от обоих родителей. Он был добр, скромен и стоек – как мать, Ута, отважен и прям, как его настоящий отец. Он был великодушен, как никто в семье, и всегда думал о правах и благе других, охотно жертвуя ради этого своими правами и выгодами.

И вот его убили. Убили за самую первую, врожденную его вину, в которой он меньше всего был виноват, – за то, что он тоже был сыном Ингвара. Был.

Лют рассказывал, как обнаружили тела – Улеба и двоих его телохранителей, – на берегу Волхова, как в Хольмгарде сразу сочли виновным Святослава, как сам Лют поехал к нему в усадьбу разбираться, как Святослав пришел в изумление от этого известия. Как искали Игмора и шестерых гридей, пропавших одновременно с ним, искали во всех направлениях, но горячих следов не нашли. Как Святослав над могилой Улеба поклялся на своем мече, что не посылал к нему убийц, и Сванхейд, бабка его и Улеба, подтвердила, что верит клятве.

Но точно так же всем было ясно, что именно Святослав и есть истинный виновник этой смерти. Одолев Сигвата, старая королева Сванхейд решила все же дать Северной Руси князя из числа потомков Ингвара, то есть другого его сына – Улеба. Но Святослав этому решительно воспротивился: он с детства рос с мыслью, что ему одному будут принадлежать и Южная Русь, и Северная. Ради объединения этих владений в одних руках его отец сперва женился на матери, Эльге, а потом сверг с киевского стола ее родича – Олега Предславича. В глазах Святослава новый раздел означал бы утрату не только земель, но и чести. А жители Гардов, русы и словене, готовы были признать над собой власть Улеба – им хотелось иметь князя, который сидел бы в Хольмгарде, а не в Киеве. Самым лучшим для Святослава было бы исчезновение Улеба, пока дело не дошло до открытого столкновения. И его ближики с Игмором во главе избавили своего князя от заботы, не дожидаясь приказов.

Зная их всех с детства, Мистина хорошо понимал, как это вышло. Святослав не приказывал убить сводного брата, но в душе хотел от него избавиться, и для Игморовой братии этого оказалось достаточно.

Со всей Свенельдовой гридницы на Мистину смотрели ошарашенные лица родичей и домочадцев. Соколина, никак не ожидавшая, что княжеский поход ради мести за ее мужа приведет к еще худшей беде: убийству внутри рода. Торлейв сын Хельги, племянник Эльги, приехавший с пристани вместе с Мистиной, чтобы от Люта поскорее узнать новости. Величана, жена Люта, которую страшное известие отвлекло даже от радости по поводу возвращения мужа. Двое младших сыновей – Велерад и Свен. Две старшие дочери, Святана и Держана, и их мужья. Из шестерых детей, которых Мистина с Утой вырастили, в последние годы четверо жили при отце в Киеве, Улеб – с матерью в Выбутах на реке Великой, а Витляна, самая младшая дочь, уже год была замужем далеко на западе, в Угорской земле. И вот здесь их четверо, а Ута теперь совсем одна.

– А что Правена? – спросила Величана. – Вы ее привезли?

Всего год назад Мистина сам сосватал для Улеба Правену, дочь Хрольва Стрелка. Это была очень хорошая девушка, и он выбрал ее, веря, что из нее получится достойная жена для Улеба. Никак не думал, что всего на год…

– Она осталась в Хольмгарде. Ее все уговаривали в Киев вернуться, но она сказала… – Лют обвел глазами вытянутые лица родичей, – что будет мстить.

– Сама? – ахнула Святана.

– Нет. Она поедет с Бером и Алданом. Им нужен кто-то, кто знает Игморову братию в лицо.

Черты Мистины немного смягчились – он получил первую добрую весть, сопровождавшую весть злую.

– Алдан тоже там?

– Вальга сразу поехал к ним в Выбуты, сообщить… им с Утой. – Лют понизил голос, прежде чем назвать имя Уты. – И ее привез в Хольмгард, Правену то есть, вместе с Алданом. И как мы там поняли, что князь убийц искать не будет, то Бер сказал: он сам за это возьмется.

– А что он за человек?

Другого внука Сванхейд, Берислава сына Тородда, Мистина никогда не видел, но Люту тот понравился. За недолгое знакомство он убедился, что Бер – человек решительный, умный, надежный, больше всего на свете заботящийся о чести рода. Ранее у него не было случаев испытать себя в настоящем бою, но недостаток его опыта возмещал Алдан: тот еще на достопамятной страве по Ингвару в земле Деревской доказал, что на него можно положиться даже в самом трудном и опасном деле.

– Бер собирался двигаться на восток, в сторону мери, – продолжал Лют. – Игморова братия могла уйти только туда, по Мсте. Их осталось пятеро в живых. Сам Игмор, Добровой, Красен, Градимир и Девята. Бер надеялся где-то на Мсте их догнать. А нет – идти на Мерянскую реку. У него там родичи, через Сванхейд.

– Да, сыновья Эйрика Берсерка, – кивнул Мистина. – Я его знавал.

– Если они там… и если у Бера удачи хватит…

Все помолчали. Лют расстался с Бером месяц назад, и с тех пор никаких вестей не приходило, да и едва ли могло прийти. Может быть, Бер и Алдан уже настигли убийц и отомстили. А может, сами полегли в этой борьбе – противники у них очень опасные, и им нечего терять, кроме жизни.

– Что мы будем делать? – первым не выдержал Велерад.

Средний сын Мистины сидел бледный, сокрушенный и горем от потери брата, и самой огромностью беды, павшей на Свенельдов род. В девятнадцать лет он хорошо понимал главное: смерть брата нельзя оставить без отмщения, а виновник – не просто князь русский, но тоже родич, троюродный брат. Окажись кровь Улеба на руках кого-то чужого – было бы ясно, чего требует честь.

– Так Святослав отказался мстить? – спросил Мистина у Люта.

По его замкнутому лицу было видно – он не отошел от потрясения, но его ум работает отдельно от души.

– По сути дела, отказался. Говорил, мол, неизвестно, как все было, да кто на кого первым напал… Дескать, надобно Игмора с братией сыскать, дело прояснить, тогда и будет ясно, какая на ком вина. И Сванхейд, и Правена, и даже Малфа от него добивались клятвы, что будет мстить, но он прямого ответа так и не дал. Жаль ему тех ублюдков, видно же.

– Больше, чем брата своего, жаль! – с возмущением воскликнула Святана.

– Матушка, бедная наша… – со слезами вздохнула Держана.

– Не реви! – сердито бросила ей Соколина. – Поздно уже плакать, вон сколько времени прошло.

Женщины понимали: стоит одной из них заплакать, и будет уже не остановиться, но миновал тот срок, когда позволительно оплакивать покойного, да и Мистина вовсе не желает, чтобы его дом наполнился женскими воплями. Пробирал страх перед его возможными решениями; даже Соколина, наделенная неженской отвагой, сидела с вытянутым лицом. Отношения Святослава и Мистины уже не раз приближались к опасной черте открытого столкновения. А теперь, когда воля Святослава убила сына Мистины, такое столкновение стало неизбежным. Но если оно разгорится, это будет крушение всей русской властной верхушки. Такой пожар, что в огне и крови сгинет вся держава. Жутко было об этом думать, но все, от самого Мистины до двенадцатилетних Свена и Веленега, Лютова первенца, понимали: отступать им некуда, оставить это убийство без возмездия невозможно, иначе бесчестье погубит все будущее рода.

Но прежде чем что-то здесь решать, нужно было учесть еще одно обстоятельство. И Мистина о нем уже подумал: именно оно определяло большую часть его решений без малого тридцать прошедших лет.

Княгиня Эльга. Как она оценит случившееся. Святослав ведь не просто князь – он ее единственный сын и соправитель. И если она примет его оправдания… Мистина и сам пока не понял, в какой мере это свяжет ему руки. Пойти против Эльги для него было так же невозможно, как против самого себя. Но отказавшись от мести за Улеба, он перестал бы быть собой, утратил бы самое главное, то, что делало его таким, какой он есть. Свою честь и удачу.

Редко ему приходилось испытывать растерянность, не понимая, как должно поступить. Не раз величайшие витязи всех времен, с самого Ахиллеуса начиная, оказывались перед выбором, где все возможности вели к гибели, только разными путями. И вот сейчас, мысленно пробегая одну дорожку в возможное будущее за другой, Мистина в конце каждой из них видел гибель своей чести, удачи и потерю всего, чего добился.

Но обратиться за помощью не к кому – в этом беда сильных людей. Сильнее себя Мистина с молодости считал только своего отца, Свенельда по прозвищу Ворон Хольмгарда, но того уже почти пятнадцать лет не было в живых. Выше – только боги. Но те великие витязи оставили в наследство опыт: если уж все пути ведут к гибели, выбирать надо тот, что сулит наибольшую славу.

– А что же скажет Эльга? – Величана тоже подумала о княгине. – Ты расскажешь ей?

Мистина подумал, потом сдавленно хмыкнул: засмеяться он пока не мог.

– Нет уж. Пусть он сам расскажет своей матери, как его люди убили его брата и ее сестрича. Я ему помогать не намерен.

Глава 2

Погрузившись в свою беду, Мстислав Свенельдич узнал только половину новостей. О второй половине Лют и сам забыл: по сравнению с гибелью Улеба прочие перемены в далеком Хольмгарде ему казались мелочью. Но имелся кое-кто, для кого именно те перемены оказались куда важнее. И как ни тяжко было Свенельдову роду, кое-кому в этот же вечер пришлось еще тяжелее. И этот кто-то – тот, о ком с яростью и гневом думали на Свенельдовом дворе: сам князь Святослав.

Назавтра Торлейва разбудила Жалёна, ключница: она вставала в доме раньше всех, поднимала служанок, надзирала за дойкой и выгоном коров и коз в стадо. Будить молодого господина ей не полагалось, но, в полусне услышав ее встревоженный зовущий голос, Торлейв сразу сел на своей лавке. Не столько сонный рассудок, сколько тревожное чувство ему напомнило: вчера вернулась из Хольмгарда дружина Святослава, привезли такие новости, что надо бы хуже, да некуда… Сам пришел домой от Мистины, вывернув рубаху наизнанку: ведь Улеб и Торлейву приходился троюродным братом. Ранняя побудка сразу навела на мысль: еще какая-то беда…

– Там пришли к тебе! – прошептала Жалёна, глядя на Торлейва широко раскрытыми глазами. – Выйди поскорее!

– Ко мне? От Свенельдича? – Торлейв, моргая, убрал с лица волосы.

– Да, да… навроде того, – путанно ответила ключница. – Ступай поживее, не мешкай!

Торлейв скривился: он не любил путаницы и суеты, но откинул порывало и потянулся за портами.

Выйдя на длинное крыльцо вдоль передней стены избы, он внезапно понял, почему Жалёна так перепугалась. Вместо кого-то из отроков Мистины, чего отчасти ожидал, Торлейв увидел на лавке под навесом двух женщин. На скрип двери они встали, повернулись… и Торлейв едва подавил восклицание.

– Ёт… Пр…

Высокая молодая женщина порывисто шагнула ему навстречу и подняла палец, призывая к тишине. Торлейв дико огляделся, будто ища укрытия. Потом осмотрел ее, не веря глазам. В обычной рубахе и некрашеной дерге, замотанная в убрус, отчасти прикрывавший лицо, перед ним стояла Прияслава Свирьковна, молодая княгиня Святославова. Торлейв никогда не видел ее в подобной одежде, и теперь у него рябило в глазах от неожиданности. От потрясения он даже не сообразил, что сам стоит перед ней полуголый: не на такую встречу он рассчитывал.

– Поговорить надо! – вполголоса, но с напором ответила Прияна на его изумленный взгляд. – Чтобы никто не слышал.

Торлейв еще раз огляделся. Для начала надо было укрыть Прияну от лишних глаз, раз уж она и правда здесь, а уж потом спрашивать, что случилось. В хозяйской избе еще спят мать и Орлец, сводный брат, в девичьей полно бабняка и детей, а поварне уже гремят котлами и сковородами…

– Пойдем в хлебню, что ли. – Уже не думая о вежестве, Торлейв схватил Прияславу за руку и потянул за собой.

Двор у Фастрид с сыном был просторный и богатый: хозяйская изба, две избы для челяди, хлев, поварня, клеть, погреб. Торлейв привел нежданную гостью в хлебню – клеть, где стояли квашни, громоздились дежи, сита и корыта, стоял широкий стол, и чуть ли не половину всего места занимала большая хлебная печь. Но хлеб Фастрид и Жилёна выпекали позавчера, следующая выпечка будет дня через три, и сейчас в хлебне было пусто, стол и деревянная утварь начисто вымыты.

Прияслава вошла, озираясь: сама хозяйка большого дома, она невольно любопытствовала, как все устроено у другой хозяйки, более опытной. Без просьбы Торлейв плотно закрыл за ними дверь и провел пальцами по волосам, убирая со лба и стараясь окончательно проснуться. Знал бы, кто пришел – хоть бы обулся, умылся и волосы расчесал. Хоть бы рубаху надел. Но нет – не стоило ради такой мелочи держать Прияну на крыльце, на виду у всего двора. А сама она, судя по лицу, его растрепанных волос и исподних портков не замечает.

– Что стряслось?

– Ты знал! – Прияслава повернулась к нему.

Она сказала это с таким вызовом, будто обвиняла, и Торлейв чуть не рассмеялся. К нему на двор явилась молодая княгиня, вытащила из постели, чтобы винить неведомо в чем!

– Что я знал? – подавляя улыбку, со смирным и покорным видом уточнил Торлейв.

Сквозь невольное веселье в душе отчетливо просвечивала тревога: как будто вынужден вести разговор, краем глаза наблюдая, как по полу от печи распространяется пламя. Еще чего не хватало, чтобы кто-то увидел Прияславу здесь, с ним наедине. Головы не сносить, но не он же ее к себе зазвал. Прияслава была разумной женщиной, но сейчас в глазах ее горел такой огонь, что было ясно: на все опасности ей начхать, как для себя, так и для других.

– Про Малушу!

Торлейв мигом перестал улыбаться – это имя стерло веселье, будто мокрая тряпка пыль.

– Ты знал… – повторила Прияслава, верно поняв его выражение. – И ты мне ни слова не сказал! А мог бы сказать – еще тогда!

Торлейв понял, о каком «тогда» она говорит: когда три зимы назад он приехал в Свинческ, где Прияслава сидела в добровольном изгнании, чтобы увезти ее обратно в Киев.

– Если бы ты тогда сказал мне, что у него здесь еще и Малуша, я бы не вернулась! – так же вполголоса, но с яростным обвиняющим напором продолжала Прияслава. – Я бы лучше умерла там, дома, но не стала бы возвращаться всем на посмешище! Как я радовалась, овца глупая, что Горяну избыли! Думала, мой муж теперь опять только мой! А выходит, я влезла в постель, из которой только за одну ночь до того вылезла рабыня! Да я…

Торлейв открыл было рот, сам еще не зная, чем оправдаться. Да нечем! Все было именно так, как Прияна сказала. В тот день – самый короткий зимний день в году, – когда она вновь водворилась на княжьем дворе Олеговой горы, на рассвете он встретил там Малушу, которая считала хозяйкой этого дома себя. Последнюю ночь перед приездом законной жены, статочно, Святослав провел с Малушей. Единственное, что можно возразить: к тому времени Малуша уже месяца два или три не была рабыней. Однако, много ли с того легче?

Выговорив все это вслух, Прияслава скривилась – будто распробовала свой позор на вкус. Она повела глазами, будто выискивая, куда плюнуть, потом разразилась слезами. До того она терпела – со вчерашнего вечера, когда Святослав со всеми новостями явился домой, – терпела перед мужем, охраняя свое достоинство, но больше не могла. И тут Торлейв понял, зачем она пришла – излить свои чувства тому, кому доверяла, подальше от мужа, гридей и челяди.

– Тише! – умоляюще прошептал он и подошел, желая ее обнять, но Прияслава не шутя замахала руками, отталкивая его, и отошла в дальний угол.

Ухватила там какой-то рушник и уткнулась в него. Торлейв стоял в трех шагах, глядя ей в спину и ожидая, пока наплачется. Утешать сейчас не стоит – лучше пусть ее досада изольется слезами, чем будет и дальше жечь изнутри. Было неловко, досадно, стыдно за всех – за себя, за Прияну, за Святослава. Но исправить былое не под силу даже норнам. А все, что касается Малуши, в ту зиму Торлейв и сам хотел побыстрее забыть. В тот же день Малушу увезли из Киева, увезли очень далеко, и целых три года казалось, что здесь о ней больше никогда не услышат.

Наконец Прияслава немного успокоилась. Ей бы выпить воды, но Торлейв не хотел кого-то искать и посылать за водой, чтобы не привлекать лишнего внимания к этой встрече.

– Почему ты мне не сказал? – глухим от слез голосом спросила Прияслава.

Она по-прежнему стояла к нему спиной, не желая показывать заплаканное лицо. И это несколько ободрило Торлейва: не совсем все плохо, если ей не все равно, хороша ли она в его глазах.

– Вот как раз поэтому. – Торлейв подавил вздох. – Чтобы ты… Но я не знал, что у них все сладилось. Когда я отсюда за тобой уезжал, он только хотел ее в жены взять, а Эльга надумала ее к деду во Вручий отправить. Что она потом с ним встретилась – я тогда знал не больше тебя. А когда ее здесь на дворе увидел – было поздно, ты уже в Вышгороде ждала. Не назад же было ехать.

– Я бы уехала назад! – твердо заверила Прияна.

– Но он ведь от нее отказался. Согласился, чтобы ее увезли. Он выбрал тебя, – убедительно добавил Торлейв.

Наконец он решился подойти и осторожно взять Прияну сзади за плечи. Она молча прислонилась к нему спиной, затылком касаясь его плеча. Глаза ее были закрыты, на щеках блестела влага слез, но сквозь попытку хранить спокойствие ясно сквозило отчаяние и горе.

– И вот теперь у нее дитя… – пробормотала Прияна, с таким мучением, будто эта мысль сидела в голове занозой.

– Что? – Уже без особой бережности Торлейв развернул ее к себе лицом. – Дитя? У Малфы? От него?

Под его потрясенным взглядом в глазах Прияны промелькнула искра удовольствия: об этом она знала больше.

– А ты и не ведал?

– Откуда? Меня на «бабьи каши» не звали.

– У нее чадо. Мальчик. По третьему лету. И теперь он – князь в Хольмгарде!

– Кто? – Торлейв наклонился к ней, не уловив смысла в этих простых словах.

– Тот ребенок. – Прияна в ответ потянулась к нему, так что их лица почти соприкоснулись и связь взглядов прервалась. – Тот Малфин ублюдок – теперь князь в Гардах.

Торлейв отодвинулся. На лице его ясно было написано недоверие. Прияна взглянула на него почти с торжеством – теперь-то он понял, почему она прибежала к нему, нарядившись в дергу и убрус своей рабыни.

– Не может…

От изумления у Торлейва звенело в голове. Уже три года имя Малуши для него означало лишь его собственную неудачную попытку жениться: урон для самолюбия, обиду на Святослава, перехватившего девушку, и досада на саму девушку, которая добровольно, без всякого принуждения, променяла сына Хельги Красного на более знатного мужчину – самого князя. И вот Малуша не просто вернулась из Нави, будто злая судьба, – она вернулась с ребенком Святослава, с сыном, который уже стал… конунгом в Хольмгарде? Занял престол Олава?

– Но как?

– Ты знаешь, что Улеб убит?

Эта новость, важная и горькая сама по себе, в глазах Прияны меркла перед той первой.

Торлейв кивнул. Вчера вечером это убийство казалось событием огромным и ужасным, но теперь поблекло, уступая часть важности другому.

– И в его смерти винят Игморову братию. То есть его. И когда это все открылось, тамошние люди сказали, что он больше у них князем не будет. Люди изначально хотели Улеба. Поэтому его убили. А он не хотел уступать. И тогда придумали назвать князем этого мальца – он его сын, и тоже потомок Ингвара, и он вроде как не другой, поэтому он согласился. А люди согласились, потому что тот ребенок – все-таки не он. Ну и Малуша там выходит замуж за кого-то из местных. На этом все помирились. То есть пришли к согласию.

В этом довольно невнятном объяснении Прияна напирала на некоторые «он» и «его», таким образом обозначая мужа, чье имя не хотела называть. В неприязни к Святославу она сейчас была едина с жителями ильменского Поозерья и Хольмгарда. Но если те могли дождаться, пока Святослав их покинет, и дальше жить своим укладом, то Прияна была связана с ним теснейшими узами и не могла из них вырваться даже мысленно. Слова «пришли к согласию» были полны в ее устах такого яда, что и глухой бы понял – она согласие в этом деле считает невозможным и глубоко презирает тех, кто думает иначе.

– И вот что теперь вышло, – тем же ядовитым голосом продолжала Прияна. – Они все, он и все те люди в Хольмгарде, согласились, что… Он отдал какому-то ублюдку часть владений, свои отцовские наследственные земли, какому-то ублюдку…

Прияна задохнулась и не смогла продолжать – эти слова встали колом в горле.

– Он отнял… – сдавленно, задыхаясь, продолжала она: эти слова так трудно было произнести, но невозможно держать в себе, – отнял у Ярика… у нашего сына… у своего законного сына, старшего сына, первенца… Отнял его наследие отцовского рода, Хольмгард… Половину всей державы… Той, ради которой Эльга… Ярик лишился половины своего законного наследства! Ради ублюдка какой-то древлянской рабыни! И он мне еще говорит, что так было надо! Как было надо? Ограбить своего сына ему было надо? Своего законного сына? Как будто мало, что Горяна… У него и так было двое сыновей – понадобился третий? Разве мало я от него вытерпела? Скажи, разве мало? – Прияна подалась к Торлейву. – Ты знаешь, каково мне приходилось. И вот теперь… еще и это!

Торлейв глубоко дышал, стараясь одолеть растерянность. Он понимал возмущение Прияны. Отдав Хольмгард и Гарды во владение сыну Малуши, Святослав и впрямь ограбил сына Прияны – своего законного первенца, имеющего все права на наследство отцовского рода. Даже сам Святослав не смог оправдаться ничем, кроме как «было надо». Там, в Хольмгарде, когда вокруг него сидели ильменские старейшины, старая королева Сванхейд, глава всех тамошних русов, признать владения за младшим внуком Ингвара – сыном Малуши казалось наилучшим выходом, который устроит всех. Северные русы и словене получали князя из рода Ингвара, но не Святослава, которому не доверяли, и еще лет двенадцать-пятнадцать вся власть при малолетнем князе останется в их собственных руках. А Святослав утешался тем, что передал отцовское наследие не чужому, а собственному сыну, который будет обязан ему покоряться, даже когда вырастет. По сути дела, он вовсе ничего не терял и мог радоваться, что хотя бы это дело улажено. И только вернувшись в Киев, осознал, что кое-кто все-таки от этого решения потерял, и немало. Его собственная законная жена – защитница прав шестилетнего сына. Попутно жена узнала о его связи с Малушей, которую три зимы назад от нее благополучно скрыли. Если Прияслава и улавливала какие-то намеки в оговорках киян, то могла счесть их пустыми слухами. Но ребенок, да еще и признанный отцом, нареченный княжеским именем – это не слухи. Это просто гром небесный, злая напасть.