Это обнадёживало.
Дверь кабинета бесшумно распахнулась. Мы, признанные столпы спокойствия, в смысле, пеньки бесчувственные, непроизвольно пододвинулись чуть ближе друг ко другу.
– Сеньора Вайс, марш домой, – строго велел Кейн, взметнув полами белого халата. – Сеньор Нортенсен, вы остаётесь.
– Но мы же… – запротестовала Эгле.
– Никаких возражений.
– Вы хотите отправить её домой одну?! – возмутился я.
– Не об-суж-да-ет-ся. – Кейн развернулся ко мне. – Успокойтесь. Сегодня драк больше не будет.
– Так ведь это же не мы…!
– Я знаю, – неожиданно спокойно отозвался Кейн. – А теперь замолчите – оба – и подумайте. Кто-нибудь видел, как Сим изобразил приступ?
Мы с Эгле озадаченно переглянулись.
– Нет, – наконец ответила Эгле. – Те двое убежали, когда Хлоя вышла, а кроме них, там больше никого не было.
– Значит, они не знают, что вы отправились ко мне. Если сеньора Вайс, – Кейн послал ей суровый взгляд, – не будет валять дурака и сразу поедет домой, у них очень мало шансов где-то её подкараулить.
Тупые взрослые. Городские хулиганы всегда находят тех, кого хотят поколотить.
Но сколько бы мы ни пытались возражать, Кейн и слышать ничего не хотел. В конце концов, Эгле скрылась за дверью, бросив на меня виноватый взгляд. Я кивнул ей – понимаю, дружище, ты не специально.
– Отчитывать будете? – С вызовом спросил я, когда Кейн уселся на своё место.
Ответ меня удивил.
– Зачем бы? – пожал плечами Кейн.
– Ну, – сказал я, – вы же сейчас родителям нашим звонили, да?
– Звонил.
– Всё рассказали, наверное. Сообщили, что я плохо влияю на Эгле. Попросили принять меры. Да? Чтобы я одумался, вёл себя прилично…
Я осёкся, потому что Кейн утомлённо посмотрел на меня поверх пальцев, сцепленных в замок.
– Ну что ты несёшь? – негромко спросил он, дождавшись, пока я заткнусь. – Думаешь, я не знаю, что вам ещё не раз придётся кому-то давать отпор? Думаешь, я не понимаю, что два – это больше, чем один? Причём не в два раза больше, а в десять, если речь идёт о противостоянии.
Великая Гармония. Кейн. Кейн ведёт себя так, как будто он когда-то тоже был человеком!
Я смотрел на него во все глаза, стараясь не упустить ни одного слова, ни одной интонации, ни одного движения мимических мышц.
– За что тебя отчитывать? – продолжал Кейн. – За то, что ты друга выручил? Я прекрасно понимаю, что ты вовсе не хотел ни с кем драться.
Вот это да. Я-то думал, он поверил Хлое, которая утверждала, что я взялся за старое. Я-то думал, он ничего не понял из наших с Эгле попыток рассказать, как всё было. Я-то думал, он позвонил нашим родителям и пересказал им слова Хлои, попутно домыслив пару-тройку гадостей.
– Всё я понял, – устало сказал Кейн.
Ой. Кажется, я так обалдел от всего этого, что произнёс вслух часть мыслей.
– А если вы всё поняли, то почему отправили Эгле домой одну? – не удержался я.
– Сим, – снисходительно начал Кейн, – ты что, не знаешь повадки школьного хулиганья? Ни за что не поверю. Они ещё дня два будут приходить в себя. Сегодня вам обоим точно ничего не грозит. Эгле пора домой, потому что сеньора Элинор Вайс знает – дочь помогала своему другу добраться до больницы. Не потому, что кто-то должен был залечить ей содранные костяшки. Сеньора Дана Нортенсен знает, что её сыну стало плохо, но сейчас всё в порядке. Плохо – потому что у него серьёзная болезнь, разбитый нос тут совершенно ни при чём. Поэтому ты пока побудешь тут.
– А как же Хлоя? – недоверчиво спросил я. Надо же. Я был уверен, что она первой добралась до наших родителей.
– А что Хлоя? – безмятежно переспросил Кейн. – Не разобралась, подняла панику, так часто бывает.
– У меня одежда кровью закапана, – мрачно напомнил я.
– Что же, – сказал Кейн, – конечно, есть звукомагические способы вывести пятна. Но они работают только с влажной тканью, а твоя кровь уже засохла. Впрочем, это означает только то, что ты должен незаметно пробраться в свою комнату и переодеться. И в кои-то веки самостоятельно постирать одежду. Полагаю, это единственный сложный момент во всём плане.
Издевается ещё.
– Год кончается, – сообщил я, – надвигается последнее родительское собрание. Хлоя обязательно захочет поговорить и с моей мамой, и с мамой Эгле. И скажет, что вы всё…
– А мотивы? – Кейн надменно вздёрнул бровь. – Кто в здравом уме поверит, что я стану тебя прикрывать? У нас с тобой натянутые отношения, это все знают.
Ну надо же. Я думал, он не знает.
– В любом случае, – Кейн вздохнул, откидываясь на спинку стула, – это будет потом. Сейчас… я не хочу, чтобы ваши родители делали поспешные выводы. Сейчас вас обоих нельзя тревожить. Ты слишком привязался к Эгле, а она – к тебе. Вас уже невозможно просто изолировать друг от друга. Даже думать не хочу, какие будут последствия. Так. – Он слегка хлопнул ладонями по столу. – Враки враками, а за твоей мелодией после такой эмоциональной вспышки действительно надо понаблюдать.
На этом удивительные открытия кончились. Теперь всё стало привычным. Снова датчики, снова жужжание больничных ламп, наморщенный лоб Кейна, шорох ручки, стремительно скользящей по бумаге.
Но я не обманывался. Теперь-то я знал, что всё в один момент может измениться. Может быть, вообще ничего не очевидно, восторженно размышлял я, потом окажется, что у Кейна тоже болезнь внутренней мелодии, и он вот сейчас резонировал с Эгле и со мной.
– Я отойду на несколько минут. – Голос Кейна отвлёк меня от размышлений. – Если я запущу музыку с проигрывателя, а не с плеера, ты сможешь просто сидеть и ничего не трогать?
Я только кивнул. Я всё ещё переживал крушение привычной картины мира. За обломками маячила совершенно иная реальность. В ней Кейн вёл себя по-человечески. Не читал нотации. Не давал бесполезных советов. Не требовал заведомо невыполнимых обещаний. Знал, как себя ведут подонки вроде Кори, и действовал в соответствии с реальным положением вещей. А не руководствовался идиотскими представлениями о мире, которые обычно люди приобретают в его возрасте.
Может, у него ещё и друзья есть. А что? Чем чёрт не шутит.
Хотя нет, это я, пожалуй, замечтался.
Мне нужно было время, чтобы со всем этим свыкнуться и решить, как жить дальше.
Что же. С такой картиной мира я, пожалуй, был согласен. Настолько, что даже был готов ещё некоторое время – так и быть – сидеть и ничего не трогать. Просто из признательности. Жизнь понемногу налаживалась. То есть, и до этого всё было относительно неплохо. А сейчас, когда подключился Голос, я и вовсе почувствовал себя человеком.
Голос. Я вспомнил, как услышал музыку вместо привычного глухого стука в ушах. Выходит, это теперь я. Это я теперь так звучу. Я звучу как песни о танцах на улице, как песни о дружбе, как песни о ветре, снах и полётах. Звучу с этим вот простором и смелой вольностью, граничащей с пофигизмом, но не с равнодушным пофигизмом, а с весёлым, который выражается словами: «И ничего вы мне не сделаете».
С ума сойти.
Глава 7. Ночь
– Вот и погуляли, – уныло подытожила Эгле.
– Угу, – так же уныло отозвался я.
Мы оба умолкли.
– Похоже, теперь действительно придётся… – Она закончила фразу с непередаваемым отвращением: – …вести себя хорошо.
– Уж по крайней мере, никаких ночных прогулок, – грустно хмыкнул я.
Эгле скомкала в руке записку, бывшую причиной нашего общего расстройства, и со злостью запустила в сторону урны.
Всё началось с того, что Эгле пожаловалась на сеньору Элинор – мол, шагу ступить не даёт, скоро придётся запрашивать письменное разрешение на выход из дома. Я понимал Эгле лучше, чем хотелось бы. Ну, всё-таки, наши матери растили детей с болезнями внутренней мелодии. Было бы странно, если бы они над нами не тряслись. Но мы были маленькими неблагодарными паршивцами, достаточно хитрыми, чтобы придумать, как обойти контроль.
Итак, мы придумали отличный, замечательный план на эту ночь. Мы разрабатывали его несколько дней и воплощали несколько недель. Мы угробили кучу времени на дипломатическую работу. Чего стоила операция «Очередь», когда мы подгадывали время приёмов у Кейна – так, чтобы наши мамы постоянно сталкивались друг с другом. Чтобы они проводили друг с другом достаточно времени для установления взаимной симпатии. Но – и это важно! – меньше, чем требуется для того, чтобы подружиться. Мы были тошнотворно хорошими детьми всё время до начала каникул и потом ещё неделю.
А потом я пошёл к Эгле в гости посмотреть на звёзды. И надо же было такому случиться, что Эгле тоже решила посмотреть на звёзды. В гостях у меня. Да ещё и в ту же ночь. На наше счастье, у Эгле был какой-то наполовину игрушечный телескоп, а у нас – вполне пристойная крыша. Сеньора Элинор поначалу не хотела отпускать Эгле. Она сказала, что это всё очень хорошо, но смотреть на звёзды можно и с их крыши. Эгле страдальчески подняла брови – «но мама, у нас ведь такой бардак, мы ведь всё никак не можем раскидаться после переезда». Взяв с Эгле клятву явиться домой не позднее семи часов утра, сеньора Элинор всё-таки разрешила ей пойти ко мне. Что касается моей мамы, она была рада, что моя жажда приключений ограничивается желанием созерцать ночное небо.
Ни на какие звёзды мы, конечно, смотреть не пошли. Мы пошли к морю. Набережная была недалеко от дома Эгле, каких-то сорок минут ходьбы – и вот уже слышны волны. Такой путь нам обоим был под силу. Кроме того, целую неделю мы честно выполняли все-все предписания, как следует выспались накануне вылазки и зарядили плееры.
На самом деле, было не так уж важно, куда идти. Главную задачу мы уже выполнили. Мы вышли из-под контроля, и сейчас никто не знал, где мы. Непривычное чувство.
Обалденное чувство.
Сначала мы шли в молчании, но когда немного отдалились от дома Эгле, уже вовсю болтали. Ощущение полной свободы и гордость – да, мы страшно гордились, что план сработал – оказались лучшей подзарядкой. Впервые за несколько лет Ленхамаари казался мне прекрасным городом. Нет, в теории я знал, что у нас куча архитектурных памятников, что ежегодно сюда наведывается толпа художников и звукомагов, ищущих вдохновения. Но сейчас я это как-то… понял, что ли. Ах, да. Прочувствовал, вот. Это называется «прочувствовал».
Гулять предстояло долго. Эгле предложила идти не напрямик, а немножко поплутать по кварталам. Я был не совсем уверен в том, что мы сможем потом найти дорогу. Но раз Эгле не боялась заблудиться, я не стал возражать. Да и какой бы дурак стал лезть с нудными предупреждениями в такую ночь.
Нам и вправду очень повезло со временем, которое мы выбрали для прогулки. Было очень тепло, но не душно. Сумрак, таящийся между домами, казался бархатным. Каждый источник света был прекрасен. Фонари? Отлично, пусть они светят всегда. Фары последних автобусов, возвращающихся в депо? Доброй ночи. Лимонно-жёлтые окна? Конечно же, за стеклом самые уютные квартиры. Вроде и понятно, что там обитает какая-нибудь скучная тётка с неудавшейся жизнью, сидит сейчас на кухне и пытается понять, где же она свернула не туда. Или просто у кого-то бессонница. Или кошмары. Из-за чего ещё приличные люди могут не спать в это время суток? А всё равно. Сейчас это всё как-то и понятно, и неважно.
Эгле всё ускоряла шаг, словно предчувствовала что-то ужасно интересное впереди. А я наоборот вертел головой во все стороны, глазел на ночной город, как впервые увидел. Временами проверял, где Эгле, догонял её, и всё повторялось.
Когда я в очередной раз нашёл её взглядом, оказалось, что она застыла у поворота во дворы. У неё как-то странно напряглись плечи.
Слегка забеспокоившись, я подошёл ближе. Хотел встать рядом, но Эгле вдруг вскинула руку, преграждая мне путь. Повернулась и тихо, почти беззвучно прошептала:
– Пойдём обратно?
Нахмурившись, я шагнул к стенке, быстро выглянул за поворот.
Нет, мы ни на секунду не забывали о существовании в этом мире Кори и его мерзавцев-приятелей. С помощью Юлса мы выяснили всё, что могли выяснить о любителях собрать толпу побольше и найти жертву послабее. И мы точно знали, что в этом районе нам встреча с Кори не грозит. Потому что у этого района было своё сборище, которое называло себя орденом. Тоже ничего хорошего, но у ордена, по крайней мере, были принципы. Например, они не били девчонок и не нападали на одного скопом.
В отличие от скотин из компашки Кори, стоявших в глубине двора. Да, это были они. Не хочешь получать по морде – умей узнать врага со спины.
Правда, за последнее время я столько раз от них убегал, что они меня, наверное, тоже уже узнавали со спины.
– Вот чёрт, – выдохнул я, вжимаясь в кирпичную стену. – Каких тритонов они здесь делают?!
– Не знаю, – отозвалась Эгле. – Я тоже думала, что они тут не бродят.
Я внимательно посмотрел на неё.
По-моему, это я теперь с ней резонировал, а не она со мной. Потому что только сейчас мне стало действительно жутко.
Никогда не видел, чтобы у неё были такие огромные глаза и такое бледное лицо.
До нас донеслись крики, ругань, звуки ударов и звон металла.
– Всё ясно, – мрачно сказал я, уже не таясь. Всё равно бы меня не услышали. – У них тут драчка.
– Надо вызвать полицию.
– Ты спятила.
Эгле наградила меня таким взглядом, что мне снова захотелось вжаться в стену.
– Пошли.
И припустила вниз по улице. Мне оставалось только последовать за ней. Не орать же ей вслед. Не пытаться же ей объяснить, что полиция вряд ли приедет. А если приедет, то ребятки не расценят это как руку помощи. И если кто-то из них стоял на стрёме, скажем, в щели меж домов напротив…
Ох.
Я бросил взгляд через плечо. В поле моего зрения попала и упомянутая щель. И рядом совершенно точно кто-то стоял. Стоял и смотрел нам вслед.
Если это был наблюдатель из шайки Кори, пожалуйста, пусть орден их уделает. Потому что если не уделает, то нас ждёт увлекательнейшая ночь. И отличное лето. И просто чудесный год. Или даже несколько.
Если это был наблюдатель из ордена, пожалуйста, пусть полиция не приедет. Потому что если они приедут и загребут в кутузку всех, кто не успеет побыстрее свалить…
Ох.
Тогда количество людей, которые желают нам с Эгле смерти в мучениях, возрастёт как минимум в два раза. И самое плохое, что каждый из них вполне в состоянии устроить нам эту самую мучительную смерть.
Так я думал, мчась рядом с Эгле сквозь бархатный сумрак и оранжевый свет фонарей. На бегу мы оба искали глазами хоть одну телефонную будку. Эгле – чтобы позвонить в полицию. Я – чтобы заметить будку первым и не дать Эгле это сделать.
Наивный, наивный я.
Может, я и мог скрыть от Эгле своё намерение помешать ей вызвать полицию. Но стоило мне наткнуться взглядом на телефонную будку, как Эгле моментально повернулась в ту же сторону.
Ничего, мысленно утешал себя я, покорно следуя за ней. Может, телефон не работает.
Но телефон работал. И трубку взяли, хоть и не сразу. А в голове моей непостижимым образом сохранился адрес дома, во дворе которого сейчас шёл жесточайший мордобой. И зачем-то я этот адрес сказал, когда звенящий от напряжения голос Эгле прервался и она бросила на меня отчаянный взгляд.
– Какой ты молодец, – с уважением сказала Эгле, аккуратно повесив обруч с наушниками обратно на рычаг. – И какая же я дурочка. Поскакала полицию вызывать, а сама даже не подумала, что надо адрес посмотреть. Спасибо.
Не за что, подумал я. Когда мы уходили, я бросил взгляд на телефонную будку. Скорее всего, завтра её тут не будет. Вернее, будка-то останется. Просто из неё уже больше никто и никогда не вызовет полицию. Она разделит участь своих собратьев из районов, где жили ушлёпки вроде Кори.
Наверное, провод наушников перережут, подумал я. Шайка Кори поступает так. Если бы это были ребята, которые называют себя сворой, они бы ещё и стёкла выбили.
На орден я уже и не надеялся. При всей их крутости, я не верю в уличную драку по правилам. Беспринципные сволочи всегда выигрывают в таких стычках. Просто потому, что у них больше вариантов.
Мы медленно шли по улице, восстанавливая дыхание. Лично у меня, судя по ощущениям, в боку застряло копьё. Эгле тоже здорово выдохлась. И всё же недостаточно сильно, чтобы не почувствовать мои мрачные мысли.
– Что-то не так? – спросила она.
Знала бы ты, дружище, во что мы сейчас вляпались, подумал я.
– Нет, ничего, – преувеличенно бодро сказал я. – Просто удивляюсь, какая ты, оказывается, храбрая.
– Будешь подлизываться – поколочу, – ласково сообщила Эгле.
– Но я правда удивился, – примирительно поднял руки я.
Эгле фыркнула:
– С каким треплом я, оказывается, дружу.
Но больше ничего не сказала.
Разумеется, о том, чтобы продолжать прогулку, не могло быть и речи. Эгле заверила меня, что сможет пробраться к себе, не разбудив сеньору Элинор, а утром скажет, что решила вернуться пораньше и что я её проводил. Это даже не было неправдой, потому что я в самом деле её проводил.
Сам я домой добирался уже на автопилоте. По счастью, без приключений. Понятия не имею, что творилось в том дворике. По крайней мере, ребята были достаточно заняты, чтобы ловить в ночном городе кого-то вроде меня.
Итак, я вернулся домой, успешно миновал мамину комнату, юркнул в свои апартаменты. Рухнул, не раздеваясь, на кровать и мгновенно заснул. Нервные встряски хороши в качестве подзарядки только в сам момент встряски. Потом una corda возвращается и говорит: «Ой, это что, эмоции? Зачем тебе такие сильные? Ты же всё равно не умеешь их испытывать». И накатывает куда сильнее, чем было до встряски. Ладно ещё, хватило ума запереть комнату и включить плеер…
***
– Доброе утро, – немного удивлённо сказал я, остановившись в дверях кухни. – А ты чего не на работе?
– У меня выходной, – сухо ответила мама.
Ой, точно. Я немного вылетел из времени, как это обычно бывает на каникулах.
– Ой, точно, – произнёс я вслух.
Она посмотрела на меня долгим печальным взглядом. Странно. В последний раз я видел у неё это выражение лица до того, как обзавёлся плеером.
– Сим, что это?
На столе лежал лист бумаги. Довольно помятый лист бумаги.
– Очередное письмо от папы, на которое я не ответил? – неуверенно предположил я.
– Боюсь, что нет.
Нахмурившись, я подошёл ближе.
Спасибо una corda, которая не позволяет моим мимическим мышцам вот так сразу скорчить рожу, соответствующую мыслям.
Мне показалось, что внутри что-то порвалось.
Очевидно, что послание принёс почтовый голубь. Каменный почтовый голубь. Вот почему в гостиной было так прохладно.
– Только попробуй соврать мне, что это вы теперь так переписываетесь с Эгле, – предупредила мама, крепко стиснув в ладонях чашку. – Скажи мне правду. Чем ты вчера ночью занимался?
– Гулял с Эгле, – брякнул я. – Ну, в смысле, на звёзды смотрел. Как и собирались.
– То есть, – начала мама, – Эгле может подтвердить… – она махнула рукой, досадливо, перебивая сама себя: – Ох, да конечно же, подтвердит. Она ни за что тебя не подставит.
– Ты можешь и сеньору Элинор спросить, – возразил я, чувствуя себя всё гаже и гаже с каждым словом. – Она тоже скажет, что мы с Эгле смотрели на звёзды.
Мама поднялась, горько улыбнувшись и покачав головой.
– Эгле тебя ни за что не подставит, – повторила она. И постучала пальцем по листку: – А ты её?
И она вышла из кухни. Я стоял, уставившись на кривые строчки. Примерно минуту спустя я услышал, как щёлкнул замок входной двери.
«Любишь дышать ночью свежим воздухом, Нортенсен?» – было написано на листке.
***
Мы с Эгле сидели на набережной – на городском, обустроенном её участке.
– Опять я всё испортила, – пробурчала Эгле. – Ты поэтому тогда сказал, что я спятила, да?
– Поэтому, – кивнул я, – но это было уже без разницы. Там кто-то из них стоял на стрёме. После того, как он нас увидел и узнал, мы бы могли хоть бежать впереди полицейских и дорогу им показывать.
– Ладно, – встряхнула волосами Эгле. – Давай подумаем, о чём нам всё это говорит.
Я послушно попытался сосредоточиться на фактах.
– Ну, – начал я, – во-первых, Кори знает, где я живу. Во-вторых, нам не помешало бы выяснить точно, чем кончилась вчерашняя драка.
– А что тут непонятного? – подняла брови Эгле.
– Да почти всё, – хмыкнул я. – Разбить окно не так уж сложно. Хватит одной руки, а на людях их по две растёт, это уж стандартно. Даже если эти люди этими руками по ночам других людей убивают. Нам надо знать, во-первых, приехала ли полиция. Если да, то кого она забрала. Если нет, то кто вчера победил.
– А, – ровным голосом откликнулась Эгле, – вот что тебе непонятно. Тогда слушай, расскажу. Полиция не приехала, а орден продул.
– Как ты узнала? – Я потрясённо обернулся к ней.
Она повела плечом. Взгляд у неё был как пасмурное небо.
– Я же дворами сюда шла. Видела, как они в подворотне кого-то потрошат. Если бы они продули ордену, фиг бы на следующий же день появились в моём районе.
– Это плохо…
Я подтянул ноги к груди, положил подбородок на колени и задумался. Ну, допустим, я смогу провожать Эгле до дому. Но чёрт возьми. Это же во сколько у нас комендантский час-то будет? В шесть вечера? Это нам теперь ходить только по людным улицам?
– Сейчас-то они, наверное, просто территорию метят, – пробормотал я под нос. – Потом поутихнут. Шататься по всем районам сразу они физически не смогут. Ну, тем количеством, которому мы точно не дадим сдачи…
– Ты так спокойно об этом говоришь, – неодобрительно заметила Эгле.
– Ты про беднягу, которого они потрошили?
– Вот именно.
– Ну, извини. – Я слегка пожал плечами. – Могу бурно обрадоваться, что это была не ты. И не я.
Эгле только рукой махнула.
Мы оба замолчали. Так или иначе, каникулы были безнадёжно испорчены. Даже не потому, что мы всё крепче влипали. Просто жаль было саму идею. Мы так старались, мы так долго готовились к ночной прогулке. Один-единственный раз мы попытались жить, как нормальные люди, и вот чем всё кончилось. Ужасно несправедливо, что нас угораздило наткнуться на этих сволочей. Из-за этого разочарования теперь не придумывалось вообще ничего интересного. Весь план, все наши усилия псу под хвост. Просто потому, что каким-то идиотам нравится делать другим больно.
А мы из-за этого должны сидеть по домам, слушаться маму, лечиться так, как нам говорит Кейн. Ну, может, ещё иногда играть в тихие игры и смотреть одобренные взрослыми фильмы. Можно пойти и на крайности. Например, записаться в кружок.
Хотя.
Точно. Нам же не разрешат.
Я чувствовал себя так, словно наши болезни подкрались к нам и обняли сзади за плечи.
– Мне к Кейну, – негромко напомнила Эгле, словно отвечая моим мыслям.
Я кивнул.
Прямо передо мной упала крупная капля. Одна, другая, третья.
– У меня есть зонтик. Возьмёшь?
– А ты? – Эгле протянула руку, но зонтик не взяла.
– Не сахарный. Кейн полчаса будет нудить, если ты придёшь к нему с мокрой головой.
– И правда, – вздохнула Эгле. – Ладно. Спасибо.
Она раскрыла зонтик и ушла. Я немного посидел на набережной. Совершенно несносная сегодня была погода. То дождь, то солнце. Так что я надеялся, скоро тяжёлые водяные капли перестанут сыпаться. Но дождь, кажется, планировал перерасти во что-то затяжное.
Плохо я себя чувствовал, плохо. И не был уверен, что плеер поможет. Судя по подборке песен, у Голоса была довольно беззаботная жизнь. Такая, которой никогда не будет жить Эгле. Такая, которой никогда не буду жить я.
Впрочем, кажется, больше мне ничего не оставалось. Сдохнуть от una corda прямо сейчас я не планировал. Так что у меня не было причин оттягивать включение плеера дальше.
…Песня, выпавшая в произвольном воспроизведении, имела довольно спокойный темп и светлую, немного печальную мелодию. Удивительно. И ещё более удивительно, что текст был на алинге.
«…дождь глаза застилает, я не вижу пути…»
Ха, подумал я, поднимаясь со ступенек, всё-таки даже у тебя бывали плохие дни. Пожалуй, это веская причина продолжать тебе доверять.
***
Когда солнце уходит будить иные города и Тихие Земли, когда колыбельная заката тает на диминуэндо, когда с неба стекают в море дневные яркие краски, тогда зажигаются звёзды.
Когда пустеют улицы, когда умолкают чайки, когда ночной ветер топит город во влажном солоноватом запахе, тогда зримый мир становится прозрачным, а невидимый – ощутимым.
Когда ты плохо знаешь карту переулков, когда ты не можешь быстро и долго бегать, когда ты не привык обходить углы по широкой дуге, менять ритм шагов и считать тени, тогда тебе стоит пойти домой и сидеть там до утра.
Пять пар ног в тяжёлых ботинках топочут вразнобой, и так же, вразнобой, звенит металл. По улицам мечется эхо, как будто город тревожно вздрагивает во сне. И это, пожалуй, так.
Они вовсе не смелы. Просто им на самом деле нечего бояться. Они находят своё веселье в криках и мольбах о пощаде. Сопротивление? Это ещё веселее. Они познают злую радость боя с равными. Они не идут по ночному городу – они топчут его. Они словно живой символ насилия. Они начинают свою охоту, и если ты не привык обходить углы по широкой дуге, менять ритм шагов и следить, сколько впереди тебя теней, тогда тебе стоит пойти домой.
Прямо сейчас.
Но уже слишком поздно.
Если ты идёшь, не таясь, по самому центру улицы, если ты держишь пустые ладони в пустых карманах, если ты смотришь вверх, по сторонам или даже прикрываешь глаза на несколько мгновений – у тебя должна быть очень веская причина поступать так.
Сейчас тебе предстоит подтвердить это.
Если ты не ускоряешь шага, если ты ведёшь себя так, будто не слышишь тревожного эха, у тебя, должно быть, скверно со слухом или ты просто не знаешь, что это значит.
Сейчас тебе объяснят.
Если ты смотришь на город не так, как смотрят хозяева, если ты пялишься на него влюблёнными глазами восторженного гостя, будь готов увидеть недостатки.
Сейчас тебе их покажут.
Когда человек, который выглядит слишком хлипким для хорошей драки, отказывается играть по правилам, следует призвать его к порядку.
Когда человек со спокойными, чуть снисходительными глазами не отвечает на приветствие, следует научить его, как вести себя в приличном обществе.
Когда человек, баритон которого чем-то похож по тембру на звук серебряной гитарной струны, говорит тебе: «Эй, парень, оставь меня в покое, эй, слышишь, оставь меня в покое, знаешь ли…»
Тогда ты понимаешь, что он говорит на кэлинге, и сразу становится ясно, что чутьё не обмануло, вот почему он смотрел на город взглядом счастливого гостя.
И ещё он начинает притопывать ногой, и сразу становятся ясно, что слова, которые он произносит нараспев, складываются в ритмический рисунок.
Сразу становится ясно, что он вовсе не пьян, не обдолбан и – самое главное – не беспомощен.
Но уже слишком поздно. Красно-оранжевые сполохи летят быстрее, чем велосипедная цепь, чем метательный нож. И конечно, они быстрее, чем несколько испуганных мальчишек, бросившихся врассыпную.
Слишком хлипкий для хорошей драки человек со спокойными, чуть снисходительными глазами уходит в сторону набережной. Он что-то напевает на кэлинге – словно подбирает слова к мелодии, вертящейся в голове.
Он замолкает на секунду, потом чуть улыбается – строчка вписывается хорошо.
Он идёт, напевая на ходу, и иногда прищёлкивает пальцами в такт:
«…Я возвращаюсь в мой город».
Глава 8. Субстанция
Прошло уже больше недели с нашей неудачной ночной вылазки. Как я и думал, банда Кори немного угомонилась (мы по-прежнему называли это сборище бандой Кори, хотя он-то там, очевидно, был мелкой сошкой). Мы вели себя хорошо. Наверное, длительное следование предписаниям мне на пользу не пошло. Наверное, когда Кейн в очередной раз вышел и попросил ничего не трогать, я подумал: «А почему, собственно?»
Хотя точно уже не помню, что я там подумал.
Проигрыватель представлял собой плоский серебристый ящик с углублением в центре. В углубление клались прозрачные разноцветные шарики – кристаллы, на которые записывалась музыка. Они работали по тому же принципу, что и древние сонотиции. В смысле, лет этак триста назад переговорные устройства представляли собой похожие кристаллы. С их помощью можно было обмениваться только текстовыми сообщениями, причём сначала надо было петь своему кристаллу последовательность нот, которая присваивалась кристаллу собеседника. И потом пелось само сообщение. Ну, то есть, надо было ещё и специальную мелодию каждый раз сочинять. Понятное дело, пользовались ими только звукомаги. Потом кто-то додумался прицепить к ним что-то вроде музыкальной шкатулки. Теперь звук воспроизводился с помощью кнопок и сообщался сразу кристаллу. Сонотиции стали проще в обращении и получили новое название – чиави. Первые экземпляры издавали резкий звон, похожий на звук велосипедного звонка, поэтому сам процесс создания связи назывался звонком.
А то, что теперь называлось сонотициями, служило для записи и хранения звука. На больших кристаллах, воспроизводимых с помощью проигрывателей, хранились сборники произведений. А маленькие плееры, вроде тех, что носили мы с Эгле, проигрывали отдельные песенки. Кейн перезаписывал их на крошечные шарики, я даже видел их вне плеера. Поэтому приблизительно представлял себе, какого цвета моя музыка и какого цвета музыка Эгле.
Интересно, с чем ещё работает Кейн?
Я аккуратно отодвинул замочек с дверцы, прикрывающей углубление, где хранились кристаллы. Один из них тут же выпал, я едва успел его подхватить.
Какой же он был странный. Я поднёс его ближе к свету и заглянул вглубь. Внутри клубились запертые в цвете звуки – серебро, тускло блестящее под больничной лампой, болотная зелень и тьма облачного новолуния.
Почти не осознавая, что делаю, я осторожно убрал золотистый кристалл из гнезда проигрывателя. Голос в моих наушниках прервался на полуслове. Секунду спустя музыка зазвучала снова. Но на этот раз она была совершенно другой. Тёмной и тяжёлой.
Я замер. У меня немного кружилась голова. Казалось, это она теперь – кристалл, в котором клубятся серебро, тьма и зелень. Теперь я знал также, что этот серебряный тёмный дым очень вязкий. Я всё выдыхал его и не мог выдохнуть. Шевелиться было попросту опасно – я мог запросто упасть и что-нибудь разбить.
А потом появилось это.
Я внезапно осознал, что жить мне, пожалуй, не стоит. И не только мне.
Ох. Это же очевидно. Проблема даже не в una corda. В этом смысле я, пожалуй, действительно наравне с остальными. Весь этот мир – насмешка. Надо же. Я так долго этого не понимал. В какой-то степени, я заставляю людей думать, что в их жизни есть смысл. Кейн вот, например. Он думает, что делает большое, важное, трудное дело, когда ищет способы лечения una corda. Проблема в том, что в моём существовании никакого смысла нет.
Жить так, как хотелось бы, всё равно не получится. Наверное, это вообще никому не удаётся. Счастье – ожидание счастья, но что толку, если сам себя я счастливым не чувствую.
Опять же, кто вообще сказал, что люди должны быть счастливы…